Текст книги "Судьба драконов в послевоенной галактике"

Автор книги: Никита Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Диего было рванулся, но его удержал Орландо.

– Тихо, потом разберетесь. Будет время. В один гарнизон идете.

– Молодец, – одобрил Санек. – правильно, что за наглость, что за оборзение?

– А он решил, – подал голос Порфирий, что раз сержант его испугался и послушался, то он может всех посылать.

Диего сопел и ненавидяще глядел на меня.

Мне сделалось не по себе. Куродо посылали в южный, а мне было бы лучше одному, чем с этаким... однокорытником.

...Мы услышали нарастающий гул.

Туннель постепенно расширялся и становился похож на площадь, накрытую потолком.

Площадь белую-белую, освещенную неистовыми, яркими театральными софитами.

Грузовики притормаживали, останавливались. Я осматривался.

– Куродо, – спросил я, – это же развод?

– Неа, – сказал Куродо, – непохоже.

– Джекки, – Порфирий выскочил из грузовика, отворил дверцу и подал руку выходящему из машины сержанту, – это точно не развод. Другая площадь.

Сержант встряхнулся, оглядел нас и приказал:

– Ну, орлы... Давай на землю.

Мы спрыгивали с грузовика.

Диего постарался поставить мне подножку, и я едва не расшибся о бетонный пол.

Рядом с нами строились, вытягивались в длинную цепь другие карантины.

Подземная площадь была широка. Прямо перед нами тянулась белая стена со множеством дверей.

Из одной двери вышел человек со стеком и несколько "отпетых". Один из них нес микрофон на блестящей железной стойке, другой – провод.

Микрофон установили в центре площади. "Отпетый" пощелкал по микрофону; над площадью раздалось сухое пощелкиванье и легкий гуд. "Отпетый" подкрутил что-то и сказал:

– Раз, раз...раз...

Отошел в сторону и показал этак рукой начальнику школ, дескать, все в порядке...

Начальник школ кивнул и подошел к микрофону.

– Это что, – тихо спросил Куродо, – концерт? Петь будет, да?

Санек пихнул его, и Куродо замолчал.

Сержант чуть скосил глаза и укоризненно покачал головой.

К моему удивлению, человек со стеком действительно запел. Он пел горлом, широко раскрыв рот.

В белый потолок потоком лились клокочущие взрывающиеся звонкие звуки.

– Галория, галория и гоп... – и снова: – Галория, галория...

Воспитанники стояли навытяжку, сержанты тоже.

– Ну вот, – зашептал Куродо, – я же говорил – концерт...

– Это – начальник школ, – так же тихо объяснил я ему.

– Воспитанники, – спокойно сказал начальник школ, прервав пение, – вы слышали эту песню? У нее нет смысла, но звуки ее чисты. Ваша душа, начальник школ покашлял, прочищая горло, – ваши души, – поправился он, должны быть чисты, как эти звуки, они должны так же опасно переливаться, стремиться вверх, ввысь! – начальник школ стеком указал на потолок, – но они должны быть наполнены высоким смыслом, отяжелены, утяжелены благородной целью. Вы – убийцы, – человек со стеком сделал паузу, выждал и продолжил: мы – убийцы. Нас учат убивать, и мы учим убивать. Так будем же тем более, тем паче чисты и нравственны, безукоризненны и честны, раз мы знаем, для какого дела нас готовят и мы готовим... В кинозале рассаживаться по номерам карантинов, – человек со стеком повернулся и громко сказал: Отпирайте двери.

Вся компания повернулась и пошла к белой многодверной стене. начальник школ и его свита остановились перед одной дверью. Она медленно отворилась, я увидел мельком ложу, словно в театре, бархатные кресла и все такое прочее.

Человек со стеком вошел первым, следом за ним другие. Дверь захлопнулась.

И только после этого отворились двери для нас.

Двери открывались куда-то в белую сияющую пустоту. И мне стало как-то не по себе...

"В яму нас впихивать собрались, что ли?"– подумал я.

Мы шли через площадь к открытым для нас дверям молча.

Нам было не по себе от этих нечеловеческих бессмысленных песнопений, от этих фальшивых увещеваний. И почему-то сразу же нам вспомнилась, какая толща земли над нами, и мы физически ощутили всю эту нависшую глыбину планеты над нашими головами.

Мы входили в кинозал. Он был утоплен, наподобие цирка. Экран находился глубоко внизу, кресла располагались амфитеатром. Сержанты останавливались каждый у своего сектора и подзывали карантинных.

