Текст книги "Судьба драконов в послевоенной галактике"

Автор книги: Никита Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Что это – ад?

Кэт попыталась объяснить:

– Вот я жила, грешила, ну, совершала проступки – и попала после смерти в ад... к вам.

Я возразил:

– Я тебе сто раз объяснял: ты – жива! Смерть тебе еще предстоит.

– Я знаю, – кивнула Кэт, – но когда я еще раз умру, то за мои грехи меня сунут в совсем, совсем страшное место, понимаешь? Ад – это там, где наказывают тех, кого не наказали, пока они были живы... Понимаешь?

– Нет, – ответил я, – не понимаю.

– Потому что ты и так в аду, – сказала Кэт, – ты мне не ответил, что случилось с твоим бывшим командиром.

– Я его убил.

Кэт молчала.

Я сказал:

– Он оскорбил тебя. Он назвал тебя шлюхой.

Кэт покраснела:

– Подонок.

– Конечно, – согласился я, – за это я его и убил. Еще он сказал, что ты бегаешь к седьмому болоту.

– Сволочь, – Кэт заволновалась, – какая сволочь!

– Разумеется, – мне не нравилось, что Кэт так волнуется, – сволочь... Даже если ты и бегаешь к седьмому болоту.

– Но я вовсе туда не бегаю, – запальчиво возразила Кэт, смутилась и, пожав плечами, заметила: – Пару раз заходила покормить Большого. Ему тут одиноко. Мне его жалко. Мы все-таки с одной планеты.

"Ничего страшного, – подумал я, – бегает покормить зверька. Юннатка, натуралистка. Что плохого? Любит животных. Потом эта... как ее – ностальгия! Смотрит на зеленую огромную тварь и вспоминает солнце-солнышко, зеленую травку..."

– Сними юбку, – приказал я.

Кэт спросила:

– Значит, ты – дежурный, раз Мишеля – нет?

Я поморщился:

– Принцесса, я как-нибудь разберусь с дежурством.

– Я просто пойду помою посуду, раз уж ты – дежурный...

– Помоешь, конечно, – кивнул я, – но не сейчас. Сейчас – сними юбку.

Кэт подумала и сняла юбку.

Я увидел длинную царапину на ноге, скорее уж шрам, чем царапину.

Я его давно видел, я давно спрашивал: "Как ты умудрилась?"

Тогда, я помню, удивился смущению принцессы.

– Как ты умудрилась? – спросил я снова и провел ладонью по рубчатой царапине.

Кэт покраснела:

– Ты уже спрашивал.

– Ага, – согласился я, – спрашивал и спрашиваю еще раз.

– Я поцарапалась, – ответила Кэт.

Я погладил ее:

– Точно, – сказал я, – поцарапалась. Я помню. Упала и поцарапалась. Да?

– Да, – ответила Кэт.

...Потом она надела юбку и ушла на кухню, а я лег на диван и открыл книжку.

В дверь постучали. Я крикнул:

– Входите.

Вошел Куродо. Я отложил книжку.

– Везет, – сказал Куродо , – я вот если дежурный, то сразу посуду мыть, пол драить, а ты на диване с книжечкой... отдыхаешь.

Я уселся на диван:

– Отдыхаю...Ты на тренировку пойдешь?

– Да нет, – Куродо поятнулся, – какая же тренировка... Выспаться надо.

Я подумал, что Куродо может мне помочь.

Я сказал:

– Я убил бриганда.

– Это я понял, – Куродо усмехнулся, – с тобой, я гляжу, лучше не связываться: сержант – в прыгунах, Диего, ты говорил, в брюхе у дракона, а Мишель – в болоте.

– Куродо – спросил я, – ты понял, из-за чего я его убил?

Куродо замялся:

– Старые счеты – ротные? Я так понял?

– Нет, – ты не так понял... Старые счеты, они и есть старые счеты, по ним заплачено.

– Ну, – протянул Куродо , – что-то такое за столом было. Какой-то скандал . Я не вслушивался.

– Он назвал Кэт блядью.

– Эту, что ли, – Куродо указал на дверь, – которая на кухне? которую ты с другой планеты приволок? ну, это он зря... Наврал.

– Он сказал, что она ходит к седьмому болоту... что она...

Куродо похлопал меня по коленке.

– Ну ты прямо – как распалился...

– Он врал?

– Врал, конечно... завидно. Я же говорю. Тебе дежурить – ты книжку читаешь или на тренировку пойдешь, а нам, ему или мне, или там, Вале...

