Текст книги "Я заберу тебя с собой"

Автор книги: Никколо Амманити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Ты ел?

– Да.

– Поди сюда.

Пьетро подошел, с него капало.

– Посмотри, как ты перепачкался… Иди мойся и спать.

– Да, мамочка.

– Поцелуй меня.

Пьетро подошел, и мать обняла его. Ему так хотелось рассказать ей, что случилось, но он только обнял ее крепко, и ему захотелось плакать, и он стал целовать ее в шею.

– Что такое? Что за поцелуи?

– Ничего…

– Ты весь мокрый. Беги быстренько, а то простудишься.

– Да.

– Иди. – Она легонько шлепнула его.

– Спокойной ночи, мамочка.

– Спокойной ночи. Приятных снов.

Вымывшись, Пьетро вошел в комнату в трусах и на цыпочках, не включая свет.

Миммо спал.

Комната была крошечной. Кроме двухъярусной кровати в ней был столик, за которым Пьетро делал уроки, шкаф, который он делил с Миммо, небольшая металлическая книжная полка, где он держал учебники и коллекцию, состоявшую из ископаемых, ракушек, морских звезд, высушенных на солнце, черепа крота, богомола в банке с формалином, чучела совы, которое подарил ему на день рождения дядя Франко, и массы других чудесных вещей, собранных им во время прогулок по лесу. А на полке Миммо стоял магнитофон, кассеты, собрание комиксов «Дьяболик», несколько номеров журнала «Мотоспорт» и электрогитара с усилителем. На стене два постера: на одном летящий спортивный мотоцикл, на другом – «Iron Maiden» с каким-то демоном, поднимавшимся из могилы, размахивая окровавленной косой.

Пьетро влез по лесенке на свою кровать, стараясь, чтобы она не заскрипела, и сдерживая дыхание. Натянул пижаму и забрался под одеяло.

Как же хорошо.

Под одеялом жуткая история, только что приключившаяся с ним, казалась очень далекой. Теперь, когда впереди была целая спокойная ночь, история эта представлялась ему не такой страшной, не такой важной, не такой серьезной.

Конечно, если сторож узнал его, тогда да…

Но этого не произошло.

Ему удалось сбежать, и Итало не мог его узнать. Во-первых, он был без очков. Во-вторых, он был слишком далеко.

Никто никогда не узнает, что это был он.

И мысль взрослого, опытного человека, а не мальчишки, возникла у него в голове.

Это прошло, подумал он, потому что всегда в жизни все проходит, протекает, как вода в реке, даже самые сложные вещи, с которыми, кажется, ты никогда не справишься. Ты справляешься с ними, одно мгновение – и они остались позади, и ты должен идти дальше.

Тебя ждут новые события.

Он свернулся калачиком. Его разморило, веки стали свинцовыми, и он уже готов был заснуть, когда голос брата вернул его в реальность.

– Пьетро, я тебе должен кое-что сказать…

– Я думал, ты спишь.

– Нет, я думаю.

– А…

– У меня хорошие новости про Аляску…

36

Здесь неплохо бы остановиться и поговорить о Доменико Морони, которого все звали Миммо.

Миммо во время нашей истории было двадцать лет, на восемь лет больше, чем Пьетро, и он работал пастухом. Пас маленькое стадо, принадлежавшее семье. Всего тридцать две овцы. В свободное время, чтобы подкопить денег, он подрабатывал в магазине торговца обивкой и отделочными материалами, впрочем, предпочитал овечек диванам и называл себя единственным пастухом-металлистом в Искьяно Скало. И это в самом деле было так.

Он бродил по пастбищам в косухе, узких, как рейтузы, джинсах, с поясом, утыканным заклепками, в огромных армейских ботинках и с длинной цепью, болтавшейся между ног. В наушниках и с посохом.

Внешне Миммо во многом был похож на отца. Он был сухопарый, как отец, хотя и повыше ростом, у него были те же светлые глаза, но не такой неподвижный и угрюмый взгляд, и те же черные как вороново крыло волосы, только он отрастил их ниже лопаток. От матери ему достались рот, крупный, с пухлыми губами, и маленький подбородок. Прямо скажем, не красавец, а когда выряжался металлистом, было еще хуже, но что поделаешь – это была одна из его навязчивых идей.

