Текст книги "Я заберу тебя с собой"

Автор книги: Никколо Амманити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Флора с ним больше не разговаривала и, даже закончив лицей и приступив к работе в обувном магазине, не сказала ему ни единого слова. Ночами она училась как одержимая, закрывшись в своей комнатке, рядом с матерью. Она поступила на филологический факультет. Через четыре года окончила его.

Приняла участие в конкурсе на должность школьного учителя, прошла его и согласилась на первое же предложение.

В Искьяно Скало.

Она выехала из Неаполя с матерью на машине «скорой помощи», чтобы больше туда не возвращаться.

53

Но что случилось в школе после того, как Пьетро и остальные сбежали?

Алима, ожидавшая в машине, видела, как трое мальчишек выскочили внезапно из окна школы, перелезли через ворота и скрылись в садике напротив.

Какое-то время она сидела в нерешительности: что делать – зайти внутрь или уйти?

Ее размышления прервал звук выстрела.

Через пару минут еще один мальчишка вылез через то же окно, тоже перелез через забор и умчался прочь.

Итало чокнутый, он, кажется, в кого-то стрелял. Или в него стреляли?

Алима сунула парик в карман пальто, вылезла из машины и пустилась бежать.

Она не дура. У нее нет вида на жительство, и если она попадет в историю, через три дня окажется у себя в Нигерии.

Пробежав триста метров под дождем, проклиная Итало, этот чертов город и свою проклятую работу, она решила вернуться.

А если Итало убит или серьезно ранен?

Алима перелезла через ворота и пробралась в дом Итало, а потом совершила ужасный поступок, противоречащий жизненно важным правилам всякой проститутки.

Она позвонила в полицию.

– Приезжайте в школу. Сардинцы стреляли в Итало. Быстрее.

Через четверть часа агенты Баччи и Мьеле, которые мчались в школу, увидели прячущуюся в кустах негритянку.

Бруно Мьеле выскочил из машины на ходу, она попробовала убежать, но он взял ее на прицел. Женщину задержали, надели на нее наручники и усадили в полицейскую машину.

– Это я вызвала полицию. Отпустите меня, – хныкала Алима.

– Сиди тихо, шлюха, – ответил Мьеле, и они продолжили путь к школе, включив мигалку.

Из машины вышли с оружием в руках.

Прямо Старски и Хатч.

Снаружи все выглядело спокойно.

Мьеле увидел, что в домике отца темно, но в школе горел свет.

– Пошли внутрь, – распорядился он. Шестое чувство подсказывало, что там внутри случилось что-то нехорошее.

Они перелезли через ворота, оглядываясь по сторонам. А потом, подняв пистолеты и осторожно ступая, вошли в школу.

Они осмотрели все, но никого не нашли, затем друг за дружкой, спиной к стене, спустились на нижний этаж. Дверь в глубине коридора была открыта. И за дверью горел свет.

Они встали по обе стороны двери, держа пистолеты обеими руками.

– Готов? – спросил Баччи.

– Готов! – ответил Мьеле, одним прыжком оказался в зале и так и встал, поводя пистолетом то вправо, то влево.

Поначалу он никого не увидел.

А потом поглядел на пол. Там лежало тело.

Труп?!

Труп, который показался ему похожим на его…

– Папа! Папа! – отчаянно завопил Бруно Мьеле и бросился к отцу (а пока он бежал к нему, он не мог не вспомнить тот великий фильм, где полицейский Кевин Костнер находит труп Шона Коннери, который был ему как отец, и в отчаянии вершит правосудие сам, разоблачая мафиози. Как же он назывался, черт возьми?) – Папа, они тебя убили? Ответь! Ответь! Сардинцы тебя убили? – Он опустился на колени перед телом отца, словно на кинопробах. – Не переживай, я за тебя отомщу. И обнаружил, что труп жив и стонет. – Ты ранен? – И тут он увидел двустволку. – В тебя стреляли?

Сторож мычал что-то нечленораздельное. Он напоминал моржа после столкновения с катером.

– Кто тебя ранил? Сардинцы? Скажи! – Бруно наклонился к самым губам сторожа.

– Нэээээ, – единственное, что он расслышал.

– Ты их прогнал?