– Я серьезно спрашиваю.

– А я отвечаю.

–Я серьезно спрашиваю, бывало ли такое, чтобы женщины в подземелье?..

Куродо помрачнел:

– Да... ну... в общем-то, бывало...

– И бывает?

– И бывает, – Куродо помолчал и добавил: – Особенно если их привезли с других планет. Если над ними было другое небо, то к нашим... потолкам им не привыкнуть... так просто, так... быстро.

– Значит, бриганд не врал?

– Врал, – быстро ответил Куродо, – конечно, врал. Завидовал.

– Но он мог и не врать? Это могло быть и правдой?

Куродо сопнул носом:

– Да... вообще, конечно... Конечно, могло быть... Почему нет?

– Спасибо, – поблагодарил я, – спасибо. Буду знать.

– Тебя же предупреждали, – замялся Куродо, – ну... тогда еще... Лучше не брать. Конечно, хорошо... Посуду моет и вообще, но тебя же предупреждали.

Я усмехнулся:

– Я знаю, Куродо, я никого обвинять не собираюсь.

Мне не хотелось объяснять Куродо, почему я забрал Кэт с собой. Я и сам толком этого не знал.

Потому что она была похожа на Мэлори?

Потому что она просила меня взять ее на небо?

Потому что я опасался, что ее убьют?

Потому что я был не уверен, что она сможет управиться с доставшейся ей властью – огромным беззубым драконом, перешедшим от человечьего мяса к нежной зеленой травке, к хрустящему желтому сену?

Не знал. Я не смог бы точно ответить на все эти вопросы, слипшиеся в один:

– Зачем ты ее взял с собой?

Что-то было поверх и помимо всех этих причин, названных и неназванных, что заставило меня забрать Кэт с собой.

Я поднялся с дивана.

– Пойдем на тренировку? – спросил я.

– Пойдем, – согласился Куродо .

Мы вышли в коридор. Я заглянул на кухню, громко крикнул:

– Кэт, я на тренировку – приду поздно.

Она отозвалась, откликнулась:

– Хорошо.

По улице мы шли некоторое время молча, потом я остановился у троллейбусной остановки.

Куродо спросил:

– Ты же собирался на тренировку?

– Я передумал.

– Смотри, – Куродо постоял, попереминался с ноги на ногу, – может, мне с тобой съездить?

Я пожал плечами:

– Незачем. Ни к чему.

Куродо почесал в затылке:

– Джек, я боюсь, ты глупостей наделаешь. Ты и без того какой-то. Сначала на тренировку собирался, потом раздумал. Ты что, к седьмому болоту?

Куродо в самом деле ко мне хорошо относился. Еще в карантине. Ему было бы жалко, если бы вместо меня вернулся Мишель – я это знал.

Поэтому я ответил:

– Куродо, у меня душа не спокойна. Понимаешь?

– Понимаю...

– И я хочу проверить. Хочу успокоиться.

– Так ты не успокоишься, – спокойно возразил Куродо , – как же ты успокоишься, если ничего не увидишь? Ты вот ведь и сейчас ничего не видишь, а неспокойный... Ну, а если ты увидишь? Ты что, от этого успокоишься?

Куродо был прав.

Я помотал головой:

– Нет... Я все равно поеду. Не могу я...

– Перестань, – Куродо взял меня за рукав, – прекрати... что ты... Ты представь, если твой бриганд не соврал, а? И ты увидишь?

– Значит, он не соврал?

– Уу, – выдохнул Куродо, – эк, тяжело с тобой... Хорошо, хорошо наврал... Только как это определить? Круглосуточный пост установить? Сам подумай! Тем более сейчас... Сейчас тем более туда не убежит...

Эта фраза и решила все.

Куродо прикусил язык, едва лишь это произнес.

– Ччерт, – сказал он, – Джекки, кончай, пошли в зал.

Подошел троллейбус. Распахнулись двери-гармошки.

Я вошел, и следом за мной Куродо.

– Ну тебя к лешему, – сказал он, – ты так глазом своим пыхаешь...Точно какую-нибудь гадость сотворишь.

Я засмеялся:

– Спасибо, Куродо .

Куродо пожал плечами:

– Не за что.

В троллейбусе было пусто.

Мы с Куродо и две дамы из лаборатории.

Куродо все посматривал в их сторону.