Да, у Миммо имелись навязчивые идеи.

Они откладывались у него в нейронах, как известковый налет в трубах, делая его мономаньяком и страшным занудой. Поэтому друзей у него было немного. Через некоторое время он доставал даже самых терпеливых.

Первой его навязчивой идеей был хэви-метал. Тяжелый металл. «Но только классический».

Он был для него религией, философией жизни, всем. Его богом был Оззи Осборн, одержимый с густыми волосами и мозгом подростка-психопата. Миммо его обожал, потому что на концертах фанаты ему бросали падаль, и он ее ел, а однажды он проглотил дохлую летучую мышь, и у него случилось бешенство, и ему надо было делать уколы в живот. «А знаешь, что сказал старина Оззи? Что эти уколы были хуже, чем двадцать шариков для гольфа в заднице…» – любил повторять Миммо.

Что Он находил во всем этом выдающегося, бог весть. Но, бесспорно, старину Оззи он очень уважал. Уважал также «Iron Maiden» и «Black Sabbath» и покупал все футболки с их изображениями, какие встречал. А вот их альбомов было у него немного. Семь-восемь, не больше, и слушал он их редко.

На самом деле такую музыку Миммо терпеть не мог.

Слишком много шума (то ли дело Амедео Минги). В исполнителях тяжелого металла его восхищали прежде всего внешний вид, образ жизни и то, что «они просто чокнутые, им на все плевать, они даже играть не умеют, а все равно у них куча женщин, мотоциклов, деньги гребут лопатой и все ломают. Черт, они крутые…»

Второй его навязчивой идей были спортивные мотоциклы.

Он знал наизусть мотоежегодник. Марки, модели, объем двигателей, цены. Благодаря неимоверным усилиям и экономии, сделавшись почти аскетом на два года, он купил подержанный «КТМ 300». Старую развалюху с двухтактным двигателем, которая без меры жрала бензин и ломалась по два раза на дню. На те деньги, которые Миммо потратил на запчасти, он мог бы купить себе три новых мотоцикла. Пару раз он даже принял участие в гонках. Это была катастрофа. В первый раз он сломал вилку мотоцикла, во второй – ногу.

Третьей его навязчивой идеей была Патриция Лория. Патти. Его девушка. «Однозначно самая красивая в Искьяно Скало». В некотором смысле он был прав, фигура у Патти была выдающаяся. Высокая, гибкая, она обладала «выразительной, просто зовущей попой». Воистину так.

Единственная проблема заключалась в ее жутком лице. Лоб был сплошь усеян прыщами. Кожа, изрытая кавернами, походила на лунную поверхность, как она выглядит на фотографиях. Патриция наносила на лицо лечебный гель от прыщей, пользовалась разными гомеопатическими средствами, мазями из лечебных трав, но ничего не помогало, ее акне, казалось, этими снадобьями и питаются. После лечения она становилась еще более прыщавой, чем была до него. Глазки у нее были маленькие и страшно близко посаженные, а нос весь испещрен черными точками.

Но Миммо, казалось, этого не замечал. Он от нее млел. Для него она была самой прекрасной, и важно было только это. Он божился, что однажды она вылечится от прыщей и «заткнет за пояс» даже Ким Бейсингер.

Патриции исполнилось двадцать два года, она работала продавщицей, но мечтала стать воспитательницей детского сада. Характер у нее был сильный и решительный. И она вертела бедным Миммо как хотела.

А теперь мы переходим к последней навязчивой идее, самой худшей. К Аляске.

Некий Фабио Турок, хвастун, уверявший, будто объехал весь мир в одиночку на парусной лодке, а в действительности вышедший из Порто Эрколе и добравшийся только до Стромболи, где закупился индийской одеждой и футболками с Джимом Моррисоном, однажды вечером в пивной у маяка в Орбано подошел к Миммо, раскрутил его на выпивку и сигареты и рассказал ему об Аляске.