– Дээээ…

– Молодчина, папа! – Он нежно провел рукой по лбу отца, едва сдерживая слезы.

Герой! Настоящий герой! Пусть теперь хоть кто-нибудь посмеет сказать, что его отец тупица. А те, которые два года назад, когда к нему забирались воры, говорили, что отец спрятался, пусть засунут свои поганые языки себе в задницу. Он гордился своим папашей.

– Ты в них стрелял?

Итало, не открывая глаз, кивнул головой.

– В кого? – спросил Антонио Баччи.

– В кого, в кого?! В сардинцев, в кого еще! – взорвался Бруно.

Что за дурацкие вопросы?

Но Итало с трудом покачал головой.

– Как нет, папа?! А в кого ты тогда стрелял?

Итало перевел дух и пробулькал:

– В у… у… уче… ников.

– В учеников? – хором переспросили полицейские.

«Скорая» и спасатели приехали через час.

Спасатели разрезали прочную цепь одним движением кусачек. И агент Баччи даже не понял, что это была та самая цепь, которую он месяц назад подарил сыну. Двое медиков с носилками вынесли из школы сторожа.

Потом позвонили директору.

54

В семь Флора припарковала машину в школьном дворе.

Там уже стояли машины директора, заместителя и…

Полиция? Ничего себе!

Она вошла.

Замдиректора Гатта и директор Козенца в холле, в уголке, перешептывались, как заговорщики.

Увидев Флору, Гатта направилась к ней:

– А, вот и вы наконец.

– Я приехала так быстро, как смогла… – извинилась Флора. – А что случилось?

– Пойдемте, пойдемте, поглядите, что они натворили… – ответила Гатта.

– Кто это был?

– Неизвестно. – Потом она обратилась к директору: – Джованни, пойдем вниз, покажем синьоре Палмьери, что наделали наши ученики.

Замдиректора пошла вперед, Флора и директор последовали за ней.

55

Директор Козенца и замдиректора Гатта смотрелись рядом как два существа, окаменевших во времена раннего юрского периода.

Мариучча Гатта, шестидесятилетняя девица с головой, похожей на обувную коробку, круглыми, глубоко посаженными глазами и плоским носом – вылитый тираннозавр реке, самый знаменитый и жестокий из динозавров.

Джованни Козенца, сорока трех лет, женатый, отец двоих детей, был точь-в-точь докодон. Это животное, напоминавшее мышь, невзрачное, с заостренной мордочкой и торчащими резцами, по мнению некоторых палеонтологов, стало первым млекопитающим на нашей планете, где тогда хозяйничали рептилии.

Маленькие, незаметные, эти наши прародители (ибо и мы тоже млекопитающие!) воспитывали потомство в земле, в расщелинах, питались семенами и ягодами и выходили из своих укрытий только ночью, когда динозавры спали, медленно переваривая еду, и воровали у них яйца. Когда случилась страшная катастрофа (падение метеорита, обледенение, смещение земной оси – в общем, то, что там у них случилось), покрытые чешуей чудища вымерли одно за другим, и докодонты внезапно оказались хозяевами всего подлунного мира.

Так часто бывает: тот, на кого и не взглянешь, завтра займет твое место.

И действительно, докодонт стал директором, а тираннозавр рекс – заместителем. Но это было не важно, потому что Гатта реально руководила школой, она устанавливала расписание, очередность дежурств, распределяла, где будут какие классы, и все остальное. Решала всегда она, и без колебаний. Характер у нее был крутой, и она командовала директором, учителями и учениками, словно армией.

В директоре, Джованни Козенце, первым делом бросались в глаза торчащие зубы, усики и маленькие глазки, которые смотрят куда угодно, только не на тебя.

Флора при первой встрече с ним не знала, что и думать, во время разговора он смотрел куда-то вверх, в потолок, словно увидел там летучую мышь или огромную трещину. Передвигался он рывками, словно каждое его движение производилось одним сокращением мышцы. В остальном он был зауряден и неинтересен. Худенький. Челка с проседью, свисающая на узенькое личико. Робкий, как баба. Педантичный, как японец.