Кресла были ярко-алые. Они вопили своей алостью среди белых стен. Воспитанники двигались молча, почти не разговаривая. Было слышно только шарканье ног.

Мы рассаживались.

Сержант оказался рядом со мной. Он поглядел назад, прищурившись, и, вздохнув, сказал:

– Ну, кажется, все уселись...

И только он это сказал, как разом воспитанники и сержанты загалдели, зашумели, точно все вместе, не сговариваясь. решили: чего уж так волноваться? Кинозал и кинозал, только что очень большой.

Я посмотрел наверх – туда, где быть должна была, по моим расчетам, ложа начальника школ.

Ложа была обита красным бархатом и казалась совсем неуместной в этом, без каких-либо украшений, конструктивистском белом кинозале, заполненном серой солдатней.

Я смотрел на начальника школ. Он сидел, глубоко откинувшись в кресле; руки у него были заведены за голову, пальцы, по всей видимости, сцеплены в замок. Стек, зажатый в руке, торчал немного вбок и вверх, словно тонкий рог или прочная антенна.

Свита начальника школ сидела не так вальяжно.

Свет погас. Экран зажил, зашевелился. И сразу сделалось тихо.

На нас смотрел дракон.

Он был лыс. Его голова занимала все пространство экрана.

Голова жевала, медленно, старательно, вдумчиво.

Сначала кое-где вспыхнул надменной искрой хохоток, потом притух, стало видно, кого (или что?) и как жевала и жует, жует вот сейчас, в эту самую минуту голова.

Дракон лопал непрерывно двигающуюся, мертвую, замороженную, замершую, замерзшую груду человеческих тел.

И от понимания того, что и тебе, пусть ничего не чувствующему, предстоит быть сжеванным гигантской гологоловой рептилией, делалось не просто жутко...

Голова глядела на всех нас равнодушно, отстраненно. Меня поразили длинные, девичьи какие-то ресницы дракона. Он не часто моргал. Но движение его век было подобно издевательскому землетрясению.

Я привстал, потому что увидел Мэлори.

– Сядь, – сержант потянул меня за рукав, – сядь... ты задним мешаешь смотреть.

Я отшиб его руку, но уселся, постарался успокоиться.

– Андромеда, – тихо сказал сержант. – видал, какая краля? Королева! Да?

Дракон перестал жевать и глядел на Мэлори.

Мэлори шла навстречу этой жабье пасти, этой ящериной человекообразной башке.

Из пасти дракона вышмыгнул, выстрелил напряженный и длинный, мгновенный, словно полет, раздвоенный язык.

Жало? Нет, он был слишком мускулист и огромен для жала.

Тут уж поднялся с места не один я.

Дракон остановивишимимся, широко распахнутыми глазами смотрел на обвитую, пронзенную его языком, вопящую от боли Мэлори, уже перестающую быть, из женщины раздавливаемую в...

Вопль какого-то воспитанника быстро захлебнулся.

Дракон смотрел и на нас.

Он нас мерил, раздевал своим взглядом. Он убивал на наших глазах, хотел бы и убивал еще чаще, еще злее, еще отвратительнее.

– Пейте кровь дракона! – грянуло сверху.

Зажегся свет, потом распахнулись двери из кинозала на площадь.

И мы услышали шипение и шкворчание, словно на площади перед кинозалом жарилось сразу сорок тысяч яичниц.

Мы выходили из дверей кинозала и замирали у стен, потому что на площади шипели и шкворчали, лаяли и постанывали, извивались и скалились, выстреливали узкими жалами – сорок? больше? меньше? тысяч драконов. Маленьких. В наш рост. Бей – не хочу. Дави. Уничтожай. Рви.

Вот они – не успевшие вырасти до нужных кондиций, маааленькие... крохотные, но дай им волю, оставь им дыхание – и из каждого вылупится такой же, такой же, такой же, какого мы видели только что, недавно, на белом экране в глубине кинозала.

Давиии!

Как получилось? Как вышло, что разом, не сговариваясь, не оглядываясь друг на друга, мы пошли от стен кинозала на гадов, гаденышей, жаб, на змей, у которых выросли лапы?

Как получилось, что мы забыли о том, что у нас нет ни огнеметов, ни хлыстов, забыли все то, чему нас учили, все те удары, ожоги, которые получили сами в пещерах и коридорах, норах и туннелях?