Дамы пробили талоны. Я полез в карман за своим, но Куродо меня остановил:

– Кончай... должны же у нас быть какие-нибудь рога... как их?.. рогативы?

Водитель троллейбуса так не считал.

После двух остановок он притормозил, остановил троллейбус и, выглянув в салон, с легкой укоризной сказал:

– Ребята, ну, совесть-то надо знать? Я же и так порожняком гоню. Отметьтесь, что вам стоит?

Куродо вздохнул:

– Две рюмки вина – вот что нам стоит. Ладно.

Он достал талоны, пробил их.

Водитель тронул с места.

– Крохобор, – заворчал Куродо. – Подумаешь, дел-то куча! Порожняком он гоняет...

– Их тоже можно понять, – заметил я, – мне де Кюртис рассказывал очень придирчиво снимают показания датчиков. И если не наработал положенное, отправят в "столовую" на подвозку. Кому охота?

– Все равно – крохобор, – уперся Куродо, – у них в час пик знаешь, какая толпа?

Я не слушал. Я глядел в окно. Мимо неслись стеклянные стены полупустых магазинов и кафе. Две дамы из лаборатории сошли довольно скоро.

Троллейбус прокатился некоторое время вперед, потом водитель остановил машину и снова выглянул в салон.

– Братцы, – спросил он, – вы куда, к седьмому болоту собрались?

– Вези, – ответил Куродо, – не болтай. То тебе плати, то тебе расскажи... Давай, крути баранку.

– Нет, ребята, – водитель смутился, – я понимаю – это свинство, но вы в мое-то положение войдите.. .Ну, куда я попрусь к седьмому болоту? Там и пассажиров-то не будет... А вам пройтись – одно удовольствие...

Куродо вытянул:

– Ну ты наглец!

Я подошел к двери.

Мне не хотелось оказаться быстрее быстрого у дракона для рыцаря.

– Хорошо, – сказал я, – отворяй.

– Спасибо, – сказал водитель, – честное слово, спасибо. Я не рассчитывал сегодня к седьмому, честно...

– Меньше слов, – прервал его Куродо, – одним спасибо не отделаешься.

Водитель отворил двери. Мы вышли и потопали по туннелю.

Сперва мы шли молча, потом Куродо предложил:

– Давай хоть не по прямой к седьмому выйдем? Шпионить так шпионить, чтобы не заметили.

Я пожал плечами:

– А ты знаешь кружной путь? Представляешь, заблудимся и вляпаемся в "столовую" или в болото?

Куродо задумался.

– Да... Вроде бы знаю... Ну тут, если только в "столовую" упремся, а там ничего. Я здешнюю "столовую" хорошо знаю. Начальником мой друг служит.

Я поглядел на Куродо :

– Где же ты с ним подружился?

– О, – засмеялся он, – это целая история.

Я не слушал. Мы свернули в узенький туннельчик с осклизлыми жаркими, будто дышащими стенами.

Нам пришлось продвигаться боком, аккуратно, осторожно – и я особо не прислушивался к тому, что бубнит за моей спиной Куродо .

– ...Ах ты ешь твою двадцать! Я ему кричу – линяй!.. Линяй скорее покуда не накрыло, а он...

Я вспоминал ту планету, вздрогнувшую принцессу, растаращенного, застывшего в истоме наслаждения дракона.

– ...И я его выволок... ну – чуть жив... Его и в "псы" не спишешь, так размололо, кое-как починили, кровушки доплеснули, косточек добавили, кожицы долепили... Джек – направо, направо.

Я втиснулся в совсем узкий проем. Я чуть не задохнулся от смрада. Узенький туннельчик едва освещался тусклыми лампочками.

– Куродо, – спросил я, – а мы правильно идем?

– Судя по вони, правильно, а что?

– Как бы нам не задохнуться здесь – вот что! – заметил я. – Я все-таки жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

– Похвально, – одобрил Куродо .

– Так я и интересуюсь, не задохнемся?

– Можем, можем, – невозмутимо подтвердил Куродо, – мне вон начальник рассказывал, тот самый... Чуть ли не один задохнувшийся в квартал оби-за-тель-но...

– Приятные перспективы, – я продвигался бочком-бочком, спешил, ибо видел в конце узенького тоннеля сияние, острое и яркое, как укол иглы, как свет звезды.

– А какие у нас вообще перспективы? – грустно заметил Куродо. – Все равно погибать в заднице дракона, так не все ли равно, в чьей?