Костюмов у него было два. Летний и зимний. О том, что бывают весна и осень, он, видимо, даже не подозревал. Когда было холодно, как сегодня, он надевал костюм из темного сукна, а когда тепло – светло-голубой хлопчатобумажный. У обоих штаны были слишком короткие, а плечи слишком широкие.

56

Она поняла, кто это был, как только увидела надпись (ПАЛМЬЕРИ ЗАСУНЬ СВОИ КАСЕТЫ СЕБЕ В ЗАД) и разбитые телевизор и видеомагнитофон.

Федерико Пьерини.

Это послание он адресовал ей.

«Ты заставила меня смотреть фильм про Средние века? Ну так получи».

Ясно как день.

С того самого дня, как она его наказала, она чувствовала, что в парне копится звериная злоба по отношению к ней. Он не делал задания и сидел на уроках в наушниках.

«Он меня ненавидит».

Она видела, как он на нее смотрит. Пугающе злым взглядом, осуждающим, полным безграничной ненависти.

Флора поняла это и не вызывала его, а в конце года сказала, что его можно перевести в следующий класс.

Она не знала, как именно, но чувствовала, что это связано со смертью его матери. Может, дело было в том, что она умерла в тот день, когда она заставила его остаться в школе.

Может, и так.

В общем, у Пьерини к ней имелись серьезные претензии.

«Согласна, я была не права. Но я не знала. Он меня по-настоящему доставал, не давал работать, мешал, врал постоянно, а я, честное слово, не знала про его маму. Я даже перед ним извинилась».

А он на нее посмотрел как на последнее дерьмо.

А потом эти штучки: камень в окно, проколотые шины и прочее.

Это его рук дело. Теперь она в этом уверена.

Этот парень ее пугал. Сильно. Если бы он был постарше, он, возможно, попытался бы ее убить. Или сделать с ней еще что-нибудь ужасное.

При виде его Флора порывалась сказать: «Извини, я сожалею, если чем тебя обидела, прости меня. Я была не права, но я не сделаю тебе ничего дурного, только перестань меня ненавидеть». Но она знала, что это лишь обострит его злобу.

И в школе он был не один.

Это стало очевидно. Хотя бы судя по разным надписям на стене. С ним, вероятно, был кто-то из его послушных дружков. Но она руку бы дала на отсечение, что именно он разбил телевизор.

– Кошмар просто! – Жалобный голос директора вернул ее к реальности.

В классе кроме Флоры, директора и его зама находились двое полицейских, составлявших протокол. Один из них – отец Андреа Баччи. Флора его знала – он пару раз приходил в школу поговорить о сыне. Второй – сын Итало, сторожа.

Она прочла другие надписи.

«Директор сосет у замдиректора».

«У Итало ноги воняют рыбой».

Флора невольно улыбнулась. Совершенно комическая сцена. Директор, стоящий на коленях, и его заместительница с задранной юбкой и… Может, так оно и есть, она мужчина.

«Хватит, Флора…»

Она поймала взгляд недобрых глаз Гатты, словно пытавшейся прочесть ее мысли.

– Видели, что они написали?

– Да… – пробормотала Флора.

Замдиректора погрозила кулаком небу:

– Вандалы. Проклятые вандалы. Что они себе позволяют? Они должны быть наказаны. Нужно немедленно избавить нашу несчастную школу от этой заразы.

Если бы Гатта была нормальной женщиной, подобная надпись заставила бы ее задуматься о том, как воспринимают ее половую принадлежность и отношения с директором часть учеников.

Но Гатта была супер-женщина и до подобных размышлений не опускалась. Ничто не могло поколебать ее совершенной тупости. Ни следа сомнения, ни тени неловкости. Хулиганское вторжение в школу лишь пробудило ее боевой дух – теперь прусский генерал в ней был готов дать сражение.

А вот директор Козенца побагровел, значит, надпись его задела.

– А вы кого-нибудь подозреваете? – спросила Флора.

– Нет, но мы узнаем, кто это был, синьора Палмьери, держу пари, узнаем. – Гатта рвалась в бой. Флора никогда не видела ее на таком взводе. У нее губы дрожали от гнева. – Вы прочли, что они написали?

– Да.

– Кажется, это для вас послание, – заметила она тоном Эркюля Пуаро.

Флора промолчала.

