Текст книги "Я заберу тебя с собой"

Автор книги: Никколо Амманити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Раненый буйвол может рогами смести джип. Он слеп и разъярен, его единственное желание – уничтожить тебя.

Итало был разъярен, как африканский буйвол.

От ярости мозг сторожа деградировал до более низкой эволюционной ступени (как раз до уровня быка), и теперь Итало мог сосредоточиться только на одной цели. Все прочее – детали, окружающая обстановка – отошло на задний план, а потому он, естественно, не вспомнил о том, что Грациелла, уборщица третьего этажа, перед уходом обычно закрывала на ключ стеклянную дверь, ведущую с лестницы в коридор.

Итало врезался в нее на всем ходу, отлетел в сторону, как баскский мяч, и упал на спину.

Любой другой после такого лобового столкновения потерял бы сознание, умер или хотя бы взревел от боли. Но не Итало. Итало заорал в темноту:

– Где вы? Выходите! Выходите!

Кому он это кричал?

Столкновение с дверью было таким сильным, что он решил, будто какой-то сардинец, прятавшийся в темноте, ударил его с размаху в лицо.

Потом Итало с ужасом осознал, что сражается с дверью. Выругался и, расстроенный, поднялся на ноги. Он ничего не понимал. Где его двустволка? И очень, очень болел нос. Он потрогал его и почувствовал, что нос распух, как кусок теста в кипящем масле. Все лицо было в крови.

– Черт, я сломал нос…

Ощупью он искал в темноте ружье. Оно лежало в углу. Он схватил его и двинулся дальше; ярость его только усилилась. «Дурак я, дурак! – упрекал он себя. – Они могли меня услышать».

27

Конечно, они его услышали.

Все четверо подскочили на месте как ужаленные.

– Что это? – воскликнул Ронка.

– Вы слышали? Что это было? – спросил Баччи.

Даже Пьерини растерялся.

– Что бы это могло быть? – пробормотал он.

Ронка, первым пришедший в себя, отшвырнул баллончик с краской.

– Не знаю. Бежим.

Толкаясь, они сорвались с места и ринулись из класса.

В темном коридоре остановились, прислушиваясь.

Ругань доносилась с верхнего этажа.

– Это Итало. Итало наверху. Значит, он не пошел домой? – захныкал Баччи, глядя на Пьерини.

Никто не удостоил его ответом.

Нужно было бежать. Выбираться из школы. Немедленно. Но как? Через какой выход? В классе технических средств обучения было только маленькое окошко под потолком. Слева спортзал. Справа – лестница и Итало.

«В спортзал», – подумал Пьетро.

Но там был тупик. Дверь, выходившая во двор, запиралась на ключ, а на окнах стояли металлические решетки.

28

Итало спускался по лестнице, старясь не дышать.

Нос раздулся. Струйка крови стекала по губам, он слизывал ее кончиком языка.

Как старый медведь, раненый, но не сдавшийся, он спускался осторожно и тихо, держась за стену. Двустволка выскальзывала из вспотевшей руки. За лестничной площадкой на полу виднелось золотистое пятно света.

Дверь была открыта.

Сардинцы были в классе технических средств.

Он должен был захватить их врасплох.

Он снял ружье с предохранителя и перевел дух.

«Вперед! Входи!»

Он сделал некое подобие прыжка и оказался в классе. Неоновый свет ослепил его.

С закрытыми глазами он направил ствол в центр класса.

– Руки вверх!

Осторожно открыл глаза.

Класс был пуст.

Никого…

Он увидел стены, перепачканные краской. Надписи. Неприличные рисунки. Попытался прочесть. Глаза привыкали к свету.

«Ди… ректор со… сосен у замдиректора».

Он растерялся.

Что это значит?

Он не мог понять.

Каких еще сосен? Из кармана куртки он вытащил очки и нацепил их. Перечитал надпись. «Ах, вот оно что! Директор сосет у замдиректора». Потом следующая. «У Итало… что? Ноги! Ноги воняют рыбой».

– Сукины дети, сейчас у вас ноги рыбой завоняют! – заорал он.

Потом он увидел другие надписи, а на полу, разбитые на кусочки, валялись телевизор и видеомагнитофон.

Это не могли быть сардинцы.

Им никакого дела не было ни до директора, ни до Палмьери, ни, тем более, до того, воняют ли у него ноги.