Мы выбрались на площадку к самому болоту.

– А? – горделиво спросил Куродо . – Как я на местности ориентируюсь?

Я развел руками, мол, что и говорить – блеск!

Мы шли вдоль болота и помалкивали.

Потом Куродо потянул меня за рукав. Я остановился. Я увидел довольно широкий туннель. Он вел к дыре неба. Я не сразу узнал дракона для рыцаря.

– Взлететь захотел, – усмехнулся Куродо .

Запрокинув голову, вытянувшись, насколько это возможно от кончика хвоста до ноздрей, зеленая отвратительная слоновья туша, казалось, стремилась стать струной, звенящей от напряжения.

Дракон для рыцаря глядел туда, где острой иглой, тонкой звездой сиял день. Мне стало жалко дракона. На миг! Не более...

Мы остановились. Мы ждали. Мы прислонились к чистой выскобленной стенке. Она была теплой, словно спина живого существа.

– Мы так и будем стоять? – спросил Куродо. – Может, уйдем?

Я помотал головой.

Куродо зевнул:

– Елки-палки, чего ради я согласился? Джек, не дури...Ты что, сторожем здесь устроишься?

Я промолчал.

– Да ты пойми, – не унимался Куродо , – даже если она и ходит сюда...

Он осекся, но мне было плевать на его болтовню, и он продолжил:

– Даже если она и ходит сюда, то что же – сразу после такого скандала...

Куродо замолчал.

Куродо взял меня за рукав.

– Джекки, – шепнул он, – без глупостей. Пошли отсюда.

– Куродо , – сказал я довольно громко, – уходи. Я останусь.

...Кэт шла к дракону. Она шла от троллейбусной остановки – и потому не видела нас.

Куродо подумал и крикнул:

– Кэт! – он замахал руками. – Кэт!

Она остановилась. Она смотрела на него.

– Эгей, – заорал Куродо, – а мы тут с Джеком! Гу-ля-ем!

Дракон для рыцаря тоже нас услышал. Понимал ли он человечью речь? Не знаю. Не знаю, не думаю...

Он повернулся сначала к нам.

Его тусклые выпуклые глаза смотрели на Куродо ...

Меня он не замечал, не видел.

Кэт стояла как вкопанная, или скорее как приговоренная.

И дракон всем своим гигантским телом стал поворачиваться к ней.

Куродо вцепился мне в плечо.

– Джекки, – выкрикнул он, – не пялься! Твоего здесь нету! Нету!.. Вали назад. Ее лечить надо, а не наказывать.

– Ее-то да... – выговорил я одними губами, как завороженный глядя на то, что уже видел когда-то в кинозале, а после на другой планете...

– Джекки, – Куродо тянул меня прочь, – ты сдурел, а с него-то какой спрос? Сдай назад – за убийство тренажера знаешь что полагается? Ведь знаешь7

Я бы, наверное, отвалил, послушался Куродо , если бы не вопль Кэт.

Она орала на своем диалекте, но я-то ее понял.

– Что! – она билась в конвульсиях, выгибалась, и ее ликующие хрипы врывались в ругань, оскорбления, она ненавидела, – съел? А ты что, не дракон? У, уродина... Ты погляди на себя в зеркало: одноглазый, зеленый, гадкий... как тебя люди терпят?..Ты – такой же, как он, как он...

Она задыхалась не то от ненависти, не то от стыда, не то от наслаждения и тыкала пальцем в дергающегося дракона.

– Только он, оон... нежнее тебя... Он моог бы разорвать, убить... оо... меня... Гляди, гляди, как он не...же..ээн...

Куродо не ожидал, что я ударю его. Он не думал, что для того, чтобы освободиться, я применю такой прием.

Впрочем, я положил его аккуратно.

– У тты... екарны-боба, – выстонал Куродо, лежа на полу, – сходил на тренировочкууу...

Он выматерился. Я пошел к дракону. Я знал, как я его убью. Голыми руками... Без кожи... одним мясом ладоней...

От удовольствия он поводил головой совсем близко от земли... Он даже прижмуривал глаза от удовольствия.

И я сжал его горло.

Кэт взвизгнула и отползла в сторону.

Глаза дракона широко и изумленно распахнулись.

Кажется, не успев понять, что его убивают, он уже примирился с этим.

После Куродо объяснял:

– Тебе, Джекки, повезло. Если бы тебя дракоша напоследок хвостиком не оглоушил – скандалу бы не обобраться... А так – вроде как наказанный здесь же... На месте преступления...

