Текст книги "Типы религиозной мысли в России"

Автор книги: Николай Бердяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)

Р. Штейнер утверждает свою теософию как западную и христианскую и, в отличие от теософии восточной, ставит ее под знак Христова импульса. В последние годы Штейнер особенно настаивает на своеобразии своего пути. Восточная теософия – до космического действия Христова импульса, до откровения о "я". Но бóльшую часть популярных теософических книг Штейнера

[474]

с трудом можно отличить от теософических книг А. Безант и других восточных, дохристианских теософов. В книгах Штейнера очень мало можно найти его собственного, в них безлично изложено обычное, традиционное теософическое учение. Все то же учение о космической эволюции с еще сильнее выраженной печатью натурализма, то же учение о планах, о сложном и составном человеке, то же учение о Карме и переселении душ, тот же безблагодатный путь неискупленной души, каждый шаг добывающей тяжелым трудом совершенствования. Одна из лучших книг Штейнера, «Путь к посвящению», написана так, как будто бы Христов импульс не действует в мире. В ней преподается обычная практика восточной йоги. Только в последние годы, когда Штейнер из теософа обратился в антропософа, начинают звучать другие ноты. ⁵Христианский оккультизм как будто бы побеждает оккультизм восточный. Но и в выявленной антропософии, принявшей свое имя от человека, так же трудно найти человека, как и в теософии. Правда, для Штейнера вся наша солнечная система и вся ее эволюция стоят под знаком Человека, вся она есть большой Человек. Но радости от этого мало. Все-таки тонет человек в бесконечном процессе прошлого и будущего, все-таки порабощен человек слагающей и разлагающей власти времени, не имеет точки опоры в вечности, в Боге, глубже всего, что совершается в мире тварном. Человек – средство мировой эволюции, точка пересечения космических вихрей и течений. И для антропософического сознания личность человеческая приобщается к абсолютному бытию лишь через мировую эволюцию, через цепь кармических перевоплощений. Сама космическая эволюция изменяется в силу действия Христова импульса, начинается новая космическая эпоха, в которой все уже идет по-иному, чем до Христа. Но сам Христос есть лишь космический агент, лишь момент космической

⁵ Из всего напечатанного Штейнером для продажи наиболее раскрывает его гностическую христологию «Die geistige Führung des Menschen und der Menschheit».

[475]

эволюции. Штейнер видит Христа лишь опрокинутым в космос и не видит в Боге, в Божественной Троице. Его Христос – натуралистический, он открывается в химии. Христианство в антропософии есть откровение космическое, а не божественное. Антропософическое учение об имманентном действии Христова импульса в человеке заключает в себе несомненную и глубокую истину, но оно не доходит до последнего и конечного, до божественного первоисточника, оно остается в середине тварного мирового процесса. Отношение к Христу в антропософии не религиозное и не мистическое, а исключительно оккультическое. Но чистый оккультизм бессилен увидеть Единый Лик Христа, для оккультизма он дробится в мире. Также бессилен чистый оккультизм увидеть единый лик человека. Ибо и Лик Христа, и лик человека в Боге пребывает, а не в мире имеет свою основу. Вот почему оккультическая ориентировка жизни, не соединенная с ориентировкой религиозной и мистической, утверждаемая в исключительности, отрицает творческую оригинальность и самоценность личности, не понимает человеческой гениальности и величия. Все регулируется и направляется скрытыми космическими агентами, нет ничего творчески-свободного. И теософия, и антропософия угашает страстную человеческую природу, дионисически-страстные истоки творчества. Отрицается все свободно-волевое, иррациональное. Нет той свободы и самостоятельности человека, которая утверждается тайной, ограничивающей оккультное познание. Тайна погружает в неизъяснимую глубь божественной жизни. Отрицание тайны в оккультизме всего водворяет в бесконечную середину мирового процесса. Тайна божественной глубины защищает человека от распыляющих космических ветров. Но нужно признать, что в последнее время в штейнерианстве все более и более раскрывается истина о "я".