Их интересовало только то, что можно украсть. Этот разгром наверняка устроили ученики.

Осознать это для него означало в один миг лишиться надежд на славу.

В мечтах его уже сложилась картина: приезжает полиция и находит сардинцев, лежащих связанными, как сосиски, готовыми к отправке в тюрягу, а он сидит рядом, покуривая, и сообщает, что просто делал свою работу. Он получил бы официальную благодарность от директора, и друзья похлопывали бы его по плечу, а в «Стейшн-баре» ему бесплатно наливали бы вина, увеличили бы пенсию за мужество, проявленное в этом деле, а теперь ничего этого не будет.

Ровным счетом ничего.

И это взбесило его еще больше.

Он повредил колено, сломал нос – и все из-за пары мелких сучат.

Ох и дорого они ему заплатят за свою выходку! Так дорого, что и внукам своим будут об этом рассказывать как о самом страшном случае в жизни.

Но где же они?

Он огляделся. Зажег в коридоре свет.

Дверь в спортзал была приоткрыта.

Губы Итало искривились в ухмылке, он захохотал, громко, очень громко.

– Молодцы! Правильно спрятались в спортзале. В прятки поиграть захотели? Ладно же, поиграем в прятки! – заорал он что было мочи.

29

Зеленые маты для прыжков в высоту стояли плотно прислоненные один к другому и были привязаны к шведской стенке.

Пьетро забрался в них, в середину, и замер, не шевелясь и стараясь не дышать.

Итало ковылял по залу.

«Тум-шшшшш, тум-шшшшш», – делает он шаг одной ногой и волочит другую, делает шаг одной и волочит другую.

Интересно, где спрятались остальные?

Когда они оказались в зале, он помчался прятаться в первое попавшееся место.

– Выходите! Живо! Я вам ничего не сделаю. Не бойтесь.

«Никогда. Никогда не верь Итало».

Врет как сивый мерин.

Он сволочь. Однажды, когда Пьетро был в начальном классе, они с Глорией тайком сбежали из школы в бар напротив купить мороженого. Буквально на минутку, не больше. Когда они возвращались с пакетом, Итало их поймал. Он отнял у них мороженое, а потом притащил обоих в класс за уши. Два часа потом ухо у Пьетро горело. И он был уверен, что потом Итало сам съел все мороженое, расположившись в гардеробе.

– Клянусь, ничего вам не сделаю. Выходите. Если выйдете сами, я ничего не скажу директору. Выходите и покончим с этим.

А если он найдет Пьерини и остальных?

Конечно, они скажут, что он был с ними, и потом будут клясться и божиться, что это он их заставил залезть в школу и что это он разбил телевизор и исписал стены…

Мрачные мысли крутились у него в голове, и не самая последняя из них была мысль об отце, который с него шкуру живьем сдерет, как только он вернется домой («А ты вообще вернешься домой?»), потому что он не закрыл Загора в конуре и не вынес мусор на помойку.

Он устал. Нужно было расслабиться.

«Спи…»

«Нет!»

«Совсем немножко… минуточку…»

Здорово было бы заснуть. Он прислонился головой к мату. Мат был влажным и немного вонючим, но это не важно. Ноги подгибались. Он был уверен, что мог бы спать стоя, как лошадь, зажатый между двумя матами. Веки закрывались. Он не сопротивлялся. Он был готов упасть, когда почувствовал, как маты шевелятся.

Сердце ушло в пятки.

– Выходите! Выходите! Вылезайте оттуда!

Уткнувшись ртом в отвратительный мат, он подавил крик.

30

Он уже ничего не понимал.

Спортзал был пуст.

Где они?

Они должны все-таки быть там, где-нибудь прятаться.

Итало стал перетряхивать маты, тыкая в них двустволкой.

– Вылезайте!

Им некуда бежать. Дверь на волейбольное поле закрыта на ключ, и дверь в подсобку тоже закры…

«Ну-ка, ну-ка!»

… та.

Рядом с замком дерево было повреждено. Они выломали дверь.

Он ухмыльнулся.

Открыл дверь. Темнота. Стоя на пороге, он протянул руку в поисках выключателя. Он был рядом. Включил свет. Не получилось. Света не было.

Он поколебался и шагнул за порог, погружаясь во тьму. И услышал, как под ногами хрустнули осколки неоновых ламп.

