Текст книги "Грязь"

Автор книги: Никколо Амманити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Ничего.

Потом в складках одеяла она нашла кое-что.

Спицы.

Вязальные спицы.

Стащила шерсть, обмотанную вокруг них, прорычала: «Умри, ублюдок!», подняла длинные стальные спицы и бросилась на него как фурия.

Мужчина этого не ожидал. Он не шевельнулся.

Франческа ударила его. Изо всех своих сил. Сначала в живот, а потом в грудь. Три раза. Спица пронзила одежду, а потом плоть, без всякого труда. Вошла как в масло.

Мужчина стоял неподвижно.

Франческа снова ударила его. Один, два, три, десять, сто раз.

«Умри. Сукин сын. Умри, ублюдок», – кричала она ему.

Джованни, чужак, злой человек, просто упал. Навзничь. Как статуя, из-под которой вынули пьедестал.

Простонал только, почти удивленно:

«Черт, Франческа. Ты меня… меня убила!»

Франческа ударила его еще раз. И еще. И еще.

Солнце наконец появилось, вместе с туманом, превращая все предметы в один, серый и светящийся. Дождь закончился. Солнечный свет проникал в окно, освещая пылинки в воздухе. Было холодно.

Франческа приоткрыла глаза.

Солнце! Наконец-то солнце.

Она ощущала озноб в теле. Должно быть, у нее температура. И даже высокая.

Сколько времени?

Видимо, поздно. Солнце за окном стояло уже довольно высоко. Франческа не хотела вставать, но было холодно, и она чувствовала себя разбитой.

Она натянула простыни до самого носа.

Но простыни были мокрыми и липкими и совсем не грели. И пол, на котором она спала, был холодным и жестким.

Возможно, это повод одеться, – подумала она.

Она скинула с себя простыни. Совершенно красные простыни. Как и все вокруг. Ковер. Пол. Стены.

Она тоже была вся красная. Только красное, бывшее на ней, высохло и теперь стягивало кожу, но не больно.

Она встала на ноги, вся дрожа.

Огляделась.

«Ничего себе беспорядочек!» – сказала вслух.

Пошла на кухню. Поставила греться воду.

Полицейские из Скотланд-Ярда приехали, когда Франческа пила в гостиной чай и смотрела телевизор.

Полицейские машины – две, если быть точным, – остановились прямо около дома мисс Ренделл.

Инспектору Шеллу полчаса назад позвонили из Италии. Какой-то комиссар Пачинетти на школьном английском объяснил ему, что имеет веские основания считать, что одна молодая итальянка, Франческа Морале, в настоящее время проживающая в Лондоне, совершила серию убийств в Риме два года назад.

Инспектору Шеллу совсем не хотелось никуда ехать, хотелось остаться в своем кабинете, в тепле. Этим утром у него ужасно болела голова, вчера вечером он немного перебрал, но настойчивый и тревожный голос комиссара Пачинетти заставил его пошевелиться.

Когда он подъехал ко входу в дом девушки, то обнаружил, что дверь открыта и стекло выбито. Вместе с тремя агентами он бегом поднялся по лестнице. На втором этаже дверь была выломана. Он вошел.

Франческа Морале была голая, вся измазанная кровью.

В спальне инспектор обнаружил безжизненное тело мужчины, пронзенного тридцатью вязальными спицами.

Кровь из тела вытекла на матрас, придав ему цвет красного вина.

На лице молодого, не старше тридцати лет, мужчины было странно-удивленное выражение из-за двух спиц, проходивших насквозь через обе щеки. Длинные волосы пепельного цвета, собранные в конский хвост, слиплись, как невымытая кисть. Длинное пальто было распахнуто, открывая подкладку, старую и рваную. Рубашка расстегнута. На груди у парня был вытатуирован китайский дракон, плохо различимый из-за крови и спиц, пронзавших его. Жертва оказалась, как выяснилось потом, Клайвом Элсоном, художником.

Инспектор накинул на девушку свое пальто.

Девушка улыбнулась и спросила, не хочет ли он чаю, – только что заварился.

Зоолог

Я хорошо помню.

Пивная называлась «Желтый клюв».

