Текст книги "Типы религиозной мысли в России"

Автор книги: Николай Бердяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)

Другой тип русского сектантства – хлыстовство. Хлыстовство, как тип народной мистики и религиозной мысли, шире секты, называемой этим именем. Духоборчество не экстатично, не оргиастично. Хлыстовство – прежде всего экстатично, оргиастично. В то время, как духоборчество ищет правды, хлыстовство ищет радости, блаженства. И духоборчество, и хлыстовство хочет перейти из мира в дух, ищет духоносности. Но как различны, как противоположны пути, которыми дух вселяется в хлыста и в духобора. И хлыстовство, и духоборчество – духовное христианство, но совсем разное означает дух и духовность у этих двух религиозных типов. [Впрочем, одинаково и тех и других трудно признать христианами.] У хлыстов есть "духовное пиво", экстатическая опьяненность, совершенно неведомая духоборам. Хлыстовство – дионисично, и истоков его нужно искать в древнем и исконном русском язычестве. В духоборчестве нет дионисизма, есть скорее уклон к буддизму. Хлыстовство насквозь эротично. Экстаз хлыстов – эротические экстазы. В ответвлении хлыстовства – скопчестве – религиозная проблема пола ощущается как огненная проблема. В духоборчестве же, как и в толстовстве, есть что-то бесполое. В этом религиозном типе совершенно отсутствует эротика. Для хлыстов не важна причина оргийного экстаза, важно следствие, сама энергия экстаза. Хлысты ищут радости, блаженства на земле, в теле и хотят сделать с телом что-то такое, чтобы оно не связывало, не мешало радованию духа. Ищут они этого на путях коллективных экстазов, в коллективном действе накатывает на хлыстов дух. Духоборы ищут индивидуальными путями, и их совместная, общинная жизнь лишена всякой экстатичности, всякого общения в духе. Духоборы – монисты, они хотят жить чистой духовной жизнью, в этом мире преодолеть мир. Хлысты – скрытые дуалисты, они живут двойной жизнью – в мире, в природном порядке, и в духе, в божественном порядке. Отрыв от быта и бытовой религиозности, выход из рода, отрицание плотской жизни есть и у хлыстов, и у духоборов. Но как различен этот уход. Духоборы создают земледельческие колонии, оазисы в мировой пустыне и хозяйственно устраивают жизнь без противления и насилия. Хлысты устраивают радения, в коллективном экстазе на них накатывает дух. И те и другие ищут внутреннего Христа, – Христа, рожденного внутри их. Но и те и другие злоупотребляют христианскими именами для обозначения опыта не христианского, мистического религиозного опыта Востока, буддийского или языческого, опыта, не ведающего человеческого лика. Хлыстовство – самое значительное явление в нашей народной мистике. Но оно – двойственно. В хлыстовском опыте восприятие хлыстовского Христа и хлыстовской Богородицы, всегда связанных с конкретными образами людей, находится на острие, так что возможен срыв в стороны противоположные. Очень тонкая, едва уловимая черта отделяет эти два религиозные восприятия: этот Иван – Христос, перевоплощение Христа, или в этом Иване – Христос. Хлысты ищут конкретной телесности в восприятии божественной жизни. Это ведет их к краю бездны. И вечно срываются они в бездну, проваливаются в темную стихию. Всю евангельскую историю хотят хлысты перенести в себя, в свой корабль, в своих братьев и сестер. Но это великое мистическое задание осуществляется ими не в глубине жизни духа, погруженной в жизнь божественную, а на поверхности тела, погруженного в природную языческую стихию. В хлыстовстве есть великая мистическая жажда, [праведная] тоска по экстатической жизни духа. Но в хлыстовстве есть и языческая тьма и демонический срыв. Хлыстовская Россия по гружена в темный, нечеловеческий Восток. И исчезает человек, утопает в этой темной первозданной стихии. Внутри самого православия экстатический уклон нередко бывает неуловимым уклоном к хлыстовству. (Таков Иоанн Кронштадтский.) По выражению глаз можно отличить людей этого уклона. Но нужно признать, что в хлыстовском религиозном типе неизмеримо глубже ставится проблема пола и проблема общения, чем в духоборчестве, всегда склонном к морализму. Хлыстовская стихия в русском народе должна быть просветлена, логос должен пронзить эту тьму. И тогда огромная мистическая энергия будет приобретена для религиозного возрождения России. Без этого темная стихия русской земли будет задерживать  человеческое развитие в России.

