Текст книги "Охота на тигра. Танки на мосту!"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Броня и гусеницы

Когда Полудневый ради попытки осуществить побег на танке согласился пойти в ремонтную команду, он думал не столько о желанной свободе, сколько о возможности получить в руки мощное, грозное оружие. В лагерях военнопленных его не раз доводил до отчаяния тот факт, что один гитлеровец заставляет повиноваться своей воле пятьдесят, а то и сто человек пленных, среди которых нашлось бы немало людей храбрее, мужественнее и искуснее в военном деле своего надсмотрщика или конвоира. Один и сто, десять и тысяча... Их лагерь с двумя тысячами пленных охраняло не более сорока пяти немцев. Секрет такого соотношения состоял лишь в том, что в руках эсэсовцев были автоматы и пулеметы, а загнанные за колючую проволоку пленные не имели даже палок и камней. Полудневый мечтал об оружии. Для него было бы счастьем, если бы в его руках хотя бы на минуту оказался автомат или пулемет. Счастьем и чудом. Чудом потому, что Полудневый не знал случая, когда бы пленным удалось захватить оружие конвоиров или часовых. Такие попытки были, но, как правило, они кончались неудачно, и смельчаки расплачивались за них жизнью.

Полудневого не привлекало поспешное трусливое бегство на танке, он жаждал боя, ему нужно было нанести неожиданный сильный удар по врагу, серию таких ударов, только тогда бы он утолил хотя бы частично свою жажду мщения, снова почувствовал бы себя бойцом, настоящим человеком. Не удачный побег прельщал его, а победоносный бой, даже если бы бой этот закончился его гибелью. Поэтому Полудневый заранее обдумал с друзьями маршрут, по которому должен был пройти «тигр» после того, как он вырвется с базы.

Первым объектом для нападения определили бывший городской Дворец пионеров. Годун несколько раз попадал в группу пленных, какую гоняли в город на ремонт брусчатых мостовых, и утверждал, что на улице Пушкинской, переименованной немцами в улицу Бисмарка, в здании бывшего Дворца пионеров находится какая-то офицерская школа. В ней занимаются и укрепляют после госпиталя здоровье унтер-офицеры, получающие после короткой подготовки лейтенантские погоны. По словам Петра, курсантов было сотни две, он несколько раз видел, как они в две или три смены обедали в специально выстроенном возле летней кухни просторном деревянном павильоне.

И Полудневый повернул налево. В танке было темно, смотровая щель, засыпанная глиняным мусором, светилась тускло. Роман с трудом угадывал, где пролегает проездная часть улицы. Когда танк слегка перекосило и под левой гусеницей заскрежетал кузов «оппель-капитана», Роман даже не понял, что танк раздавил автомашину. Затем под правой гусеницей затрещал забор и захлопали падающие на землю стволы сломанных маленьких деревьев.

Двигаться, почти ничего не различая впереди, было опасно, и Полудневый рискнул: не сбавляя скорости, он одной рукой открыл дверцу люка, другой протер снятой с головы пилоткой смотровую щель и тут же захлопнул тяжелую дверцу. Стало светлей.

«Тигр» несся по улице, стряхивая с себя куски глины и кирпича, деревянные обломки, песок и пыль.

– Эй вы! – крикнул Полудневый, поворачиваясь. – Проверить пулемет. Сумеете стрелять?

– Сейчас попробую! – донесся голос Петуха. И послышалась короткая очередь.

– Отставить! – заорал Роман. – Куда стреляешь, мать твоя принцесса?

– Попробовал. Ничего не видать. Люк можно открыть?

– Петух, голову оторву! – отчаянно закричал Полудневый. – Старший в башне – Шевелев. Открывать огонь только по группам немцев и полицаев.

– А если один, да генерал? – Петух находился в самом приподнятом настроении. Шевелев толкнул его локтем – молчи, не время для веселья.