Глава девятая. Семейные сложности нарастают

– Я думала, тебе приятно будет меня увидеть.

Это было первое, что я услышал, когда вернулся из липкого потного мучительного полунебытия, о котором почти невозможно сказать, сколько оно длилось? Секунду или вечность?

С женщиной могут произойти самые разные изменения, но голос ее останется прежним...

Я с трудом повернул голову.

– Жанна! – тихо сказал я и не вздрогнул только потому, что вздрагивать было слишком больно.

Гигантская жаба почти нависала над моей кроватью.

Я отвел глаза.

– Ты чего? – изумилась Жанна, наверно, притворно. – Чего потупился в смущенье? Погляди, как прежде, на меня.

Я постарался шевельнуться.

– Погуляли, ребятки, на моих поминках, – услышал я голос Жанны, и, если не глядеть, если не поворачивать голову, то все было лучше некуда: Жанна, умная и злая, прежняя Жанна никуда не исчезла, она была здесь, она говорила со мной, говорила, го... – за что новенького укоцали?

Жаба ляпнула огромный липкий язык мне на голову и потянула к себе.

Я сдержался, не закричал от боли. Я подчинился жабе. Я смотрел на нее во все глаза. Я старался совместить голос Жанны и тело жабы.

– Жанна, – ответил я, – это для тебя он – новенький, а для меня старенький.

Жаба хлопнула язык обратно, в разверстую пасть.

– А, – заклокотала она горломешком, – вот оно как... Старые счеты?

– Да нет, – принужденно засмеялся я, – счеты-то новые. Так бывает. Тебе что за дело?

Получилось грубо. Но Жанне это как раз и подошло.

– Ясно, – жаба поерзала по полу, устраиваясь поудобнее, – дело – не мое. Утопили бедолагу...

Мы помолчали, и я, испытывая некоторую все же неловкость, шутливо спросил:

– Меня тобой лечили?

– Нет, – подхватила мой тон Жанна , – что ты... Здесь строго. Здесь о наших отношениях до моего превращения – осведомлены. Я так... Пришла навестить больного товарища.

– Спасибо, – сказал я, – как я... со стороны?

– С нашей стороны – прекрасно, лучше некуда... Но есть и другие стороны. Их тоже надо учитывать... Я, кстати, встречалась с твоей матушкой...

Жанна замолчала и внимательно на меня посмотрела. Я увидел свое отражение в тусклых выпуклых слезящихся буркалах жабы – и ничего не ответил.

– У тебя прелестная матушка, – невозмутимо продолжала Жанна, – такая молодая, красивая и очень... – жаба похлопала беззубой огромной пастью так, что стал виден ее язык и то, что он сложен, свернут, как рулон толя, – очень влиятельная.

– То есть? – переспросил я.

– То есть, если бы не ее влияние, – охотно объяснил Жанна, – вряд ли бы ты так дешево отделался за тризну по любимым девушкам...

Я прикрыл глаза, сквозь щелку полузакрытых век я видел в красноватом сумраке огромную тушу, говорившую знакомым голосом.

В дверь заглянул ящер в белом халате. Это был не Коля. Колю бы я сразу узнал.

"Лучше бы, – подумал я, – отвезли бы в санчасть Северного. Там все роднее, ближе..."

– Что, – спросила Жанна, – свидание закончено? Процедуры?

– Да, – пискнул ящер, и по его фальцету я понял, что изгаляться он будет умело, долго и с удовольствием.

...Жанна заходила еще пару раз ко мне, заскакивала, но очень скоро поняла, что мне тяжело смотреть на жабу человеческих размеров и слышать голос Жанны, и перестала заскакивать...

Скоро я поправился так, что смог гулять без посторонней помощи. Тогда-то ко мне и заглянул начальник школ.

Я сидел на кровати, листая книжку, когда он вошел, и тотчас отбросил книжку, вытянулся по стойке "смирно".

– Вольно, – сказал начальник школ и махнул стеком, – садитесь.

Я уселся на кровать, начальник школ напротив меня – на стул.

Я заметил, что он раздражен и не старается скрыть своего раздражения.

– Будь моя воля, – сказал начальник школ наконец, – я бы раскрутил ваше дело, Джек Никольс. Я бы показал вам, что такое образцово-показательные дуэли и убийства опасных для жизни рептилий.