VII

[Своеобразным религиозным мыслителем, развившим целую систему духовного христианства, является М.М. Тареев, совсем особняком стоящий в среде профессоров духовных академий.<<2>> У Тареева более сильное сознание, чем то, которое есть в нашем народном сектантском духовном христианстве, и ему удалось сознательно разграничить сферу абсолютного и относительного. Он решительный и крайний дуалист, и вся его система построена на противоположении абсолютной, божественной жизни и относительной, природно-исторической жизни. Христианство есть исключительно личная религия, обращенная к бесконечной духовной жизни личности, и оно совершенно неприменимо к жизни плотской, природной и исторической, к государству, обществу, семье, культуре. Сфера относительно природной жизни должна быть освобождена и должна развиваться по своим законам. В духовной же христианской жизни нет никаких ступеней, никакой эволюции, ничего относительного, там все абсолютно, все несоизмеримо с жизнью природной. Построение Тареева имеет много общего с Р. Эйкеном,<<3>> хотя добыто оно, по-видимому, вполне самостоятельно. Тареев сильнее в своей критике, в своих отрицательных расчленениях и противоположениях, чем в положительном. Он бессилен связать концы с концами, и дуализм его делается бесплодным, нет пути, нет выхода. Тареев – монофизит. Его абсолютная духовная жизнь – божественная жизнь, и в ней тонет и исчезает человек, человеческая активность. Религиозный вопрос о человеке и человеческом творчестве у него не ставится. Но в его критике исторического христианства есть много меткого и верного, много очищающего. Критика эта, к сожалению, и у него сбивается на протестантизм, он не видит и не хочет признать космической иерархии.]

VIII

Ощущение от совпадения духовной жизни на вершинах, на заострениях культуры и в самых низах народной жизни дает самую большую радость и надежду на грядущее русское религиозное возрождение. Религиозное возрождение может быть лишь народным. Но народность есть качество, а не количество. Глубина духовной жизни народа заключена в избранных индивидуальностях, а не в массе, не в народном быте, который всегда есть лишь периферия. Разрыв более духовных христиан с родовым бытом совершается вверху и внизу. Изобличается ложь и неправда зримой жизни и начинается искание незримого смысла жизни. Духовное странничество – величайшее явление русского духа. Но для того, чтобы наступило подлинное религиозное возрождение и началось религиозное творчество, необходимо освобождение от сектантского духа, который всегда есть ложное направление духовной энергии. Воля к единству и вселенскому (церковному) соединению должна победить волю к раздору и замкнутому отделению. Истинный эзотеризм не есть сектантство, и в нем заложен истинный универсализм, истинное утверждение космической иерархии. Народному религиозному движению должен раскрыться религиозный смысл культуры, как пути человечества. В духовной жизни народа Я. Бёме, в так называемых "масонских" переводах начала XIX века, и другие мистики сохранились более и более живы, чем в нашем культурном слое и в нашей литературе. Но в эту народную Духовную жизнь должны войти все плоды культуры и должен выявиться их религиозный смысл.

Настоящее религиозное движение в России еще не началось. Но великие возможности такого движения есть в духовной жизни России. Есть своя правда во всех типах христианской религиозной мысли. Все хотят выйти из окостенелой, окаменелой, омертвевшей, внешней, бытовой государственно-утилитарной религиозности, все по-разному ищут новой религиозной жизни. Незримо рождается новый человек. И в русской религиозной мысли всегда есть пророчество о новой мировой эпохе, всегда есть чувство конца старого мира. Религиозный сдвиг должен произойти в глубине божественно-человеческой природы. Но этот творческий сдвиг не может и не должен быть сектантским и бунтарским разрывом с вселенской Церковью, с ее внутренней сущностью. Творческая религиозная революция происходит внутри (самой) Церкви, в ее сокровенной глубине И одинаково не правы и те, которые держатся (лишь) за внешние оболочки Церкви, и те, которые отрицают ее (вечное) внутреннее ядро. [Религиозная воля должна быть направлена на творческое откровение, почин которого берет на себя человек.]

