Текст книги "Судьба драконов в послевоенной галактике"

Автор книги: Никита Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Я... – начал я объяснять.

– Тебе сказано – лежать! – мужчина подошел ко мне вплотную. – Что выспался?

– Да, – виновато ответил я. – Я... – я покраснел, – мне...

– А, – догадался мужчина, – пописенькать?

– Да...мне...я...

– Лежи, родимый, терпи до подъема... Лежать! – прикрикнул он на меня.

На соседней кровати приподнялся какой-то человек.

– Винченцио, – сказал человек, – ты...Что ты тут лекции читаешь? Большим начальником стал?

Я увидел, как изменилось лицо у Винченцио. Он не стеснялся своего страха перед говорящим .

– Сережа... – начал он оправдываться.

– Все, – сказал Сережа, – дискуссия окончена. Отводишь cынка в сортир, чтобы он здесь не ныл, а чтобы жизнь медом не казалась, дашь порошок и тряпочки. Пускай краны чистит. Марш отсюда...

– Одевайся, – мрачно сказал мне Винченцио, – пошли.

Я надел ботинки, накинул пальто.

Мы миновали длинный ряд кроватей. Винченцио толкнул дверь в стене, мы вошли в узкий холодный коридор.

Мне показалось, что потянуло легким знобящим ветром.

Винченцио протянул мне надорванную пачку порошка и ворсистую тряпку.

– Значит, так, – сказал Винченцио, – принимайся за работу. Понял?

– Понял, – буркнул я.

– Радости в голосе не слышу, – сказал Винченцио.

Я промолчал.

Винченцио с силой дал мне по заду ногой. Удар был так силен, что я чуть не свалился. Я повернулся к Винченцио. Я сжал кулаки.

– За что? – спросил я, мне было не вытолкнуть это "за что" сквозь подступавшие к горлу рыдания. – За что? – повторил я.

– За то, что ты – сволочь, – охотно и весело объяснил мне Винченцио, из-за тебя Петровича в труповозы отправили, из-за тебя дядя Саша выговор огреб, из-за тебя дракон взбаламутился и Андромеду сожрал... Все из-за тебя... Иди работай и не зли меня.

Я побрел по скудно освещенному коридору, я старался не глядеть на осклизлые холодные стены.

Я знал, что мамина лаборатория совсем близко от дракона. Ближе нельзя. Ближе – "отпетые". А дракон любит холод. Он – горяч и изрыгает пламя. Поэтому ему не нужно тепло, ему нужен холод.

Винченцио толкнул дверь, и мы вошли в огромную комнату, в центре которой впритык стояли умывальники и раковины, образуя длинный ряд.

– Там, – Винченцио указал на другую дверь, – горшочки. Вон тряпки, вон порошок, тряпочку в порошочек – и давай, давай, чтобы блестело, как у кота яйца... Ничего! Нормально. Этим ты не только краны очистишь, ты душу себе очистишь от скверны себялюбия и эгоизма... Вперед!

Винченцио развернулся и вышел.

Я открыл дверь. В полу полутемного коридора были проделаны огромные дыры, в них бурлили, вертелись, будто раскрученные какой-то невидимой мутовкой, нечистоты. Коридор уходил вдаль, в темноту.

Из дыр, где бурлили нечистоты, доносилось странное урчание, бульканье. Неимоверное зловоние стояло здесь. У меня закружилась голова. Я согнулся над бурлящей дырой. Меня вырвало. Дрожащей рукой я вытер подбородок, потом помочился. Я заглянул обратно в умывальню.

И тогда я увидел глаза дракона.

Они были привинчены к четырем верхним углам помещения и излучали ровный, мягкий, умиротворенный свет.

Я представил себе, как, сгорбленный, буду драить краны, чтобы блестели, а эти чуть выпуклые квадратные экраны будут светлеть и светлеть, будут все ярче и ярче освещать мое рабочее место, мою плаху, мой позор.

И тогда я пошел вдоль воняющих дыр по коридору в сгущающуюся темноту.

Я шел и плакал.

В темноте я не заметил дыры под ногами – и чуть было не соскользнул в бурлящие, вскипающие нечистоты, но вовремя остановился.

Опасность успокоила меня. Я пошел теперь вдоль стены, скользя ладонью по ее осклизлой мокрой поверхности.

Я рассчитал так: мой побег, уход – что угодно, как угодно квалифицируй – крутое ЧП – и маме меня не отстоять. Значит, или меня отправят в труповозы, или в "отпетые".