– Кто мог такое сделать? Почему именно кассеты, а не… – Гатта сообразила, что говорит что-то не то, и умолкла.

– Не знаю… Не имею представления, – ответила Флора, качая головой. Но почему сейчас, когда была возможность, она не назвала Пьерини? «Я могла бы ему устроить!»

У парня на лбу написано, что они с правосудием будут всю жизнь неразлучны, как старая стена с плющом. Однако она не хотела первой поспособствовать их встрече.

А кроме того, у нее имелась причина более прагматическая: она боялась, что Пьерини, узнав, что она заложила его, заставит ее дорого за это заплатить. Очень дорого.

– Синьора Палмьери, я попросила Джованни пригласить вас, пока не пришли остальные учителя, потому что вы, помнится, жаловались на кого-то из учеников. Это могли сделать они. Вы понимаете? А вдруг они сделали это в отместку вам – мне не хотелось бы, чтобы так оно и вышло. Вы, кажется, говорили, что вам не удается наладить контакт с учащимися и иногда случаются разного рода недоразумения. – Потом она обратилась к директору: – Как ты считаешь, Джованни?

– Ну да… – согласился тот и нагнулся за кусочком стекла.

– Джованни, ради бога! Брось! Ты порежешься! – завопила заместительница, и директор тут же выпрямился. – Синьора Палмьери, это возможно?

А почему тогда они написали, что директор делает вам вот это? Дорого бы она заплатила за возможность сказать это старой гарпии. Но вместо того пролепетала:

– Ну… не думаю… Если так, то откуда другие… надписи? – Она запнулась, но все-таки выговорила.

Глаза Гатты совсем исчезли в глазницах.

– Какая разница? – хмыкнула она. – Не забывайте, что мы с директором высшая власть в школе. Это в порядке вещей, что оскорбляют нас, ненормально то, что оскорбляют вас, что из всех учителей выбрали именно вас. Почему, например, не Рови, которая тоже пользуется видеомагнитофоном на уроках? Не говорите глупостей, дорогая Палмьери! Тот, кто это написал, зол именно на вас. И меня не удивляет, что вы не знаете, кто это может быть, – вы не следите за своими классами с должным вниманием.

Флора потупилась.

– Который час? – вмешался директор, пытаясь успокоить тираннозавра.

– Что будем делать? Надо навести порядок. А о манере вашего преподавания мы поговорим в другой раз. – Замдиректора потирала руки.

– Скоро дети придут. Может оказаться, что их не пустят… Может, отправим их домой и соберем совещание всего преподавательского состава, решим, как противостоять этому, – предложил директор.

– Нет. Мне кажется, это не лучшая идея. Детей надо впустить. И вести уроки, как будто ничего не случилось. А класс закроем на ключ. Декаро проведет урок в классе наверху. Ученики не должны знать ничего. И учителям лучше знать поменьше. Позовем Маргариту, пусть она тут все уберет, а потом, прямо сегодня, вызовем маляра, чтобы он покрасил стены, а мы вдвоем… – Гатта пристально поглядела на Флору. – Даже втроем – вы поедете с нами, поможете нам в расследовании, съездим в Орбано, навестим Итало и попробуем выяснить, кто виноват.

Директор аж затрясся. Как маленькие собачки, которые дрожат при виде хозяина.

– Конечно, конечно. Правильно, правильно. – Он взглянул на часы. – Дети сейчас придут. Я велю открыть?

Гатта в знак согласия криво улыбнулась.

Директор вышел.

Тогда Гатта обратила внимание на полицейских:

– А вы оба что тут делаете? Если вам надо фотографировать – фотографируйте. Нам надо закрыть класс. Так что побыстрее.

57

Звук, с которым становится на место хрящ при переломе носа, похож чем-то на тот, с которым надкусываешь рожок мороженого «Альгида Магнум».

Хру-усть.

От этого звука – даже не от боли – все нервы напрягаются, и сердце колотится, и дрожь по всему телу.

Такой неприятный опыт у Итало Мьеле уже был, после того как один охотник отнял у него фазана, которого Итало подстрелил. Они тогда подрались на поле среди подсолнухов, и тот (ясное дело, он был боксер) ни с того ни с сего заехал ему прямо в лицо кулаком. Тогда нос ему вправлял отец.