Лейтенант Бегнер, увидев, что танк повернул не на выезд из города, а к центру города, начал догадываться о намерениях тех, кто захватил машину. Первым его желанием было обогнать танк и, проскочив вперед, предупредить курсантов офицерской школы об опасности. Однако один из пулеметов танка дал короткую очередь, и Бегнер, решив, что он замечен и стреляют по нем, вильнул вправо, к забору, и притормозил. Тут он понял, что ошибся, но несколько секунд было потеряно. В это время «тигр» выскочил на брусчатку мостовой и, сбив одну за другой две встречных грузовых машины, помчался по улице Бисмарка.

Вот и здание бывшего Дворца пионеров. Лихой поворот на ходу левой, забегающей гусеницей, удар в ворота, и две створки из листового железа распахнулись, словно они были сделаны из тонкой фанеры. «Отличный, первоклассный водитель, – с тоской отметил про себя Бегнер. – Снова жертвы, много жертв».

Последняя смена курсантов закончила обед. В павильоне дежурные убирали со столов посуду, но двор между павильонами и трехэтажным домом был заполнен курсантами, готовящимися к построению. «Тигр» врезался в эту толпу, но, на удивление, только трое из стоявших невдалеке от ворот попали под гусеницы, остальные успели отскочить в сторону, открывая танку путь.

– Огонь!! – во всю глотку крикнул Полудневый. – Короткими очередями!!

Он резко завернул танк в сторону павильона, руша столбы легкой деревянной постройки. Под гусеницы попали вместе со столами, стульями несколько пытавшихся найти здесь убежище курсантов. Башня все еще была повернута пушкой и пулеметом назад. Пулемет застрекотал короткими очередями, но вскоре замолк.

Получилось жиденько, и это расстроило Полудневого, рассчитывавшего на большой эффект. Если бы внезапное нападение танка произошло буквально на пять минут раньше и Роман застал бы будущих гитлеровских офицеров в павильоне за десертом, он бы накормил этих молодчиков... Жалко, но уже ничего не поделаешь, возвращаться нельзя, нельзя терять и нескольких секунд, да и могут найтись у этих гадов настоящие, а не учебные противотанковые гранаты, мины или бутылки с горючей смесью. И отчаянные смельчаки среди них, конечно, найдутся – публика бывалая, на передовой обтертая, обстрелянная. Теперь надо снова вырваться на шоссе и выскочить к железнодорожной станции.

– Поверните башню пушкой вперед! – скомандовал Роман. – Ведите наблюдение за дорогой.

Башня начала вращаться. «Тигр» шел задворками, огородами, ломая, как спички, столбы, обрывая колючую проволоку изгородей. За ним почти впритирку несся подпрыгивающий на неровностях почвы мотоцикл с лейтенантом Бегнером.

То, что пережил Бегнер на ремонтной базе и во дворе офицерской школы, было самым ужасным в его жизни, но он не отказался от своего плана остановить танк, уничтожив тех, кто захватил машину. Только это спасало его от неслыханного позора и военно-полевого суда. Впрочем, был еще один выход – пистолет к виску... Кто бы мог подумать, вообразить: такую машину, последнее слово немецких конструкторов-танкостроителей захватили жалкие оборвыши, полутени-полутрупы. Немецкий танк в руках советских пленных! Эта стремительно движущаяся на гусеницах стальная крепость будет выведена из строя не в бою, не снарядами сверхметкой советской артиллерии, не бомбами, не отвагой искусных метателей бутылок с горючей жидкостью, а жалкими, едва передвигающими ноги дистрофиками. Перед тем, как покинуть машину, они, конечно, попытаются каким-либо способом привести ее в полную негодность. Но до этого они успеют наделать еще немало шума. Уже погибло несколько десятков немцев, из экипажа танка в живых остался, кажется, только он, лейтенант Бегнер.

Полудневый нашел просвет между домами, вывел танк на мостовую улицы Пушкинской и на этот раз повернул не к центру города, а туда, где шоссе ровной линией уходило к мосту, переброшенному через железнодорожное полотно. Как ни соблазнительно было проскочить на «тигре» по центру, пугая немцев и полицаев, Полудневый эту мысль отбросил – шуму будет много, а толку мало, да и рискованно очень. Еще в танковом училище их преподаватель, участник боев в Испании, рассказывал, в каком невыгодном положении оказываются танки, когда им приходится сражаться в крупных населенных пунктах без поддержки пехоты – за каждым домом их подстерегает опасность.

