Текст книги "Нефертити. «Книга мертвых»"
Автор книги: Ник Дрейк
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
41
Последний свет сменялся темнотой. Царица сидела снаружи и наблюдала, обняв дремлющих дочерей; ее золотой наряд потускнел, пыль и песок испачкали его. Зябнувшая, несмотря на вечернюю жару, Сенет расположилась рядом. Меритатон не спала и сидела несколько поодаль, глядя не на закат, а в землю. Нефертити посмотрела на нее, но, по-видимому, решила оставить в покое. Эхнатон остался в гробнице, свернувшись калачиком на соломенном тюфяке в темном углу.
Мы с Хети нашли лампы и небольшой запас крученых фитилей.
– Они добавляют в масло соль, – сказал Хети беспричинным шепотом. Возможно, потому, что мы находились в присутствии Эхнатона; возможно, потому, что не хотели услышать собственные голоса, глухо звучащие в гробнице.
– Зачем?
– Чтобы фитиль не коптил и не портил роспись на потолке. Посмотрите.
Он поднялся по лестнице, прислоненной к резной колонне, и в свете лампы появилась золотая звездная дорожка – небесное царство богини Нут – на фоне безмятежного индиго ночи. На мгновение он показался мне запыленным молодым богом среди своих созвездий, мягко покачивающим в руке солнце; на лице его играла улыбка удивления своим творением. Я увидел, что Эхнатон тоже повернулся и смотрит на старое представление о создании мира, изображенное на потолке.
Минуту помолчав, я сказал Хети:
– А теперь спускайся.
Сияние спустилось на наш уровень смертных, и Хети снова стал самим собой.
– Фитилей у нас всего на несколько часов, – сказал я. – Есть вода и немного хлеба, но больше я ничего не нахожу.
Хети кивнул в сторону темной фигуры Эхнатона, который снова отвернулся от света к темной стене.
– Что мы собираемся делать с?..
Я пожал плечами, не имея ни малейшего представления. Слишком большая проблема, чтобы мне ее решать.
– Подай мне воды, – позвал из тени Эхнатон.
Я поднес ему плошку и вынужден был, как инвалиду, помочь фараону сесть, чтобы он напился. Внутри у него что-то щелкнуло. Он был легким и хрупким. Пил маленькими, неуверенными глотками.
– Мы должны немедленно вернуться в город, – вдруг сказал он, словно эта мысль только что пришла ему в голову. В темноте его взгляд казался затравленным, как будто Эхнатон уже знал, что это невозможно, и сознание собственного бессилия делало это только более необходимым. Он с трудом поднялся, опираясь на свою красивую церемониальную палку. – Я настаиваю на немедленном возвращении.
Внезапно рядом с ним оказалась Нефертити, негромко убеждая его лечь, устраивая поудобнее. Я отошел. Было что-то одновременно интимное и ужасное в том, как она успокаивала мужа, а в его глазах промелькнуло нечто похожее на отвращение.
Все девочки уже лежали на тюфяках. Меритатон со странным выражением лица разглядывала сцену с участием своих матери и отца, вырезанную на стене рядом с ней.
– Это я, – сказала она, указывая на самую крупную из небольших фигурок, собравшихся в Окне явлений у ног фараона и царицы для получения благословения в виде знака жизни. Затем она посмотрела на совсем иную сцену, где ее мать пыталась успокоить и сдержать отца. Меритатон вдруг показалась старше и мудрее, как будто слишком рано и слишком многое поняла о небрежной, ленивой жестокости этого потрепанного мира. Я надеялся, что мои дочери никогда не будут так выглядеть.
– Домой мы не идем, да? – тихо проговорила она.
– Не знаю.
– Нет, знаешь. Теперь все изменится.
Она говорила с гневной прямотой сердитого ребенка. Затем надменно от меня отвернулась.
Она права, подумал я, глядя на нее, на ребенка, на сгорбленные плечи которого давила вся тяжесть мира.
Я поднялся. В свете ламп, расставленных в помещении, эта сцена казалась картинкой из какой-то истории. Но это был не свиток с картинками. Куда на самом деле мы могли отсюда пойти? Самым лучшим для нас было держаться подальше от города. Но я больше не оценивал наши шансы. Я вышел на улицу, чтобы попытаться поразмыслить и постоять на страже. Хети, примостившись в темной нише на скале, нес караул. Ко мне присоединилась Нефертити, и мы окинули взглядом равнину, простиравшуюся на запад и на юг до города. В ясном вечернем воздухе мы видели сотни крохотных ночных огоньков – стража и солдаты собирались на дорожных заставах. Еще мы видели цепочки огоньков – приближавшихся, собиравшихся и рассыпавшихся вокруг них, направлявшихся к улицам, ведущим из города в окрестную пустыню.
– Не знаю, что лучше: уйти отсюда ночью или днем, – сказал я.
Она не ответила. Услышала ли она меня? Я глянул на царицу. Молчание словно разделило нас огромным расстоянием, хотя мы сидели в нескольких локтях друг от друга. Я поднял глаза к вечным звездам.
Затем царица заговорила:
– Спасибо, – сказал я. – Очень ободряюще.
Она с улыбкой отвернулась.
– Что это за стихи?
– Это Гимн Атону, – ответила она. – Он написан на стенах этой гробницы. Ты не заметил?
Как она могла думать сейчас о стихах?