V

Вокруг оккультизма накопилось много шарлатанства и мистификации – слишком безответственна была вся эта

[476]

скрытая и таинственная сфера человеческой жизни. И до сих пор еще к этой сфере существует недостаточно серьезное отношение в научных и философских кругах, почитающих себя хранителями ценностей европейской культуры. Отношение это может быть названо не только несерьезным, но и легкомысленным. Ибо поистине легкомысленно относиться с насмешливым отрицанием к тому, чего не знаешь, чего не испытал и к суждению о чем не подготовлен. Официальные ученые и философы пропитаны самыми жалкими суевериями и предрассудками. Ведомый им и признаваемый ими мир есть лишь прагматически создаваемая ими и прагматически нужная им действительность. Целые планы космической жизни были закрыты для европейского обыденного научного и философского сознания в силу особого прагматизма незнания, который может быть установлен наряду с прагматизмом знания. Человеку на известной стадии его духовного развития не только не нужно было, но и опасно было знать некоторые космические силы и тайны. Он был защищен незнанием до известного возраста своего. Это христианство закрыло от человека иерархию природных духов, освободило его от ужаса перед языческой демонологией и тем открыло человеку возможность стать духовно на ноги. В дохристианском языческом мире человек был порабощен демонами природы. Этим закрытием на ключ внутренней жизни природы, вогнавшим великого Пана в скрытую глубину, христианская Церковь механизировала природу и сделала возможным науку и технику XIX века. Человек был отделен от внутренней жизни космоса и водворен на ограниченную территорию природной и социальной жизни. В этом смысл позитивизма. Но мир и человек вступают в тот возраст своего существования, когда незнание становится опасным и оставляет человека беззащитным. Человек начинает ощущать себя и сознавать себя космическим существом, жителем великого космоса, безмерного по своей глубине и широте. Человек выходит из ограниченного провинциализма своего существования на внешней оболочке земли. И если раньше опасно было человеку слишком много видеть и слышать, чтобы

[477]

не быть ослепленным и оглушенным, то теперь опасно становится не видеть и не слышать, ибо неизжитые и неизведанные космические энергии со всех сторон наступают на человека и требуют с его стороны зрячей, мудрой активности. [Огромное и] серьезное значение теософических и антропософических течений я вижу в том, что течения эти обращают современного человека к тайнам космической жизни, расширяют познание на все планы космоса. Теософический тип мысли ставит не антропологическую, а космологическую проблему. К этой проблеме не обращено [ни православное сознание Булгакова, ни] христианское сознание [Мережковского], ибо сознание [их] боится гностицизма и отвращается от всякого тайноведения. [Только] в оккультизме можно найти истинное знание о том, что материальный, отвердевший предметный мир есть временный Момент космической эволюции, а не что-то абсолютно устойчивое и неизменное. Не только для реализма, но и для идеализма кантовского типа весь этот замкнутый и закономерный материальный природный порядок отождествляется с природой, с космосом, и границы его непреложны и неизменны, нет выхода в другие планы космоса и никакие энергии из других планов не притекают в этот замкнутый и закрытый мир. Лишь сознание теософического типа ощущает таинственное распластование космоса, перелив космических энергий из одного плана в другой, переходящий характер того синтеза природного материального мира, который научное сознание принимает за вечный и непреходящий, с которым и религиозное сознание слишком тесно себя связывает. Так, например, Акаша-Хроника, Летопись мира, ясновидческое чтение отпечатленной на космосе памяти о космической истории – снимает искусственные грани, отделяющие известный период космического процесса, столь часто представляющийся вечным материальным миром, от предшествующих периодов, в которые не было еще такого физического уплотнения, наше воплощение земли от других

[478]

ее воплощений. ⁶ Беда лишь в том, что, например, у Штейнера в Акаше-Хронике мир как бы дематериализуется, а само духовное знание материализуется. Повествуется не о духовном мире, частным феноменом которого является наш материальный мир, а о внешней, эмпирической эволюции этого материального мира, уплотняющегося и разжижающегося. Тайноведение у Штейнера производит впечатление не интуитивного знания, не целостного проникновения в тайны бытия, а аналитического анатомирования бытия. Такое ясновидение должно видеть трупность мира. Все органически-целостное разлагается. Все грани стираются, все планы перемешиваются. Это соответствует какой-то стадии космического процесса. Но ясновидческое созерцание трупности, порожденной космическим разложением и распластованием, развоплощением и распылением, может заразить трупным ядом, если не противопоставит человек этим процессам своего целостного лика и образа, уходящего в глубину самого божественного бытия. Необходимо вступить на путь духовного познания космоса, но необходимо сохранить человека в этих космических вихрях. Человек призван быть активным творцом в космической жизни, а не пассивным орудием космического процесса, смысл которого чужд и неведом ему.