– Разобрались там? – крикнул Полудневый. – Снаряды есть?

– Есть! Два снаряда, – ответил Шевелев.

– Петух! Магазины?

– Пустые, – ответил Григорий. – И жратвы никакой не видать... Сволочи!

Роман пошарил правой рукой по кожаным гнездам, где находились магазины, предназначенные для курсового пулемета. Только один оказался тяжелым.

– Нашел. Возьми.

– Хлеб? – крикнул обрадовавшийся Петухов.

– Для фрицев! Ты, Гриша, не дури – выброшу из танка! Стрельба прицельная, боеприпасы беречь! Иван Степанович, как пушка?

– Освоил вроде.

Пушкинская кончилась. Левый поворот на шоссе. Полудневый вынужден был сбавить газ, форсируя ход правой обгоняющей гусеницы.

Тут-то лейтенант Бегнер решился осуществить первую и самую трудную, как полагал он, часть своего плана. Разогнав мотоцикл, почти ткнув его в корму «тигра», он уперся правой ногой в передок коляски, поднялся и прыгнул на моторное отделение танка. Боль в левой ноге снова огненной иглой пронизала его тело, но все же ему удалось удержаться на танцующей под ногами броне, уцепиться за скобу башни. Этот прыжок по праву следовало бы сравнить со смертельным номером под куполом цирка, и лейтенант Бегнер подумал с тоскливой радостью, что все-таки фортуна полностью не отвернулась от него и что после трагической неудачи он, возможно, снова попал в полосу везения.

Теперь оставалось ждать. Ждать терпеливо, возможно, очень долго, не обнаруживая своего присутствия на танке. Кто-то из иванов не вытерпит и откроет люк башни. Вот тогда-то наступит его торжество, они без оружия, и он с ними разделается в течение нескольких секунд, перестреляет всех, точно кроликов в ящике. Ждать! Бегнер посмотрел на ногу. Гусеницей прихватило всего лишь два-три сантиметра, рант с подошвой на носке сапога был сорван, залит кровью. Если бы только это...

Ждать! Они не подозревают, что кто-то есть на танке. Какие сволочи, какая дерзость... Этих свиней надо было поголовно уничтожать прямо на поле боя, а не брать в плен.

Все-таки нужно отдать должное этим русским, они все продумали и организовали отлично. Наверняка танкисты. Сейчас чувствуют себя на седьмом небе, опьянели от счастья. Ничего, он им покажет. Хорошо было бы, если б развязка наступила поскорее. Он бы выбросил трупы на обочину. Нет, он привяжет тела этих негодяев вот здесь, где он стоит, а сам, развернув танк, медленно, на первой скорости, поведет его к ремонтной базе. Как заарканенного, усмиренного коня. Это будет триумфальный проезд, путь героя, пусть знают ремонтники и прочие тыловики, что значит офицер-танкист. По их вине произошло это неслыханное несчастье. Какой идиот мог додуматься до того, чтобы привлечь пленных к ремонту танков? Глупость, граничащая с преступлением, предательством. Кто там уцелел на базе? Ведь почти все находились в конторе.

Бегнер стоял, пригнувшись, возле башни. Он боялся, что в обзорные просветы командирской башенки его могут заметить – ведь кто-то там сидит на его месте. Тогда все пропало. Может быть, уже заметили...

Однако опасения лейтенанта были напрасными. Внимание Полудневого, Шевелева, Петухова привлекло в этот момент другое. Впереди, у обочины, стояли несколько автомашин с большими, обтянутыми брезентом кузовами. Еще три таких машины выехали с улицы Колеевой на шоссе. Приблизившись к колонне, они съезжали на обочину и останавливались. Возле машин бегал, размахивая руками, офицер. Все было ясным – тут формировалась какая-то автоколонна. Услышав крики, выстрелы, увидев бешено мчавшийся танк, начальник колонны счел наиболее благоразумным освободить для «тигра», каким управляли, по его мнению, пьяные или сумасшедшие танкисты, всю проезжую часть шоссе.