А второй раз – сейчас. В приемном покое больницы в Орбано он громко ругался, требуя, чтоб никто не прикасался к его носу, особенно этот вот сопляк, тоже мне врач, молоко еще на губах не обсохло.

– Но так оставлять нельзя. Вы, конечно, как хотите… но вы так и останетесь с кривым носом, – обиженно пробурчал молодой доктор.

Итало с трудом поднялся с носилок, на которые его уложили, пышнотелая медсестра пыталась удержать его, но он отмахнулся от нее, как от назойливого насекомого, и подошел к зеркалу.

– Баба роддая… – пробормотал он.

Кошмар!

Бабуин какой-то.

Нос, лиловый и толстый, как баклажан, был свернут направо. И он горел, прямо-таки раскалился, как утюг. Вокруг заплывших глаз – круги цвета плавно переходящего из малиново-красного в глубокий синий. Широкая рана, зашитая девятью стежками и замазанная йодом, шла посередине лба.

– Я его саб да бесто поздавлю.

Левой рукой взявшись за челюсть, правой – за нос, он глубоко вздохнул и…

Хрусть…

… одним точным движением выпрямил нос.

Он сдержал дикий вопль. Желудок сжался и наполнился соком. От боли сторожа едва не вырвало. Ноги на мгновение отказались ему служить, пришлось опереться о раковину, чтобы не повалиться на пол.

Доктор и обе медсестры смотрели недоверчиво.

– Вот и все. – Прихрамывая, он добрел до носилок. – А теперь отдесите бедя в кровать. Я так устал. Спать хочу.

И он закрыл глаза.

– Надо тампонировать и перевязать ваши раны, – раздался плаксивый голосок доктора.

– Ладно…

Как же он устал…

Он был обессилен, измучен, опустошен, изнурен сильнее всех в этом мире. Ему надо проспать дня два, не меньше. Так ему больше не будет больно, так он ничего не будет чувствовать, а когда проснется, то вернется домой и недельки три отдохнет и подлечится, а его старуха будет за ним ухаживать, холить его и лелеять, а еще он скажет, чтоб ему приготовили фетучини с рагу, и будет смотреть телевизор сколько влезет и обдумывать, как бы сделать так, чтобы с ним расплатились за все мучения, которые ему пришлось пережить в эту кошмарную ночь.

Да, ему должны заплатить.

Государство. Школа. Семьи хулиганов. Не важно кто. Но кто-то должен вернуть ему все, до единой лиры.

«Адвокат. Мне нужен адвокат. Хороший. Чтоб знал свое дело, чтоб ободрал их как липку».

Пока врач и медсестры запихивали ему в ноздри ватные тампоны, ему пришло в голову, что именно такого случая он так долго ждал. И все случилось так вовремя, как раз накануне пенсии.

Эти мелкие ублюдки оказали ему услугу.

Теперь он герой, он исполнил свой долг, выгнал их из школы и заработает на этом кучу денег.

Перелом носа, вызвавший затруднения дыхания. Раны и царапины по всему телу, и еще всякое, что позже проявится.

«С этого всего я могу поиметь… хм… Миллионов двадцать. Не, маловато. Если я не смогу после этого дышать носом, то тут не меньше пятидесяти миллионов, даже больше».

Цифры он брал с потолка, но таково было свойство его импульсивного характера – придумать сразу сумму за возмещение ущерба, не представляя даже, как подают иск.

Он себе купит новую машину с кондиционером и радио, новый телевизор, больше старого, сменит бытовую технику и мебель на втором этаже.

И все это он может получить только из-за сломанного носа и пары пустячных ранений.

И хотя трое криворуких медработников причиняли ему зверскую боль, он почувствовал, как в нем просыпается внезапная и искренняя нежность к мелким ублюдкам, из-за которых он тут в таком состоянии.

58

Вдали за черными холмами небо вновь заволокли тучи, извивавшиеся, наползавшие друг на друга под гром и молнии всемирного потопа. Ветер приносил песок и запах морской соли и водорослей. Белые волы в полях, которым дела не было до дождя, медленно и методично жевали свою жвачку, изредка поднимая голову и поглядывая вокруг.