VI

Теософический тип мысли не обращен к истории и к историческим задачам. В теософии и антропософии отсутствует понимание значения социальных вопросов. Штейнер очень считается с проблемами Геккеля, но совсем не считается с проблемами Маркса. Для него дух XIX века есть дух естествознания. Но с большим правом можно было бы утверждать, что Дух XIX века есть дух социологии. Можно даже сказать, что в XIX веке теология была заменена социологией, все мышление

⁶ См.: Штейнер. Из летописи мира.

[479]

было окрашено в социологический цвет и в социальности искали конечного смысла жизни. Преодоление Маркса не менее великая задача, чем преодоление Геккеля. Маркс был гениальный человек, в то время как Геккель – посредственный популяризатор, и монизм его оскорбительно плоский. Но ни у Штейнера, ни у других теософов нельзя найти понимания огромного, прямо религиозного значения социальной проблемы для современного человечества. Весь смысл теософии – в ее подходе к космической проблеме, и с этой стороны можно было бы пролить свет на проблему социальную. Социологическое сознание оторвало человеческую общественность от космической жизни и замкнуло ее на поверхности узкого пространства земли. Все социальные утопии земного всеблаженства неосуществимы и жалки именно потому, что они хотят устроить социальную судьбу человечества независимо от устройства всего огромного космоса, силы которого воздействуют на социальную жизнь и входят в нее. Общественность есть внутренне-космическое явление, и должна быть постигнута связь общественности с космосом. Так можно прийти к постановке проблемы космической общественности, мирового общения. Но теософия не делает этого и в сфере мысли общественной остается элементарной и наивной. Проблема общественности для теософии подменяется проблемой совершенствования душ. В теософии есть неприятная нравоучительность, которая делает весь путь теософический нетворческим. Социальное и историческое творчество подменяет теософия совершенствованием и эволюцией и на самое постановку социальных и исторических задач отвечает истиной об изживании Кармы и кармических перевоплощений. ⁷

Трудно соединить творчество с йогической практикой, проповедуемой и теософами. Вступающий на "путь" умирает для творчества. В теософическом пути нет внутреннего сдвига

⁷ (Более) социальный характер носит французский оккультизм Фабра д'Оливе, Сент Ив д'Альвейдра и др.

[480]

в человеке, нет истинной духовной свободы. Как ни восстает теософия против всех традиционных религиозных авторитетов и против всякой веры, как экзотерики, сама она удерживает принцип авторитета и требует от человека слепой веры. Авторитет учителей и вера в учителей – это ведь базис теософического пути. Ученик должен верить тому, чего он (еще) не знает, а знает обычно он очень мало, много знает лишь учитель. Ясновидческое чтение Акаши -Хроники в памяти мира есть свободное знание. Но благоговейное чтение книжки «Акаша-Хроника», написанной Штейнером с боязнью перепутать и смешать Сатурна с Юпитером, не есть свободное знание, оно скорее напоминает авторитарную веру. Беда в том, что путь Штейнера и путь штейнерианцев мало имеют между собой общего. Путь Штейнера есть путь гнозиса, путь же штейнерианцев есть путь веры. Теософия и антропософия восстают против церковной веры, как детского состояния, но они сами требуют веры низшей по своему качеству. Нельзя требовать веры в оккультного учителя-человека, равной вере в Христа-Богочеловека. Некритическое, покорное отношение к учителю рекомендуется как метод, как дисциплина и путь к посвящению. Само теософическое учение предлагают принять сначала авторитарно, на веру, без критики и проверки собственным опытом и обещают, что со временем все это будет узнано автономно и опытно. Но почему же в таком случае свысока смотрит теософия на требование авторитарной веры в учении церковном? Между человеком и Богом, человеком и миром становится ряд учителей, целая сложная иерархия. Тут мы подходим к самому интересному для моей Цели вопросу о роли и значении теософического и антропософического течения в России, о типе мысли и психологии русских теософов и антропософов. Меня интересует не анализ теософической доктрины и не рассмотрение всех теософических схем, а раскрытие основных черт теософического мышления и переживания бытия.