Я шел уже в кромешной, в полной тьме, и глаза мои не могли к ней привыкнуть, я жался все ближе и ближе к холодной сырой стене – и меня пронизывали насквозь ее сырость и холод

Впрочем, иногда попадались сухие и даже горячие участки стены. Я не мог взять в толк, от чего это зависит, но я и не задумывался об этом, а шел все быстрее и быстрее – даже не шел, а словно бы скользил вдоль стены, распластываясь по ней всем телом.

Вдруг стена кончилась. Рука, которой я ощупывал стену, провалилась в пустоту.

Я присел на корточки и похлопал вокруг себя ладонями по полу. То был поворот, боковой коридорчик. Ну что ж, это мне на руку. Чем больше я буду сворачивать, тем дольше меня будут искать, тем несомненнее меня отправят или в труповозы, или на испытания к "отпетым ".

А может, я и сам выйду к "отпетым"?

Я осторожно, осторожно переставлял ноги. В кромешной тьме я не мог себе представить ни ширину, ни высоту коридора.

"А если меня не найдут?"– подумал я внезапно. – Вот так... Не найдут и все? Это же чрево планеты – и ты здесь один-одинешенек. Так-то вот. Ты сдохнешь здесь от голода. Сдохнешь, замерзнешь". Меня била дрожь. Мне показалось, что вся толща планеты над моей головой снижается, сдавливается, готовится обрушиться на меня, на меня одного.

Я шел, уже не касаясь стены, прямо по коридору, хотя зловоние могло бы мне подсказать, что и здесь следует соблюдать осторожность. Мне было все равно. Исчезнувший подо мной пол, провал в бездну. Странно, вместе с испугом, с ужасом меня охватило наслаждение – чувство ныряльщика с самой высокой вышки.

Бултых! Я нахлебался вонючей горечи, забил руками и кое-как выгреб, удержался на поверхности.

Я провалился в одну из зловонных дыр. Здесь было посветлее, чем наверху: над моей головой, на осклизлом своде мерцали зеленые светлячки, как странные звезды этого подземного мира. Я поплыл, и тогда над моей головой зажглась яркая круглая лампа. Мне стал виден берег (если это можно назвать берегом) – каменный пол, выступающий из моря нечистот.

Я поплыл в ту сторону. Я понял, что это за круглая выпуклая лампа. Глаз дракона. Сколько их тут навинчено! И он засияет еще ярче, еще победнее, если я захлебнусь, утону здесь, в этом дерьме.

Мысль об этом придала мне отчаяния и силы. Я заработал руками и очень скоро почувствовал, что ногами могу коснуться дна.

Свет глаза дракона начал меркнуть, тускнеть – и выбрался я на каменный пол уже в полной темноте.

Я прошел несколько шагов и лег на каменный пол. Пол был горяч. Я отворотил лицо, чтобы не обжечься. Я блаженствовал. Мне было хорошо, как коту на печке. Я перевернулся на спину. Тепло, жар пронизало меня, как когда-то пронизывал мокрый осклизлый холод. Я старался не касаться затылком пола. Лежать таким образом было утомительно и неудобно, но я блаженствовал.

Я – выиграл! Впервые с того самого момента, как я учинил весь этот скандал, я выиграл.

Теперь мне хотелось есть. Очень.

Я вспомнил, как мама готовила сардельки. Она их жарила на сковородке, аккуратно надрезала с двух сторон и места надрезов мазала горчицей. После жарки сардельки растопыривались, как невиданные мясные безобразные, но вкусные-вкусные цветы...

Я расхохотался. До меня дошла забавность ситуации.

Ну как же! Победитель! Провалился в сортирную яму и, хоть нахлебался дерьма, но не утонул, нет! – выплыл и после победы лежит, обсыхает и, не обращая внимания на миазмы, мечтает об обильной жратве.

Я поднялся на ноги и, смеясь, побежал по горячему полу прочь от моря нечистот. Я заливался смехом, веселым, счастливым, и только, когда над моей головой зажегся, засиял круглый, выпуклый... я осекся.

Хихик замер у меня в глотке. Я знал: зря глаз дракона сиять не будет. "Мне не выбраться наверх, – сообразил я, – мне никогда не выбраться наверх. Я заблудился, заплутал в здешних подземных переходах".

Пол становился невыносимо горяч. Просто стоять на нем было невозможно.

Я побежал и очень скоро запыхался, перешел на шаг.

"Ничего, – думал я, – куда-нибудь да выбреду. Мама говорила мне, что лабиринты – густо населены".