– Понимаешь, Аляска – это перемены. Ты туда едешь, в этот адский холод, и меняешься. Садишься в Анкоридже на траулер компании «Финдус» и плывешь к Северному полюсу ловить рыбу. И там ты торчишь семь-восемь месяцев, если не все двадцать, не сходя с судна. Ловится в основном треска. На корабле японские инструкторы, специалисты по разделке живой рыбы. Они тебя учат делать рыбные палочки, потому что все палочки «Финдус» делаются вручную. Потом ты их укладываешь в ящики и ставишь в холодильные камеры…

– А когда их обваливают в сухарях? – перебил его Миммо.

– Потом, на материке, какая разница? – Хвастун притих, но продолжил свои излияния тоном гуру. – На корабле народ со всего мира. Эскимосы, финны, русские, даже корейцы. Заработать там можно кучу денег. Озолотиться просто. Пара лет там – и сможешь купить бунгало на острове Пасхи.

Миммо наивно поинтересовался, почему там столько платят.

– Почему? Потому что эта работа тебя ломает. Нужно иметь железный характер, чтобы работать при минус тридцати. При такой температуре глаза замерзают. Во всем мире, кроме эскимосов и японцев, всего три-четыре тысячи человек могу работать в таких собачьих условиях. Владельцы рыболовных судов это знают. Они тебе дают подписать контракт, в котором значится, что если ты не отработаешь все шесть месяцев, тебе ни гроша не заплатят. Знаешь, сколько людей туда нанимались, а через три дня улетали назад на вертолетах? Куча. Там с ума сойти можно. Нужно быть крепким, иметь носорожью шкуру… Конечно, если ты продержишься, это здорово. Там такие краски, каких нигде больше в мире не увидишь…

Миммо отнесся к этому слишком серьезно. Ничего смешного в этом не было.

А ведь Турок прав, могла случиться настоящая перемена в его жизни. И Миммо не сомневался, что у него-то уж точно носорожья шкура, он убедился в этом не однажды, бродя в утренние заморозки с овцами.

Надо было только доказать это.

Да, он чувствовал, что создан для рыбалки в открытом море, для арктических морей, где ночью светит солнце.

К тому же он просто не мог больше жить с родителями, каждый раз, возвращаясь домой, он думал, что с ума сойдет. Он запирался в комнате, лишь бы не быть рядом с отцом, но по-прежнему чувствовал, что присутствие этого ублюдка просачивается сквозь стены, как смертельный яд.

Как же он его ненавидел! Он сам точно не знал, как сильно он его ненавидит. Эта мучительная ненависть причиняла ему боль, эта злоба отравляла его существование постоянно, не покидая его ни на миг, он научился существовать с ней, но наделся, что сможет покончить с ней в один прекрасный день – в тот день, когда уедет из родительского дома.

Уедет.

Да, уедет. Далеко.

Между ним и отцом должен был расстилаться как минимум океан, чтобы он смог почувствовать себя наконец свободным.

Отец только и знал, что указывать ему, говорить, что он ни на что не годен, дурак бесхребетный, даже за четырьмя овцами уследить не может, что он одевается как идиот и что если он хочет, может катиться, потому что никто его не держит.

Но почему он не уходил, почему продолжал губить свою жизнь рядом с человеком, которого ненавидел?

Потому что он ждал подходящего случая.

И подходящим случаем была Аляска.

Сколько раз в поле он мечтал о том, как скажет об этом отцу. «Я еду на Аляску. Мне здесь больше не нравится. Извини, если я не был таким сыном, который был тебе нужен, но и ты не был отцом, который нужен мне. Прощай». С каким удовольствием он сказал бы это! Да, именно это. Поцеловал бы мать, брата и уехал.

Единственной проблемой был билет. Он стоил кучу денег. Когда он зашел спросить в туристическое агентство, девушка за стойкой посмотрела на него как на чокнутого, а потом, через четверть часа подсчетов, выдала цену.

Три миллиона двести тысяч лир.

Однако, сумма!

Именно об этом он и думал, когда услышал, как в комнату входит брат.

– Пьетро, я тебе должен кое-что сказать…

– Я думал, ты спишь.

– Нет, я думаю.

– А…

– У меня хорошие новости про Аляску. У меня есть одна мысль, как достать денег.

– Какая?

– Слушай. Ты мог бы попросить у родителей Глории, твоей подружки. У нее отец директор банка, а мать всю эту землю в наследство получила. Им бы ничего не стоило мне дать в долг, и я мог бы уехать. А потом, с первого заработка, я бы вернул, сразу, понятно?