Я промолчал, потому что не хотелось врать начальнику школ, а объяснять ему все, все, все – означало признаваться ему в преступлениях и тем делать его или соучастником, или следователем, вызнавшим важную тайну.

– Но у вас, – продолжил он, – влиятельные покровители. Вам повезло... только...

Я едва успел уклониться, стек рассек одеяло и матрац, как до того воздух.

Я перепрыгнул, перевалился через кровать, готовый бежать или драться, смотря по обстоятельствам.

– Стареете, – сказал я, надеясь обратить странный поступок начальника школ в шутку, – стареете, коллега начальник школ.

Начальник школ сидел, вжав голову в плечи, словно это его ударили и попали, а не он ударил и не попал.

– Я не старею, – начальник школ поднял голову и поглядел на меня, – я не старею... Нет... Я схожу с ума. Мне нужно наверх, на воздух, под небо... понимаете?

– Попроситесь на другую планету, – по-дурацки предложил я, – вас отпустят.

Начальник школ с трудом оторвал стек от кровати, поглядел на тонкую длинную палку с едва заметным хлыстиком на конце.

– Тоже не выход, – тихо произнес он, – боюсь там, на другой-то планете, вконец озверею... раз-драконюсь... Нет, – начальник школ перевел взгляд на меня, – нет, Джек, убийца со стажем, мне ничего не осталось, кроме как ждать... ждать... А там... или в "вонючие", или...

Я осторожно присел на край кровати, предварительно спросил:

– Драться не будете?

– Нет, – усмехнулся начальник школ, – выплеснулся. Садись. Отдыхай...

Некоторое время мы молчали. Я осматривал свою палату. Потолок ее круглился белым куполом, в центре которого плескался желтоватый, чуть выпуклый свет небольшой, но яркой лампы.

– Тебе, – с некоторым усилием проговорил начальник школ, увольнительная. За твои подвиги тебе полагается не увольнительная, а месяцок-другой в пещерах... но... координатор так решил... Выздоровеешь иди, гуляй...

Мне, собственно, давно об этом хотелось спросить, да все некого было... Не Жанну же спрашивать об этом?

Поэтому я спросил у начальника школ:

– С женой?

Начальник школ зажал стек между колен, с наслаждением почесал лопатку и кивнул:

– С женой и мамой. Женщины твои уже познакомились и даже подружились... над постелью, – начальник школ усмехнулся, – умирающего...

Я обиделся:

– Что же, не умирающего?

– Да как сказать, – начальник школ поиграл стеком, – конечно, хлестнуло тебя напоследок крепко, чтоб не баловал, но не до смерти... Я хочу, чтоб ты понял, отдал себе отчет: твоей вины... Впрочем, – он прервал себя, сцепил пальцы в замок и потряс сцепленными руками в воздухе (стек торчал внизу, зажатый между коленями), – у нас здесь у всех – вина с виной – такой клубочек, не пошерстишь, не переберешь... Только Джорджи вспомнишь, до чего же мудрый был мужик! Поближе к старичку всю планетную шваль загнал, чтобы грызли друг друга... Вот в чем его план.

– Вы считаете? – тихо спросил я. – Вы считаете, в этом его план? А может, он надеялся, что вся эта планетная шваль перегрызет горло старичку?

– Нет, – покачал головой начальник школ. – Он идеалистом не был. Смел он был необычайно. Умен изумительно, при всей своей невзрачной внешности, но идеалистом – не был... Не было этого у него славного качества.

Некоторое время мы молчали, а потом начальник школ подмигнул мне:

– Ну, хорошо, сбудется такая фантастика – перегрызет кто-то горло дракону, хотя это невозможно... Невозможно – намека даже на это не было. Ну, перегрызет – что дальше? Ты представляешь, какая скука наступит?

– Для меня не наступит, – быстро ответил я, – я найду, чем заняться.

– Ты-то да, – кивнул начальник школ, – хотя теперь вряд ли. Теперь ты сам себя не знаешь, ну, допустим, тебе найдется дело, а всей этой гопе? Всем подземным бандитам, умеющим только одно – убивать? Им чем заняться? Ты представляешь: вся эта банда выхлестнет наружу. Кто с ней справится? Только на другие планеты рассылать. Только... Да, впрочем, это все фантазии. Никогда дракоше горло не перервут. Не было такого... прецедента.

– Отчего же не было, – возразил я, – еще как было... на других планетах...