Я расстегнул пальто. Пот валил с меня градом. Меня мутило от вони, мне хотелось скинуть перемазанную одежду, но я боялся, что снова выйду в ледяной коридор, поэтому брел, обливаясь потом, задыхаясь.

Потом я услышал шум. То был шум какой-то слаженной человеческой работы. Я обрадовался. Люди есть люди: могут дать в морду, но могут дать и хлеба, а есть мне хотелось нестерпимо.

Я поспешил по коридору вперед. И скоро увидел вдали, как коридор, будто река, впадает в широченное пространство, где происходит какое-то копошение.

Я присмотрелся. В ярко освещенном зале копошились люди и подъемные механизмы. Когда же я догадался, что грузили люди и подъемные механизмы, что цепляли на крюки и отправляли на движущуюся ленту эскалатора, то мне захотелось повернуть назад. Но поворачивать было некуда.

Я шел прямым ходом к празднично освещенному залу, над которым висел плакат:

"ЛУЧШЕ СКОРМИТЬ ДРАКОНУ МЕРТВОГО, ЧЕМ ЖИВОГО!"

"Столовая, – понял я, – та самая, которой меня пугали".

Полуголые, мускулистые, лоснящиеся от пота люди, грузившие окостеневшие голые тела других людей, были страшны.

Из бокового коридорчика мне навстречу вышагнул солдат. Это было настолько неожиданно, что я даже не испугался.

– Вонючка, – не то спросил, не то назвал меня солдат, – вонючка, что здесь делаешь? Марш в болото! Марш!

Он скинул с плеча винтовку и легонько ударил меня прикладом в грудь.

– Фу, – солдат сплюнул, – да ты свеженький? Недавно выкупался? Пшел...Что сказал?

Брезгливо морщась, солдат вытирал приклад о стену коридора.

– Эй, – один из полуголых остановился, прекратил работать, сбросил рукавицы, сунул их под мышку, – эй, служба, вонючка, конечно, первый сорт, но на фиг ты его гонишь? Он жрать, наверное, хочет... Погоди!

Полуголый подошел поближе. Он положил руки на нечто невидимое, прозрачное, и я рассмотрел, что коридор перед входом в зал перегорожен невысокой стенкой из прозрачного материала.

– Вонючка, – крикнул мне полуголый, – жрать, жрать хочешь? – он потыкал себе в ром пальцем. – Ам-ам хочешь?

Он обращался со мной, как с глухонемым или сумасшедшим.

Но я и в самом деле чувствовал, что не смогу выговорить ни слова.

Я закивал головой, искательно заулыбался: "Ам-ам", – выдавил.

– Говорящий... сскот, – выругался солдат.

Полуголый вынул из кармана штанов краюху хлеба, разломил ее.

– Вонючка, – крикнул он мне, подбрасывая на ладони краюху, – а ну покажи службе, чем в болоте кормят!

Может быть, эти слова, а может быть, все пережитые унижения, грязь, в которую меня втаптывали, хлестнули меня, словно бичом.

Я ощерился и зарычал. Я шагнул к солдату. Солдат попятился, навел на меня винтовку и щелкнул затвором.

– О! – охнуло за прозрачной стеной – от это охота! Бой быков! Вонючка против службы! Вонючка, вперед! Служба, стой крепко! Граница на замке, крепи оборону!

Полуголые столпились у прозрачной стены, гомонили, смеялись.

– Давайте работать, – неуверенно предложил солдат, не поворачиваясь к гомонящим. – Норму...

– Ты за нашу норму, – весело сказал полуголый, предлагавший мне хлеба, – не беспокойся: мы свою норму выполним. Ты лучше подумай, как пост сдавать будешь. Уже у тебя – гы – натоптано, а пальнешь сдуру, я тебе никого из столовских не дам. Понял? Сам – убил, сам и закопай... Вонючка, лови! Он бросил мне кусок хлеба.

Я поймал и стал кланяться.

– Эй, – крикнул стоявший рядом с моим благодетелем высокий лысый мужчина, – вонючий, победитель драконов, я тебе еще хлеба дам – поди обними солдатика. Облобызай друга.

Я посмотрел на солдата.

Ужас стоял в его глазах.

– Уходи, – солдат махнул дулом винтовки в сторону, – слышишь? Проваливай... Убью ведь... У меня патрон уже дослан. Ты дурной будешь, еще шаг сделаешь...

Пятясь и кланяясь, я начал отходить.

Я отходил, торжествуя; я жевал кус хлеба. Я второй раз победил, выиграл. "Вонючка" так "вонючка", зато живой и страшный даже для солдата с заряженным ружьем.