Маленькая, полная народа, отделанная под английский паб – деревянные стены, бокалы, подвешенные над стойкой.

Я сидел за столом вместе с преподавателями, ассистентами и исследователями Болонского университета.

Я с ними был не очень хорошо знаком.

В то утро на факультете естественных наук я участвовал в конференции, посвященной гормональным процессам у хвостатых земноводных в процессе метаморфоз.

Я имел успех.

После конгресса я остался один, и мне ничего не оставалось бы, как вернуться в гостиницу, в мой убогий номер, если бы коллеги не предложили мне пойти выпить с ними.

Я согласился.

Мы выпили много пива и в конце концов стали обсуждать университет, конкурсы для исследователей и докторантов. Теплый и дымный воздух заведения располагал к беседе, к университетским сплетням.

Всегда одно и то же (обычное дело).

Собери вместе двоих коллег, не важно каких – математиков, банкиров или футболистов, и в конце концов они начнут говорить о работе.

Рядом со мной сидел пожилой и уважаемый профессор Таури с кафедры биохимии. Полный мужчина, нос картошкой между таких пухлых розовых щек, что хотелось за них ущипнуть.

Он недовольно пыхтел. В один прекрасный момент он схватил свой бокал и несколько раз стукнул им по столу как судья, который стучит молоточкам, требуя тишины.

«Пожалуйста! Мы не можем говорить все одновременно. Я тоже хочу сказать. Или я уйду», – потребовал он с видом могущественного моржа.

«Пожалуйста, профессор, говорите», – сказал я.

Он огляделся, чтобы убедиться, что его аудитория приготовилась внимательно слушать, потом вытянул свою шею тапира и удовлетворенно заговорил:

«Котлеты, отдельно – мухи отдельно. Будем называть вещи своими именами. Молодежь, студенты не хотят ничего понимать. У нас здесь ничего толком не умеют. Все они должны уйти. Совсем уйти. Пусть учатся где-нибудь в другом месте. Настоящих исследований в Италии не проводят. Это бесполезно. Мы всегда отстаем года на два. Совершенно бесполезно. Я сам мог уехать в Беркли, но моя жена не захотела никуда ехать. Она говорит, что если куда-то уезжаешь, то отрываешься от корней. Ну, я и остался тут, послушался, но если бы я был помоложе…»

И тут, как по команде, все начали жаловаться.

Incipit lamentatio [16]16
  Наступает время плача [Иеремии-пророка] (лат.).


[Закрыть] ^.

Все отвратительно. Результаты конкурсов покупаются, подделываются, отменяются. Обычная итальянская дрянь. Деньги на исследования разворовываются. Частных вложений нет. Профессионализма нет. Ничего нет. Все прогнило.

Профессор Таури спросил, что я думаю.

«Я с вами согласен, думаю, что сегодня мало что можно сделать…» – ответил я, а затем добавил, стараясь быть объективным, но не слишком резким: «даже тому, кто обладает железной волей, приходится все время считаться с тем, что жизнь – постоянная борьба, и приспосабливаться к ней. Нужно же как-то выживать. Тот, кто хочет преподавать в итальянском университете, должен обязательно найти какого-нибудь профессора, обладающего влиянием в политических или академических кругах, который бы проталкивал его, расчищал ему дорогу и не давал его сожрать. Даже самые умные и талантливые студенты не могут рассчитывать только на свои силы».

Все согласны. Поддакивают.

И вдруг один странный персонаж, который сидел тихо до этой самой минуты в сторонке и слушал, перебил меня.

«Простите, я хотел бы сказать кое-что…» – вмешался он робко.

«Пожалуйста», – сказал я и посмотрел на него.

Глаза у него маленькие и темные, а нос длинный и заостренный. И вообще вид у него был какой-то мрачный, может быть, из-за черных длинных волос, падавших ему прямо на худое лицо.

Я хорошо знал, кто он, но знаком с ним не был. Даже ни разу с ним не говорил.

Корнелио Бальзама.

Довольно известный исследователь-эмбриолог. Он занимался искусственной регенерацией варанов в Камодо. Я знал, что он ампутировал лапы более чем у тысячи ящериц, чтобы исследовать феномен заживления. Он и стал известен именно благодаря этим жестоким экспериментам. W.W.F.u другие организации, борющиеся с вивисекцией, выступали против него, и им как-то удалось остановить эту мясорубку.