У Полудневого, при виде замерших в ожидании автофургонов, дух захватило от ликования – более роскошную поживу для тяжелого танка трудно было представить. Он расправится с ними без единого выстрела.

– Внимание! – закричал Роман. – Пушку чуть влево. Огонь не открывать. Башку, башку берегите!

Голова у Полудневого гудела, с рассеченной брови сочилась кровь. Пробкового шлема у него не было, и он дважды, когда таранил дом, ударился головой о железо. Боль вскоре, казалось бы, утихла, а теперь снова дала знать о себе.

Бегнер осторожно выглянул из-за башни, чтобы посмотреть на дорогу, и только тут увидел машины, находившиеся в каких-нибудь двухстах метрах от танка. Он понял, что ничем, даже ценой своей жизни, уже не сможет предотвратить разгром колонны. Эти машины через несколько секунд будут раздавлены, многие солдаты, сидящие в них, погибнут, даже не сообразив, откуда пришла к ним смерть. Бегнер стиснул зубы, закрыл глаза и поплотней прижался к башне.

Первую машину Полудневый ударил почти в лоб. Она затрещала, вздыбилась, перекинулась, рассыпая вокруг себя обломки кузова и какие-то ящики. Из кабины второй прямо под гусеницы прыгнул немец в очках, вслед за ним начали прыгать с других машин солдаты, разбегаясь в стороны, они кричали что-то и отчаянно грозили танку кулаками. Роман чуть свернул влево, прибавил газу. Теперь «тигр» несся впритирку к колонне. Казалось, он даже не прикасался к машинам, но не успевал танк поравняться с очередным автофургоном, как тот, точно сдутый ветром, летел под откос, кувыркался, рассыпаясь в щепки. Один за другим. Восемь машин. В том числе и та, над фанерным, окрашенным в грязно-зеленый цвет кузовом которой была протянута антенна.

Очень хорошо прошелся «тигр». Тяжелый танк не раздавил колонну, а, точно гигантский резец, черкнул по ней, снял с нее стружку, превратив грузовики в железный хлам. Одна машина сразу же загорелась.

Да, русский водитель знал свое дело. Бегнер был в отчаянии, ему казалось, что он начинает сходить с ума, боль в ноге становилась нестерпимой. Какие планы у этих негодяев? Где они собираются нанести свой очередной удар? Запас горючего в танке ограничен, его хватит на пять-шесть километров, не больше. Водитель, конечно, знает это. По логике вещей иваны постараются отъехать от города как можно дальше. Ведь они совершают побег и охвачены тревогой за свою судьбу. Но перед тем, как покинуть «тигр» и скрыться в ближнем лесу, они, несомненно, попытаются поджечь танк или каким-либо другим способом вывести его из строя. Как бы там ни было, им придется открыть люк. Он, Бегнер, не упустит этого мгновения, он перестреляет их по одному в танке. Ведь они не имеют личного оружия и станут его легкой добычей.

Вдруг танк остановился и круто, на месте, развернулся в обратную сторону. «Снова в город? – изумился Бегнер. – А может быть, им просто захотелось полюбоваться разгромленной колонной? Не исключается также, что они попытаются добыть боеприпасы, ведь в танке оставалось два неполных диска и два снаряда. Возможно, они не удержатся от соблазна поискать съестное, ведь их мучит голод. Терпение, терпение. Сейчас все выяснится».

О еде думал только Григорий Петухов. Правда, желание раздобыть харч было даже для Григория не главным, больше всего его занимала мысль, что в разбитых машинах среди прочего груза находились, несомненно, ящики с патронами и что парочка таких ящиков, заброшенных в танк, им бы не повредила. Он эту операцию провел бы молниеносно. Ну, а если бы ему на глаза попался мешок с провизией, он бы, конечно, не преминул бы прихватить и эту добычу.