Комнатушка была забита шкафами, коробками, окон в ней не было.

– Я вооружен. Без шу…

И получил удар по затылку плотно набитым опилками десятикилограммовым ортопедическим мячом. Он не успел прийти в себя от неожиданности, как второй мяч ударил его в правое плечо и еще один, на этот раз баскетбольный, запущенный с убойной скоростью, попал прямо в распухший нос.

Он завопил, как свинья на бойне. Острая боль растеклась по всему лицу, стиснула горло и впилась в желудок. Он повалился на колени, и его вырвало макаронами «море и горы», десертом и всем остальным.

Они пронеслись рядом, как черные тени, стремительно, а он попытался, черт возьми, он все-таки попытался, блюя, протянуть руку и схватить одного из этих мелких ублюдков, но в руках у него осталось только бесполезное ощущение от прикосновения к джинсам.

Он повалился лицом вниз, в лужу рвоты и осколки стекла.

31

Он слышал, как они бежали, хлопнули дверью и смылись из зала.

Пьетро быстро вылез из матов и тоже помчался в сторону коридора.

Он был почти спасен, когда вдруг огромное окно у самой двери разлетелось на кусочки.

Осколки стекла полетели в стороны и попадали вокруг него, разбиваясь на части.

Пьетро замер, а когда понял, что в него стреляли, обмочился.

Он успел лишь открыть рот, как позвоночник и все прочие члены расслабились, и неожиданное тепло обдало ему пах, бедра и полилось в ботинки.

В меня стреляли.

Осколки стекла, застрявшие в оконной решетке, все еще падали.

Медленно-медленно он обернулся.

На другом конце зала, на полу, он увидел человека, выползавшего из кладовки, опираясь на локти. Все лицо у него было вымазано красным. И он целился в Пьетро из ружья.

– Осдадавись. Осдадавись иди я буду стделять. Жиздью детей клядусь, буду стделять.

Итало.

Он узнал низкий голос сторожа, хотя говорил он необычно. Как будто у него был сильный насморк.

Что с ним случилось?

Пьетро представил, что красное на лице Итало – не краска, а кровь.

– Сдой, мальчик. Де двигайся. Подял? Даже де пытайся.

Пьетро не шевельнулся, только повернул голову.

Дверь была там. В пяти метрах. Ближе, чем в пяти метрах.

«У тебя получится. Один прыжок – и ты снаружи. Беги!» Нельзя, чтобы его поймали, ни в коем случае, он должен бежать любой ценой, даже с риском получить заряд в спину.

Пьетро хотел бы это сделать, но ему казалось, что он не сможет пошевелиться. Он был в этом почти уверен. Словно подошвы его туфель приросли к полу, а ноги размякли, как кисель. Он поглядел вниз – у его ног образовалась лужица мочи.

«Беги!»

Итало с трудом пытался подняться на ноги.

«Беги! Сейчас или никогда!»

И он очутился в коридоре и помчался как сумасшедший, поскользнулся, поднялся и побежал, споткнулся на лестнице, поднялся и побежал к женскому туалету, к свободе.

А сторож орал:

– Беги! Беги! Беги! Я дебя всё давдо уздал… Я дебя всё давдо уздал. А ты как дубал?

32

Кому он мог позвонить, чтобы узнать что-нибудь про Эрику?

Конечно, агенту!

Грациано Билья взял записную книжку и набрал номер агента Эрики, этого козла, из-за которого ей пришлось тащиться на это дурацкое мероприятие. Естественно, его не было, но зато удалось побеседовать с секретаршей.

– Эрика? Да, она у нас была сегодня утром. Прошла пробы и уехала, – сказала она равнодушным голосом.

– А, уехала… – выдохнул Грациано и почувствовал, как в нем разливается блаженство. Пушечное ядро, висевшее в желудке, исчезло.

– Уехала с Мантовани.

– С Мантовани?!

– Точно.

– Мантовани?! Андреа Мантовани?!

– Точно.

– Ведущим?!

– А с каким же еще?

На месте пушечного ядра в желудке появилась банда хулиганов, задавшихся целью порвать в клочья его пищевод.

– А куда они поехали?

– В Риччоне.

– В Риччоне?

– На Большой парад на Пятом канале.

– На Большой парад на Пятом канале?

– Точно.

– Точно?

