Текст книги "Я заберу тебя с собой"

Автор книги: Никколо Амманити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Это неправильно. Палмьери – сволочь. Большая сволочь. Она не сдержала обещания.

– Не сдержала. Она такая же, как все. Она сволочь, она меня обманула. – Пьетро выговорил это с трудом и закрыл лицо рукой, чтобы не плакать.

– Она даже угрызений совести не испытывает.

– Не знаю. Не хочу об этом говорить.

Последние полтора месяца Палмьери не было в школе. Пришла другая вместо нее, сообщила, что учительница итальянского заболела и год они закончат с ней.

– Точно, ей стыдно не будет. Ей пофиг. А то, что сказала та, которая ее замещала, неправда. Она не больна. Она совершенно здорова. Я ее сто раз видела, гуляет она. Последний раз несколько дней назад, – возмущалась Глория. – Ты ее видел?

– Один раз.

– И?

Зачем Глория его мучает? Тем более что все уже случилось.

– И я к ней пошел. Хотел спросить, как она себя чувствует, придет ли в школу. Она едва со мной поздоровалась. Я решил, что у нее свои проблемы.

Глория спрыгнула с гамака:

– Она самая большая сволочь, какую я встречала. Она хуже всех. Из-за нее тебя оставили на второй год. Это неправильно. Она должна ответить. – Она опустилась на колени рядом с Пьетро. – Мы должны заставить ее ответить. По полной.

Пьетро молчал, он наблюдал за бакланами, которые, словно черные стрелы, стремительно ныряли в серебристую воду лагуны.

– Что скажешь? Заставим ее ответить? – повторила она.

– Мне уже наплевать, – робко ответил Пьетро и шмыгнул носом.

– Ты как всегда… Нельзя все покорно переносить! Надо что-то делать. Ты должен что-нибудь сделать, Пьетро, – вконец рассердилась Глория.

Она хотела сказать ему, что его потому и выгнали, что он бесхарактерный. Если бы у него был характер, он не полез бы в школу вместе с этими придурками. Но она удержалась.

Пьетро поглядел на нее:

– А как мы ее заставим ответить? Что тут сделаешь?

– Не знаю. – Глория принялась бродить по островку взад-вперед, пытаясь что-нибудь придумать. – Слушай, надо ее напугать, чтоб она струсила. – Что бы такое сделать? Внезапно она остановилась и подняла глаза к небу, словно на нее снизошло озарение. – Я гений! Я великий гений! – Она брезгливо взяла сачок со змеей и подняла его. – Мы ей подложим эту милую зверушку в кроватку! И когда она пойдет баиньки, у нее случится разрыв сердца. Ну, разве я не гений?

Пьетро недовольно покачал головой:

– Бедняга.

– Кто бедняга? Сволочь она. Из-за нее тебя не перевели.

– Да нет, змея бедняга. Она погибнет.

– Погибнет? Ну и что? В этом гадком болоте куча гадких змей. Если одна сдохнет, ничего не случится, знаешь, сколько их на дороге гибнет под машинами? Кроме того, еще неизвестно, погибнет ли она. Ничего страшного.

И так она его уговаривала, что Пьетро в конце концов согласился.

126

План был прост. Они его тщательно разработали прямо на островке. Он сводился к нескольким пунктам.

Если машины Палмьери нет, значит, Палмьери нет дома. Тогда надо переходить к пункту три.

Если машина Палмьери есть, значит, она дома. Тогда – ничего не поделаешь, придется попытаться в другой раз.

Если Палмьери нет, они заберутся на балкон, а оттуда проникнут в квартиру, засунут в постель маленький сюрприз и умчатся быстрее ветра.

Вот и все.

Машины Палмьери не было.

Солнце медленно и необратимо клонилось к закату, растратив свою убойную силу, и жара была удушающей, но менее удушающей, чем несколько часов назад, прошел ненавистный зной, сводящий с ума и толкающий на страшные вещи, приводящий к тому, что летняя криминальная хроника так разнообразна и жестока.