1916

1 Очень характерно, что высшие слои дворянства тяготели к мистическим народным сектам, но никогда не к рационалистическим, См.: А.С. Пругавин. «Раскол вверху».

[ ² См. его четырехтомные «Основы христианства». Самый интересный второй том «Евангелие».

^{3 Р. Эйкен утверждает дуализм мира духовного и мира природного и прорывы духовной энергии изнутри в этот мир.]}

Теософия и антропософия в России

Опубликовано. Воспроизводится по изданию 1989 г. (Типы религиозной мысли в России. [Собрание сочинений. Т. III] Париж: YMCA-Press, 1989. 714 с.) Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены линейками. Текст предшествует номеру страницы.

I

Течение того типа, который я хотел бы характеризовать, лишь условно можно назвать религиозной мыслью. Оно не имеет отдельных выдающихся представителей в русской литературе и его нельзя определить по одному какому-нибудь мыслителю. ¹ Мы не встретимся здесь с психологией индивидуальной мысли, [как у Булгакова и Мережковского], но постараемся вскрыть психологию мысли типической и безличной. Основателем теософического общества была замечательная русская женщина Е.П. Блаватская, но само теософическое течение не может быть названо характерно-русским, существенным для нашей религиозной мысли. И если я все-таки хочу говорить о теософии в характеристике типов религиозной мысли в России, то потому только, что теософия начинает играть значительную роль в русской духовной жизни, в культурном нашем слое, и роль ее несомненно будет возрастать. Теософия и ее главнейшая разновидность – антропософия – своеобразно преломляются в русской душе. Русский теософ по духовному складу мало походит на теософа немецкого или английского, и нередко можно открыть в нем черты апокалиптической настроенности, совершенно чуждой западной теософии и даже противоречащей основам теософи-

¹ Наиболее самостоятельным и талантливым теософическим писателем у нас является П Д. Успенский

[463]

ческой доктрины. Всматриваясь в религиозные искания нашего времени, потому уже нельзя пройти мимо теософии, что для известных слоев современного культурного общества легче всего перейти к религии на почве теософии. На теософическом пути требуется всего менее интеллектуальных жертв и отречений. Не нужно отказываться от навыков рациональной мысли, от культурных привычек, можно примирить всякие противоположности. Популярная теософия соглашается быть естественным дополнением к позитивной науке и позитивной культуре, расширением натурализма на новые планы. Теософия не представляет тип творческой религиозной мысли и, по-видимому, не претендует на творческое значение. Теософия боится творческих натур и отталкивает их от себя. Теософическая литература есть лишь популяризация древней мудрости, преемственно передаваемой через учителей. Теософия прежде всего ставит себе педагогические, а не творческие задачи. И трудно найти среди теософов творческих мыслителей. Средний уровень теософических книг очень невысок. Теософы боятся самостоятельной мысли и мало интересуются многообразным творческим процессом, который совершается вне их круга. Замкнутая кружковщина очень характерна для теософической и антропософической среды. И все-таки нужно сказать, что теософия отвечает каким-то очень глубоким потребностям современного человека, глубоко неудовлетворенного официальной наукой, официальной философией и официальной религией. Распространение теософии есть симптом кризиса официального знания, в основе которого лежала бы не отвлеченная философема, а конкретная мифологема. И теософия популяризует, нередко в сухой и скучной форме, великие мифотворческие знания былых времен. Теософия есть современный гностицизм, она хочет дать душе человеческой не религиозную веру и не отвлеченное научное знание, а целостное премудрое знание. Душа современного человека на известной ступени развития жаждет премудрого знания, не удовлетворенная ни наукой, ни религиозной верой. Но можно ли признать

[464]

современную теософию, как она представлена в теософической литературе, высшим гнозисом?