Он мог всю ночь повторять то, что говорила секретарша, только с вопросительной интонацией.

– Извините, я больше не могу говорить… У меня звонок на другой линии, – сказала секретарша, пытаясь избавиться от него.

– А зачем она поехала на Большой парад на Пятом канале?

– Не имею ни малейшего представления… Извините, но…

– Хорошо, я сейчас положу трубку. Но вы не могли бы дать мне номер мобильного Мантовани?

– Извините, я не имею права. Извините еще раз, я должна ответить на звонок…

– Подождите минуточку, пожа…

Повесила трубку.

Грациано так и сидел с трубкой в руке.

Странно, но первые секунд двадцать он не чувствовал ничего. Только огромную, бесконечную, вселенскую пустоту. А потом у него оглушительно зазвенело в ушах.

33

Остальные испарились.

Он вскочил на велосипед и пулей рванул с места.

Выехал на дорогу.

И помчался к дому через пустой город, сократив путь за церковью, по грязной дороге через поле.

Было мокро. И ничего не видно. Колеса вихляли и скользили в жидкой грязи. «Поезжай потише, а то упадешь». От ветра заледенели мокрые штаны и трусы. Ему казалось, что член втянулся между ног, как черепашья голова в панцирь.

«Быстрее! Уже очень поздно».

Он взглянул на часы.

«Двадцать минут десятого. Господи, как поздно, быстрее! Быстрее! Быстрее!» («Я тебя все равно узнал… все равно узнал. А ты как думал?»)

«Быстрее! Быстрее!»

Не мог он его узнать. Это невозможно. Он был слишком далеко. И тем более без очков.

Он не чувствовал уже ни кончиков пальцев, ни ушей, икры одеревенели, но он даже не собирался сбавлять скорость. Комья грязи летели ему в лицо и пачкали одежду, но он не сбавлял ход.

«Быстрее! Быст… узнал».

Он это просто так сказал, чтобы его напугать. Чтобы остановить его, а потом отвести к директору. Но он не поверил. Он не дурак.

Ветер раздувал куртку. Глаза слезились.

До дома оставалось совсем немного.

34

Грациано Билье казалось, что он попал в какой-то фильм ужасов, в один из тех, где по вине какого-нибудь полтергейста предметы поднимались в воздух и летали кругами.

Только в гостиной не шло кругом ничего, кроме головы Грациано.

– Мантовани… Мантовани… Мантовани… – непрерывно бормотал он, сидя на диване.

Почему?

Не надо об этом думать. Он не мог думать о том, что все это значит. Он, словно альпинист, повис над пропастью.

Он взял трубку и еще раз набрал номер.

Все свои телепатические возможности он вложил в это желание – чтобы Эрика ответила на звонок своего треклятого мобильника. Наверное, никогда в жизни он ничего не желал так сильно.

Тууу. Тууу. Тууу.

«Что?! Гудки? Включен!»

Тууу. Тууу. Тууу.

«Ответь! Черт возьми! Ответь!»

«Это автоответчик Эрики Треттель. Оставьте сообщение».

Грациано не сразу сообразил.

Автоответчик?

Потом, тщетно пытаясь говорить привычным тоном, сказал: «Эрика! Это Грациано. Я в Искьяно. Перезвони мне. Пожалуйста. На мобильный. Немедленно». Звонок окончен.

Перевел дух.

Он все правильно сказал? Надо было ей сказать, что он знает про Мантовани? Надо перезвонить и оставить более решительное сообщение?

Нет. Не надо. Совершенно незачем.

Он схватил рубку и перезвонил.

«Телеком Италия Мобиле, вызываемый абонент в настоящее время недоступен».

Почему больше нет автоответчика? Что за шутки?

В ярости он принялся пинать ногой комод во фламандском стиле, а потом, обессиленный, рухнул в кресло, схватившись руками за голову.

И в этот момент в гостиную вошла синьора Билья, толкавшая перед собой тележку, на которой высилась супница, до краев полная бульоном с тортеллини, и блюдо с десятью видами сыра, салатом из цикория, вареной картошкой, почками с трюфелями, и кремовый торт.

При виде всего этого Грациано едва не стошнило.

– Оооеееедаааать. Буууйоооон, – промычала синьора Билья и включила телевизор. Грациано не отреагировал. – Ооооеееедаааать, – настаивала она.