«Я не согласен. Не всегда это так», – коротко сказал Бальзама.

Голосу него был низкий и приятный.

«Почему? А как же тогда?» – полюбопытствовал я.

Должно быть, это был редкий случай, чтобы он вступил в разговор, потому что все, кто до этой минуты трещал, перебивая друг друга, замолчали и приготовились слушать странного персонажа.

«Я думаю, что если у человека есть сильное желание, огромная любовь к тому, чем он хочет заниматься, он может очень высоко подняться по научной лестнице, а те барьеры, которые встретятся ему на пути, исчезнут сами, как по волшебству…»

Э, да он настоящий оптимист, подумал я.

Эмбриолог, казалось, несколько смущался присутствующих: он говорил, не отрывая взгляда от своей пивной кружки.

Он меня сильно заинтересовал. Я спросил, знает ли он хоть кого-нибудь, кому бы это удалось.

Он выпил еще один бокал пива, пока все мы молча ждали ответа.

Он сказал, что знает одну историю, которая способна изменить наши представления обо всем этом.

Вот его история, и я постараюсь изложить ее так же, как излагал ее профессор Корнелио Бальзамо тем февральским вечером в Болонье. История эта подлинная, и я намеренно изменил имена, чтобы сохранить анонимность ее героев.

Андреа Милоцци изучал естественные науки в Римском университете. Он поступил на третий курс экстерном, и его научная карьера не была успешной.

У него были проблемы со всеми важными экзаменами. Математика, физика, химия органическая и неорганическая были камнями преткновения на его пути к профессии биолога.

Он занимался с репетиторами, посещал дорогие дополнительные курсы и после многократных попыток наконец сдал эти экзамены.

Не то чтобы ему не нравилась учеба, но мысль о том, чтобы засесть дома на несколько часов со скучными учебниками, его совсем не радовала.

Он не был тупицей, он был просто парень, который предпочитал сходить куда-нибудь, развлечься с друзьями, почитать детектив или приключенческий роман.

И вот наконец настало время последнего, самого ответственного экзамена в его долгой университетской жизни.

Последний риф. Самый опасный. Потом – только защита и получение долгожданного диплома.

Экзамен по зоологии.

Ужасное препятствие, возникшее между ним и окончанием университета. Огромный, непреодолимый барьер.

Андреа пытался сдать этот экзамен три раза, но каждый раз заваливал.

Почему ему не удавалось сдать зоологию?

Потому что выучить названия всех этих незначительных существ ему было труднее, чем разгружать ящики на рынке. Его начинало мутить от одной мысли о классификации ракообразных, у него мурашки бегали по коже, когда надо было учить анатомию усоногих. Причина его отвращения к этой сухой науке заключалась в том, что она требовала зазубривания и ничего более.

Десять тысяч латинских названий, две тысячи органов с одинаковыми функциями, но разными названиями для каждого вида животных, придуманными, кажется, для того, чтобы повергнуть в отчаяние бедных студентов.

В общем, экзамен скорее для компьютера, чем для человеческого существа.

Несмотря на это, он учил много, очень много и подготовился к тому, чтобы сдать его. В последний месяц перед экзаменом он перестал ходить к друзьям, встречаться с Паолой, своей девушкой, и все такое…

Он очень хотел сдать этот экзамен.

Андреа ехал на своем мопеде в холодной ночи.

До экзамена оставалось десять часов, и он чувствовал, что начинается мандраж, медленный и неотвратимый, как прилив северным побережьем. Он возвращался домой от одного университетского приятеля, жившего в Монтеверде. В прямо противоположной части города. Он провел там целый день, и в конце концов повторение превратилось в какую-то головоломную викторину, не уступающую любой другой – скажем, «Теряй или выигрывай».

Он взглянул на часы.

Полпервого.

Поздно!

Притихший город спал, и лишь редкие машины проносились в холоде ночи.

Он остановился на красный свет.

Прокрутил в голове доказательства, которые приводил Дарвин для доказательства эволюции видов. Потом перешел к теории генетических мутаций.