Если взять книги двух главных теософических писателей нашего времени, Анни Безант и Рудольфа Штейнера, то знание, которое там преподается, есть знание описательное, подобное географии или минералогии, добытое не творческими личными усилиями и не личными откровениями, а полученное через научение. Теософические книги по стилю своему и характеру ничего общего не имеют ни с книгами мистическими, ни с книгами философскими. На них не лежит печати личной творческой вдохновенности и личной творческой мысли. Теософические писатели, по-видимому, тщательно избегают иметь собственные мысли и идеи. Они хотят дать карту строения мира во всех его планах, дать чистое описание предметов и вещей. Там течет река, там стоит гора. По этому типу построена любая современная книга по теософии. Теософия как будто бы не стремится постигнуть смысл мира, разгадать его загадку, раскрыть конечное и последнее. В этом современная теософия подобна современной науке, но она описывает иные планы космоса, открывает более глубокие пласты. Проблемы происхождения мира и Божества, смысла мирового процесса не только не решаются, но и не ставятся в современных теософических книгах. Теософия есть лишь описательное, внешне наукообразное и эмпирическое знание космического строения и космической эволюции. Менее всего она есть познание смысла, творческое осмысливание бытия. Само наименование теософии оказывается неоправданным, так как познания Бога нет и даже имя Божье редко упоминается в современных теософических книгах. В этом так не походит современная теософия на теософию Я. Бёме и других великих теософов прежних времен, у которых было действительное богомудрие и богопознание. Если в современной теософии трудно найти Учение о Боге, то в современной антропософии не менее трудно найти учение о человеке. И теософия, и антропософия имеют Дело не с Богом и не с человеком, а с космосом. Теософия и

[465]

антропософия не ставят вопроса о смысле космической эволюции, о ее начале и конце, ибо вопрос о смысле космической эволюции есть уже вопрос о Боге и о человеке, не выводимых из космоса, а в него привносящих свой свет. В конце концов теософия принуждена натуралистически обоготворять факт космической эволюции, не имеющей ни конца, ни начала, и требует от человека послушания неосмысленному для него процессу. Судьба человека не освещена светом богопознания, – она подавлена фактом миропознания. Теософическое знание слишком ориентировано на естественные науки и требует лишь их расширения на другие планы бытия. Современная популярная теософия очень почтительна к науке, но почти совершенно игнорирует философию. От естественных наук заимствует она наивный реализм. Теософия не имеет своей гносеологии и некритически пользуется понятиями гносеологического наивного реализма. С легкостью переводит современная теософия сверхчувственное на чувственный язык и материализует духовное. И редко раскрывает она символическую природу материального. Вульгарное понимание теософии заражено совершенно некритическим материализмом. Популярное теософическое знание определяет себя как знание нетворческое, пассивно-описательное, как чистый эмпиризм. Это – расширенный позитивизм. Теософия дает эклектический синтез урывков старого религиозного знания с урывками нового научного знания. Пафос теософии прямо противоположен всякому субъективизму и индивидуализму. В теософии ищет современный человек спасения от психологизма, от самопогруженности, от уединенного произвола. Соблазняет теософия обещанием соединить современного человека с древней мировой мудростью, ввести современную душу в цепь божественной мировой эволюции и божественной мировой иерархии. И для многих теософия есть единственный мост, по которому могут они перейти к духовной жизни, могут уйти от бездушной и бессмысленной жизни современного мира. Современная теософия не есть великое, но она связана с великим и на нее падает

[466]

отблеск древней божественной мудрости. Это не может не соблазнять. Слишком велики духовные алкания в наши дни и слишком покинутым чувствует себя человек. Современный человек оторвался от истоков, и теософия обещает соединить его с [истинами] (истоками). Осторожно ведет теософия современного человека к древним истокам жизни, считаясь с навыками его мысли и с испугом души его перед всем чудесным и катастрофическим. И возрастающая популярность теософии не есть случайная и поверхностная мода, – она обозначает глубокий процесс в духовной жизни нашего времени.

II

Современная теософия, в противоположность возрожденному православию Булгакова или новому христианству Мережковского, идет снизу вверх, от современного сознания, современной науки к божественному сознанию, к духовному знанию. Теософия очень педагогична, она эволюционно воспитывает современного человека, не хочет отпугивать его. Популярная теософия рассчитана не на особенно высокий уровень. Она предназначена не для творческих людей, не для мыслителей и художников и не для святых, – она улавливает среднюю культурную массу, обладающую духовными запросами. Теософия связана с оккультизмом, с древними оккультными преданиями и традициями. Но эзотерическое зерно ее остается скрытым, сама же она экзотерична. В современной теософической литературе образовался особый экзотерический эзотеризм. Метод теософии всегда духовно-эволюционный, а не Духовно-революционный, не духовно-катастрофический. Путь теософии – безблагодатный путь, на пути этом ни один луч божественного света не падает сверху, все добывается снизу. В теософии нет ничего дарового, все трудовое, ничего по любви, все по справедливости. Нет ничего божественно дарового в теософии, и потому нет ничего даровитого. Душа человеческая