– Не хочу я есть! А ты, кажется, дала обет молчания? Дала обед, так молчи, черт возьми. Так не считается: будешь мычать, как даун, отправишься в ад, – сорвался Грациано и опять впал в прострацию. Волосы свесились ему на лицо.

«Эта сучка сбежала с Мантовани».

Потом раздался другой голос, голос разума: «Погоди. Не торопись. Она просто поехала прогуляться. Или по делам. Вот увидишь, она перезвонит, и выяснится, что это какое-то недоразумение. Расслабься».

Он стал глубоко дышать, чтобы расслабиться.

– Добрый вечер всем, кто собрался сегодня в театре Виджевани в Риччоне! Добро пожаловать на восьмой выпуск Большого парада на Пятом канале! Это вечер звезд, вечер премье…

Грациано поднял голову.

По телевизору показывали Большой парад.

– Вас ждет долгий вечер, сегодня мы будем вручать премии лучшим на телевидении, – говорила ведущая. Блондинка с улыбкой в тридцать два сверкающих зуба. Рядом с ней стоял упитанный кавалер, тоже довольно улыбавшийся.

Камера пробежала по первым рядам зала. Бесчисленные женщины. Куча звезд разной величины. Даже пара голливудских актеров и несколько иностранных певцов.

– Прежде всего нужно упомянуть, – продолжала ведущая, – нашего замечательного спонсора, благодаря которому состоялся наш вечер. – Аплодисменты. – «Синтезис»! Часы, которые знают, что такое время.

Камера взлетела вверх, оставив внизу блондинку и сцену, и спланировала точно над головами вип-гостей, взяв в кадр запястье с великолепными спортивными часами «Синтезис». Рука, на запястье которой красовались часы, тискала женскую ногу в чулке с ажурной резинкой. Затем камера поднялась, показывая лица этих людей.

– Эрика! Мантовани! – пролепетал Грациано.

На Эрике было открытое голубое атласное платье. Ее волосы были небрежно собраны, несколько спадающих прядей подчеркивали длинную шею. Рядом с ней сидел Мантовани в смокинге. Белобрысый, большеносый, в круглых очках и с ухмылкой сытой свиньи. И он все еще сжимал бедро Эрики. Словно она принадлежала ему. Типичный жест самца, только что совокупившегося и теперь положившего лапу на свою собственность.

– А сейчас немного рекламы! – объявила ведущая.

Реклама подгузников «Памперс».

– Я тебе твою руку в жопу засуну, ублюдок, – вскипел Грациано, оскалившись.

– Ээээээикаа? – спросила синьора Билья.

Грациано не удостоил ее ответом, взял телефон и заперся в комнате.

Он набрал номер со скоростью света. Он хотел оставить сообщение простое и ясное: «Я тебя убью, проблядь!»

– Алло, Мариапия? Ты меня видела? Ну как тебе мое платье? – послышался голос Эрики.

Грациано потерял дар речи.

– Алло!? Алло!? Мариапия, это ты?

Грациано пришел в себя.

– Я не Мариапия. Я Грациано. Я тебя… – Потом он решил, что лучше сделать вид, будто он ничего не знает. – Где ты? – Он старался говорить непринужденно.

– Грациано?.. – Эрика удивилась, но потом, кажется, обрадовалась. – Грациано! Как я рада тебя слышать!

– Где ты? – холодно переспросил он.

– У меня для тебя прекрасные новости. Я могу тебе перезвонить попозже?

– Нет, не можешь, я в дороге и у меня телефон разряжается.

– Завтра утром?

– Нет, говори сейчас.

– Ладно. Но я не могу долго разговаривать. – Тон ее внезапно изменился, стал из радостного раздраженным, но тут же сделался снова радостным, очень радостным. – Меня взяли! Все еще не могу поверить. Меня взяли после пробы. Я прошла пробы и уже почти уходила домой, когда приехал Андреа…

– Какой Андреа?

– Андреа Мантовани! Андреа меня увидел и сказал: «Мы должны попробовать эту девушку, кажется, у нее подходящие данные». Он так сказал. В общем, я прошла пробы второй раз. Прочитала текст и станцевала, и меня взяли. Грациано, я вне себя от счастья! МЕНЯ ВЗЯЛИ! ТЫ ПОНИМАЕШЬ? МЕНЯ ВЗЯЛИ СТАТИСТКОЙ В ШОУ «НЕ РОЙ ДРУГОМУ ЯМУ»!