Легкий ветерок, даже предвестие ветерка, чуть тронул раскаленный воздух. Ночь предстояла тяжелая. Душная. Звездная.

Двое наших юных героев, не слезая с велосипедов, прятались за лавровой изгородью, окружавшей дом учительницы Палмьери.

– А может, не надо? – в сотый раз спросил Пьетро.

Глория попыталась отнять у него пакет со змеей, привязанный к поясу веревкой.

– Мне все ясно, ты трусишь! Я пойду, а ты жди здесь…

Почему рано или поздно и добрые и злые, и друзья и враги обвиняют его в трусости? Почему это так важно в жизни – не быть трусом? Почему, чтобы считаться мужчиной, нужно всегда делать то, чего тебе меньше всего хочется? Почему?

– Ладно, пошли. – Пьетро полез через изгородь, Глория за ним.

Дом стоял у узкой второстепенной дороги в Искьяно, шедшей через поля, через переезд и соединявшейся с прибрежной дорогой. По ней ездили мало. В пятистах метрах от дома, ближе к Искьяно, находилась автомастерская. Дом представлял собой уродливое прямоугольное сооружение серого цвета с плоской крышей, зелеными пластиковыми ставнями и двумя балконами с множеством растений. Окна первого этажа были закрыты. Учительница жила на втором.

Залезать решили с той стороны дома, которая смотрела на поле: если вдруг кто-то проедет по дороге, их не заметят. Только кто там мог проехать? Переезд в это время года закрыт.

Водосточная труба шла посередине стены. В метре от балкона. Он не очень высоко. Единственная трудность – дотянуться рукой до балконной решетки.

– Кто лезет первым? – шепотом спросила Глория. Они стояли, прильнув к стене, как ящерицы.

Пьетро подергал трубу, проверяя ее на крепость. Похоже, она довольно прочная.

– Я пойду. Так лучше. Так я тебе смогу помочь забраться на балкон.

У него появилось нехорошее предчувствие, но он пытался о нем не думать.

– Ладно. – Глория отошла в сторону.

Змея шевелилась в сумке, привязанной к поясу Пьетро. Он ухватился за трубу обеими руками и уперся ногами в стену. Резиновые сандалии – не лучшая обувь для подобных упражнений, однако он сумел взобраться наверх, стараясь ставить ноги на скобы, которыми труба крепилась к стене.

Снова он лезет туда, куда не надо. Но на этот раз, по мнению Глории, правда на его стороне.

«А сам-то ты что думаешь?»

«Я думаю, что не должен туда лезть, но еще я думаю, что Палмьери сволочь и эту шутку она заслужила».

Поднимался он легко и находился уже в метре от балкона, когда неожиданно, ни разу не скрипнув, труба оторвалась. Наверное, скоба была плохо вделана в стену или проржавела. Так или иначе, она оторвалась.

По тяжестью Пьетро она отклонилась, и если ему теперь, одним прыжком, подобно гиббону, не удастся немедленно от нее отцепиться, то он упадет на спину и… Ну, в общем, не важно.

И он повис, зацепившись за край балкона.

– Черт! – отчаянно прошипел он и попытался упереться ногами в трубу, но от этого она лишь сильнее отогнулась.

«Спокойно. Не дергайся. Сколько раз ты болтался на ветке дерева? Ты так можешь полчаса висеть».

Но на сей раз все было не так.

Мраморный край балкона врезался в пальцы. Пьетро мог продержаться минут пять, максимум десять. Он глянул вниз. Можно падать. Тут не так высоко. Может, даже без серьезных травм обойдется. Только вот упадет он прямо на выложенный плиткой тротуар. А тротуарная плитка, как известно, славится своей жесткостью.

«Если удачно упаду – ничего не случится».