Пьетро мчался в школу. Несмотря на дождь, на велосипеде.

Дома остаться он не смог. Любопытство, желание узнать, что же случилось, взяли верх над желанием прикинуться больным.

Он и градусник уже засунул в горячую воду, но в нужный момент, вместо того чтобы сказать матери, что у него температура тридцать семь и пять, промолчал.

Разве он мог целый день проваляться в кровати и не узнать, удалось ли открыть ворота, не увидеть реакцию одноклассников и учителей?

Когда он решил пойти, было уже поздно, а потому он оделся в два счета, одним глотком выпил кофе с молоком, проглотил пару печеньиц, накинул плащ, натянул галоши и, чтобы успеть к началу уроков, поехал на велосипеде.

Сейчас, когда до школы оставалось меньше километра, с каждым поворотом педалей узел внутри затягивался все туже.

59

Войдя в палату, Палмьери подумала, что это похоже не на итальянскую больницу, а на ветеринарную лечебницу в Южной Флориде. Посреди комнаты, в свете белых ламп, на кровати растянулся ламантин.

Флора в зоологии не сильно разбиралась, но ламантинов она видела пару недель назад по телевизору в передаче «National Geographic».

Ламантины принадлежат к отряду сирен, это такие большие толстые белые тюлени, обитающие в озере Чад и в устьях южноамериканских рек. Ленивые и неповоротливые, они часто гибнут под корабельными винтами.

Школьный сторож, лежавший пузом вверх на кровати, весьма смахивал на такую тварь.

Выглядел он устрашающе. Жирный, белый, как снеговик. Раздутый круглый живот напоминал готовое треснуть пасхальное яйцо. Густые, курчавые седые волосы росли на животе, на груди. А короткие крепкие ноги были вообще лишены растительности и покрыты мелкой сеткой вен. Икра той ноги, на которую он хромал, была раздутой, лиловой. Раскинутые руки напоминали ласты. Пальцы толстые, как сигары. Мачеха-природа не позаботилась наделить его шеей, и круглая голова торчала прямо из плеч.

Выглядел он довольно скверно.

Руки до локтей и колени все в царапинах, ранах, ссадинах. На лбу наложен шов, и нос забинтован.

Флоре он не нравился. Потому что он был очень ленив. И грубо обращался с учениками. К тому же вел себя как последний мерзавец. Ей казалось, что он раздевал ее взглядом каждый раз, как она проходила мимо его конуры. А коллега Чирилло говорила ей, что он постоянный клиент проституток. Каждую ночь ездит к этим несчастным цветным девушкам на Аврелиеву дорогу.

Флора не испытывала ни малейшего желания сидеть в палате и устраивать допрос вместе с остальными. Она хотела бы вернуться в школу. Вести урок.

– Да заходите же, – приказала Гатта.

Все трое уселись у изголовья кровати сторожа.

Заместительница кивнула головой в знак приветствия, а потом спросила тоном, полным глубочайшей заботы:

– Ну, Итало, как у вас дела?

Несмотря на синяки и ссадины на лице, придававшими ему сходство с побитым псом, огонек, вспыхнувший в поросячьих глазках сторожа, был недобрым и мрачным.

60

– Сквердо. Как у бедя дела? Сквердо.

Итало свою роль выучил. Он должен явить им ужасные страдания, предстать в образе несчастного, нуждающегося в уходе, во имя благополучия школы и учителей принесшего себя в жертву малолетним преступникам.

– Ну, Итало, если можете, расскажите нам, что именно случилось в школе ночью, – обратился к нему директор.

Итало огляделся и завел свой рассказ, в котором процентов шестьдесят было правдой, процентов тридцать чистой воды враньем, а процентов десять – преувеличениями, пафосом, драматическими эффектами. Эмоциональными и слезовыжимательными подробностями («Вы себе представить не можете, как холодно бывает зимой в моей комнатке, как одиноко мне там – вдали от дома, от жены, от моих любимых детей»).

Ненужные подробности он частично опустил, чтобы не утяжеляли сюжет и не сбивали с толку. («Нос? Как я его сломал? Кто-то из этих мальчишек ударил меня, когда я шел по темному коридору».)