Что касается Полудневого, то повернуть назад его заставило другое – он сообразил, что разбитые им машины прибыли по железной дороге, что на станции, очевидно, происходит разгрузка воинского эшелона. Чтобы убедиться в этом, нужно было выскочить на мост-виадук, оттуда хорошо были видны станционные пути, – но это потребовало бы нескольких минут, а минуты-то и решали успех. «Нанести внезапный удар по станции!» – приказал себе Полудневый. Он знал, что рискует попасть в ловушку, однако, если на железнодорожную станцию прибыл эшелон, то риск был оправданным, игра стоила свеч.

– Останови! Патронов наберу! – закричал Петухов и, не ожидая разрешения, открыл крышку люка башни.

Бегнер давно ждал этого мгновения, но все произошло немного иначе, нежели он предполагал. Сперва над люком показалась худая, грязная рука с пистолетом. Вот этот пистолет-то и смутил Бегнера: «Откуда у них оружие?» – мелькнуло в голове лейтенанта. Он понял, что пленного надо разоружить раньше, нежели тот увидит его, и изо всей силы ударил рукояткой своего «вальтера» по грязному кулаку. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев, но пленный ухватился за ручку крышки люка и захлопнул ее. Бегнер успел выстрелить в щель и был уверен, что пуля попала в того, кто находился в башне танка, но тут же понял, что совершил ошибку, побоявшись сунуть руку в горловину люка. А побоялся он потому, что перед его глазами все еще стояла картина ужасной гибели их несчастного механика, чья рука оказалась зажатой крышкой. Бегнер начал с остервенением дергать, рвать на себя крышку, однако она не поддавалась, хотя чувствовалось, что еще не была закрыта наглухо.

Крышку тянул вниз Шевелев. Григорий успел крикнуть: «Фриц!» – и свалился на бок. Каким образом гитлеровец оказался на танке, этот вопрос не интересовал Ивана Степановича. Важным было лишь то, что этот гад находился возле башни и пытался открыть крышку люка. Раненный, потерявший сознание, Петух своим телом давил на Шевелева, мешал ему ударить по задвижке, но в то же время немного помогал, так как, навалившись на руку Ивана Степановича, увеличивал груз, тянувший крышку люка книзу.

Полудневый понял, что произошло. Он понял также и то, что Иван Степанович не сможет долго удерживать крышку, а задвижку ему не закрыть, так как нужно хотя бы на несколько мгновений освободить вторую руку, на которой лежал истекающий кровью Петухов.

Их спасение состояло в том, чтобы немедленно сбросить немца с танка, и Полудневый свернул к развалинам двухэтажного здания. Это здание с тонкими кирпичными стенами, предназначавшееся раньше для хранения поступающего от колхозов льняного волокна, стояло сейчас без дверей, окон, с разобранной крышей и перекрытиями, и в нем сохранилась почти полностью только одна стена, пробитая в нескольких местах снарядами. Роман танк направил так, будто хотел миновать здание, но тут же повернул вправо, и «тигр» с грохотом проломил стену, свалил остатки другой и в облаке рыжеватой пыли снова вышел к шоссе.

Бегнер вовремя понял маневр водителя и успел спрыгнуть на землю, по несколько кирпичных обломков все же ударили его в спину, он едва поднялся на ноги. Скорбная улыбка появилась на губах лейтенанта. Да, ему везло – он снова, в третий раз за короткое время, ушел от смерти. От смерти, но не от позора. От позора его уже ничего не спасет. Но разве он не попытался сделать все возможное? Нет, он ни в чем не может обвинить себя. Разве только в том, что оставил танк под присмотром дуралея Генриха. Только в этом его вина. Впрочем, достаточно. Вполне. Лейтенант Бегнер огляделся вокруг: стреляться здесь, среди развалин, жалких грядок огородов, чтобы его тело валялось в пыльном бурьяне? Нет, он примет смерть не прячась, на виду, у шоссе.