Довольно скоро я дошел до "болота" и порадовался тому, что успел съесть хлеб: здесь вонь стояла нестерпимая.

Я шел и твердил про себя строчки, прочитанные наизусть Мэлори: "Постой, Димитрий, наконец... постой, Димитрий, наконец я слышу речь не мальчика, но мужа..." Что они ко мне привязались? "Немальчиканомужа, немальчиканомужа..."

"Ничего, – думал я, – найду "отпетых", скажу, принимайте! Кстати! А где здесь глазыньки, глазыни, глазуньи где?"

Глаза дракона были привинчены вдоль стен, как зеркала, отражающие друг в друге белый свет.

И тут я увидел дракона.

Дракон был невелик ростом. Дракон стоял на мясистых когтистых лапах, а передние лапы дракон сцепил на полном животе.

Дракон был лыс. Дракон улыбался.

Он, наверное, только что пожрал, потому что хвост его мерно поколачивал пол коридора, а в животе у рептилии приятно урчало.

Дракон рыгнул и пошел на меня. Я понял, что он сейчас будет меня бить, что жрать он меня будет потом, когда проголодается.

Я не испытывал ни страха, ни отвращения – я ждал своей участи.

Дракон толкнул меня в грудь. Толкнул не сильно, и я не упал.

Тогда дракон стал на четыре лапы, и я подивился тому, какой же он маленький – размером с теленка, не больше.

Дракон стал пихать меня лысой башкой, и я увидел на затылке дракона остатки седеньких волос. Меня передернуло от отвращения. Что может быть безобразнее человекообразности рептилий и рептильности человека?

Я ударил дракона ногой, как бьют шелудивую приблудную собаку. Дракон счастливо засмеялся и куснул меня за руку. Он укусил меня небольно. "Играется, – подумал я и вдруг представил себе, как эта гадина играется не со мной, а с Мэлори, моей Мэлори – с моим счастьем, моим солнышком, моим... моим...

Ярость захлестнула меня. Я ударил дракона. И дракон удивился. Я тоже удивился, потому что от моего удара лопнула драконова кожа, и дракон хрюкнул от боли. Не помня себя, я бил это зеленое, отвратительное, визжащее от боли тело, под моими ударами превращавшееся в кровоточивое месиво, извивающееся, хрипящее, жаждущее издохнуть, умереть, ибо жизнь для этого месива превратилась в боль.

Я остановился, тяжело дыша. Я не верил своим глазам. Я убил дракона. Передо мной лежала груда исковерканной недвижной плоти, в которой можно было с трудом узнать лысого дракона с человеческими волосками на затылке.

Я отвернулся, пошел вдоль стены, остановился и с маху лег на пол. Засыпая, я успел подумать что больше никогда не смогу быть счастлив. Вот я убил дракона... И что? И что же? Я лежу на полу в коридоре подземелья и готов заплакать. Меня мутит.

Я заснул.

– Вот он, красавец, – раздалось над самым моим ухом, – Мурзика раздавил, а теперь кейфует.

Я открыл глаза.

Передо мной стояли "отпетые". Все, как один, в униформе, затянутые, перетянутые ремнями.

– Джек Никольс? – спросил один из них.

– Да, – ответил я и добавил: – Я убил дракона.

"Отпетые" грохнули.

– Уу, убийца драконов... Уу... Мурзика задавил... Долго боролись? А? Борьба титанов... Мурзик не давался, наверное, да?

– Все, – кончив смеяться, приказал тот, что спрашивал меня, – все. Джек Никольс, встать!

Я поднялся. Я видел в глазах "отпетого" ту же смесь брезгливого недоумения и презрения, что и у Винченцио .

– Жалко Мурзика, – сказал один из "отпетых", – зверушка была добрая...

– И тренажер, между прочим, старейший и опытнейший, – добавил другой.

– Жалко, что на него Сиремус не вышел, – сказал командир.

– Извините, – сказал я, – я перепутал, я... я подумал, что это дракон.

Я сообразил, что мои слова прозвучали комично. Но никто не засмеялся. Только командир попросил:

– Слушай, Джек Никольс, помолчи. Не надо кретина из себя строить...Ты еще в живой уголок в своей гимназии заберись, придуши там хомячка, а потом рассказывай: я-де думал, это – лев. Иди, топай и скажи спасибо, что на тебя Сиремус не вышел.

Глава четвертая. Человек со стеком

Мы подошли к двери, на удивление белой, блестящей.