[467]

обречена странствовать по космическим коридорам, и судьба ее – подзаконная судьба, она должна изживать закон, который есть также и божественная справедливость. Теософическое сознание, в отличие от старо-христианского и ново-христианского сознания, есть решительный и крайний имманентизм и монизм. Теософия отождествляет Творца и творение, Бога и природу. Этот имманентизм и монизм получен от древнего религиозного сознания Индии, он чисто арийский и не принимает семитической религиозной прививки. Но имманентизм и монизм современной теософии носят характер эволюционно-натуралистический. Теософия, как система духовного знания, переносит законы натуралистической эволюции в иные планы и иные миры, в жизнь духа. Недаром Штейнер связывает себя так с Геккелем и хочет перенести Геккеля в миры иные. В философии Штейнера есть очень многое от натуралистического монизма, не философски-утонченного монизма Древса, а популярного естественно-научного монизма Геккеля. ² И в любой популярной теософической книге можно открыть элементы вульгарного натуралистического монизма. В этом и теософия ищет центра вне человека и его глубины, она все объективирует и материализирует. Человеческий дух становится в рабскую зависимость от космической эволюции тысячелетий, от огромных промежутков времени. Теософически-натуралистический эволюционизм ведет к отрицанию непосредственной связи человеческого духа с Абсолютным. Теософия отрицает дуализм свободы и необходимости, духа и природы.

Популярное теософическое учение о Карме есть учение о натуралистической эволюции неискупленной души, о странствиях души, которая тянет за собой бесконечные нити из прошлого. Карма есть закон природы, отождествлённый с законом божественной справедливости, натурализация божественных тайн. И восточное учение о Карме есть отрицание благодатной

²См.: Steiner: die Philosophic der Freiheit. Книга эта очень характерна для определения философских истоков Штейнера.

[468]

любви, творческой избыточности. Все происходит и все дается лишь в меру справедливости. Но божественная любовь не есть справедливость, в ней дается безмерно больше, чем по справедливости должно даваться. Это и есть тайна Христа, тайна избыточной, благодатной любви, которая разбойнику обещает сегодня же достижение Царства Божьего. Разбойник по справедливости и по необходимости не достоин быть со Христом и увидеть Царство Божье, ему нужно еще пережить тысячу мучительных перевоплощений. Теософия не хочет знать этой тайны Христовой, этого чудесного и благодатного освобождения от гнета прошлого, от власти времени, этого сокращения бесконечного времени в одно мгновение. Все в теософии основано на страшной и неотвратимой закономерности, она переносится в самую глубину божественной жизни. Кармическая судьба – справедлива и закономерна, и она не знает прощения и пощады, не знает любви и свободы. Христианство же есть прежде всего религия любви и свободы, а не справедливости и закономерности. От восточной теософии, от учения о Карме веет кошмаром неискупленного прошлого, простирающего свои нити на бесконечное будущее. Для души человеческой нет выхода из бесконечной космической эволюции в абсолютную божественную жизнь. Между мной и Богом всегда лежит бесконечная эволюция бесчисленных миров. Человек остается во власти плохой бесконечности развития. Нет благодатного освобождения, преодолевающего всякое время выхода в абсолютную, божественную жизнь. Мистерия искупления не совершается над душой. Вечно, бесконечно должна блуждать Душа темными коридорами, изживая свою Карму. Это – плохая бесконечность природного порядка, перенесенная и на божественную жизнь. Старое христианское сознание знало конец, исход, победу над временем, рай и ад, за которыми нет уже природного эволюционного процесса. Ад и был той дорогой Ценой, которой откупались от кошмара плохой бесконечности перевоплощений, бесконечных эволюции. Но лучше (даже) вечный ад, чем этот бесконечный процесс. В религиозном сознании

[469]