Зеленый. Он отъезжал, когда услышал где-то неподалеку крики, призывы на помощь, вдруг прорезавшие тишину.

Сначала он не обратил внимания, пытаясь вспомнить, в каком году было опубликовано «Происхождение видов». В 1859-м или 1863-м?

Потом прислушался.

Крики доносились из соседнего переулка, погруженного в непроницаемый мрак. Голоса.

«Ну что, теперь ты больше не будешь здесь дрыхнуть, оборванец сраный. Получи-ка… еще получи…»

«Пожалуйста… Что я вам сделал? Ааааа ааааа, пожалуйста, отпустите меня, я больше не буду тут спать… клянусь. Аааааа», – голос с иностранным акцентом.

Там кого-то били.

Андреа это сразу понял.

Что ему оставалось? Ехать дальше? Или пойти посмотреть, что происходит?

Поехали! Это не твое дело!

Это первое, что приходит в голову в такой ситуации.

Завтра у меня экзамен. Самый важный в жизни.

И страх охватил его, внутри все сжалось.

Да, лучше уехать.

«Помогите! Помогите! Пожалуйста…» – снова услышал он.

Проехал пару метров и остановился.

Не будь трусом. Сходи посмотри, в чем дело.

Он вернулся, заглушил мотор, поставил машину.

Хотя Андреа и не был блестящим студентом, он был хороший парень. Терпеть не мог насилия и всегда вставал на сторону слабого.

Крики и голоса все еще раздавались. Их было несколько человек, может, группа.

«Ну-ка, врежь ему еще».

«Гляди, как ползает… вставай. Будь мужчиной».

Андреа медленно подошел. Заглянул в переулок. Ничего не видно. Нерешительно пошел дальше. Потом в полумраке разглядел темные силуэты, стоящие вокруг лежащего тела.

Подошел еще ближе.

Только городские огни, отраженные облаками, чуть-чуть освещали происходящее. Он шел нерешительно, не зная, хочет ли идти дальше. Сердце колотилось от притока адреналина.

Закоулок был узкий, забитый картонными коробками и мусором, мешавшим пройти. Единственный смысл этого переулка был в том, чтобы разделять два дома, стоящие по его сторонам.

Трое все еще били лежащего. Тот был похож уже не на человека, а на валяющийся куль.

«Эй! Что вы делаете? Отпустите его…» – произнес Андреа нерешительным дрожащим голосом.

И сам удивился, что заговорил. Он даже не заметил, как слова сорвались с губ.

Трое остановились, изумленно обернулись и увидели его.

Тишина.

Они, казалось, не верили своим глазам.

Как, черт побери, кто-то может помешать им, когда они очищают городские улицы от отбросов общества?

«Ну, давайте, оставьте его. Вы что, не видите, что это обычный бомж?» – повторил Андреа, осмелев и чувствуя, что его голос зазвучал, как скрипичная струна.

«Чего тебе надо? Не твое дело, так что лучше отвали», – сказал высокий, бритый, в джинсах и дутой черной куртке.

Андреа не мог разглядеть его лица.

«Что он вам сделал?»

«Ты что, плохо слышишь? Вали отсюда», – сказал второй, одетый так же, только ростом пониже и более смуглый.

«Вас трое, и вы бьете одного слабого. Вы просто звери…»

Это была обычная уличная банда фашистов.

«Ах ты, козел! Поди-ка сюда! Покажись!» – сказал высокий, а потом обратился к лежащему:

«Видишь, черножопый? Доволен? Твой спаситель пришел. Ты молодец, что позвал на помощь. Сейчас мы тебя отделаем…»

Трое переглянулись, а потом заорали хором:

«Врежем ему!» – и бросились на него.

Андреа развернулся и рванул на улицу пошире. Сзади он слышал грохот тяжелых ботинок по каменной мостовой: тум-тум-тум-тум…

Выбежав на улицу Королевы Елены, Андреа поискал взглядом, кого бы позвать на помощь.

Ночью в Риме улицы пустынны, и, конечно, надо, чтобы за тобой гнались, как сейчас за Андреа, чтобы понадеяться найти кого-то, кто может помочь.

Никто не поможет!

На самом деле мимо проехали две или три машины, и они, конечно, видели, что Андреа преследуют скинхеды, но не остановились.