– Да.

Пьетро свернулся клубочком, спрятав руки между ног: постель была ледяной.

– Это будет краткосрочная ссуда. Только вот я их не слишком хорошо знаю, так что тебе придется попросить синьора Челани… Ты его хорошо знаешь. Так будет лучше. Челани тебя любят как сына. Что скажешь, а?

37

Не нравилось ему все это.

Прежде всего, он стеснялся. «Я хотел бы вас попросить об одолжении: мой брат…»

Нет.

Нехорошо так просить в долг, это вроде как милостыню просишь. Да и отец уже взял кредит в банке синьора Челани. К тому же он совершенно не уверен (но этого он ему бы и под страхом смерти не сказал), что Миммо ему эти деньги вернет. Ему казалось неправильным, да, именно так – неправильным, – что его брат каждый раз пытается решить свои проблемы за чужой счет. Как если бы граф Монте-Кристо, вместо того чтобы надрываться, копая подземный ход ложкой, обнаружил, что ключ от камеры у него под кроватью, а вся стража спит. Деньги он сам себе должен заработать, тогда и правда было бы здорово, и, как обычно Миммо говорит, «отец бы заткнулся».

Кроме того, ему совершенно не хотелось, чтобы Миммо уезжал на Аляску.

Он тогда останется совсем один.

– Ну, что ты думаешь?

– Не знаю, – нерешительно ответил Пьетро. – Пожалуй, я мог бы спросить Глорию…

Миммо внизу притих, но ненадолго.

– Ладно, не важно в общем. Я подумаю, как бы еще это уладить. Я могу продать мотоцикл, конечно, за него много не получишь…

Пьетро уже не слушал.

Он размышлял, не пора ли рассказать Миммо историю про школу.

Да, наверное, надо ему рассказать, но он чувствовал себя смертельно усталым. А история слишком длинная. И потом, ему было неприятно вспоминать о том, что эти три гаденыша его надули и заставили… Брат скажет, что он слабак, сопляк, что он позволил себе на шею сесть, а это ему сейчас меньше всего хочется слышать.

«Это я и сам знаю».

– …на самолет и прилетишь ко мне. Мы зимой можем жить на Аляске, а на те деньги, которые я заработаю, летом сможем поехать на Карибы. И Патти туда приедет. Пляжи с пальмами, представляешь, коралловый риф и рыбы… Было бы здо…

«Да, было бы по-настоящему здорово». И Пьетро предался мечтам.

Жить на Аляске, держать ездовых собак в теплой лачуге, крытой листовым железом. Он бы занимался собаками. И гулял бы по льду, укутанный в ветронепроницаемую куртку, со снегоступами на ногах. А потом летом нырять с Глорией среди кораллов (Глория бы к ним приехала вместе с Патти).

Сколько раз они с Миммо об этом говорили, сидя на холме, где паслись овцы. Придумывая невообразимые истории, каждый раз добавляя что-то новенькое. Вертолет (Миммо при первой возможности получит лицензию пилота), садящийся на айсберг, киты, маленькая хижина с подвесными койками, холодильник, полный прохладительных напитков, пляж прямо напротив бунгало, черепахи, откладывающие яйца в песок.

В тот вечер Пьетро впервые в жизни действительно поверил в это, со всей силой, отчаянно поверил.

– Миммо, ты серьезно? Я тоже смогу приехать? Правда, скажи честно, пожалуйста. – Он спросил это дрожащим голосом и так напряженно, что Миммо не сразу ответил.

В темноте раздался подавленный вздох.

– Разумеется, само собой. Если у меня получится уехать… Знаешь, это нелегко…

– Спокойной ночи, Миммо.

– Спокойной ночи, Пьетро.

Беретта 9-го калибра для агента Мьеле

На Аврелиевой дороге, километрах в двадцати от Искьяно Скало, есть длинный двухполосный спуск, заканчивающийся широким поворотом. Вокруг простирается равнина. Ни одного опасного перекрестка. На этом участке дороги даже старенькие «панды» и дизельные «ритмо» обретают вторую молодость, и их слабенькие моторы проявляют неожиданную мощь.