[481]

VII

Теософическое общество носит международный характер. Не без остроумия сравнивают теософию с воляпюком. В современной теософии нет никаких следов творческой национальной мысли и творческого национального опыта. Это одна из причин удивительной бесцветности теософических книг, отсутствия в них темперамента. Теософические идеи бескровны, и в них так же мало жизненного цветения, как и в языке воляпюке. Антропософическое общество эмпирически и случайно связано с Германией, но по существу оно такое же международное, как и теософическое. Некоторые связывают Штейнера с германским духом. Но в штейнеровской теософии не чувствуется того жизненного творческого вдохновения, которое может быть связано лишь с национальным духом, с соками народного бытия. На всей теософической литературе лежит печать мертвенности интернациональных схем, географических карт бытия. Теософия обескровливает. Популярные теософические книжки имеют формальное сходство с популярными социал-демократическими книжками. Это не свободное творчество, а "партийная", "кружковая" литература для пропаганды. Свободное творчество явно подчинено этим партийным, кружковым, пропагандистским целям. Теософическая литература ничего не может внести в национальные духовные культуры, она не участвует в творчестве народных духов. Теософия много говорит о расах, но эти расы мало имеют общего с кровными историческими расами. Теософия вырабатывает космополитические, интернациональные типы, кочующие из страны в страну, из города в город в поисках научения. И легче всего улавливает теософия души, претерпевшие в жизни серьезное банкротство, оторвавшиеся от своей страны и своего народа. Трудно теософу активно участвовать в духовной жизни своего народа и в его единственной исторической судьбе. Теософ обычно делается нейтральным, он не делает волевого избрания, ему воспрещена та избирающая любовь, которая всегда есть пристрастие. Это есть процесс обескровливания, угашения страстной

[482]

человеческой природы. Все более и более непосредственное восприятие бытия заменяется восприятием схем бытия. Исчезает всякая непосредственность и является вечное опасение, чтобы переживание и жизненная оценка не разошлись с учением, с доктриной, с научением учителя. Особенно это чувствуется в русских теософах и антропософах, легко превращающихся в существа отвлеченные, в бескровные и бесплотные тени. Слишком прирученными и покорными они становятся, слишком пассивными и боязливыми в отношении ко всякому произвольному спонтанному творчеству. В этой популярности теософических и антропософических течений в России чувствуется женственность русской души, искание мужественных организаторов на стороне, вовне, на западе, в Германии, неспособность собственными силами организовать свою душу. Штейнерианская дисциплина особенно популярна у русских хаотических душ. Русский Логос не проникает в хаос русской души. Организующее, дисциплинирующее, светоносное начало русская душа ощущает (как бы) трансцендентным себе, имеющим пребывание где-то вдали. Русские теософы и антропософы [совсем не имманентны по складу своего душевного опыта, они совершенно трансцендентисты, они] ищут центра не в своей глубине, а на стороне, вдали. Среди них есть немало «русских мальчиков», о которых говорит Достоевский, и это лучшие среди них. Много ниже стоит тот полукультурный слой, преимущественно состоящий из дам, который тянется к теософии по тем же теплопрохладным мотивам, которые влекут их к благотворительности, к нравоучениям, к маленьким чудесам личной жизни. В течении антропософическом есть большая напряженность и большая духовная глубина. Распространение в России популярных теософических и антропософических течений может сыграть [и] свою положительную роль, повышая средний духовный уровень. Теософическая мораль, проповедующая особый путь нравственного совершенствования, остается для большинства теософов главным притяжением. Трудно человек у вынести покинутость и предоставленность самому себе, а теософия говорит о посвященных и учителях, помогающих людям. Теософия

[483]

дает дисциплину души, спасает от хаоса и разложения. Многие впервые от теософии получают посвящение в духовную и нравственную жизнь. Но широкое распространение теософических течений может быть препятствием на пути нашего национального самосознания и национального творчества. Восточная теософия есть типичное западничество на русской почве, в такой же степени западничество, как, например, марксизм или позитивизм. Но Россия должна, наконец, выйти из периода западничества, преодолеть и западничество, и славянофильство. Теософия не пробуждает имманентной духовной активности в русском человеке, не способствует религиозному освобождению личности. Но у более творческих и самобытных натур теософия своеобразно преломляется в русской стихии. Антропософия приобретает апокалиптическую окраску. Это можно наблюдать у А. Белого, быть может, самого большого творческого дарования в России, ушедшего на выучку к антропософии. А. Белый очень русский, и путь его очень характерный для русской души. Вряд ли штейнерианство может быть благоприятно для художественного творчества. Творчество предполагает преодоление Кармы и победу над ней, а не бесконечное изживание ее. Творчество предполагает дуализм мира духовной свободы и мира природной необходимости. Но А. Белый получает творческие импульсы в антропософии, он представляет явление исключительное.