Это нормально! Первое правило выживания: не суйся не в свое дело!

Андреа чувствовал, что его догоняют. Эти фашисты бегали, как звери.

На этой улице днем рабочие пытались починить аварию на водопроводе и вырыли глубокую длинную канаву, забыв ее осветить.

В нее-то и свалился Андреа, повредив лодыжку.

Трое остановились над ним, задыхаясь, чтобы перевести дух.

«Что же ты остановился? Больше не можешь? Теперь и ты, как черножопый, ползаешь?» – сказал, ухмыляясь, высокий.

Должно быть, он был главарем.

«Чего вы от меня хотите?» – спросил Андреа прерывающимся от страха голосом.

«Прибить!» – ответил тот, что пониже, улыбаясь, как добрый мальчик.

Они вытащили его за волосы и утащили назад в переулок.

Не хотели, чтобы их видели.

Они бросили его рядом с негром, который все еще лежал, пытаясь подняться.

Когда бедолага увидел, что они возвращаются с воинственным видом, злобные, он решил, что они вернулись за ним, закончить прерванное дело.

Взмолился, чтобы его не убивали.

«Я все понял. Я все понял. Честное слово!» – повторял он сквозь слезы.

Но они пришли не за ним.

Они пришли за Андреа, хотели объяснить тому первое правило: не суйся не в свое дело.

Андреа тщетно пытался освободиться. Долговязый крепко держал его за волосы.

Острая боль пронзала ногу. Из-за нее он не мог вдохнуть. Должно быть, он сломал себе лодыжку.

И страх парализовал его, как кролика перед автомобильными фарами.

Они пинали его, сломав ему пару костей, а потом ударили цепью по спине.

Ни капли жалости.

Пока они били его, Андреа упрямо пытался ползти в сторону улицы, как черепаха ползет в сторону моря.

Они подняли его, как будто вдруг раскаялись и решили ему помочь.

На самом же деле самый высокий вынул длинный нож с заостренным лезвием, открыл рот, демонстрируя гнилые зубы.

Когда Андреа увидел, что у него в руке, глаза и разум его заволокло туманом.

Он закрыл глаза.

«А теперь сдохни, дорогой», – сказал худой, ухмыляясь, и всадил нож по рукоять в живот Андреа.

Густая липкая жидкость потекла на рубашку и живот Андреа. Помимо боли он почувствовал, как горячая кровь льется ему на живот.

Андреа упал на землю без сил.

Усталые и довольные проделанной работой, трое нацистов распрощались и ушли, оставив его умирать.

Худой, должно быть, перерезал ему артерию, потому что Андреа чувствовал, что кровь заполняет те участки, где ее быть не должно, заливает полости тела, наполняет пищевод, горло, рот своим горько-соленым вкусом.

Когда первые сердечные спазмы сотрясли обескровленное тело Андреа, он вновь вспомнил о зоологии, о том, что и на этот раз ему не удалось сдать этот проклятый экзамен, и он подумал, что у плоских червей нет крови и кровеносной системы.

Смерть окутала его, лежащего, постепенно, как невидимый газ, пока он бормотал про себя:

«Руконогие, остракоды, веслоногие, усоногие».

Безжизненное тело Андреа было распростерто на черном асфальте. Темнокожий, лежавший неподалеку, пытался утереть кровь, текущую из носа, куском газеты.

Они сломали ему нос. Еще плечо вывихнули, а в остальном все в порядке.

Он подошел к телу, лежащему рядом, осторожно, стараясь не делать резких движений.

Попробовал поднять руку, но она упала, как рука марионетки, от которой отрезали нить. Сердце не билось, дыхания не было.

Он умер.

Странное выражение было на лице этого парня. Сосредоточенное. Словно смерть помешала ему сосредоточиться на чем-то важном. Брови подняты в невозможном усилии.

Мужчина положил голову на мертвое тело и заплакал.

Заплакал от страха и тоски. Парень умер, пытаясь помочь ему, и это его огорчало.

Странным был тот мир, в котором он оказался.

Кто-то пытался убить его только за то, что он спал в картонной коробке, или наоборот: даже не зная, кто он, отдавал за него жизнь.