Водители, даже самые осторожные, впервые оказавшиеся на Аврелиевой дороге, не могут на этом чудесном склоне удержаться от соблазна поднажать на газ и почувствовать удовольствие скорости. Однако тот, кому знакома эта дорога, старается ничего подобного не делать, потому что знает – девяносто процентов в пользу того, что впереди тебя ждет полицейская машина, готовая охладить пыл горячего водителя штрафом и изъятием прав.

Здешние полицейские не так снисходительны, как в городе, они вроде тех, что бывают на американских шоссе. Это народ суровый, знающий свое дело, с ними лучше не спорить и тем более не торговаться.

Побьют.

Не пристегнулся? Триста тысяч лир. Задние фары не горят? Двести тысяч лир. Не прошел техосмотр? Отберут машину.

Макс (Массимилиано) Францини все это прекрасно знал, этой дорогой он с родителями ездил по меньшей мере десять раз в год, на море в Сан-Фолько (у семьи Францини был загородный дом в комплексе «Агавы», прямо напротив отеля «Изола Росса»), а его отца, профессора Мариано Францини, главного ортопеда в клинике Джемелли в Риме и владельца пары клиник у кольцевой дороги, пару раз останавливали, и ему пришлось заплатить бешеный штраф за превышение скорости.

Только вот в ту ночь Макс Францини, который две недели назад отпраздновал свое двадцатилетие, а права получил меньше трех месяцев назад, сидел за рулем «мерседеса», способного выжимать двести километров в час, а рядом с ним была Мартина Тревизан, девушка, которая очень ему нравилась, и он выкурил три косяка, и…

«Такой ливень, полиция вряд ли будет ставить патруль. Это давно известно».

…дорога была пуста, не уикенд, римляне не разъезжаются в отпуск, нет причины, чтоб не разогнаться, и Макс хотел как можно быстрее приехать в загородный дом, и машина отца, разумеется, вовсе не препятствовала осуществлению его мечты.

Он размышлял, как бы провести эту ночь с Мартиной.

«Я расположусь в комнате мамы и папы, а потом спрошу ее, хочет она спать одна в комнате для гостей или со мной на большой кровати. Если она согласится – дело сделано. Значит, она согласна. Мне и делать почти ничего не надо. Мы ляжем в постель и… А если она скажет, что хочет спать в гостевой, это хуже. Хотя это совсем не значит, что она не согласна, может, она просто стесняется. Тогда я ее спрошу, не хочет ли она посмотреть видик в гостиной, и тогда мы залезем на диван с одеялом, а потом поглядим, как пойдет…»

У Макса были проблемы в отношениях с девушками.

Поухаживать, поболтать, посмеяться, сходить в кино, позвонить и тому подобное – запросто, но едва доходило до дела, то есть до поцелуя, он терял всю свою уверенность, страх быть отвергнутым охватывал его. И он трусил. Как последний слабак. (В теннисе у него было что-то похожее. Он мог часами успешно отбивать удары и слева и справа, но, когда приближался конец игры, его охватывала паника и он отправлял мяч в сетку или за пределы поля. Он мог рассчитывать на победу, только если соперник допустит ошибку.)

Для Макса завязать отношения было все равно что прыгнуть с вышки. Ты подходишь, смотришь вниз, возвращаешься и говоришь, что не можешь, пробуешь еще раз, не решаешься, мотаешь головой, а когда все остальные уже прыгнули и им надоело тебя ждать, ты, перекрестившись, закрываешь глаза и с воплем бросаешься вниз.

«Катастрофа».

Дурь не помогла ему привести мысли в порядок.

А Мартина закурила еще один косяк.

«А не много ли девочка курит?»

Макс понял, что они едут молча от самой Чивитавеккьи. Он с этого курева маленько отупел. «А это нехорошо». Мартина может решить, что ему нечего сказать. Но это не так. «Зато музыка есть». Они слушали последний диск «REM».

«Ну ладно, сейчас я ее спрошу».

Он собрался, приглушил музыку и спросил нетвердым голосом:

– Ты больше любишь русскую литературу или французскую?

Мартина затянулась и не выпустила дым.

– В смысле? – прохрипела она.