«Начиная фразу с „если“, ты уже совершаешь ошибку», – сказал бы отец.

Глория стояла внизу и смотрела на него, схватившись за голову.

– Что мне делать? – шепотом крикнул он.

– Прыгай. Я тебя поймаю.

Ну нет, это глупо.

«Так мы оба разобьемся».

– Отойди!

Он закрыл глаза и уже готов был отцепиться, как вдруг представил себя на земле со сломанной ногой: остаток лета придется провести в гипсе. «Черта с два я упаду!» – решил он. Собравшись с силами, уцепился рукой за балконную решетку, с трудом вытянул ногу и уперся пяткой в край балкона, потом ухватился другой рукой, встал на ноги и перелез через решетку.

И что теперь?

Балконная дверь закрыта. Он толкнул ее. Заперто.

Такое в плане не предусматривалось. Но кто бы подумал, что в такую жару окна могут быть закрыты, словно на дворе январь?

Он приложил ладони к стеклу домиком и заглянул внутрь.

Гостиная. Внутри никого.

Можно было попытаться сломать замок или разбить стекло. А потом убежать через дверь. Но так план провалится (ну и пусть!), или опять повиснуть и свалиться.

– Входи! – Глория внизу жестикулировала.

– Закрыто! Дверь закрыта!

– Давай быстрее, она в любой момент может вернуться!

Снизу легко говорить.

«Во что ты вляпался? Прикинь: Палмьери тебя обнаружит на своем балконе».

Он поглядел в другую сторону. Меньше чем в метре было небольшое окно. Открытое. Ставни опушены, но не до конца, он может пролезть.

Вот путь к бегству.

127

Было очень жарко.

Но вода начала остывать. Она уже не чувствовала ног и зада.

Сколько времени она тут лежит? Она точно не знала, потому что задремала. Полчаса? Час? Два?

Какая разница?

Скоро она вылезет. Но не сейчас. Спокойно.

Сейчас ей надо послушать песню. Свою любимую песню.

Назад. Трррррр. Чпок. Вкл. Шшшш.

«Каким удивительным был мой мужчина, он смотрел на меня таким сладким взглядом, что всегда ему говорила: „Я твоя“, и земля из-под ног у меня уходила, когда он засыпал на моей груди. И я вновь и вновь вспоминаю те дни, когда была я невинной, когда мои волосы отливали рыжим кораллом, когда я была гордой безмерно, смотрелась в луну, как в свое отраженье, и хотела, чтоб он повторял мне вечно: „Ты прекрасна-а! Ты прекрасна-а! А-а-а! А-а-а!“»

Стоп.

В этой песне заключена истина.

В этой песне больше правды, чем во всех книгах, во всех глупых стихах о любви. Подумать только, она случайно нашла эту кассету в журнале. Выдающиеся деятели итальянской эстрады. Она даже имени этой певицы не знает. Не разбирается в этом.

Но пела та о великой правде.

Эту песню должны выучить ученики.

«Наизусть», – пробормотала Флора Палмьери, проводя ладонью по лицу.

Вкл.

«Ты прекрасна-а! Ты прекрасна-а! А-а-а!»

«Он говорил тебе: ты прекрасна… А-а-а!» – запела и Флора, но звучало это так, словно у нее сели батарейки.

128

– Ты прекрасна.

Она открывает глаза. Губы, целующие ее.

Легкие поцелуи в шею. Легкие поцелуи в ухо. Легкие поцелуи в плечи.

Она запускает руку в его волосы. Волосы, которые он подстриг ради нее («Ну, так я тебе больше нравлюсь?» – «Конечно, так ты мне больше нравишься!»).

– Что ты сказал? – спрашивает она, протирая глаза и потягиваясь.

– Я сказал, что ты прекрасна.

Легкие поцелуи в шею. Легкие поцелуи в правую грудь.

– Скажи еще раз.

Легкие поцелуи в правую грудь.