Карим, так его звали, приехал издалека.

Из маленького государства в Западной Африке.

Приехав, он тщетно пытался найти работу.

Работы не было.

Так хочется найти работу, когда ее нет.

Только летом ему удалось кое-что подыскать в Вилла Литерно. Он собирал помидоры. Осенью, когда похолодало, работа кончилась. Он вернулся в Рим и стал жить как безработный, вечерами ужинал в бесплатной столовой для нищих, а ночами, когда было холодно, спал на вокзале, на решетке, из которой шел теплый воздух.

По ночам полицейские совершали обходы, и он, как и все, оказался в участке. Его чуть не отправили на родину.

Теперь ему было страшно. И он выбрал местом ночлега этот глухой безлюдный переулок.

Карим долго тихо плакал над телом, рыдания сотрясали его.

Он потерял все, даже достоинство, что угнетало его больше всего.

Он чувствовал себя таким беззащитным.

В Африке, в своем племени, он был большим человеком. Все его уважали. Он был врачом и колдуном. Он обучился искусству магии у своего отца, а тот от деда, и так было многие века. Он узнал секреты медицины и трав, узнал, как беседовать с умершими, вызывая их из вечного сна. Он стал служителем духов и в трансе видел каменистые берега ада.

Благодаря этому он стал могущественным человеком, вторым в племени.

Но знание заговоров и магических ритуалов не спасло его от нищеты и голода. Как и многим другим, ему пришлось уехать, эмигрировать, разделить свои желания с желаниями тысяч таких же, как он.

Желания простые, как хлеб.

Его магические искусства в западном мире мало на что годились: это занятие не помогало выжить.

Он обхватил покойника, испачкав куртку в крови. Обтер его, как мог. Пригладил ему волосы.

Он должен был помочь этому бедняге, вернуть его к жизни. Он должен был отдать долг.

Это было опасно, и ему лишь несколько раз в жизни приходилось возвращать к жизни мертвых. Души не любят, когда их разворачивают по пути в бесконечность.

Часто они отказываются вернуться в свое прежнее тело.

Но терять было нечего.

Он стал повторять молитву мертвых, взывать к матери теней. Просил ее один раз отпустить одного из ее сыновей гуда, откуда он пришел. Молил, чтобы душа Андреа прервала свой путь вверх по спирали и вновь спустилась к нам, смертным.

«Радал, радал, скутак скутак троферион реион мант».

Пока он автоматически повторял магические заклинания, рыдания сотрясали его.

Закончив, он поцеловал покойника в губы и укрыл его своим тряпьем.

Потом с трудом поднялся и медленно, прихрамывая, направился к главным улицам.

Душа Андреа, взлетавшая ввысь по путям иного мира, была остановлена словами колдуна. Ее бесплотные атомы пришли в беспорядочное движение, смешиваясь и порождая маленький хаос в этом совершенном мире. Дух стал тяжелым и устремился вниз, влекомый колдовскими словами, как камень, падающий в пруд. Она спускалась крутясь, тогда как другие души взлетали на первое небо.

Она вошла в узкий коридор, отделяющий смерть от жизни, и понеслась по нему, против потока тех, кто поднимался.

Потом постепенно опустилась и вновь вернулась в тело, сотрясая его и наполняя неким подобием жизни.

Андреа открыл глаза и завыл.

Душераздирающий вопль, в котором не было ничего человеческого.

Он стал зомби, точнее, живым трупом.

Зомби – существа примитивные. Находясь между жизнью и смертью, они утрачивают многие человеческие свойства.

Когда они вновь возвращаются к жизни, их охватывает желание.

Они не могут освободиться от этого вечного желания. Последнее желание, которое было у них при жизни, становится их инстинктом, низким и простым, примитивным и первобытным, но, будучи лишены сознания, они не понимают этого, а просто подчиняются ему.

Они живут, если их существование можно назвать жизнью, бессознательно, вне простейших норм сосуществования и морали.

В основном они грубы и необразованны.

Андреа немного поглядел по сторонам и еще раз завыл на луну.

Ему нужно было что-то сделать, причем немедленно.

Что?

Что он должен делать?

Да. Конечно. Он должен сдать экзамен по зоологии.