– Посторонись, – приказал мне "отпетый".

Я встал в сторону. Он постучался. Дверь отперли. На пороге стоял человек в белом халате, в очках.

– Что, – удивленно спросил человек, – уже?

– Спымали, – лениво сказал "отпетый", – принимай, Мэрлин.

Мэрлин выглянул в коридор и увидел меня.

– Ба! – подивился он. – Вот это Аполлон! Из какой помойки вы его достали?

– Он у Круглых Камней ошивался... ты не думай, он – такой, он Мурзика придавил.

– Мурзика? – снова удивился Мэрлин. – Чем ему Мурзик-то помешал?

– У него спросишь. Мы пошли. Привет.

"Отпетые" ушли.

– Заходите, – вежливо сказал мне Мэрлин.

Я вошел. То было комната, выложенная кафелем. У стенки стояла ванна, наполненная дымящейся водой.

– Раздевайтесь, – приказал мне Мэрлин, – и полезайте в ванну.

... Я блаженствовал.

Мэрлин между тем говорил по телефону:

– Алло, диспетчерская? Джек Никольс из 725-ой лаборатории нашелся. Да... Сейчас вымоется, и я его приведу. Да он весь в крови дракона. Где умудрился?... А... Ты еще поинтересуйся, как он на тренажер вышел... Что, что... задавил, конечно, ага, как ястреб мыша. Ну, ясно. Все ему скажу...

Мэрлин влил в воду шампунь, и я лежал в горячей зеленой воде, окруженный ослепительно белыми горами пены.

Мэрлин подошел ко мне, с интересом посмотрел на меня. Потом спросил:

– А пивка холодненького с сушечками не желаете?

Очевидно, жара, истома взяли свое, и я ответил не совсем впопад, не уловив иронии:

– Вы знаете, нет, спасибо. Я ведь пиво не люблю. Вот если бы холодной минералочки...

Мэрлин снял очки и тщательно их протер.

Я понял, что был неправ, и похолодел от ужаса.

– В общем так, – холодно сообщил Мэрлин, – три минуты кайфа вытереться насухо и на выход... Время пошло.

Он поглядел на часы, подошел к тумбочке, вынул оттуда комплект белья и швырнул мне. Плоская пачка хлопнулась на пол у самых ножек ванны. Ножки были отлиты из бронзы и напоминали львиные лапы. Ванна вцеплялась бронзовыми когтями в кафельный пол.

Я с силой тер голову.

– Ну, хлопаются парни с поверхности, – бормотал Мэрлин, – ну, ни в сказке сказать ни пером описать!.. Вся 725-ая, высунув языки, как гончие за зайцем, все облазили, а этот шутник... "Наутилус", понимаешь, капитан Немо... Нырнул и вынырнул. У столовских хлеба выпросил, Мурзика растерзал и после подвигов лег отдохнуть. Геракл! Илья Муромец! Зигфрид! На пол не брызгай! Слышишь? Все, время кончено. Вытирайся...

Я вытерся и стал одеваться. Штаны, и рубашка, и куртка – все зеленого цвета, только вкраплениями, всполохами, искрами – красные точки-точечки.

– Скажите, – спросил я, – а в "отпетые" мне можно рассчитывать?

– Что? – Мэрлин резко повернулся ко мне.

Я испугался этого резкого злого движения и бормотнул:

– Простите, а ботинки, носки?..

– Паланкин? Экипаж? Омнибус? Такси, лимузин? Форд-мустанг? Босиком пойдешь. Быстрее будешь – здоровее станешь.

________________________________________________________________

Я толкнул дверь и вошел в... канцелярию. Обшарпанный стол, четыре стула, желтого цвета сейф, черного – телефон. И человек в форме "отпетого" за столом.

Человек разбирал какие-то бумаги. Ящики письменного стола были чуть выдвинуты, и неясное потрескивание доносилось из них, точно там догорал, дотлевал костер.

– Выйдешь сейчас, потом войдешь, козырнешь как следует, как следует представишься... Пошел.

Я вышел за дверь. Установил дыхание, вошел снова и доложился, как положено.

– Еще раз, – сказал человек, – бодрости и радости не слышу в голосе.

...Когда я в шестой раз вошел в кабинет, рядом с ним сидел подтянутый сухопарый человек со стеком. Входя, я услышал, как он говорил :

– Завтра – киносъемка в 20-й школе, ты бы гаденышей приготовил.