Завершил повествование он так:

– И вот я здесь. Саби видите. В больдице. Весь израдеддый. Догой пошевелить де богу, Дубаю, у бедя пара дебольших перелобов, до это дичего, главдое – я спас школу от ваддалов. Правда? Едидстведдое, о чеб я прошу, – вы люди убдые, образоваддые, побогите десчастдобу старику. Пусть бде дадут то, что по закоду положедо за столько лет работы и за это жуткое происшествие, из-за которого я потерял остатки здоровья. Пока бде хватило бы и того, что божно собрать у учителей и родителей. Спасибо ваб, большое ваб спасибо.

Завершив свою речь, он взглянул, какой эффект она произвела на слушателей.

Директор скрючился на стуле, прикрыв рот руками и уставившись в пол. Эту позу Итало счел выражением глубокой печали о том, как несправедливо обошлась с ним судьба, и сострадания к его несчастью.

Неплохо.

Потом он стал рассматривать Палмьери.

Рыжая глядела на него без всякого выражения. Да чего от такой и ждать-то?

И наконец, он поглядел на заместительницу.

Гатта сидела с каменным лицом, а это ничего хорошего не обещало. А потом она как-то издевательски скривила губы.

И что бы это значило? Что еще за улыбочка такая? Или старая корова ему не верит?

Итало зажмурился и скорчил гримасу, долженствующую выражать испытываемую им боль. И замер, ожидая сочувствия, ласкового слова, пожатия руки, хоть чего-нибудь!

Заместительница кашлянула и вытащила из маленькой замшевой сумочки блокнот и очки.

– Итало, я не все поняла в вашем рассказе. Кое-что не сходится с тем, что мы и полицейские видели в школе. Если вы в состоянии отвечать, я задам вам буквально пару вопросов.

– Ладдо. Только давайте быстро, я себя деваждо чувствую.

– Прежде всего – вы говорите, что были ночью один. Но кто такая тогда Алима Гуабре? Выходит так, что именно эта нигерийская девушка, у которой к тому же нет вида на жительство, вызвала полицию.

Резкая боль пронзила внутренности сторожа и ринулась вверх, обжигая гланды. Он попытался сдержать этот газовый выброс из пищевода, но не смог и оглушительно рыгнул.

Те трое сделали вид, что не заметили.

Итало поднес ладонь ко рту.

– Как вы сказали? Какая Алиба? Я такую де здаю, в первый раз слышу…

– Странно. Эта молодая женщина, судя по всему, занимающаяся проституцией, утверждает, что вы хорошо знакомы, что это вы ее отвезли в школу и приглашали переночевать у вас…

Итало запыхтел. Нос пульсировал, как сломанный калорифер.

Погодите, погодите минутку…. Эта сучка его что, допрашивает? Его? Именно его, спасителя школы, который чуть не загнулся? Да что тут происхо… Он получил удар в спину. А он-то надеялся, что они обнимут его, подарят коробочку конфет «Ферреро Роше», букетик цветов.

– Ода, давердо, де в себе. Ода все выдубала. Кто ода такая? Что ей от бедя надо? Я ее де знаю, – заявил он, размахивая руками, словно пытался прогнать осиный рой.

– Она утверждает, что раз в неделю вы ужинаете вместе в «Старой телеге», а еще она рассказывала о шутке… – Синьора Гатта сморщилась и отодвинула блокнот, как будто хотела получше разглядеть, что там написано. – Я не все поняла. Полицейские сказали, что она была очень сердита на вас. Что вы подшутили над ней за ужином…

– Да что себе позволяет эта проклятая бл…? – Итало с трудом сдержался и не закончил фразу.

Заместительница метнула в него взгляд, убийственный, как удар руки Мазингера Зет. [4]4
  Робот, персонаж одноименного японского мультсериала (1972).


[Закрыть]

– Да, мне тоже эта история кажется весьма странной. Но одно обстоятельство, кажется, подтверждает слова синьоры Гуабре. Этим утром ваша машина стояла перед запертыми воротами. А кроме того, есть свидетельство официантов «Старой телеги»…

Сторож затрясся как осиновый лист и, глядя на бессердечное чудовище, которое развлекалось, издеваясь над ним, возжаждал броситься на нее и порвать в клочья ее куриную шею. И выдрать ей все зубы и сделать из них ожерелье. Это не женщина, это демон бездушный и безжалостный. С куском свинца вместо сердца и холодильной камерой между ног.