VIII

Положительное значение теософического течения вообще и у нас в России в особенности нужно видеть в обращении к гнозису, к расширенному и углубленному знанию, к знанию духовному. Гностицизм должен возродиться и навеки войти в нашу жизнь. Современная популярная теософия приоткрывает древние гностические учения в поверхностной и разжиженной форме, слишком приспособленной к среднему сознанию людей нашего времени. Но она постепенно подводит к новому открытию в наше время гнозиса, мудрого, софийного знания. Так антропософия в более

[484]

боком, бёмевском смысле этого слова должна быть не чем иным, как раскрытием Софии, Божественной Премудрости в человеке, ее имманентным в человеке откровением. Мы должны воссоединиться с традициями теософии и антропософии Я. Бёме, поистине христианской теософии и антропософии. И еще дальше, и еще глубже должны мы воссоединиться с традициями эзотерического, сокровенного христианства. Но оплодотворение великими традициями Бёме и христианского гностицизма должно быть творческим, оно должно направить на путь совершенно нового, творчески-активного знания. Современные люди, ищущие Бога и божественной жизни, очень боятся мысли и знания, основное устремление их воли часто бывает совершенно антигностическим. Они допускают возможность лишь пассивного, отвлеченного знания. Они не могут принять знания как творческого акта, вносящего свет в жизнь мира, знания как бытия и жизни. Всякий магизм знания или отталкивает и пугает современного человека, или кажется ему ложью и шарлатанством. Но знание должно быть восстановлено в своих магических, миродержавных правах. Особенно у русских есть боязнь мысли в религии, почти гонение на мысль. Это связано у русских с исключительным признанием ценностей моральных. Русский человек, вступивший на религиозный путь, находится в исключительной власти культа святости, он верит только святости жизни и хочет только святости жизни. Гностицизм Вл. Соловьева кажется уже не русским и многих отталкивает. Путь моральный и путь святости признаются единственными путями к свету. И еще признается экстатический путь в русском мистическом сектантстве. Знание же представляется противоположным бытию. Но ведь истинное знание само есть бытие. Истинная мысль сама есть свет. Религиозная мысль сама уже есть религиозное дело. Гнозис есть органическая часть религиозной жизни. Жизнь преображается от света знания. Религиозное переживание, лишенное света знания, – элементарное, зачаточное переживание. Современное стремление к первоначальной нераскрытости, невыявленности, простоте и элементарности духовной жизни, как к чему-то подлинному

[485]

и настоящему, есть творческая слабость и самообман, отрицание смысла теогонического, космогонического и антропогонического процесса. Ныне боятся мысли и знания в религиозной мысли, как рационализации. Но боязнь эта сама есть проявление самого крайнего рационализма, для которого мысль и знание всегда рациональны, всегда отвлеченны, всегда бездейственны и безжизненны, Великие мистики не боялись знания, они видели в гнозисе не рационализацию, а богообщение и богодейство. Современный иррационализм, алогизм, адогматизм, современная боязнь света, презрение к мысли и нелюбовь к знанию есть лишь обратная сторона современного рационализма, рассудочности, позитивизма современного знания, деспотической власти современной позитивной науки. Из тисков этих нам необходимо выйти на свободу, к творческой мысли, творческому знанию, к гностическому свету, преображающему мир. Современная теософия не делает этого, но она косвенно расчищает в душах почву, подготовляет к этому средний культурный слой. С особенной враждой к религиозному знанию, к гностической мысли относятся представители не-христианских религиозных течений. Они особенно любят настаивать на совершенной иррациональности, невыразимости религиозных переживаний. Им импонирует моральная, жизненно-простая сторона религии. Иные из них готовы утверждать совершенно туманную, иррациональную, невыявленную, не знающую никакого имени мистику, легко смешивая опыт духовно-мистический с опытом душевно-психологическим. Всем этим течениям решительно должна быть противопоставлена светоносная религиозная мысль, творческий гнозис, откровение в человеке Софии-Божественной Премудрости, магия знания. Тот тип религиозной мысли и духовной жизни, к которому мы сейчас переходим, еще более убедит в значении активного религиозного знания.

1916

[486]