Как вышло, что мы забыли элементарную брезгливость, каковая долгодолго мешала нам нормально работать с самыми мудрыми и расположенными к нам тренажерами – с "борцами"?

Как случилось, что ненависть и чувство нашего единства – мы – люди, а они – нет, оказались сильнее благоразумия, брезгливости, осторожности?

И как получилось, что, когда наши руки коснулись их горл, все то, чему нас учили, проснулось, пробудилось в нас, протолокалось сквозь застящую глаза пелену ненависти, и вело, упасало нас от ядовитой слюны, пронзительного жала, раздирающих кожу когтей?

Их было много. И они были сильнее. И мы были для них столь же отвратительны и столь же опасны, как и мы для них, но их ничему не учили. Их кормили лучше, чем нас, и не воспитывали на тренажерах.

Вот почему мы с легкостью рвали их тела, а они не могли дотянуться до наших...

Очень скоро я почувствовал странное отвращение, все равно как если бы я оказался среди сонмища лягушек и давил бы их, как лягушки давят виноград.

Я оглянулся и увидел Диего.

Я едва успел отскочить. Диего кольнул небольшим изогнутым ножиком в пустоту. Но в этой пустоте полагалось быть моему телу.

– Диего, – я покачал головой, – так не годится. Честно, не годится.

Я не успел сказать ничего более, поскольку надо было дернуться в сторону – на этот раз от удара когтистой лапы.

Я шел в сторону, вбок, старательно и уже не так отчаянно убивая, душа, давя. Я помнил о маленьком остром ножике, вместо меня проколовшем пустоту, и косил глазом, прикидывал, где может появиться Диего.

– Куродо! – выкрикнул я.

Куродо был не похож на самого себя. Гимнастерку он разорвал – или ему разорвали. Руки были по локоть в черной слизи. Он скалился.

– Я их зубами, зубами грызть буду! – орал Куродо.

Молодняка стало поменьше, зато пол сделался осклизлым от полураздавленных растоптанных тел.

– Куродо, – попросил я, – я не знаю, почему, но Диего решил проверить мои почки – посторожи мою спину, а я поработаю за двоих.

– Согласен, – крикнул Куродо.

Все кончилось быстро. Очень быстро. Прожектора уже не сияли так ярко. Тяжело дыша, мы стояли у грузовика. Перемазанные, выпачканные в смрадной слизи, мы топтались сапогами в вытекшей, уничтоженной нами жизни.

Кого-то тошнило.

Сержанты стояли у машин. Покуривали.

Я поискал глазами Диего.

Он стоял, втянув голову в плечи, недалеко от меня.

Я подошел к нему.

– Отдай ножик, – попросил я.

Диего молча протянул ножик.

Я повернулся и подошел к сержантам.

Джонни беседовал с двумя другими сержантами.

– Коллега сержант, – сказал я, протягивая ему нож, – кажется, ваш?

Джонни улыбнулся и, ни слова не говоря, взял нож.

Глава десятая. Северный городок

Северный городок помещался сразу за переездом. Меня удивил шлагбаум и пронесшийся в пересечении туннелей поезд.

– Товарняк, – сказал сопровождающий нас "отпетый", – к диким пещерам попер. Там всякой гадости, нечисти...

Диего, привалившийся в углу грузовика, молчал. После своих неудач со мной он как-то обмяк, расстроился.

Да тут еще сержантово превращение...

Честно говоря, даже меня, внутренне готового к подобному развороту событий, оно напугало.

Даже не оно, а то, что за ним последовало.

По проходу между кроватей в карантине бежал, хрипя и скалясь, неумело, истерично порываясь хоть кого-нибудь зацепить, цапнуть опасной когтистой лапой, прыгун.

Спина его была содрана до крови, он вихлял всем телом, стараясь уберечься от ударов, сыпавшихся на него со всех сторон.

Я смотрел на радостно визжащих, выстроившихся в проходе воспитанников, бивших чем ни попадя того, кто недавно был их мучителем, властелином, а нынче в жалком нечеловеческом образе удирал по проходу.

– Братцы, – вопил Порфирий, – я его табуретом, табуретом по харе... прыгнет, паскуда, кого-нибудь точно подомнет...

Диего старательно лупил прыгуна, норовя попасть ему в зеленый лягушачий живот ногой.

– Диего, ублюдок, – заорал Санек, возившийся с ключами у оружейной комнаты, – я с твоей мамой знаком, что ты его споднизу мочишь? Сверху, сверху мочи, чтобы не скакнул, к полу прижимай.