Это была почти физиологическая потребность, как сходить в туалет.

Это была необходимость, направлявшее безжизненное тело, если бы у него не было этого примитивного первобытного инстинкта, душа покинула бы его, но теперь, под этим грузом, она удерживалась на земле.

Андреа пошел по переулку. Он не шел нормально, отклонялся в стороны и раскачивался на негнущихся ногах.

Вышел на улицу Королевы Елены покачиваясь.

Он был похож на мертвецки пьяного.

Джованни Синискальки возвращался домой за рулем «фольксвагена-гольф ГТИ» цвета зеленый металлик после ночи любви, приятно расслабившей его душу и тело.

Он подцепил ее в «Палладиуме», на большой дискотеке.

Она из Дженцано, это недалеко от Рима. На первый взгляд, ничего особенного, но внутри – вулкан.

Он впервые знакомился на дискотеке. Он не из тех, кто проводит все время на охоте, в поисках быстрых знакомств – схватить и убежать, – ему больше нравилось воображать себя старым умудренным ловцом. Из тех, что идут на рыбалку не лениво, спокойно, но неумолимы, когда рыбка попалась.

Он выматывал свою добычу, прежде чем поднять ее в лодку.

А сегодня вечером все случилось так, что он не мог ничего поделать.

Сабрина, так звали девушку из Дженцано, высмотрела его среди тысячи отрывающихся на танцполе и прилипла к нему, как банный лист. Во время третьего танца она уже обвилась вокруг него, как лиана вокруг жерди. Во время четвертого они целовались.

Она отвезла его к себе домой, в Дженцано. И там, тихо, в комнате рядом со спальней родителей Сабрины, занимались сексом среди плюшевых медвежат и плакатов с Эросом и Лучано Лигабуэ [17]17
  Итальянский певец.


[Закрыть].

Такое дело.

Джованни проехал через Верано и резко свернул направо, на улицу Королевы Елены.

«Ах ты, старый потаскун! Чем же ты баб берешь, а?» – довольный, подумал он.

Посмотрел на электронные часы на приборной панели.

Четверть пятого.

Так поздно!

Нужно было быстро ехать домой. В половине девятого он должен быть на работе. Он несколько месяцев назад устроился на работу в компьютерную фирму.

Он мог ехать быстро, дорога была пуста.

Он ехал со скоростью сто двадцать километров, когда внезапно, он даже не успел заметить и что-либо предпринять, сбил что-то живое, какую-то фигуру.

Сухой удар по капоту.

Машину швырнуло сначала вправо, а потом влево, и в итоге она влетела в газетный киоск, помяв его решетки.

Подушка безопасности надулась и вдавила Джованни в кресло, не дав ему сломать грудную клетку о руль.

«Волшебная подушка! Благослови Бог мою маму!» – воскликнул он.

Именно мать подсказала ему добавить в машину еще и эту опцию.

Следующая его мысль была:

«Боже мой, я кого-то убил».

Он высвободился из-под подушки и вылез наружу, в холод. На дороге никого не было. Только черные следы шин.

Потом он его увидел.

Тело. На земле, на переходе. Неподвижное.

«Черт, я его убил…»

От ужаса у него похолодели яички и перехватило дыхание.

Он приблизился, ускоряя шаг, почти побежал.

Человек был мертв. Ему на вид не было и тридцати. Весь белый. Рубашка красная от крови.

«Нееет, я его убил…» – пробормотал Джованни. Закрыл лицо руками и безуспешно попытался заплакать.

То, что с ним случилось, было слишком ужасно и произошло слишком быстро, чтобы он мог поверить в то, что это произошло.

Что ему теперь делать?

Он представил, как будет гнить в тюрьме следующие двадцать лет. Больше никаких вечеринок в «Палладиуме», больше никакого секса с Сабриной среди плюшевых игрушек. Больше ничего.

Потом услышал голос разума, если это можно назвать разумом, который велел ему:

Уезжай! Пошевеливайся! Кто тебя видел?

Джованни огляделся. Никого. И в самом деле, ни одна машина не проехала с тех пор, как он сбил этого бедолагу.

Он поднялся и побежал к машине.