«Тигр» уже свернул на Колеевую. Не успел Бегнер добраться до шоссе, как со стороны железнодорожной станции послышались отчаянные крики, грохот, стрельба – танк перемалывал своими гусеницами выгруженные из эшелона машины, оружие, снаряжение. К Бегнеру бежали те, кто спасся при разгроме автоколонны, они что-то кричали, видимо, надеясь получить у офицера-танкиста объяснения тому, что произошло. Лейтенант не обращал на них внимания и не прислушивался к стрельбе на станции. Все, что творилось вокруг, уже не касалось его. Отставив чуть в сторону раненную, горевшую огнем ногу, он медленно поднял к лицу пистолет.

Как пьяный, старающийся хорошенько, чтобы не потерять и капли драгоценной влаги, приложиться к горлышку бутылки, Бегнер повертел головой, елозя губами по дулу «вальтера», продвинул его в рот, успел ощутить вкус металла и смазочного масла и нажал немеющим пальцем спусковой крючок. Выстрела он не услышал...

А «тигр», послушный рукам Романа Полудневого, носился по привокзальной площади, товарному двору, станционным путям, сбивая, подминая под себя выгруженные из вагонов минометы, полевые кухни, ящики с боеприпасами, провизией. Были изувечены еще несколько автомашин и два броневика. Однако больше всего обрадовало Романа то, что после коротких пулеметных очередей, пущенных рукой Шевелева, загорелись, а затем начали рваться три беленьких цистерны с бензином.

Город замер, оцепенел, затаился, прислушиваясь к бою танка-одиночки.

Окна как бы сами собой прикрылись ставнями. Матери прижимали к себе детей. Полицаи на постах растерянно поглядывали друг на друга. По улицам бешено промчались мотоциклы с гитлеровскими офицерами. На вышках лагеря часовые припали к своим пулеметам.

У коменданта беспрерывно звонили телефоны, отдавались поспешные приказания.

В карьере по добыче гранита приостановились работы, и никто из немцев не пытался кричать на пленных, требовать, чтобы они снова начали поднимать куски камня, грузить щебенку, толкать вагонетки. Все замерли на своих местах, там, где их застали звуки стрельбы, доносившиеся со станции, – часовые, распорядители, надсмотрщики, пленные.

Никто не мог представить себе, что, собственно, происходит в городе. Мысль о нападении партизан среди бела дня, тогда как в городе имелся крупный гарнизон и к тому же на станцию прибыл эшелон с войсками, отметалась сама собой.

«Какое-то недоразумение, вызвавшее широкую волну паники, – уже несколько раз пытался успокоить себя начальник карьера. – Бывает... Может быть, полицаи ловят кого-то. Подняли такой шум, дурачье».

Он обозлился на себя, на своих помощников и, конечно, больше всего на получивших неожиданный отдых пленных.

– Приступить к работе! – заорал начальник карьера. – Что раскрыли рты? Немедленно приступить к работе.

Но тут-то в первый раз раскатисто ахнула пушка, и снова все замерли, прислушиваясь.

Только два человека среди находившихся в карьере знали, что именно происходит в городе, – Юрий Ключевский и Петр Годун. По то вспыхивающей, то умолкающей в разных местах жиденькой ружейно-пулеметной стрельбе Петр Годун мысленно прослеживал путь танка, почти безошибочно отгадывая его местонахождение. В районе железнодорожной станции «тигр» задержался; несколько пулеметных очередей, взрывы гранат могли означать, что танк повредил гусеницу и уже наступила развязка. Но тут раздались мощные взрывы, и в той стороне, где находилась станция, поднялось мутное голубое облачко.

«Цистерна с бензином!» – подумал Годун, опуская голову, чтобы никто не заметил радости в его глазах. Странно, кроме восхищения действиями Полудневого, он испытывал ревнивое чувство к тому, кто занял его место в танке. Конечно, Полудневому и Шевелеву наверняка повезло в самом начале, но и все последующие действия их говорили о том, что они думали не о своем спасении, а о том, как бы причинить гитлеровцам побольше вреда. Это был не побег на танке, а серия хорошо продуманных внезапных ударов по врагу. И Годун должен был признаться себе, что действовать так хладнокровно и умело, как лейтенант Полудневый, он при сложившихся обстоятельствах, пожалуй, не сумел бы.