– Ты прекрасна.

Легкие поцелуи в правый сосок.

– Еще раз. Скажи это еще раз.

– Ты прекрасна.

Легкие поцелуи в живот.

– Поклянись, что не врешь.

Легкие поцелуи в пупок.

– Клянусь. Ты – самое прекрасное, что я видел. А сейчас ты позволишь мне продолжить?

И снова поцелуи.

129

Пьетро проскользнул внутрь головой вперед, как рыба в бочонок.

Вытянул руки, уцепился за кирпичи и подтянулся.

И оказался на полу рядом с биде.

Ванная.

Музыка.

«Но я шла искать тебя по улицам среди толпы людей, мне казалось, что, внезапно обернувшись, я увижу тебя снова. Я будто вновь слышу: „Ты прекрасна-а!“»

Лоредана Берте.

Он знал эту песню, потому что у Миммо был диск.

Он поднялся.

Темно.

И очень жарко.

Он уже вспотел.

И запах… неприятный.

Секунд двадцать он не видел ничего. Он находится в ванной, в этом он не сомневался. Включенная лампа была прикрыта и ничего не освещала. Остальная комната тонула во тьме. Зрачки расширились, и он наконец все разглядел.

Учительница Палмьери лежала в ванне.

В руках она держала старый кассетник, из которого раздавалось: «Ты прекрасна!» Провод тянулся через всю ванную к розетке у двери. Кругом страшный беспорядок. По полу раскидана одежда. В раковине мокрые тряпки. Зеркало все перемазано в чем-то красном.

Палмьери выключила магнитофон и поглядела на него. Как будто Пьетро, входящий к ней через окно, был привычным, нормальным явлением.

Но сама она нормальной не была.

Абсолютно.

Так изменилось ее лицо, сильно похудело (такие лица были у евреев в концлагерях), кроме того, в ванне плавали размокшие куски хлеба, банановые шкурки и телепрограмма.

Учительница спросила с легкой тенью изумления:

– А ты что тут делаешь?

Пьетро опустил взгляд.

– Не волнуйся. Я уже не стесняюсь. Можешь смотреть на меня. Что тебе нужно?

Пьетро посмотрел и снова опустил глаза.

– В чем дело, я тебе противна?

– Нееет… – сконфуженно протянул он.

– Тогда посмотри на меня.

Пьетро пришлось посмотреть на нее.

Она была бледная, как труп. Или, скорее, как восковая фигура. Желтоватая. А груди были как две огромные сырные головы, лежащие на воде. Сквозь кожу виднелись кости. Живот огромный, раздувшийся. И рыжие волоски. И длинные руки. И длинные ноги.

Она была ужасна.

Флора подняла голову, посмотрела в потолок и крикнула:

– Мама! У нас гости! К нам зашел Пьетро. – Повернулась, словно кто-то с ней говорил, но никто не ответил. В доме царила гробовая тишина. – Не волнуйся, это не тот, что приходил раньше.

«Она чокнулась», – подумал Пьетро.

130

– Нам ведь хорошо?

Флора улыбнулась.

– Ты что не отвечаешь? Так хорошо нам вместе или нет? – настаивал он.

– Да. Нам хорошо.

Они сидели обнявшись на песчаной дюне в тридцати метрах от берега. В корзинке лежали завернутые в фольгу бутерброды и бутылка красного вина. Море было грустным, таким серым, морщившимся от ветра. Одного цвета с небом. А воздух – таким прозрачным, что, казалось, можно увидеть полосатые трубы Чивитавеккьи.

Он взял гитару и начал играть. Один пассаж давался с трудом. Он начинал пару раз заново.

– Это милонга. Я сам сочинил. – Потом перестал играть и поморщился. – Что это мне там мешает? – Сунул руку в карман штанов и вытащил синюю бархатную коробочку. – А, вот это что. Гляди-ка, что можно в карманах откопать.