Она была худенькая, на грани анорексии, стриженные коротким ежиком волосы выкрашены в ярко синий, пирсинг на нижней губе и брови, черный лак на ногтях. На ней было платье фирмы «Бенеттон» в синюю и оранжевую полоску, черный свитер с вырезом спереди, куртка из оленьей кожи и армейские ботинки, разрисованные зеленой краской из баллончика; ноги она положила на панель.

– Каких писателей ты любишь больше? Русских или французских?

Марина фыркнула.

– Извини, конечно, но это идиотский вопрос вообще-то. Слишком общий. Если ты спросишь, какая книжка мне больше нравится, та или эта, я могу ответить. Если ты спросишь, кто лучше, Шварценеггер или Сталлоне, я могу ответить. Но когда ты спрашиваешь, какая литература мне больше нравится, русская или французская, я не знаю… Слишком общо.

– А кто лучше?

– В смысле?

– Ну, Шварценеггер или Сталлоне?

– По-моему, Сталлоне. Однозначно лучше. У Шварценеггера вообще нет таких фильмов как, например, «Рембо» или «Рокки».

Макс немного подумал.

– Правда. Зато Шварценеггер играл в «Хищнике», это шедевр.

– Тоже верно.

– Ты права. Я правда задал тебе типичный идиотский вопрос. Вроде того, как спрашивают, что тебе больше нравится, море или горы. По-разному. Если считать, что море в Ладисполи, а горы в Непале, то я предпочитаю горы, а если море в Греции, а горы в Абетоне, то я предпочитаю море. Так?

– Так.

Макс сделал музыку громче.

Макс и Мартина познакомились этим утром у доски объявлений кафедры современной истории. Они разговорились о предстоящем экзамене, о том, сколько всего надо выучить, и поняли, что, если они не будут пахать как каторжные, в следующий заход они его не сдадут. Но больше всего Макса удивила податливость Мартины. До этого за целый год в университете он так и не смог познакомиться ни с одной девушкой. Впрочем, на его курсе все были страшные, с жирной кожей, к тому же зубрилы. А эта оказалась ужасно милая и даже выглядела неплохо.

– Кошмар… Я никогда не сдам, – сказал Макс, изобразив крайнее отчаяние. На самом деле он уже неделю как решил, что пойдет сдавать в следующий заход.

– Не говори… Я-то точно завалю и пойду пересдавать через два месяца.

– Единственный способ сдать – поехать на море заниматься. Запереться в спокойном месте, – он перевел дух и продолжил: – На море, одному – это классно. Можно оторваться.

И на фига он это ляпнул?

Чем ехать на море в одиночку, он лучше бы себе позволил два пальца на руке отрезать. Но он ляпнул это так, наудачу, как рыбак закидывает крючок с хлебом и сыром для тунца.

Никогда не знаешь, вдруг повезет.

И правда, тунец клюнул.

– А можно с тобой? Я не помешаю? Я поругалась со своими, не могу больше… – непринужденно спросила Мартина.

Макс онемел, а потом, еле сдерживая восторг, милостиво согласился:

– Конечно, нет проблем. Если тебе удобно, поедем сегодня вечером.

– Чудно. Хоть позанимаемся.

– Ясное дело, позанимаемся.

Они встретились ровно в семь на станции метро «Ребиббья», недалеко от дома Мартины.

Макс психовал, словно ехал на первое свидание. В некотором смысле так и было. У Мартины не было почти ничего общего с теми девушками, с которым он встречался. Двумя разными. Те бы не поехали на море с незнакомым парнем даже за два миллиона долларов. Жили обе между Париоли, историческим центром, и Флемингом и, наверное, даже не знали, где это – Ребиббья. Да Макс и сам, хотя носил хвост, пять серег в одном ухе, штаны на три размера больше, чем надо, да к тому же побывал в социальных центрах, искал Ребиббью при помощи программы «Весь Город».

Квадрат 12 С2. Окраина. Класс!

Макс считал, что у него может получиться с Мартиной. И пусть он был испорченный богатенький мальчик, жил в Париоли и приехал за ней на «мерседесе», стоившем пару сотен миллионов, и собирался везти ее в трехэтажный дом с сауной, спортзалом и холодильником, похожим на сейф швейцарского банка, его все эти глупости не напрягали. Он хочет быть ударником в группе, а не пахать на дурацкой работе, как папаша.