– А-а. – Грациано был холоден, как мороженая треска.

– Ты не рад?

– Очень рад. Когда ты приедешь?

– Не знаю… Завтра мы начинаем съемки… Скоро… Я надеюсь.

– Я тут все устроил. Мы тебя ждем. Моя мать готовит, а я сообщил друзьям новость…

– Какую новость?

– Что мы женимся.

– Слушай, мы можем завтра об этом поговорить? Реклама заканчивается. Я не могу больше разговаривать.

– Ты не хочешь больше выходить за меня замуж?

В боку легонько кольнуло.

– Мы можем обсудить это завтра?

И тут, наконец, ярость Грациано дошла до предела и хлынула через край. Ее хватило бы на целый олимпийский бассейн. Он горячился больше, чем жеребец на скачках, злился сильнее, чем гонщик, который выигрывал чемпионат мира, а у него на последнем повороте заглох мотор, чем аспирант, которому его девушка по ошибке стерла из компьютера файл с диссертацией, чем пациент, которому по ошибке удалили почку.

Он был вне себя.

– Дрянь! Потаскуха! Думаешь, я тебя не видел по телевизору? С этим пидором Мантовани среди сборища придурков. Ты говорила, что приедешь. А сама пошла трахаться с этим пидором. Шлюха! Он только за это тебя взял, дура! Вот увидишь, ничего у тебя не выйдет. Ты перед камерой держаться не умеешь, ты умеешь только в рот брать.

С той стороны наступила тишина.

Грациано позволил себе улыбнуться. Он ее уел.

Но ответ был жестоким, как ураган на Карибах.

– Мерзкий сукин сын! Я сама не знаю, почему была с тобой. Должно быть, совсем с ума сошла. Да я скорей под поезд брошусь, чем выйду за тебя замуж. Знаешь, что я тебе скажу? Ты приносишь неудачу! Как только ты уехал, я нашла работу. Ты приносишь неудачу, от тебя сплошные неприятности! Ты меня просто погубить хотел, ты хотел, чтобы я приехала в твой сраный город. Никогда. Я тебя презираю за все. За то, как ты одеваешься. За ту хрень, которую ты несешь, словно ты самый умный. Ты никогда ничего не понимал. Ты просто старый неудачник, жалкий торговец дурью. Исчезни из моей жизни. Если ты еще хоть раз попробуешь мне позвонить, если ты еще хоть раз покажешься мне на глаза, богом клянусь, я заплачу каким-нибудь ребятам, чтобы они набили тебе морду. Шоу продолжается. Прощай. Ах да, и последнее: у этого пидора Мантовани побольше твоего будет.

И бросила трубку.

35

На первый взгляд Дом под фикусом можно было принять за магазин автомобильных запчастей или какой-нибудь комиссионный. Создавал это впечатление сваленный вокруг дома металлолом.

Старый трактор, голубая «Альфа-ромео Джульетта», холодильник «Филко» и «Фиат-600» без стекол ржавели среди чертополоха, цикория и дикого фенхеля, охранявших ворота из двух решеток.

За воротами протянулся грязный участок, весь в ямах и лужах. Справа лежала груда щебня, которую синьор Морони получил в подарок от соседа и которую никто потом так и не попытался разобрать. Слева – длинный навес на металлических опорах, служивший гаражом для нового трактора, «Фиата Панда» и спортивного мотоцикла «Миммо». В конце лета, когда туда сваливали охапки сена, Пьетро забирался по ним и искал на балках под крышей голубиные гнезда.

Дом был деревенский, двухэтажный, с красной черепицей на крыше и облупившимися от непогоды ставнями. Штукатурка во многих местах обвалилась, и под ней видны были покрытые зеленым мхом кирпичи.

Северную сторону затянул плющ.

Морони жили на втором этаже, а на чердаке ухитрились устроить две спаленки и туалет. Одну для родителей, вторую – для Пьетро и его брата Миммо. На втором этаже была большая кухня с камином, служившая также столовой. За кухней находилась кладовая. Внизу – склад. Там держали инструменты, была столярная мастерская, лежали бочки для масла на случай, если четыре оливы, росшие у дома, не заболеют и дадут плоды.