Тем более, он уже умер! – подумал он, борясь с моралью. – Тем более, ничего не поделаешь. И потом, я тут ни при чем. Этот чокнутый самоубийца бросился мне под колеса.

Открыл дверцу и обнаружил неприятный сюрприз, который расстроил в одно мгновение все планы бегства.

Подушка безопасности.

С этим проклятым шаром было просто невозможно вести машину. Он пролез между подушкой и креслом, но ничего не видел. Не мог даже отыскать ключи.

Нужно проткнуть ее, сдуть ее.

Легко сказать.

Он начал кусать ее, чертыхаясь.

Ужасный вопль, нечеловеческий вопль, похожий скорее на вой койота, раздался вдруг.

«Что за хрень?» – спросил он вслух.

Огляделся.

Ничто не шевелится.

Должно быть, это собака, гулящий кот. Он продолжил кусать подушку, пытаясь проделать в ней дырку.

Второй вопль, еще громче первого.

Он снова оглянулся и увидел невозможное. Просто невозможное.

Мертвец вставал.

Джованни открыл рот.

Снова вышел из машины.

Труп уже поднялся на ноги и теперь шел, покачиваясь. Вид у него был устрашающий. Белый как полотно. Изо рта течет слюна. На лице довольная ухмылка. Неподвижный взгляд. Рваная окровавленная рубаха. Как с бойни.

И что-то в нем было совсем не так.

Голова.

Голова была повернута на сто восемьдесят градусов.

Джованни оглядел его.

Непривычно было видеть лицо и шею, а потом спину и зад, а с другой стороны волосы, после которых начиналась грудь.

Это было просто невозможно.

«Как ты себя чувствуешь?» – спросил он, запинаясь.

Парень его даже не слышал, он пошел назад, как сумасшедший рак.

Он должен ходить вперед или назад? Кажется, он не решил.

Потом, не останавливаясь, он схватил себя за волосы и повернул голову, снова придав ей нормальное положение.

Удовлетворенно улыбнулся.

«Как ты себя чувствуешь?» – еще раз спросил Джованни.

Молчание.

«Я отвезу тебя в больницу? Должно быть, ты сломал шею… какой-нибудь позвонок…»

Парень впервые устремил на Джованни мутные тусклые глаза и серьезно произнес:

«Позвонки – элементы осевого скелета, составляющие позвоночник позвоночных животных и человека. Состоят из утолщенной вентральной (у человека передней) части – тела и дорзальной дуги, срастающейся с телом и замыкающей спинномозговой канал…»

Джованни видел, как он удаляется, по середине дороги, по трамвайным рельсам, покачиваясь на негнущихся ногах.

Он продолжал говорить, словно читал по книге, невыразительным голосом:

«Позвоночные – тип животных, характеризующийся главным образом присутствием твердого осевого скелета, состоящего из ряда последовательно расположенных позвонков, спинные отростки которых окружают и центральную нервную систему».

Энрико Терцини вел последний ночной трамвай 30-го маршрута. Он порядком устал, а кроме того, у него болел зад. Два дня назад у него на правой ягодице вскочил огромный прыщ, который мог прорваться с минуты на минуту.

Неудобство болячек на заднице в том, что они мешают сидеть, поэтому бедный Энрико был вынужден вести трамвай стоя.

Он дождаться не мог, когда приедет в парк, тут же побежит домой и попросит Марию, свою жену, провести хирургическое вмешательство и удалить этот чудовищный прыщ. Потом примет горячую ванну – и в кроватку да трех часов дня.

Он был в трамвае один. Маленькое радио, повешенное на рычаг тормоза, передавало мотивчик Ретторе.

Энрико гнал трамвай по рельсам, стараясь притормаживать лишь на перекрестках. Светофоры еще работали.

Приближаясь к остановке, он начал сигналить.

Прислонившись к щиту с надписью, стоял какой-то парень.

Энрико сразу его признал.

Панк.

Один из этих выродков, что проповедуют анархию и насилие. Один из этих отбросов, которые живут на наркотиках, а руки у них так и чешутся напакостить.

Панков он ненавидел.

Меньше чем два месяца назад банда этих уродов ткнула его ножом в горло, а потом он еще смотрел, как они изрисовывали своими надписями его трамвай.