Они с Мартиной существовали на одной волне, он одевался так же небрежно, как она, они были похожи, хотя и из разных миров, и вскоре обнаружили, что им обоим нравятся «ХТС», «Jesus and Mary Chain» и «Husker Du».

Он не виноват, что родился в Париоли.

И вот они, Макс и Мартина, едут со скоростью сто восемьдесят километров в час на «мерседесе» профессора Мариано Францини, который в эту минуту мирно спит под боком у жены в отеле «Хилтон» в Стамбуле, куда приехал на международный конгресс по проблемам протезирования тазобедренного сустава, уверенный в том, что его новая машина стоит в гараже на улице Монти Париоли, а не попала в руки его злополучного сына.

Ночь, светящаяся цепочками цветных огней. Жара. Рыбаки, жарящие рыбу прямо на лодках. Кальмары в полночь. Прогулки по тропическому лесу. Четырехзвездный отель. Бассейн. Двухдневная остановка в Коломбо, самом красочном городе Востока. Солнце. Пляжный отдых…

Такие картины проносились, как кадры фильма, в голове агента полиции Антонио Баччи, пока он стоял, продрогший, под холодным дождем, в промокшей форме, с жезлом в руках. Он был на взводе.

Проверил время. Сейчас он должен был уже два часа как быть на Мальдивах.

Он все еще не мог поверить. Он стоял под дождем и не мог осознать, что его поездка в тропики накрылась из-за каких-то бездельников.

«Я все устроил».

Он выбил себе отпуск. Антонелла, жена, тоже взяла десять дней. Андреа, сын, отправлен к бабушке. Он даже купил себе силиконовую маску для подводного плавания, ласты и дыхательную трубку. Сто восемьдесят тысяч лир псу под хвост.

Если он не сможет с этим смириться, он сойдет с ума. Отпуск, о котором он мечтал пять лет, накрылся в пять минут – столько длился телефонный разговор.

«Синьор Баччи, добрый день, это Кристина Пиччино из „Франкороссо“. Я звоню, чтобы сообщить, что нам очень жаль, но ваша поездка на Мальдивы отменяется по форс-мажорным обстоятельствам».

Форс-мажорные обстоятельства?

Пришлось повторить три раза, чтобы до него дошло, что он никуда не едет.

Форс-мажорные обстоятельства – забастовка пилотов и авиадиспетчеров.

– Ненавижу, гады! – отчаянно завыл он во тьму.

Таких людей он ненавидел сильнее всего. Больше, чем арабских экстремистов. Чем юристов. Чем тех, которые за легализацию. Он возненавидел их твердо и окончательно еще в детстве, когда начал смотреть по телевизору новости и понял, что миром распоряжаются мерзавцы.

«Забастовка на рабочей неделе. Да чего вам бастовать-то?»

У них же все есть. У них зарплата, за которую он все что угодно бы отдал, у них возможность путешествовать, трахать стюардесс и управлять самолетом. У них есть все, а они еще и бастуют.

«И что я могу сказать?»

Что тут мог сказать агент Антонио Баччи, который проводил полжизни на обочине трассы, морозя задницу и выписывая штрафы дальнобойщикам, а вторую половину – в ссорах с женой? Голодовку ему, что ли, объявлять? И помереть с голоду? Нет, лучше уж сразу застрелиться, и дело с концом.

«Пшли нах!»

В конце концов, не в нем дело. Он уж как-нибудь проживет и без этих долбаных Мальдив. С разбитым сердцем, но он протянет. А вот жена нет. Антонелла этого так не оставила. С ее-то характером! Он перед ней за это будет еще тысячу лет в долгу. Она устроила ему сущий ад, словно это из-за него пилоты бастуют. Она с ним больше не разговаривала, обращалась как с чужим, швыряла перед ним тарелку и просиживала целый вечер перед телевизором.

«Почему мне так не везет? Что я такого сделал, за что мне это?

Хватит. Брось. Не думай».

Напрасное самобичевание.