"Это, – понял я, – кто-то из воспитателей "отпетых". Я вышел и вошел вновь, улыбаясь во весь рот:

– Дезертир из 725 лаборатории по вашему приказанию явился.

Человек со стеком взглянул на меня..

– Чему вы так обрадовались, молодой человек? За вашу познавательную экскурсию ребра вам, конечно, не сломают, не в холодный цех, чай, поступите, но тумаков... гм... гм... навешают.

– Отвечаю, как велено, – гаркнул я.

– А... – лениво протянул человек со стеком и вновь обратился к своему собеседнику: – Позвони Мерлину, Ланцелоту, пусть открывают вольеры...

– Можно спросить? – кашлянул я.

– Можно Машку под забором, – веско заметил человек в форме, – и козу на возу... А у нас – разрешите.

– Виталий Степанович, – поморщился человек со стеком, – ну что вы, право, этот казарменный юмор? Для чего? Что вас интересует, молодой человек?

– Разрешите обратиться?

– Разрешаю, разрешаю, – кивнул человек со стеком.

– Могу ли я рассчитывать на то, что меня отправят в "отпетые"?

– Что, что? – переспросил Виталий Степанович. – Ты можешь рассчитывать на то, что тебя отправят головой в унитаз, – вот на это ты можешь рассчитывать.

– Виталий Степанович, – человек хлопнул стеком по столу, – займитесь лучше подготовкой завтрашнего киносеанса. Не вводите в заблуждение юношу...

Человек со стеком устало смотрел на меня, молчал. Наконец он сказал:

– Молодой человек, вы, конечно, правы. Вы можете предложить себя в "отпетые". Закон предоставляет такую возможность любому провинившемуся, но следует пройти довольно сложные, физически очень тяжелые испытания. Вы готовы к этому?

– Да, – сказал я.

Человек со стеком вздохнул и прикрыл глаза.

Он говорил тихо, едва слышно, еле ворочал языком, словно ему было трудно выталкивать слово в мир, поднимать слово языком и выталкивать.

– К тому же... Вы... вряд ли убережетесь... от побоев..."отпетые" вас... тоже искали... как и лаборанты...

Человек со стеком открыл глаза и посмотрел на меня.

– Я не из-за побоев, – сказал я, – я из-за другого.

– Чего же вы хотите? – спросил человек со стеком безучастно.

– Я хочу убить дракона, – произнес я.

Человек со стеком не изумился.

– Дракона – здешнего? Или на другой планете?

В его вопросе не слышалось насмешки, и я твердо ответил:

– Здешнего, до других мне дела нет!

– Боец! – кивнул в мою сторону Виталий Степанович. – Губа не дура.

Человек со стеком с любопытством посмотрел на меня.

Я выдержал его взгляд.

– Лечь, – внезапно приказал он.

Я бросился на пол.

– Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Упор лежа. 150 раз отжаться. Зад, – ногой он наступил на меня, – зад не отклячивай. Поехал... И рраз...

В классе я был не самый слабый, но тут стал задыхаться. Руки стали ныть, затекать, они не сгибались и не разгибались, не могли выдернуть тяжесть тела.

– Встать! – приказал человек со стеком. – Сесть. Не на стул, – он рассмеялся, – на корточки.

Виталий Степанович тоже заулыбался.

– Может, прекратишь этот детский сад? Эту утреннюю физзарядку? Не мучай дитю...

– Я просто плохо спал, – выхрипнул я, сидя на корточках.

– Как же ты? – посочувствовал Виталий Степанович. – Надо высыпаться...

– Встать! – приказал человек со стеком.

Я даже привскочил от усердия.

– Встатьсестьвстатьсестьвстатьсестьвстатьсестьвстатьсестьлечьвстать лечь, – я тебе сказал, – лечь, сесть, сесть! Встатьсестьлечь встатьсестьлечьсесть – сесть!

Я часто сбивался, выполнял не те команды. Виталий Степанович говорил по телефону:

– Да, подгони гаденышей – и клетки открой... Ага. Годится. Работай...

– Лечьвстатьсестьлечьвстатьсесть...

Человек со стеком обошел письменный стол, растворил дверь в стене; я увидел длиннющий коридор, похожий на дорогу, стиснутую стенами и потолками; дорогу, казалось, загнали в узкое пространство, она взвыла от боли, и этот вой застыл в конце коридора точкой, в которой слились все линии пола, потолка и стен.

– Гусиным шагом – по коридору, – приказал мне человек со стеком, вперед.

– Ну вы резвитесь, – сказал Виталий Степанович, – я поехал к Митяю. Ты следи все-таки, чтобы жаба не припрыгала... Мне с ее слизью возиться.