Все звали его «Дом под фикусом» – из-за огромного дерева, распластавшего по крыше дома свои кривые ветви. За двумя пробковыми дубами укрылись курятник, овчарня и загон для собаки. Все это разместилось в одном длинном бараке, построенном из дерева, сетки и листов железа.

Среди зарослей можно было разглядеть заброшенный огород и длинный цементный бассейн со стоячей водой, папоротниками, личинками комаров и головастиками. Пьетро поселил там маленьких рыбок пецилий, которых наловил в лагуне.

Летом у них появлялось множество мальков, и он дарил их Глории, а она выпускала их в бассейн.

Пьетро бросил велосипед рядом с мотоциклом брата, побежал к загону и впервые за вечер облегченно вздохнул. Загор лежал в углу, на земле, под дождем. Увидев Пьетро, он неохотно поднял голову, махнул хвостом и снова опустил его на землю, между лап.

Этого крупного пса с грустными черными глазами и рахитичными задними лапами Миммо считал помесью абруцкой и немецкой овчарок. Но кто знал, так ли это? Загор был высокий, как абруцкая овчарка, с густым мехом. Но он тошнотворно вонял, и шерсть его кишела клещами. И он был совершенно чокнутый. Голова у мохнатого зверя работала с перебоями. Может, оттого, что его много били, или оттого, что он сидел на цепи, а может, что-то наследственное. Его столько раз колотили палкой, что Пьетро удивлялся, как он еще может стоять и вилять хвостом.

«С какой радости ты хвостом виляешь?»

И он не поддавался обучению. Совершенно не поддавался. Если его не закрывали на ночь в загоне, он убегал и утром возвращался, пресмыкаясь, как червяк, весь в грязи, а между зубов торчали кусочки чьего-то мяса.

Ему нравилось убивать. Запах крови делал его безумным и счастливым. По ночам он бегал по холмам, завывая и бросаясь на всякую тварь подходящего размера: овцу, курицу, теленка, кота, даже кабана.

Пьетро видел по телевизору фильм про доктора Джекила и мистера Хайда, и он его взволновал. История про Загора: он страдал такой же болезнью. Добрейшее существо днем и монстр ночью.

– Вот так звери становятся убийцами. Стоит им попробовать кровь, они становятся как наркоманы, и ты их можешь бить хоть до смерти, при первой возможности они сбегут и снова возьмутся за свое, понял? Ты не верь тому, что видишь, это неправда, сейчас он кажется добрым, но потом… И он даже сторожить не умеет. Надо убить его. Жалко, но увы! Я так все сделаю – он не будут мучиться, – сказал синьор Морони, наставляя ружье на пса, забившегося в угол, обессиленного после ночного безумия. – Ты только погляди, чего натворил…

По всему двору валялись ошметки овцы. Загор убил ее, притащил сюда и выпотрошил. Голова, шея и обе задние ноги оказались у сеновала. Желудок, кишки и прочие внутренности, напротив, лежали прямо посреди двора, в луже свернувшейся крови. Туча мух вилась над ними. Но хуже всего было то, что овца оказалась беременной. Крохотный зародыш, окутанный плацентой, лежал в стороне. Задняя часть овцы, еще держащаяся на части позвоночника, торчала из домика Загора.

– Мне уже пришлось заплатить за двух овец этому уроду Контарелло. Всё, хватит. Я деньги не рожаю. Мне придется это сделать.

Пьетро заплакал, вцепился в штаны отца, стал отчаянно умолять его не убивать пса, потому что он его любит, и Загор хороший пес, только немножко сумасшедший, и нужно только держать его в загоне, и он сам будет следить, чтобы он был заперт на ночь.

Марио Морони поглядел на сына, который упрашивал, впившись ему в ногу, как пиявка, и что-то, что-то слабое и мягкое у него в характере – он сам не понимал что – заставило его заколебаться.

Он поднял Пьетро и пристально посмотрел на него таким взглядом – казалось, душу насквозь просверлить можно.

– Хорошо. Ты берешь на себя обязательство. Я его не застрелю, но жизнь Загора зависит теперь от тебя…

Пьетро кивал головой.

– Будет он жить или умрет, зависит от тебя, понял?

– Понял.

– Если ты хоть раз его не закроешь, если он убежит, убьет кого-нибудь, хоть воробья, он умрет.

– Согласен.