Он поплотнее запахнул куртку и шагнул поближе к дороге. Из-за поворота показались огни фар, Антонио поднял жезл и взмолился, чтобы в этом «мерседесе» сидел пилот или авиадиспетчер, а еще лучше оба сразу.

– Если ты не заметил, тебя полицейский тормознул, – сообщила, затягиваясь, Мартина.

– Где? – Макс резко нажал на тормоз.

Машина завихляла по скользкой дороге.

Макс тщетно пытался справиться с управлением. В конце концов он дернул ручной тормоз (никогда не используй ручной тормоз на ходу!), и «мерседес», вильнув еще два раза, остановился в паре метров от придорожной канавы.

– Ффу-х, вот жопа… – выдохнул Макс из последних сил. – Мы чуть не свалились. – Он был белым как полотно.

– Ты его не видел? – совершенно спокойно спросила Мартина. Словно они на машинках в луна-парке катались, а не неслись по шоссе на ста восьмидесяти, рискуя свернуть шею.

– Да нет…. – Он видел голубой огонек, но принял его за вывеску пиццерии. – Что делать? – Через заднее стекло огонек полицейской машины смотрелся как маяк в бурном море. – Вернуться? – Он не мог говорить. В горле пересохло.

– А я почем знаю… Если ты не знаешь.

– Я б уехал. В такой ливень они не разглядели номер. Я б уехал. Что думаешь?

– Думаю, это полный идиотизм. Они поедут за тобой и обдерут тебя по полной.

– Тогда вернуться, что ли? – Он выключил музыку и подал назад. – Тем более что у нас все в порядке. Пристегнись. И выкинь косяк.

Даже не притормозил.

Выехал из-за поворота как минимум на ста семидесяти и спокойненько поехал дальше.

Агент Антонио Баччи не успел даже номер записать.

CRF 3… Хм. Не запомнил.

О том, чтобы начать преследование, и речи не шло. Этого ему сейчас хотелось меньше всего.

«Сяду в машину, заставлю этого придурка Мьеле подвинуть свою задницу с водительского места, переругаемся, потому что он не захочет, наконец поедем, я как чокнутый помчусь их преследовать, догоню в Орбано, не раньше, а то и в дерево впилюсь. А все для чего? Потому что какой-то недоделанный не заметил поста».

– Ааа. Ну и ночка.

«Через час закруглюсь, вернусь домой, приму душ, приготовлю деревенский суп и пойду спать, а если моя склочная женушка со мной не разговаривает, так и прекрасно. Когда молчит, она хотя бы не ноет».

Он проверил время. Пришла очередь Мьеле дежурить. Он подошел к машине, протер рукой окно и посмотрел, что там поделывает коллега.

Спит! Он дрыхнет!

Он тут торчит полчаса под дождем, а этот засранец сладко посапывает. По правилам тот, кто в машине, должен слушать радио. Если вдруг несчастный случай, а они не отзовутся, у них будут неприятности. И из-за этого придурка ему тоже достанется. Безответственность. Год в полиции работает и считает, что может дрыхнуть, пока за него работают.

И не в первый раз. И вообще Мьеле ему не нравился. Вызывал инстинктивную неприязнь. Когда Баччи ему рассказал, что никуда не едет из-за забастовки пилотов и что его жена взбеленилась, тот ни слова доброго ему не сказал, никак не поддержал, заявил только, что его никогда не наебут туристические агентства и что в отпуск он ездит на машине. Ну и молодец! И рожа у него тупая. Нос картошкой, жабьи глазки. Белобрысые патлы, намазанные гелем. И улыбается во сне.

«Я тут торчу под дождем как дурак, а он дрыхнет…»

Гнев, потушенный с таким трудом, начал вновь подниматься, как удушливый газ, по пищеводу. Чтобы успокоиться, он попытался считать. «Раз, два, три, четыре… К черту!»

Лицо искривилось в безумной ухмылке. И он бешено застучал кулаками по лобовому стеклу.

Бруно Мьеле, полицейский, сидевший в машине, на самом деле не спал.

Откинувшись на подголовник и закрыв глаза, он размышлял о том, что Грациано Билья недурно поступил, трахнув Делию, но, трахнув актрисулю, он поступил в тысячу раз лучше.

Актрисули, которые на вторых ролях, они в тысячу раз лучше, чем большие актрисы.