– И это заставляет меня думать, что в тот момент, когда вандалы проникли в школу, вы отсутствовали… Возможно, как и два года назад, когда залезли воры.

– Де-е-ет! В тот раз я был, я спал! Богоб клядусь! Я де видоват, что так крепко сплю! – Итало обратился к директору: – Прошу вас, господид директор, хоть вы послушайте! Чего ода от бедя хочет? Бде так плохо. Я де могу слышать эти ужасдые обвидедия. Что я хожу к проституткаб, что я де выполдяю свои обязаддости. Я тридцать лет исправно тружусь. Синьор директор, прошу вас, скажите хоть что-дибудь.

Руководящее лицо поглядело на него как на последнего представителя вымершего вида:

– Что я могу сказать? Постарайтесь быть с нами честным, скажите правду. Всегда лучше говорить правду.

Тогда Итало обратил взоры к Палмьери в поисках сочувствия, но не нашел его.

– Уходите… уходите… – пролепетал он, закрыв глаза, с видом умирающего, желающего отойти в лучший мир спокойно.

Но Гатту это не тронуло.

– Вам бы следовало на самом деле поблагодарить бедняжку. Если бы не синьора Гуабре, вы, вероятно, до сих пор бы лежали без сознания в луже крови. Неблагодарный вы. А теперь поговорим о том, что меня беспокоит больше всего. О ружье.

Итало показалось, что настал конец. К счастью, ему пришло в голову кое-что, отчего на мгновение боль в носу ушла и внутреннее напряжение ослабло. Он представил, как вставляет старой плоской корове в зад фонарный столб, измазанный перцем и песком, а она орет как резаная.

– Вы стреляли из ружья в помещении школы.

– Неправда!

– Как неправда? Ружье нашли около вас… Ружье не зарегистрировано, к тому же у вас, кажется, нет ни разрешения на охоту, ни разрешения на ношение оружия…

– Неправда!

– А это очень серьезное правонарушение, это карается…

– Неправда!

Итало воспользовался последней, самой безнадежной стратегией защиты. Все отрицать. Вообще все. Солнце горячее? Неправда. Ласточки летают? Неправда!

Постоянно говорить «нет».

– Вы стреляли один раз. Вы пытались попасть в них. И вы разбили окно в спортза…

– Неправда!

– Хватит твердить «неправда-неправда»! – рявкнула замдиректора, и невозмутимость, которую она изображала до этой минуты, испарилась: она обратилась в китайского дракона со злобными глазами.

Итало сник и свернулся, как краб.

– Мариучча, пожалуйста, перестань, успокойся, – умолял директор, замерший на своем стуле. Все пациенты в палате обернулись и глядели на них, а медсестра метала в них гневные взоры.

Замдиректора понизила голос и продолжала сквозь зубы:

– Дорогой Итало, вы оказались в прескверной ситуации и, кажется, не отдаете себе в этом отчета. Вам грозит обвинение сразу по нескольким пунктам: незаконное хранение оружия, попытка убийства, посещение проституток и пьянство на рабочем месте.

– Дет-дет-дет-дет-дееееееееет! – из последних сил твердил Итало, качая головой.

– Вы последний дурак. Чего вы там хотели? Компенсации? Вы даже имели наглость попросить, чтобы мы собрали для вас деньги. А теперь слушайте меня внимательно, очень внимательно. – Мариучча Гатта встала, и холодные глаза ее вдруг вспыхнули, словно в них были тысячеваттные лампочки. Щеки порозовели. Она схватила сторожа за ворот пижамы и едва не подняла над кроватью. – Я и директор делаем все, чтобы вам помочь, и делаем это только потому, что ваш сын, который работает в полиции, нас умолял на коленях, чтобы его мать не узнала об этом, а то она умрет от горя. Только по этому мы на вас не заявили в полицию. Мы делаем все возможное, чтобы спасти вашу ж… задницу, чтобы вас не посадили на пару лет, чтобы вы не потеряли работу, не лишились пенсии, но сейчас мне совершенно необходимо знать, кто были те хулиганы.