– Что это? – Флора тряхнула головой.

Она поняла.

Он вложил коробочку в ее ладонь.

– С ума сошел?

– А ты открой.

– Зачем?

– Если не откроешь, придется отправить ее рыбам. А следующим летом у кого-то будет удачная подводная охота.

Флора открыла коробочку.

Кольцо. Из белого золота с аметистом.

Флора надела его на палец. Идеально.

– Что это?

– Я торжественно прошу твоей руки.

– С ума сошел?

– Совершенно. Если тебе не нравится, скажи, ювелир мой приятель, мы сможем обменять. Никаких проблем.

– Нет, оно прекрасно, мне нравится.

131

– Ну, так зачем ты пришел?

– Это… – «Чтобы над вами подшутить, но вы в таком состоянии, что мне кажется…» Пьетро не знал, что ответить.

– Значит, это правда, ты лазаешь, как вор, по чужим домам? Ты хотел разбить мой телевизор? Если хочешь – пожалуйста. Располагайся в гостиной. Я уже давно его не смотрю. Но на этот раз, кажется, тебя никто не заставлял сюда лезть, или я ошибаюсь?

«Там внизу один человек, который…»

Вот она, дверь. Он может убежать.

– Даже не думай. Раз ты здесь, ты уйдешь, когда я скажу. В последнее время у нас не так много гостей, поговорить не с кем. – И глядя в потолок, она окликнула: – Правда, мама? – И указала пальцем на пакет, висящий у Пьетро на поясе. – Что у тебя там? Там что-то шевелится…

– Ничего, – коротко ответил он. – Ничего.

– Покажи.

Он подошел. Пот лил с него ручьями. Даже из-под коленок. Отвязал пакет и держал в руке.

– Там змея.

– Ты хотел, чтобы она меня укусила? – заинтересованно спросила учительница.

– Нет, она не ядовитая и не кусается, – попытался оправдаться Пьетро, но вышло не слишком убедительно. Это все из-за учительницы, ему было от нее плохо.

Он чувствовал, как безумие женщины обволакивает его, словно ядовитое облако, способное и его свести с ума. У нее не было больше ничего общего с доброй учительницей Палмьери, с которой он говорил тем зимним вечером в магазине. Это была другая женщина, более сумасшедшая, чем бешеная корова.

«Я хочу уйти».

Учительница поставила магнитофон на край ванны, взяла пакетик. Развязала его и собиралась заглянуть внутрь, когда заостренная голова змеи, а потом и все ее тело вынырнуло оттуда и плюхнулось в ванну, и змея стала плавать между ее ног. Палмьери не шевелилась, и непонятно было, то ли она боится, то ли ей нравится, то ли еще что.

Потом рептилия перебралась через край ванны и выскользнула за дверь.

Учительница засмеялась. Надрывно и неестественно, как плохая актриса.

– Теперь она будет свободно ползать по дому. У меня никогда не было животных. А это мне подходит.

– А теперь я могу уйти? – жалобно спросил Пьетро.

– Нет пока. – Флора выставила из ванны дряблую ногу. – О чем бы нам поговорить? В общем, могу тебе сказать, что последние месяцы у меня дела шли не лучшим образом…

132

Она закончила возиться на кухне. Все готово. Жаркое в духовке. Макароны сварились и стынут на столе. И где он? Обычно он не опаздывает. Может, задержался с миланским дизайнером. Придет. Флора купила в киоске кассету с фильмом «Унесенные ветром». Он ей подарил видеомагнитофон.

И вот он наконец.

Но он быстро уходит. С ним что-то не так. Он странный. Едва целует ее. Говорит, что у него кое-какие проблемы с джинсовым магазином (дурацкое какое название). Что сегодня не может остаться на ужин. Что за проблемы? Не надо его спрашивать. Он говорит, что позвонит завтра утром. А завтра вечером они посмотрят фильм. Целует в губы, едва коснувшись, и уходит.