Санек возился с ключами так долго оттого, наверное, что волновался.

Руки у него тряслись от радостного возбуждения.

– Счас, счас, – покрикивал он, – счас, ребята, достану огнемет, шарахнем по родимому, выпустим кишки, операция без наркоза – она словно роза.

Куродо протолкался из толпы, сел напротив меня на табурет.

– Ты чего, Джекки?

– Ничего, Куродо. Иди – бей.

– Да надоело... Доволен?

Я поглядел на тяжело дышащего, шмыгающего носом Куродо.

– Чем?

– Ну как... – Куродо почесал в затылке, – как этот... Джонни над тобой измывался.

– Надо мной измывался этот... Джонни, а не этот... прыгун, – тихо сказал я.

– Идиот! – гаркнул Порфирий. – Куда ты в оружейку полез? Ты представляешь, что здесь будет, если ты огнеметом шарахнешь? Тебя что ли не учили? Псих... Мы же все изжаримся на костре из собственных кроватей.

Я усмехнулся:

– А Порфишка прав...

Прыгун ворвался в туннель, уводящий прочь из карантина, по пути он успел садануть хвостом Саню поддых, и тот лег на пол, тихонько постанывая.

Прыгун опрометью убегал по туннелю, исчезал из глаз, истаивал вдали...

Ночью я решил: никгода больше не подавать рапортов. Никогда. Ну их...

– Джекки, – сказала мне Наталья, – тебя засунули в паршивую дыру. Северный – поганое место, там даже вылетов раз-два и обчелся. Там "чистильщики" – шугают по диким пещерам, кого-то отлавливают, кого-то ничтожат, – Наталья чуть улыбнулась, произнося старинное слово, – на другие планеты выпускают только для того, чтобы совсем в подземельях не задохнулись... чтобы работы у других чистильщиков не прибавилось. Там такие монстры вылупляются – куда там твой Джонни или Тарасик...

– Я больше не буду посылать рапорты, – сказал я.

– Это – верно, – одобрила Наталья, – это ты, Джекки, правильный вывод сделал из всего происшедшего... И главное, писать рапорты среди "чистильщиков" все равно что гадить себе на голову... У них там – нравы...

– Побьют?

– Ну... и это... Главное – из графиков вылетов будут вымарывать... Сгниешь в подземелье. Ни в "псы" не вырвешься, ни в сержанты. Уползешь на четырех лапах, шипя и выстреливая жалом, в пещеру.

– Понял, – сказал я, – понял.

Наталья дотронулась до моей руки, и я удивился холоду и твердости ее пальцев.

– Джекки, – она говорила грудным, странно-тихим голосом, говорила так, что мне казалось, будто она целует меня в губы, – Джекки, мальчик мой... если уж ты загремел сюда по дурости, по мальчишеству, Джекки, хочешь я сделаю так, чтобы тебя перевели в лабораторию?

Я сжал пальцы Натальи.

– Я хочу его убить. Хочу – убить.

Наталья выдернула руку:

– Хорошо, но только учти: без вылетов – к нашему – ни-ни...

– Не пустят?

– Сам не возьмет. Старик не любит "чистильщиков".

– Понял, – сказал я, – учту...

Шлагбаум медленно поднялся. Полз вверх, подрагивая, поскрипывая, будто и не в подземелье вовсе, а вверху, на шоссейке, пересекающей железнодорожное полотно.

– Да, – сказал "отпетый", он оказался на редкость разговорчив, – ну и занесло вас, парни. Двоечники.

Он непонятно произнес "двоечники", не то утверждая, не то спрашивая, и я почел за лучшее ответить:

– Мы – не двоечники...

– Гы, – ухмыльнулся "отпетый", – значит, дебоширы, прогульщики, скандалисты.

– Мы – не скандалисты, – твердо сказал я, – у нас просто не сложились отношения с сержантом.

– Бла рива. – удивился "отпетый", – а кто же вы, если у вас отношения с сержантом не сложились? Скандалисты и есть...

Я глядел на тронутые сыростью, облупленные стены подземелья и молчал.

– Слышь, – спросил раззадоренный, как видно не на шутку, "отпетый", кто же вы, как не скандалситы? Ангелы, что ли? С сержантом не поладили... Рожей не вышли! Хы, – "отпетый" покачал головой, – чего вас сюда выслали, раз вы такие хорошие?