Я старался идти быстрее... Ноги болели. Человек со стеком шел рядом со мной и постукивал меня этим самым стеком.

– Ниже, ниже садись... Вот так... И иди швыдче...

В ушах звенело. Иногда я переставал слышать человека со стеком.

А потом я увидел жабу. Она была огромна и расползлась огромной, зеленой, вздрагивающей горлом тушей посреди коридора.

За ее спиной коридор продолжался, тянулся все к той же точке – то был полет пули, застывший, замерший и обставленный сверху и снизу, справа и слева – стенами.

Жаба раззявила рот и вывалила длиннющий язык. Он рухнул на мое плечо, словно липкая дубинка.

– Голову, – гаркнул человек со стеком, – голову спрячь, сгруппируйся... Вот так... Зад, зад ей подставляй.

Я свернулся в комок, закрыл голову руками. Удар...

И рвущая боль. Удар. И соленый вкус во рту. Удар – и...

Человек со стеком выкрикнул нечто гортанное, на непонятном языке. Вслед за тем я услышал резкий свист хлыста, завершившийся постыдным каким-то шмяком.

– Встать, – приказал мне человек со стеком.

Я поднялся.

Жаба сидела на прежнем месте. Выпуклые глаза смотрели в разные стороны. Через зеленый живот багровела бысто исчезающая полоса. Жаба разевала рот.

– Ну что, – спросил человек со стеком, – будешь меня слушаться или сам попробуешь?

– Вас, – еле переводя дыхание, хватая ртом обжигающий воздух, выдавил я, – буду.

– Направо, – прикрикнул в ту же секунду человек со стеком.

Я едва успел отпрыгнуть, как рядом со мной хлопнулся на пол розовый мускулистый жабий язык.

– Не вздумай наступить, – гаркнул (и вовремя гаркнул) человек со стеком: в самом деле, у меня мелькнуло искушение пяткой придавить колотившую меня мерзость.

– Налево, направо, направо, назад, налево, нагнись, налево, направо, назад... Сам попробуешь? Влево.

– Да.

– Ну, валяй.

И в ту же секунду я, уже развеселившийся от бестолково лупящего по стенам и полу жабьего языка, был сшиблен, как хлыстом, как гибкой дубиной.

– Встать, – заорал человек со стеком, – встать и назад – бегом...

На четвереньках, с гудящей головой, ощущая во рту металлический вкус крови, я отбежал, отполз – и вовремя! – пятку мою ожег хлесткий удар. Я почувствовал сотрясение пола от обрушившегося на то место, где еще секунду назад был я, жабьего языка-дубинки.

Вслед за тем я услышал уже знакомые мне свист и шмяк, и еще, и еще. Я стоял на четвереньках, отдыхал, устанавливал дыхание. Мне почему-то казалось, что едва лишь я вновь увижу жабу, как избиение продолжится.

– Вставай, – миролюбиво предложил мне человек со стеком.

Я попытался встать и не смог.

– Что, – голос человек со стеком доносился словно откуда-то издалека, не подняться? – свист-шмяк.

"Не оборачивайся, – подумал я, – и она исчезнет; ее просто не будет... ее нет...Ты ее не видишь – и ее нет". И эти мысли тоже доносились откуда-то издалека, будто чужие слова...

– Ползи тогда, – приказал мне человек со стеком, – и ползи живее, я из-за тебя насмерть засекать лягушку-царевну не намерен.

Что было сил я пополз на четвереньках. Я царапал ладони и колени о пол. Пол был шершавый и холодный.

Человек со стеком схватил меня за шиворот и с силой встряхнул:

– Стоять! Подумаешь, царевна по голове лизнула. Тоже мне контузия... На царственную особу поглядеть не хочешь?

Я не хотел, но сообразил, что это "глядение" тоже входит в программу испытаний, и кивнул:

– Ме-ме-ме-мечтаю. мечтаю.

– Ох ты, – засмеялся человек со стеком, – он еще и шутит! Ну, значит, ничего еще не потеряно – любуйся!

Он развернул меня лицом к жабе.

Она сидела все так же безучастно, лупоглазо глядя вверх, только по учащенному култыханию ее горла да по иссеченному багровыми шрамами животу можно было догадаться, что ей пришлось несладко...

– Пошли, – подтолкнул меня человек со стеком, – каламбурист... Меч он таит, мечтает... ишь...

– Че,че, че, чем вы е? – я задохнулся и наконец выдохнул: – Б?