Флора ест остывшие макароны и смотрит «Унесенных ветром».

133

– С того самого вечера, с «Унесенных ветром», я его больше не видела, – хихикнула учительница. – Никогда. И он даже не звонил.

С какого вечера? О чем она? Пьетро не понимал, но вникать определенно не хотел.

«Пусть говорит».

– Сейчас смешно. Но поначалу не знаешь, как… да бог с ним. На следующий день никакого звонка. И вечером ничего. Он был бесконечным, этот день. А ведь я знала. Я уже знала. Я пробовала ему звонить на мобильный, но всегда попадала на автоответчик. Я оставляла ему сообщения. Три дня я ждала, потом позвонила ему домой. А мать мне сказала, что его нет. И ничего мне не велел передать. А потом проболталась, что сын уехал, а больше ничего она сказать не может. Как уехал? Куда уехал? Не может мне больше ничего сказать, понимаешь? И даже не велел мне ничего передать. – Учительница тихонько заплакала, потом ополоснула лицо водой и улыбнулась. – Хватит плакать. Наплакалась уже. Бесполезно плакать. Так ведь?

Пьетро кивнул.

«Зачем я сюда пришел? Черт меня побери… Черт побери… Если бы Глория видела ее, если бы видела, в каком она состоянии. Но в кого она влюбилась?»

– Он уехал. Он ушел. Ничего не сказав мне, не попрощавшись. Я знала, знала, что это пустой человек. Хвастун, мать мне сразу так сказала. Я все прекрасно знала. И поэтому мне плохо. Он меня приворожил своими словами, своей музыкой, прекрасными планами, этим кольцом. Он не оставлял меня в покое. Он мучил меня. Он заставлял меня верить ему. А я тебе сейчас кое-что скажу забавное. Ты первый, кому я это рассказываю. Ты должен гордиться. Наш друг оставил мне кое-что на память. – Она приподнялась, держась за край ванны. – Пьетро, я беременна. Я жду ребеночка.

И она вновь засмеялась.

134

Флора опустила руку в карман пальто и нащупала пластиковую полоску, поведавшую ей всю правду о приступах тошноты, о задержке, о слабости, в которых она винила свое разбитое сердце. Сев в машину, она поехала к магазину синьоры Бильи. Заглушила мотор. Вновь завела. Вновь заглушила. Вышла из машины и вошла в магазин.

Джина Билья стояла за прилавком и разговаривала с двумя клиентами. Увидев Флору, она раскрыла рот и стала делать знаки глазами. Двое отошли в угол, разглядывая коробку с пуговицами, но не ушли. А как же! Ушки на макушки.

– Куда он уехал? – выговорила Флора дрожащим голосом. – Мне надо знать. Я не уйду, пока вы мне не скажете.

– Не знаю. – Джина Билья занервничала. – Сожалею. Но я не знаю.

Флора села на табуретку, закрыла лицо руками и затряслась от рыданий.

– Простите! – Синьора Билья вытолкала клиентов из магазина, потом заперла дверь на ключ. – Не надо так, прошу вас. Не плачьте, бога ради. Не плачьте!

– Куда он уехал? – Флора взяла ее за руку и крепко сжала.

– Хорошо, я вам скажу. Все скажу, что знаю. Только не надо так, не надо больше плакать, успокойтесь. Он уехал на Ямайку.

– На Ямайку? Зачем?

Джина Билья отвела взгляд.

– Чтобы жениться.

– Я знала, знала, знала, зна… – повторяла Флора. Потом достала из кармана тест на беременность и протянула старухе.

135

– А теперь уходи. Не хочу тебя больше видеть. Я устала.

Флора поймала плававший кусочек хлеба и стала крошить его в кашу.

Пьетро отвернулся и уже совсем было собрался уйти, как вдруг невольно, сам того не желая, произнес:

– Почему меня оставили на второй год?