– В характеристике и препроводительных документах, – с видимым усилием. чтобы "отпетому" стало ясно, что разговор кончается, сказал я, – дана обоснованная мотивировка причин перевода в Северный городок.

– Ббте... – "отпетый" разинул рот, – ты, парень, стихи, что ли, пишешь? Или в писаря навострился? Ты что же, думаешь, что я буду твою препроводиловку читать? У меня времени нет, чтобы фантастику почитать, а ты мне поганую бумажку подсовываешь – читай, мол, там про меня написано... Я подтерся уже давно твоей характеристикой.

– Очевидно, – вежливо сказал я, – вы наклали в штаны и подтерлись, не снимая штанов...

"Отпетый" махнул кулаком, и я не смог отбить удар, поскольку Диего схватил меня за руки.

Вслед за тем "отпетый" ахнул по челюсти Диего.

– Вы что? – изумился Диего, – хватаясь за скулу.

– Ничего, – буркнул "отпетый", – нашелся союзничек. Помогать мне кинулся. В следующий раз вообще мозги вышибу.

Оставшуюся часть пути ехали молча.

Стены туннеля были испещрены надписями и незамысловатыми рисунками, трактующими вечную тему борьбы и дружбы двух полов.

Грузовик притормозил у огромных ворот в стене, обрубающей, оканчивающей туннель.

Ворота поехали в разные стороны, открывая вид на Северный городок.

Перед нами был плац. На плацу стояли кадки с пальмами.

Пальмы поливал из лейки какой-то "отпетый". Вместе с ним бродила кошка.

У стены сидел на стульчике другой "отпетый" в расстегнутом кителе.

Грузовик въехал на плац. "Отпетый" тронул некий рычаг, и ворота, скрипя, закрылись.

"Отпетый"-драчун спрыгнул из кузова на бетонный пол.

– Ден, – крикнул драчун поливальщику, – сколько я тебе говорил, чтобы ты эту дрянь с собой не таскал?

Ден, не поднимая головы, не прерывая своего занятия, спокойно ответил:

– Валь, чего ты вяжешься? Сходи к полковнику – с ним и разбирайся. Он Аграфену приволок.

Кошка замурлыкала и принялась тереться о ногу Дена.

– Его любили кошки, женщины и дети, – провозгласил сидящий у стены на стуле "отпетый", – ибо он был силен, жесток и тверд, как настоящий мужчина. Валек, здорово! Наши все – в малахитовой. Монстров ловят...

– Ловят, – буркнул недовольно Валек, – я знаю, как они ловят! Надрались небось – и спят под сталактитами. Ты бы хоть застегнулся, Пауль.

"Отпетый", сидящий на стуле, почесал грудь, зевнул и дружелюбно спросил:

– Валечка, тебя что – в звании повысили, пока ты за "младенцами" ездил? Или стаж прибавился? нашивочки? Ты иди и "младенцев" муштруй, а от "годков" отлипни.

Диего выглянул из кузова и робко спросил:

– Разрешите выйти?

– Выходи! – крикнул Пауль.

– Сидеть! – прикрикнул Валя.

Диего остался сидеть.

– Я ни хрена не понял, – Пауль пристукнул кулаком по колену, – что за орлов ты привез? Они что, недавно после киносеанса? Победа над жутким зверьем так вскружила им головы, что они не слушаются взрослых? Выходи!

Диего дернулся.

– Сидеть! – расхохотавшись, заорал Пауль.

Диего застыл с задранной ногой на борту грузовика.

По лицу его бродила глуповатая испуганная улыбка, он понимал, что над ним смеются, и не хотел, чтобы его побили.

Ден прекратил поливать, поставил лейку на край кадки, ухмыльнулся:

– Во цирк. Ребята, сидите. Пока полковник не пришел, сидите спокойно.

– Ты вот там поливаешь, – обозлился Валя, – ну и поливай. Тебе пальмы доверили, ну и не суйся... Вылезай, – заорал он Диего.

Диего спрыгнул на бетонный пол. Я остался сидеть. Сидел и смотрел на высоченный потолок, к которому были привинчены мощные лампочки.

– Слушай, – обиделся Ден, – ты тово, – ты действительно умом хряснулся? Ты чего – поливаешь, ну и поливай? Ты зачем так сказал? Ты нехорошо сказал.

– А он забыл, – лениво напомнил Пауль, – как его первый год в унитаз головой макали и как он к полковнику стучать бегал.

– Точно, – обрадованно воскликнул Ден, – было такое. Стукач. Сука...