– На других планетах – да, а на этой?

– А на этой, – я высказал свою давнюю затаенную мысль, – кто-то же ведь загнал его вглубь, в подземелье, кто-то ведь, вооруженный так, как мы, заставил его подчиниться? Значит?

– Ничего не значит. – вздохнул начальник школ, – ровно ничего это не значит. А вот что я вам совершенно серьезно говорю, что, действительно, значит... отрываться вам надо, Джек... Отрываться.

– Куда? – не понял я.

– Куда угодно, – объяснил мне начальник школ, – в карантин – сержантом, в начальники школ, в лабораторию – кем угодно и как угодно, но... отрываться... Плохо для вас дело окончится, ох, плохо... с такими мыслями хоть в "псы"... честное слово.

...Через два дня после этого я встретился с мамой.

Свиданьице с начальником школ, свист стека, рассекающего постельное белье, удачный прыжок через кровать, славная напряженая беседа как-то оздоровили, подтянули меня...

Да и мама была все такой же молодой, красивой, умной.

Увидев ее, я снова захотел туда, вверх, в нашу комнату, откуда выволокли три года тому назад, но снова вспомнились плоские экраны, тускло мерцающие по углам комнаты... нет... нет, нет. Мэлори... Мэлори... Мэло...

Мама обняла меня. Я расспросил ее про отца. Мы шли по тоннелю к эскалатору. В кармане гимнастерки у меня покоилась увольнительная.

– Джек, – сказала мама, – я встретилась с твоей женой. Ты – молодец. Ты выбрал себе хорошую женщину.

Я поморщился, повертел пальцами в воздухе, будто ощупывал невидимый круглый предмет, потом сказал:

– Да... ничего... у нас с ней были некоторые сложности... Кстати, вы с ней нормально общались? Говорит она неплохо?

– О, – мама всплеснула руками, – что ты... Я не понимаю, какие сложности... Выговор почти чистый. А словарный запас!

– Я не о языковых сложностях говорю, – криво усмехнулся я, – языковые сложности побоку... У нас были другие... неурядицы... И если бы она была с нашей планеты, я бы давно ее...

– Так ведь, – мама взяла меня за руку, – и сложностей этих, языковых и не-языковых, не было бы, если бы она была не с другой планеты.

Я остановился:

– Откуда ты знаешь? – идиотски спросил я.

– Мне рассказала твоя жена, – объяснила мама, – все рассказала. И я прекрасно поняла и ее, и тебя.

Я мотнул головой, осторожно высвободил свои пальцы из маминой ладони.

– Не знаю, – сказал я, – как это можно понять и ее, и меня. Она хоть бы раз пришла навестить, – я хмыкнул, – умирающего мужа.

Мама потянула меня за собой:

– Пойдем. Или ты не хочешь наверх? Время-то идет!

Мы пошли, и мама постаралась растолковать мне:

– После всего, что случилось, она боялась тебя. Боялась, что ты ее прогонишь...

– Ну, сейчас, – я пожал плечами, – куда ее гнать? В ракету и к папе-ренивцу? Она тебе рассказывала о том, какой прием нам устроил ее папа после моих подвигов?

– Я же тебе говорю, – улыбнулась мама, – она мне все рассказывала...

А наверху мне не понравилось. Если бы я сидел только в подземелье, я бы, наверное, хряснулся в обморок. Но меня было уже не удивить открытым чистым небом и спокойно веющим ветерком, ожившим, зашевелившимся воздухом.

В конце концов, все это я видел и на других планетах, но вот глаза, глаза дракона, тусклые, плоские, понапиханные где только можно... Кажется, их стало больше.

Мы сидели с мамой в кафе, и я обратил ее внимание на это.

– Нет, – засмеялась мама, – тебе кажется. Мне ли этого не знать. Просто отвык...

Я показал пальцем в направлении одного экрана:

– Смотри – прежде эта штука висела только в одном углу, а теперь, – я ткнул рукой себе за спину, – их развесили по всем четырем...

Экраны слабо, слабо замерцали.

В кафе никто не обратил на это внимания, но мама все же попросила:

– Джек, ты бы показал увольнительную. И знаешь, не демонстративно, мол, жри, гадина, а интеллигентно, ненавязчиво, чтобы никто, кроме него, не обратил внимания...

Я подумал, вынул из кармана увольнительную, разгладил ее на столе.

– Так? – спросил я.