– А, вот зачем ты пришел, теперь я поняла наконец-то. – Она взяла расческу, собираясь причесаться, но потом бросила ее в воду. – Ты правда хочешь это знать? Ты уверен, что хочешь это знать?

Он хотел это знать? Нет, не хотел, но он обернулся и снова спросил:

– Почему?

– Иначе и быть не могло. Ты ничего не понимаешь. Ты тупица.

«Не слушай ее. Она злая. Она сумасшедшая. Уходи. Не слушай ее».

– Но вы мне говорили, что я молодец. Вы мне обещали…

– Вот видишь, какой ты тупой? Или ты не знаешь, что обещания существуют для того, чтобы их нарушать?

Это была ведьма. С зелеными ввалившимися глазами в темных кругах, с заострившимся носом, растрепанными волосами…

«Ты злая ведьма».

– Неправда.

– Правда, правда, – произнесла Флора, роняя на пол шкурку банана.

Пьетро затряс головой.

– Вы это говорите потому, что вам плохо. Потому, что вас бросили, только поэтому вы такое говорите. Вы так не думаете на самом деле, я знаю.

136

Флора лежит на кровати. Она больше не злится на него. Если он вернется, она простит. Потому что так просто невыносимо. Мать Грациано сказала ей все это, только чтобы ранить, потому что она злая женщина. Это все неправда. Неправда, что Грациано женился. Он вернется. Скоро. Она знает. И все будет по-прежнему. Потому что без него она ничего не может, все потеряло смысл. Одеваться по утрам. Работать. Ухаживать за мамой. Спать. Жить. Все потеряло для нее смысл. Она зовет его каждую ночь. Она может вернуть его. Она знает, что может вернуть его. Мысленно. Если у нее получается говорить с матерью, находящейся где-то в другом мире, с ним, который всего-навсего на другом берегу океана, это будет просто. Она просит, чтобы он немедленно вернулся. Грациано, возвращайся ко мне.

137

Флора открыла рот, показывая ряд желтых зубов, и прошипела:

– Тихо! Знаешь, почему перевели Пьерини? Потому что, во-первых, если его уберут, мне же лучше. Я больше не хочу его видеть. Они не могут его выгнать, он может разнести всю их чертову школу. Неплохо бы было. Они боятся. Знаешь, что он мне сделал? Он сжег мою машину. Маленький подарочек за то, что я его заложила. А теперь хочешь знать, почему тебя оставили на второй год? Я тебе объясню. Потому что ты недостаточно взрослый, ты инфантилен. Погоди… Как там сказала замдиректора? Трудный ребенок из проблемной семьи, испытывающий сложности с интеграцией в школьный коллектив. Другими словами, потому что ты безответный. Робкий. Не общаешься с другими. Ты не такой, как они. Потому что твой отец алкоголик, склонный к насилию, а мать нервнобольная, напичканная лекарствами, а твой брат – дурак, которого три раза оставляли на второй год. И ты станешь таким же, как они. Вот что я тебе скажу, выкинь из головы мысли про лицей, выкинь из головы университет. Осознай сначала, кто ты, сначала научись жить нормально. Ты бесхребетный. Тебя оставили на второй год за то, что ты позволяешь другим делать с собой то, чего сам не хочешь.

«А Глория заставила меня прийти сюда…»

– Ты не хотел лезть в школу, сколько раз ты это говорил в кабинете директора? И каждый раз, повторяя это, ты себе же делал хуже, ты показывал, какой ты слабый и незрелый. – Она перевела дух, презрительно поглядела на него и добавила: – Ты такой же, как я. Ты ничего не стоишь. Я не могу тебя спасти. Я не хочу тебя спасать. На тебя всем наплевать, потому что ты безотве…

Мгновение.

Проклятое мгновение.

Проклятое мгновение, когда хвастун решил пройтись по парапету.