И Ден, удовлетворившись этим воспоминанием, продолжал полив.

Валя покраснел.

Пауль подошел к Диего.

– Погоди, погоди, – он потрогал скулу Диего, – это у тебя что за вздутие... Это тебя коллега Валя так приласкал? А? Воспитатель! Тут я прибегнул к методу, который в принципе отвергал, но который спасал меня в невыносимых ситуациях. Коллега Валя дал тебе по морде?

– Пауль, – начал Валя, несколько смутившись, – ты чего?

– Помолчите, коллега, – поморщился Пауль, – дайте на второго орла поглядеть, он что, прячется?

Пауль встал на колесо грузовика, заглянул в кузов. Он был рыжеволос и веснушчат.

– О, – воскликнул он, – здорово. Интеллигентное лицо – и фонарь под глазом. Я вижу, тут была массовая порка восставших крестьян.

– Никак нет, – равнодушно ответил я, – грузовик трясло, и мы несколько раз ударились о борт.

– Вот хорошо, – одобрительно кивнул Пауль, – правильно воспитанный молодой человек. Слово "аборт" знает.

Он спрыгнул на бетонный пол, побил ладонь о ладонь.

– Только, дорогие мои, – радостно продолжил он, – дорогие мои новички, новобранцы, запомните раз и навсегда! Рукоприкладство среди "отпетых" за-пре-ще-но! И строго преследуется! Устав есть устав.

– О, лепит, – восхитился Ден, – тебя в "комнату Джорджи" вместо "старшего друга" – от бы там заливал!

Ден потряс лейкой. Из лейки нехотя выпало несколько капель. Ден вздохнул и пошел вглубь площади.

Кошка Аграфена легко, чуть пританцовывая, направилась за ним.

– Эй, – крикнул Валя, – наглец! Тебя что – не касается? Вылезай на фиг.

Я выпрыгнул из машины и не успел уклониться от подножки Вали.

Я довольно сильно ударился о бетонный пол и поднялся нескоро, перемогая боль.

– Очень плохая реакция, – равнодушно сказал Пауль, – и совсем скверно держит удары. В первой же пещере "стрелочник" выжжет "младенцу" глаз.

И пальцем он ткнул в мое лицо.

Палец Пауля остановился в миллиметре от радужной оболочки глаза, и я увидел огромную дубину, застившую весь мир справа, готовую выдавить, выколоть, превратить в слизь...

– Ничего, – одобрительно сказал Пауль и убрал палец, – бледнеет и зеленеет, но не дергается и не прудит в штаны – тоже достижение. Кто тебе синяк поставил под глаз, воин?

– Я уже ответил на ваш вопрос, Пауль, – вежливо сказал я, – и хотел бы, чтобы и вы обращались ко мне на "вы". Меня зовут Джек Никольс.

Пауль переглянулся с Валей.

– Валя, – спросил Пауль, – на какой помойке ты его подобрал?

Между тем Ден вернулся с лейкой, наполненной водой. На сей раз кошка сидела у него на плече и лизала ему ухо.

Ден завершал полив.

– Я же и говорю – ужасно наглый народ. За двумя "младенцами" – целый грузовик.

– Да, да, – закивал Пауль, – целый грузовик и одного идиота – это слишком. Пешком бы дошел по карте, азимуту и компасу.

– Пауль, – всерьез обиделся Валя, – что ты надо мной при "младенцах" стебаешься? То насчет унитаза... Теперь "идиот" говоришь.

– А че, – крикнул Ден, аккуратно нагибая лейку, – не было че ли этого? Пауль, помнишь, как он орал: "Ой, не могу, ой, не буду!" Веселые были ребята, – вздохнув, окончил Ден.

– Да, – согласился Пауль, – и где они теперь? Иных уж нет, а тех долечат... Кого растерзали безжалостные когти, кого пронзили язвящие жала, кого растоптали тяжелые слоновьи лапы... А кого... кого, – Пауль поднял руку, словно задумавшись, словно припоминая что-то, и будто вспомнив, сообразив, легко вспрыгнул на подножку грузовика и крикнул в полуоткрытое окно кабины: – Витек, покажись новичкам.

Дверь кабины распахнулась.

Кошка зашипела и вцепилась в Деново плечо.

– Аграшка, дура, – сморщился Ден, поставил лейку и принялся отцеплять кошкины когти, – ты что, "превращенцев" не видела?