– Потом скажу, – усмехнулся человек со стеком, – че я е... Пошли.

Мы вернулись в комнату.

У стола стоял Виталий Степанович.

– Ого, – удивился человек со стеком. – Вы уже?

– Да я гляжу, и вы уже, – усмехнулся Виталий Степанович, он кивнул в мою сторону: – Прошел аудиенцию у королевы?

– Не до конца, – лаконично ответил человек со стеком.

В этот момент задребезжал телефон. Человек со стеком снял трубку.

– Да. Алло. Коллега Рахиль, я много слышал о вас и очень рад познакомиться. Начальник школ, – я смотрел во все глаза на человека со стеком, он легонько бил стеком по столу в такт свои словам. – Прекрасно. Да. Но Джек выразил, так сказать, желание, – человек со стеком улыбнулся, поступить в школу. А зачем? Я его проверяю. Да... Какая комиссия? Если есть возможность, то какая комиссия?.. Почему? Нормально проходит испытания. Ну, на крепкую тройку. На пятерку – никто не сдает... А четверочники вовсе не обязательно хорошие бойцы... Никакой закономерности... Ну да, ну да... Видите, вы из своей практики случаи вспомнили. Вот. Я вам скажу, когда я поступал, одни тройки были... чуть двойку не схватил. И ничего... Да нет, вы меня нисколько не обижаете. Нет, почему, ничего хорошего в этой профессии нет. Ничего. И вовсе она не такая же, как и остальные профессии. И вы это прекрасно знаете, поэтому и не хотите... Да, конечно, конечно. Джек, поговори с мамой.

– Спасибо, – сказал я и взял трубку. – Мама, – сказал я в трубку, прости.

– Бог простит, – у слышал я в ответ и удивился маминому тону – не то усталому, не то ироничному, – ну что, в "отпетые" собрался?

– Мама, – снова повторил я, – прости.

– Да ладно тебе, – вздохнула мама. – Не понять, то ли ты дитя малое, неразумное... то ли ты взрослый человек, и тогда... – мама замолчала, я тоже молчал, наконец мама сказала: – "Отпетые" – это не профессия, "отпетые" это жизнь, и жизнь, посвященная войне, резне, убийству, жизнь в подземелье бок о бок с драконом... Я-то хоть вечером на поверхности, в уик-энд дома, а "отпетые"...

– Мама, – сказал я, – я все знаю.

Глава пятая. Карантин

То было светлое помещение с высоченным потолком и нарами в два яруса.

В первый же вечер меня избили.

Сержант интеллигентно поинтересовался у меня:

– Ты Мурзика съел?

– Так точно! – ответил я и улыбнулся.

Вопрос и ответ показались мне комичными.

Сержанту так не показалось. Он сунул мне кулаком в зубы. Я упал. А когда поднялся, то швырнул в сержанта табуреткой. К сожалению, я – попал.

Из санчасти я вернулся через неделю.

...Голос сержанта доносился откуда-то издалека, издалека.

– ...Отлично стреляли Фрасхар, Ванятка, Брлунд – все остальные... провал... кажется, я даже сомкнул глаза и тут же почувствовал толчок Куродо в спину, я очнулся, строй похохатывал, – особенно хочется отметить Джека Никольса. Ну, это – боец со стажем. Тихо, не ржать! Ничего смешного. Джекки, шаг вперед, о тебе говорят.

Я вышел из строя.

– Ну, – сказал сержант, – то, что наш Джекки в боевом задоре чуть не зацепил огнем Эдгара и Хуана, – это не считается, к таким подвигам мы все привыкли, и даже то, что наш Джекки решил покормить Афродиту, – тоже не удивительно: ну, рук много, а клюв один. Джекки пожалел...Я сказал молчать! Вы все, за редким исключением, от него недалеко ушли. Джарвис, что ты лыбишься? Тебе сегодня чудом, чудом Гермес голову не снес... Все... Слушаем про Джекки дальше... Вот уже то, что наш Джекки решил возвращаться в строй на четвереньках, это, я вам скажу, уже ново, уже необычно. Впрочем, Джекки – отличный знаток устава и, вероятно, решил внести в него кое-какие изменения. Подпункты: а) в строй вползать на четвереньках; б) по возможности посылать сержантов и старшин, младших командиров на...; в) старших командиров посылать в... Что? Что тут смешного? Главная комедия будет впереди. Пока еще разминка... Дальше Джекки решил съесть сержанта. Ну просто – съесть. Мурзика съел, а почему бы сержанта?..