Юрий Ключевский стоял с полуприкрытыми глазами, бледный, искусавший в кровь губы. В его сознании перегородка между явью и вымыслом никогда не отличалась прочностью, а иной раз исчезала полностью, становилась эфемерной. И сейчас ему казалось, что он бредит, что дерзкий замысел, родившийся в его голове, осуществляемый в этот момент другими, не что иное, как галлюцинация. Находясь на дне чаши карьера, Юрий видел то, что было недоступно его взору и взорам других, – на ремонтной базе рушился пробитый насквозь дом, пулеметное гнездо вместе с часовым проваливалось сквозь крышу, и «тигр» медленно, с трудом выползал в пролом, расширяя его и разворачивая обломки. Вот он понесся по улицам, что-то громя и подминая под себя. Затем точно провал в памяти, темнота... И вот уже «тигр» объявился на привокзальной площади и учинил там полный разгром, Юрий видел перед собой страшное, почерневшее лицо Полудневого, неистово орудующего рычагами и посылающего танк то в одну, то в другую сторону, нанося короткие, сильные, неотразимые удары. И лицо девушки-кладовщицы привиделось ему, и напряженные глаза сидящего в башне за пулеметом Ивана Степановича. Бешено кружились в воздухе листья клена, и кидались врассыпную бледные от страха гитлеровцы, пытающиеся спастись от настигающих их гусениц танка. Юрию трудно было поверить, что все это происходит в действительности, ведь все это он придумал, создал в своем воображении, и вдруг воображаемое стало реальностью, жизнью, судьбой его друзей. Непостижимо!

А кленовый, цвета крови, листок кружил и кружил перед лицом Юрия, опускался на его искусанные губы, как бы для того, чтобы остудить их, и снова возносился потоком воздуха, трепетал, как крохотное полупрозрачное алое знамя.

Со стороны города начали бить пушки. Беглый огонь вела батарея, а может и две. Звуки выстрелов сливались с грохотом разрывов снарядов. Затем артиллерийская стрельба оборвалась, и в небе появился бомбардировщик. Самолет летел низко в той стороне, где пролегало шоссе. Вдруг черный комочек оторвался от самолета, и земля вздрогнула от взрыва тяжелой бомбы.

Петр Годун судорожно вздохнул, он понял, что «тигр» снова вышел на шоссе, опомнившиеся гитлеровцы вели по нему огонь из уцелевших пушек, а сейчас на него сбрасывает бомбы специально вызванный самолет. Вот какой шум подняли хлопцы... Петр завертел головой, пытаясь найти глазами Чарли, но не нашел, хотя тот стоял недалеко от него. В эти мгновения все пленные были удивительно похожи друг на друга – застывшие в ожидании чуда полумертвецы.

Весь город, притихший, притаившийся, слушал звуки боя.

Начальник вспомогательной полиции Строкатов заскочил на минуту домой. Лицо серое, щеку бьет нервный тик. Не стесняясь ни жены, ни сына, обругал немцев, употребляя самые грязные слова, – сами отдали в руки пленных такой танк, а вину, конечно, свалят на полицию. Высшая раса, мать их распратак. Уже выбегая из квартиры, Строкатов, заметив сына, дал ему хорошенько по загривку. «Понял за что? Ты у меня доиграешься, сукин сын». Тимур понял. Он вышел на улицу. Там, у ворот, его ожидал взволнованный Васька, смуглое лицо которого блестело от пота.

– Слышишь? Вот как надо было. А мы... Игрались. Подлеца Гришку взяли в свою компанию.

– Не в этом дело, – сурово сказал Тимур. – Возраст у нас не для такого танка. Если бы каждому хоть бы годка по два прибавить...

И они умолкли, жадно прислушиваясь к эху взрывов.