Я -то помнил по квартире Натальи Алексеевны подобных существ, а Диего отчаянно закричал, что, по-моему, говорило только в его пользу.

Перед нами стоял, раздувая отвратительное мешковидное горло, длиннорылый печальноглазый монстр.

– Дитя, – изумился Пауль, – что ко мне ты так страстно прильнул? Ты что, "борцов" не видел?

– Таких – нет, – ответил я за Диего.

– Хорошо отвечает, – одобрил Пауль.

Лапа Вити дернулась конвульсивно резко, я не успел сообразить, что происходит, а рептилия уже деловито и ловко мяла мое лицо.

– Витек, Витек, – позвал Пауль, – довольно ласк, довольно... Он понял. Понял. Ну, что сказано! Кнут! – гаркнул Пауль. – Хлыст!

Витек отдернул лапу, точно ожегшись, испуганно пискнув. Я подивился тому, какой у него тоненький, тоненький жалобный писк.

– Все, – сказал Пауль, – все! Массаж лица окончен. Марш в кабину.

Витек ловко впрыгнул в кабину на водительское сидение и захлопнул дверцу.

Я украдкой потрогал саднящее лицо.

– Что, малыш, – усмехнулся Пауль, – проверяешь, не произошли ли необратимые изменения? Да нет, покуда не произошли... Смирно! – заорал вдруг Пауль, застегиваясь.

Мы вытянулись. Из кабины выскочил Витек и застыл рядом с нами.

Пауль успел застегнуться до того, как попал в поле зрения полковника.

Одна кошка нагло мяучила и лизала ухо нервно помаргивающего, вытянувшегося Дена.

У Витька нервно опадал и раздувался зоб.

Диего стоял серовато-белый, как нависший над нами потолок, и сглатывал подступающую к горлу тошноту.

Я обратил внимание, что его кадык дергался в такт вздувающемуся и опадающему зобу рептилии.

"Как мы на них похожи", – подумал я.

Полковник, заложив руки за спину, шел на нас. Он был низенький, толстенький. На нем был гражданский штатский сюртук и брюки с потертыми, вытершимися от времени лампасами.

– Бб-те, – сказал полковник, – вольно, вольно. Денушка, еб-те, прекрати скотоложество, пусти Аграньку погулять... Ат... царапается, царапается, Грунечка, Грунечка, кисонька, кыс-кыс, иди, иди сюда... Ат... еб-те, не идет... Виктор Петрович, в кабинку, в кабинку, неча эстетику портить... Павлик, не выпячивай грудь, я в окно видел: расселся на стуле, ноги расставил, расстегнулся, декольте с волосами навыпуск, еб-те, борода и бакенбарды, плавно переходящие в волосы на груди... Иди садись. Валентин Аскерханович, привезли? – полковник подошел поближе к кадкам, сунул палец в землю, – еб-те, Денушка, я те что сказал: полить, а ты что сделал? Ай-я-яй, еб-те двадцать, ты же их залил, за-лил. Ну, смотри, лужи вокруг кадок... А? Что за болото развел. Ну, напецкал так напецкал.

Ден стоял понурившись и шмыгал носом.

– Коллега полковник, – начал он.

– Бб-те, – махнул рукой полковник, – ну тя к монстру в бриллиантовой, ну, гляди, какую сырость развел... Грунечка, Грунечка, кыса, кыса...

Кошка зашипела, выгнула спину и попятилась за Денову ногу.

– Вот, еб-те, дилемма... понимаешь, закавыка, загадка... Я Груню люблю, а она меня нет, еб-те, шипит, а она меня, еб-те, кусает.

– Чем меньше женщину мы любим, – подал голос от вахты Пауль, – тем легче нравимся мы ей. А кошка – женщина, коллега полковник.

– Ббте, – изумился полковник, – Павлик, ты че влез? зачем? для чего? какая твоя цель?.. – полковник смерил Пауля взглядом. – Ну, Валентин Аскерханович, покажи новичков. У, какие, у, еб-те...

Полковник похлопал меня по плечу...

– Молодец, молодец, еб-те... Назовись, еб-те,.

– Джек Никольс, – выкрикнул я и как-то само собой у меня вырвалось: Ббте.

Пауль фыркнул. Валя разинул рот. Диего встал по стойке смирно. Ден выронил лейку.

Потом сделалось тихо, и в наступившей тишине стало слышно умильное мурлыкание кошки Аграфены, трущейся о ногу Дена.