Проклятое мгновение, когда ты кидаешь камень с моста.

Проклятое мгновение, когда ты наклоняешься за сигаретами, а подняв голову, видишь перед собой через лобовое стекло тело, распластанное на зебре.

Проклятое мгновение, которое не вернуть.

Проклятое мгновение, способное переломить твою жизнь.

Проклятое мгновение, когда Пьетро ответил, поставив ногу на провод, и потянул, и магнитофон упал в воду с тихим…

Плюх!

138

Из рубильника рядом со счетчиком послышался сухой треск.

В ванной воцарилась темнота.

Флора поднялась с воплем, то ли оттого, что решила, будто ее ударило током, то ли неосознанно, в любом случае, она встала, мгновение балансировала на одной ноге, потом еще мгновение, а в следующее осознала, что сейчас упадет, и повалилась назад, в темноту, раскинув руки.

Бум!

Она почувствовала сильный удар в основание затылка. Резкий удар, от которого вздрогнула челюсть и вся голова.

Угол.

Если бы она положила на дно ванны те пластиковые цветы, которые видела в Орбано, за двадцать тысяч лир штука (слишком дорого, цветы-то некрасивые), может, она бы не умерла, хотя, возможно, и они бы ее не спасли. После трех часов, которые она неподвижно пролежала в воде, ноги задубели.

Она опять лежала в ванне.

Ладонью она коснулась затылка. И не понимала. Она чувствовала, что волосы у нее в чем-то мокром. И чувствовала, что края раны распухли. Она сунула в рану палец и почувствовала, что она глубокая. Удар был очень сильным.

Она не понимала. Ей не было больно. Совершенно.

Она попыталась подняться. Еще раз.

Почему ей не больно, но она не может встать? Наоборот, она чувствовала, как медленно погружается в воду. Вот в чем дело – руки и ноги не слушаются.

«Может, и мама чувствовала что-то подобное… нет, это мягкое, не жесткое, как у мамы… я медленно погружаюсь… вода пахнет солью и металлом… пахнет кровью».

Вода дошла ей до рта.

«Я не могу так просто умереть так нельзя мама мама кто будет ухаживать за мамой если не будет твоей доченьки твоей Фло и сейчас я уже частично убита частью мамы.

Мама! Мама! Я умираю! Мама!»

139

Леденящий душу вопль, брызги воды, глухой удар о ванну.

Пьетро закрыл глаза, вдохнул и не закричал, но бросился из ванной в поисках двери и пробежал мимо, не заметив ее. Везде было темно. Он оказался в кухне. Дверь. Он открыл ее. Горячий удушливый запах экскрементов ударил в нос. Сделав пару шагов, он ткнулся в преграду, в барьер, что-то металлическое, что-то, что было ему выше головы, и замер, раскрыв рот, над жестким телом, над тельцем, хрипевшим и сопевшим, и он начал брыкаться и отбиваться и орать, как эпилептик и, перепрыгнув через это нечто, рванул назад, ударяясь об углы и наткнувшись на подставку для телефона, и наконец увидел входную дверь, повернул ручку и стрелой полетел вниз по лестнице.

140

Она дышала носом.

Все остальное было под водой.

Глаза ее были открыты. Вода была горячей. И горькой на вкус. Перед глазами вертелись красные круги. И они становились все шире и шире, вихрь и шум, глухой шум в ушах, рев самолета, летящего с Ямайки, и в нем Грациано, возвращающийся к ней. «Потому что я его позвала и тут холм и он вертится и тут мама и папа и Пьетро и Пьетро и зачем я Флора Палмьери родившаяся в Неаполе и маленький мальчик с рыжими волосами и Грациано играет и приходят коалы большие серебристые коалы и так легко всего легче на свете идти за ними по ту сторону холма».

Видение вызвало у нее последний спазм, улыбку, и, когда она наконец смирилась с происходящим, вихрь отпустил ее.