– Приблизительно, – улыбнулась мама, – знаешь, если бы это касалось только тебя или только тебя и меня... но люди, собравшиеся здесь, в этом кафе, ни в чем не виноваты.

– Виноваты, – ответил я, – виноваты. Раз живут на этой планете, то все виноваты. Невиновных нет. От координатора до последнего забулдыги, от начальника школ до самого распоследнего рабочего "столовой", от затурканного "младенца" в какой-нибудь роте до ветерана-"отпетого" – все виновны.

– Но если все виновны, то, стало быть, и виноватых нет? перед кем виниться-то, если все? Ты об этом подумал?

– Подумал, – ответил я, – все перед всеми виноваты, кто больше, кто меньше, но есть еще много-много тех, перед кем все виноваты абсолютно... Понимаешь? Полностью.

– Ну, и кто же это?

– Во-первых, это все превращенные, все в подземельях и лабиринтах рептилии, когда-то бывшие людьми; во-вторых, "вонючие", те, что хотели освободить эту гадскую планету и оказались втоптаны не в грязь даже... в дерьмо.

Я повысил голос, и мать, улыбаясь, приложила палец к губам:

– Тссс... Не так громко... Люди же оборачиваются.

Я послушно снизил тон:

– В-третьих, все умершие, те, что ползут на конвейерных лентах к пасти гада, все, кого другие гады растоптали, сожгли, раздавили, не оставили и следа, и, наконец, в-четвертых...

Я замолчал.

Я проглотил имя – Мэлори, Мэлори, Мэлори. На самом-то деле только перед ней были все виноваты на этой планете... только перед ней... ни перед кем другим.

Мама ждала, и я, собравшись с силами, проговорил:

– Воспитанницы орфеанума... вот уж кто не виноват точно... Вот уж перед кем все виноваты... Им подарили жизнь на этой планете – для чего? Только для того, чтобы их схряпало чудовище...

Мама водила пальцем по столу, ногтем выдавливала какие-то волнистые узоры.

– В тебе, – сказала она, – говорит юношеский максимализм. Это прекрасно, что даже подземелье его в тебе не вытравило, но это... – мама поглядела на меня, – максимализм. Это... тоже жестоко... И... главное... безответственно...

– Да, – согласился я, – мы уже спорили с тобой. Я помню. Я вел себя тогда, как дурак, как хам... Я винил только тебя, а винить-то надо было всех. Ты-то всех меньше виновата. Работаешь в лаборатории. И что?

– А ты знаешь, что мы сейчас делаем в лаборатории? – она смущенно улыбнулась.

Мы вышли на улицу.

Сизый голубь, вздрагивая горлом, пил воду из черной лужи.

Солнечные кольца, трепеща, прокатывались по его телу.

Потом голубь взлетел, и золотые капли упали с его лапок в воду, подпрыгнув, отраженные от черной глади.

– Не знаю, – сказал я, – что вы там делаете в лаборатории, но было бы интересно посмотреть...

– Снова под землю забираться? – подмигнула мне мама.

И, зная, что я огорчаю ее, я ответил:

– Да... Мне все равно. Теперь все равно – на земле, под землей. Поехали в лабораторию.

В лаборатории стояли ванны, наполненные булькающим, словно кипящим студнем.

– Вот, – улыбаясь, сказала мама, – он уже ест... полуфабрикат...

Я посмотрел на булькающий студень и спросил:

– Оно... живое?

Мама ответила:

– Раз он ест вместо живого, значит, живое...

– По крайней мере, – я оперся рукой о край ванны, – чувствует боль.

– Это-то точно, – кивнула мама, – видишь, как все поворачивается, как все смягчается... Раньше он жрал все подряд, потом – одних девушек, потом сделанных девушек из орфеанума, а теперь ест, начинает есть – вот... – она кивнула на ванну.

Я нагнулся. Я стал всматриваться в этот бесформенный, чувствующий боль студень – так вглядываются в картину или в зеркало, увидев себя изменившимися настолько, что...

– Нет, – сказал я, – нет... Залить хавало этой гадине студнем и успокоиться? Нет... Этот студень мне так же жалко, как и...

(Мэлори, Мэлори, Мэ.. .)

Я не договорил. Мама не стала спрашивать.

– Он будет жрать и сытно отрыгивать. А после просто мирно заснет, сдохнет – и та боль, тот ужас, которые он причинил другим, останутся неотмщенными? Неужели он просто сдохнет, и никто, никто не успеет его убить?