– Ббте, – сказал наконец справившийся с волнением полковник, – да ты, я гляжу, артист-пародист... Для артистов, еб-те, у нас есть третья рота. Павлик оттуда, Валентин Аскерханович...Ты что, еб-те, думаешь, ты семь русалок, еб-те, и уже можешь, еб-те, полковника, еб-те...

Полковник всерьез разволновался, он вынул из кармана большой клетчатый платок и вытер шею и затылок.

У меня тоже вспотели шея и затылок.

Я сглотнул и выдавил:

– Виноват, коллега полковник, обмолвился. Сорвалось.

– Ббте, – полковник сунул в карман клетчатый платок, – Виктор Петрович тебе коллега, а не Гордей Гордеич... Нашел себе коллегу... Виктор Петрович, сиди, сиди, не скалься...

И тут я заметил, что рептилия высунулась из кабины и глядит на меня с живейшим, хищным каким-то интересом.

– Брысь, сказал, еб-те, зубы повыдергаю, брысь! – не то разозлился, не то испугался полковник.

Витек хлопнул дверцей машины.

– Ббте, – поуспокоившись, сказал полковник, – ну а тебя как звать?

– Диего Хальцедонов, – отрапортовал Диего.

– Молодец, еб-те, – одобрил полковник, – умница, золотко...

Диего старательно тянулся, ел глазами полковника.

– Ббте, – вздохнул полковник, – жалеешь, небось, что к "чистильщикам" попал?

– Никак нет! – бодро гаркнул Диего. – Не жалею! Рад...

– Ббте, – нахмурился полковник, – Бриллиантов, как тебя, Аметистов... полковник пощелкал пальцами, – этот Альфонсо Аметистов...

– Дие... – робко начал Диего.

– Я сказал: Альфонсо Аметистов, – рявкнул полковник, – ебте, – добавил он поспокойнее, – я не чаю, как отсюда выбраться, этот... мне выкаблучивает... рад... ну, я покажу тебе рад, еб-те, я тебе покажу рад, он погрозил пальцем и, покачав головой, громко приказал Вале, – Валентин Аскерханович, этого весельчака тоже в третью роту... Прислали, еб-те, один артист-пародист, другой – коверный, еб-те, рот до ушей, хоть завязочки пришей... Весь вечер на манеже... В третью их, в третью...

– Лезь в машину, – коротко приказал Валя, – разрешите? – обратился он к полковнику.

– Давай, давай, – полковник замахал руками, – вези их, еб-те, с глаз долой – из сердца вон.

Я плюхнулся на твердую скамью, рядом расположился Диего.

Следом в кузов нырнул, хищно и ловко, Валя.

Он не успел постучать в крышу кабины, как в кузов заглянул сияющий Пауль.

– Ну, – Пауль был в восторге, – ну, пародист, Пиздей Пиздеич тебя верно назвал. Не, парень, – Пауль был вне себя от переполняющих его чувств, – не жить тебе с людьми, – и не дожидаясь моего вопроса "почему"?, сразу ответил: – Уж больно талантлив. Пиздей Пиздеича аж в пот бросило...

– Просто наглец, – сухо заметил Валентин Аскерханович.

Пауль покачал головой:

– Не, ты его не ругай, не ругай, он тебя еще может в пещере пополам перекусить, а будешь себя с ним хорошо вести – и он тебе поможет.

– Кончай глумиться и стебаться, – рассердился Валя, – сойди с колеса, дай отсюда уехать.

– Да катитесь вы отсюда колбасой, – немного обиделся Пауль и спрыгнул вниз.

Валентин Аскерханович постучал в крышу кабины, дескать, поехали.

И мы покатили вдоль кадок с пальмами.

Впрочем, я еще успел услышать, как Ден радостно вопит, размахивая лейкой:

– Ббте! Кликуха есть! Пародист будет "Ббте".

– Засветился, – с удивившей меня печалью выдохнул Валентин Аскерханович.

– Как это, – сказал я, – полковник быстро и тихо ушел.

– Пиздей-то? – переспросил Валя. – Да, он у нас мастак по уходам-приходам, херак – и нету его, херак – и тут он. Бегунок, – и Валя, усмехнувшись, добавил:– Ббте...бегунок.

Дружелюбный тон Валентина Аскерхановича меня нимало не обрадовал, скорее насторожил. Но Валя, казалось, в самом деле помягчел к нам после скандала с полковником.

– Слышь, – обратился он ко мне. – Ббте, пародист, это правда, что ты семь русалок выловил?