Индии огромную роль играла жажда освобождения от кошмара бесконечных перевоплощений. Блаженство в божественной любви или мука в божественном огне, но непременно конец в божественном, а не бесконечность в природном. В самом аде есть (как бы) божественная абсолютность. В этом старом христианском сознании есть ограниченность поля зрения, но есть и великая правда выхода из природного порядка в божественный порядок. Теософия же не знает эсхатологии. Ее имманенгизм – натуралистический, а не божественный. И для теософии Бог еще дальше от человека, чем для трансцендентной догматики Церкви. Но это – дистанция бесконечной природной эволюции. В популярной теософии совсем не решен вопрос о времени и вечности, об относительном и абсолютном. Вечность и абсолютность натурализуются, приспособляются к этому миру. В учении о перевоплощении есть великая истина. Карма есть закон природной жизни души. Теософия глубже проникает в строение космоса и его развития, чем традиционная церковная метафизика. Но природная истина о перевоплощении в христианстве изменяется, преображается, искупляющая благодать меняет последствия натуралистической эволюции душ, время сокращается и может быть сгущено в мгновении. Разбойник, обратившийся ко Христу, в одно мгновение изжил больше, чем изживается в бесконечных космических эволюциях. И мистика всегда знает эту победу над временем и над миром, так как она обращена к глубине божественной жизни. Этого не знает оккультизм, обращенный к бесконечности космической жизни.

III

Теософия, имеющая свои истоки в Индии, на Востоке не христианском, не избирает единичного неповторимого, не знает тайны лика, лика Христа и лика каждого человека. Для теософического сознания ничто не единично, все бесконечно повторяется, Христов много, лик человеческий дробится на

[470]

множество. Восточная теософия не есть откровение о "я", о человеке. ³ Она знает лишь безличный, нечеловеческий дух, единое. Но безликий пантеизм соединяется в ней с космической множественностью, с многократной повторяемостью. Персоналистическая метафизика совершенно чужда теософии. Древняя религиозная и философская мудрость Индии в современной теософии популяризируется и упрощается. В индусском богосознании есть что-то невыразимое на нашем языке, не переводимое на наши европейские понятия. Бытие и небытие совсем не то значат в индусской мудрости, что в нашей европейской философии. Теософия же приспособляет мудрость Индии к современному языку и современным понятиям и этим упрощает ее. Но все же чувствуем мы, что древней Индии чужда христианская истина о личности, о человеке. Это – первоначальная стадия религиозного откровения Единого. И лишь единое и неповторимое явление Христа открывает единственность и неповторимость всякого лика человеческого. Восточная теософия не знает Богочеловека. Для теософии человек есть лишь орудие космической эволюции, он преходящ. Человек складывается в космосе из разных оболочек, из осколков планетарных эволюции. И так же разлагается человек на составные части. Слагается и разлагается и Христос. Нет неразложимого, изначального и вечного лика, божественного образа. Теософия не знает Перво-Адама, Перво-Человека, предшествующего космической эволюции и невыводимого из нее. Я. Бёме учил о Перво-Адаме и связывал его с Новым Адамом – Христом. Его теософия была христианской. Христология и антропология неразрывно между собой связаны, это две стороны одной и той же истины. Наше учение о человеке целиком зависит от нашего учения о Христе, они совершенно подобны. И вот неверная христология в современной теософии, представляющая огромный

³ Достаточно прочесть книгу Брамана Чаттерджи «Сокровенная религиозная философия Индии», Суами Бивекананда «Философия Йога», «О Раджа-Йоге» или «Голос Безмолвия», чтобы убедиться в истинности этого положения.

[471]

шаг назад по сравнению с теософией Я. Бёме, порождает и неверную антропологию. Религиозной антропологии нет в теософическом типе мысли. Теософия знает человека и Христа лишь опрокинутыми в космическую жизнь, в космическую эволюцию. А в космической эволюции все слагается и разлагается, не улавливается ничто единичное и неповторимое. Единичный и неповторимый лик пребывает в Боге, а не в мире. В Боге, а не в мире нужно увидеть и Христа, и человека. И поистине человек через Христа – Абсолютного Человека – пребывает в самых недрах Св. Троицы. Человек изначален, предмирен, он больше мира и мировой эволюции и не может быть ее орудием. В эволюции мира слагаются и разлагаются лишь внешние оболочки человека, а не его единый и неповторимый лик, не его образ Божий. Так должна учить христианская теософия, очень отличная от той, которая преподается в современных теософических книгах. Но Бог все убегает и отдаляется от теософического сознания, Он достижим в конце космической эволюции, которая не имеет конца. Теософическое сознание, целиком обращенное к космической эволюции, не знает конца, не знает божественной вечности. Знание конца или бесконечности актуальной есть то же знание, что и знание единоличного. Плохая бесконечность и плохая повторяемость – одной природы. Теософия верно учит о сложности и многосоставности человека, о связи его судьбы с космической эволюцией, об оболочках человека. Но беда в том, что для теософии я человеческое является последним в конце длинного эволюционного процесса, оно прилагается к другим составным частям. Теософический имманентизм не освобождает человека и не приближает его к Богу. Бог совсем не имманентен человеку, не в глубине его, Бог отделен от человека космической эволюцией. И является новая трансцендентность, трансцендентная человеку, бесконечная и отдаленная космическая эволюция.