– Но сделаешь это ты. Я тебя научу стрелять, и ты его убьешь. Такой договор тебя устраивает?

– Да.

И когда Пьетро говорил это «да», решительно, как взрослый, в голове у него промелькнула ужасная сцена и засела там как гвоздь. Он с ружьем подходит к Загору, который виляет хвостом и лает, потому что хочет, чтобы Пьетро бросил ему камушек, а он…

Пьетро всегда был верен своему слову, возвращаясь домой побыстрее, до темноты, пока Загор был на свободе.

По крайней мере, до сегодняшнего вечера.

В общем, увидев его в загоне, он почувствовал себя намного, намного лучше.

Наверное, это Миммо его туда загнал.

Поднявшись по ступенькам, он открыл дверь и вошел в маленькую прихожую, отделявшую входную дверь от кухни.

Посмотрелся в зеркало, висевшее на двери.

Вид у него был жалкий.

Волосы растрепаны, все в грязи. Штаны вымазаны в земле и описаны. Туфли помяты. А еще он порвал карман куртки, вылезая из окна туалета.

«Если папа узнает, что я порвал новую куртку…» Лучше об этом не думать.

Он повесил куртку на вешалку, поставил туфли под полку и влез в тапочки.

Нужно было бежать в комнату и немедленно снимать штаны. Он сам их постирает, в раковине в гараже.

Он вошел тихонечко, беззвучно.

Ну и жара.

Кухня погружена в полумрак, только отсвет от телевизора и углей, догоравших в камине. Запах помидорного соуса, жареного мяса и чего-то еще, неуловимого, неясного: влажных стен и колбас, висящих у холодильника.

Мать дремала на диване, завернувшись в плед. Положив голову на бедро мужа, заснувшего тяжелым пьяным сном рядом с ней, сидя, с пультом в руке. Голова запрокинулась назад, на спинку дивана, рот открыт. На огромном лбу синий отсвет телеэкрана. Он храпел. Раскатисто, чередуя паузы на вдох и всхрапы.

Марио Морони было пятьдесят три года, он был худой и низкорослый. Хоть он практически превратился в пьяницу и жрал как грузчик, он не набирал ни грамма жира. Поджарый и нервный, он мог своими сильными руками в одиночку поднять лемех большого плуга. В лице его что-то вызывало смутное беспокойство. Может, глаза, светло-голубые (Пьетро их не унаследовал), или цвет кожи, прожаренной солнцем, или то, что на его каменном лице редко отражались чувства. Волосы, тонкие, черные почти до синевы, он зализывал назад бриллиантином. И, что странно, у него не было ни единого седого волоска на голове, в то время как борода, которую он брил дважды в неделю, совершенно побелела.

Пьетро постоял в углу, отогреваясь.

Мать не заметила, что он вернулся.

«Может, спит…»

Надо ее разбудить?

«Нет, лучше не надо. Пойду спать…»

Рассказать о том ужасе, что с ним приключился?

Он поразмыслил и решил, что лучше ничего не говорить.

«Может, завтра утром».

Он уже собирался подняться в комнату, как вдруг то, на что он поначалу не обратил внимания, остановило его.

Они спали рядом.

Странно. Эти двое никогда не сидят так близко. Они как провода с противоположным зарядом – если соприкоснутся, их замкнет. В их спальне между кроватями стояла тумбочка, а днем в то немногое время, когда отец проводил дома, они казались существами с разных планет, которых какая-то неведомая сила заставляла жить вместе, иметь общий дом и детей.

Ему было неловко смотреть на них. Это зрелище смущало.

Родители Глории прикасались друг к другу, но это не казалось ему противным и тем более не смущало его. Когда ее отец возвращался с работы, он обнимал ее мать за талию и целовал в шею, а она улыбалась. Однажды Пьетро вошел в гостиную за бумагой и застал их у камина целующимися в губы. К счастью, глаза у них были закрыты, он повернулся и тихо, как мышка, сбежал на кухню.

Мать неожиданно поднялась и увидела его.

– А, ты вернулся. Ну и славно. Где ты был так поздно? – Она протерла глаза.

– У Глории. Я задержался.

– Отец злится. Он говорит, что ты должен приходить раньше него. Ты же знаешь. – Она говорила спокойно.

– Я задержался…

«Рассказать ей?»

– … нам надо было закончить задание.