Полудневый не давал себе передышки, знал, что самая ничтожная заминка может стать роковой для них. Башенный пулемет молчал. Патроны в магазинах кончились. Оставались два снаряда, но на надульнике пушки висели клочья кожаного колпака, и вряд ли можно было рассчитывать на прицельный выстрел, так как в дуло наверняка попали куски кирпича и прочий мусор. Скорее всего первый же выстрел разорвет ствол. Это будет неплохо, но надо оставить под конец. Развернувшись в последний раз на привокзальной площади, Роман погнал танк вверх по Колеевой и выскочил на шоссе в тот миг, когда мимо хотела прошмыгнуть мчавшаяся на большой скорости открытая штабная машина. Военное счастье еще раз, как бы в награду за его умение и храбрость, улыбнулось лейтенанту Полудневому. Он успел преградить дорогу машине выступом правой гусеницы, и машина эта с металлическим визгом, точь-в-точь как воющая бомба, закувыркалась по шоссе.

Броневичок, сопровождающий штабной автомобиль, резко затормозил, но, потеряв управление, съехал юзом в кювет, опрокинулся. Полудневый дважды, как перевернутого на спину металлического жука, ткнул броневичок в брюхо и, отвернув, погнал танк от города.

Роман чувствовал, что силы его на исходе. Итак, уйти подальше и, главное, главное, – не забыть поджечь танк. «Тигр» должен быть уничтожен. Обязательно! Для одного этого можно было пожертвовать жизнью. Но чем поджечь? У них нет спичек. У них ничего нет. Только танк, у которого осталось в запасе горючего на два-три километра. Ну, на четыре...

Впереди разбитые машины. Одна догорает, дымит слегка. Возле них ни одной живой души. Разбежались, а может быть, притаились где. Роман миновал последний опрокинутый грузовик, съехал с шоссе и, развернувшись носом к городу, остановил машину, сбавил обороты. Разогретый мотор сердито бормотал за спиной.

После грохота, лязга гусениц почти полная, целительная тишина.

– Как Гриша? – спросил Полудневый, не оборачиваясь, а лишь откинувшись на спинку сиденья и уронив руки на колени.

– Готов, – ответил Шевелев. – Сразу почти. Пуля в грудь...

– Ладно... – после паузы подавленно произнес Роман. – Уже не поправишь. Слушай, Иван Степанович, приказ. Наведи пушку и пулемет на машины.

– Патронов нет! – счел нужным предупредить Шевелев.

– Ты слушай, слушай, батя, – раздраженно повысил голос Роман. – У меня нет сил растолковывать. Они одного глаза пулемета боятся. Сейчас откроешь люк и рывком к машинам. Нужны патроны, спички или зажигалка. Автомат, пулемет найдешь – дай очередь и тащи сюда. Канистра с горючим подвернется – тащи, главное – спички. И пить хочу, горит душа, флягу найдешь – тащи. Давай быстро, не робей, батя, ты молодец у меня.

Голос Полудневого слабел, и последние слова он произнес вяло, точно засыпая. Он так обессилел, так был физически опустошен, что ему казалось, будто его вообще нет в танке, а на спинке сиденья висит только его пустая рваная гимнастерка. Но в опустевший сосуд его существа капали одна за другой какие-то живительные капли, и что-то там набиралось, начинало плескаться на донышке. Еще сочился в его теле крохотный родничок... Роман уже не испытывал ни той радости и счастья, ни того восторга, какие охватили было его, когда «тигр» вырвался из ремонтной базы, он просто сознавал, что сумел использовать вражеский танк на всю катушку, и был доволен, гордился этим. Он также отдавал себе отчет в том, что к его боевому умению примешалась еще и удача, большая, огромная удача, то военное счастье, которое так часто сопутствует отважным. Ему просто повезло. Кроме усталости, Роман испытывал также удивительное спокойствие. За себя он с гитлеровцами рассчитался полностью, об этом и разговора быть не могло. Он рассчитался за всю компанию: за Чарли – ведь это он, он, комик этот, артист, все придумал, все сварил своей умненькой, чокнутой башкой, за Годуна, чье место в танке он занял, за шалопутного Гришу Петуха, что лежит сейчас на дне башни, – Гриша ведь все понял на лету, за честнейшего и благороднейшего Ивана Степановича, оказавшегося таким мужественным, великолепным помощником. И даже за всех тех, кто, спасая свою шкуру, за пайку добровольно пошел в ремонтную бригаду, – ведь и с них он, лейтенант Полудневый, сумел смыть позор.