IV

Современное теософическое течение возникло во второй половине XIX века, в эпоху господства в Европе позитивизма

[472]

и материализма, когда забыл человек о древней религиозной мудрости и оторвался от всякого священного предания. Покинутому человеку начало казаться, что за ним зияющая пустота, что ничего не получил он в наследство и все должен добыть собственным черным трудом. Передовое западное человечество перестало себя чувствовать христианским. Оно должно было пройти через расщепление и отпадение. Когда затосковала опустошенная душа европейского человека и ощутила духовный голод, она стала ждать света с Востока. На Западе как бы иссякли истоки духовной жизни, и взоры ищущих духовной жизни обратились к древней колыбели священной мудрости, к Индии. Тяжелые воспоминания прошлого и предрассудки настоящего мешали европейскому человеку XIX века, утерявшему веру, вернуться к христианству, скорее соглашался он принять буддизм или браманизм. Восточная теософия вошла в духовную жизнь западного человечества в очень подходящий для нее момент. Почва была разрыхлена. Западный человек, ощутивший духовную жажду, не ставил теософии никаких условий, связанных с христианством и с христианским откровением о личности человеческой. Он утерял свое специфически христианское откровение и не мог противопоставить его дохристианским откровениям Востока. Теософия, пришедшая с Востока, сразу же сумела приспособиться к научному сознанию европейского человека XIX века, к современному эволюционизму, к современному признанию закономерности и отрицанию чуда. Теософия объявила, что в христианстве есть та же истина, что и во всех религиях, и что нет религии выше истины. Отступнику христианства теософия делает приемлемым само христианство, обезвреживает его. Но за последние десятки лет произошли радикальные изменения в духовной жизни как Западной Европы, так и России. Мы стоим под знаком религиозных исканий, религиозного возрождения. Не только о материализме, но и о позитивизме нельзя уже серьезно говорить. ⁴ Философская

(  ⁴ Это написано до русской революции, в которой обнаружился новый расцвет материализма).

[473]

мысль делается все более и более метафизической. Наука переживает серьезный кризис, с одной стороны – расширяется и разбивает искусственные границы, с другой стороны – занимает более скромное и надлежащее ей место. Человек делается религиозно смелее, и смелость свою проявляет прежде всего в том, что опять дерзает быть христианином, обращается к исконным своим духовным богатствам. Дух человеческий обращается к христианским темам, и не может его уже удовлетворить безличное откровение Востока. В самой теософии происходит процесс изменения. Блаватская относилась отрицательно к христианству. Современные теософы стараются смягчить это отношение, они все более и более вводят в теософию христианские темы и настроения. Теософия движется с Востока на Запад. И сам христианский Запад начинает припоминать свои забытые западные предания, связывающие его непосредственно с мудростью Греции и Египта. Начинает выявляться западная оккультная традиция, противоположная восточной оккультной традиции. Обнаруживается существование христианского эзотеризма. На этой почве произошло отделение антропософии от теософии и выявилось штейнерианское течение. Распря антропософии с теософией, штейнеровского течения с безантовским течением не так случайна и мелочна, как это может показаться на первый взгляд. Этот раскол глубоко симптоматичен и характерен для духовной жизни нашего времени, и необходимо присмотреться к этому движению теософии в сторону христианства и откровения о человеческом  я. Внутри самой теософии совершается христологизация и антропологизация. И это особенно чувствуется в русских рецепциях теософии. Но можно ли у Штейнера и штейнерианцев найти откровение о человеке?