– Звучит как предостережение, – заметил я.
– Это мудрое предостережение.
Мы снова посмотрели на звезды.
– Как ты думаешь, быть может, под небом есть и другие миры, помимо нашего? – вдруг спросила она.
– Могу представить себе несколько миров получше, особенно ночью, – сказал я.
– Я представляю такой мир там, где Красная земля превращается в огромный сад. Деревья золотые, много рек, на холмах построены красивые города.
– Вы всегда видите небеса. Я вижу противоположное.
– Почему?
– Вероятно, потому, что живу на земле, где правит злоба, где обитают страх и стыд. Я вижу неудавшиеся и испорченные жизни, обманутые надежды, несбывшиеся мечты, убийства и увечья. Несправедливости, творимые властями. Вижу бездушных людей, которые отвратительно обращаются с теми, кто властью не обладает. Ради чего? Всего лишь ради богатства и власти. В подобных вещах нет ни чести, ни достоинства. Но сейчас мы богатая, большая, сильная, суровая, гордая страна, поэтому все это совершенно не важно.
Она устремила взгляд на южный горизонт, удивленная пылом моего ответа.
– Перед тем как приехать сюда, я видел сон, – продолжал я. Я понял, что мне вдруг понадобилось рассказать о нем царице.
– Для такого скептика ты видишь что-то уж слишком много снов, – мягко проговорила она.
– Я оказался в холодном месте. Все было белым. Стоял странный темный лес. Деревья казались черными, будто обгорелыми. Было очень тихо. Я заблудился. Искал кого-то. Затем с белого неба начало падать что-то немыслимо легкое. Снег. Больше ничего не помню, но эта безысходность осталась со мной. Как потеря, которую никогда нельзя будет возместить.
Она с пониманием кивнула:
– Я слышала о снеге.
– Я слышал историю о человеке, который, как сокровище, привез ящик снега фараону. Когда же его открыли, снег исчез.
Казалось, это царицу заинтересовало.
– Если бы мне подарили такой ящик, я бы его не открыла.
– Но вам наверняка захотелось бы узнать, что внутри?
– Не следует открывать ящик с мечтами.
Я мгновение раздумывал над этим.
– Но тогда вы никогда не узнаете, пуст он или полон.
– Нет, – сказала она. – Никогда не узнаешь. Но все равно это твой выбор.
Постепенно мои мысли вернулись к настоящему.
– Мы могли бы добраться до реки и раздобыть лодку.
Она покачала головой:
– И куда потом плыть? Мы должны вернуться в город. Все ночные твари совместными усилиями составляют заговоры и предательства. Я представляю, как змеи оттачивают зубы и наполняют ядом рты. Мир заявляет на нас свои права, и мы не должны говорить «нет».
Она, разумеется, была права. Буря, как ничто другое, нанесла удар по престижу их семьи и сделала ее открытой для нападения. Если они собирались выжить, им нужно было показаться и восстановить свой авторитет. Но ценой какого риска?
– Позвольте спросить, как вы собираетесь это сделать? Они скажут, что буря была божественным судом над вами обоими.
Нефертити засмеялась.
– О чем никогда не думаешь, так это о той силе, что рушит твои великие мечты, планы и видения.
Глаза ее блестели отнюдь не от любопытства и веселья. Все, что она сделала, казалось теперь напрасным. Все, чего она достигла, было уничтожено бурей, которая словно очистила игровую доску, делая возможными множество новых и непредвиденных событий.
– Вероятно, вы могли бы приказать поэту переписать историю сегодняшнего дня, чтобы в итоге сделать бурю частью вашего грандиозного плана. Гимн Победы над бурей. Царица во славе возвращается из потустороннего мира, бог хаоса пытается покорить ее, но его сила не может ни снести город Атона, ни напугать царицу.
– Сейчас мне страшно.
Мгновение она смотрела на меня. Больше всего на свете мне захотелось обнять ее – ее, которая сидела, крепко обхватив колени, чтобы согреться… или унять дрожь. Мое сердце вдруг не к месту заколотилось и затрепыхалось, как у школьника. Она была так близко. В прохладном ночном воздухе я чувствовал тепло, исходившее от ее кожи, видел в темноте власть ее глаз. Она была далекой и печальной. Я протянул руку и позволил себе нежно коснуться ее ладони, боясь, что горы заворчат и звезды попадают с неба. Но ничего такого не случилось. Царица не шевельнулась. Сейчас я думаю, что на мгновение у нее перехватило дыхание. Мы просидели так несколько долгих минут. Потом, как мне показалось, с неохотой, она вытащила свою ладонь из-под моей.
Именно тогда я услышал рядом, на склоне под нами, очень слабый шорох песка о мелкие камешки. Я подумал, что пробежал дикий кролик, но это был не он. Я посмотрел на Хети – он на что-то указывал. Я медленно поднялся и попятился ко входу в гробницу, стараясь не произвести ни звука и заслонить царицу от того, что могло появиться из темноты. Снова слабый шорох, потом ясно различимые шаги уже ближе на склоне, нога, ищущая опору. Но незнакомец оставался в царстве теней. Мы стояли у входа в гробницу, давшую нам временное убежище; кроме как кинжалами, защититься нам было нечем. Я подтолкнул царицу назад, в темноту гробницы, и стал ждать.
На склоне поднялась тень. Она задыхалась. Я немедленно узнал очертания массивного, мощного тела, грубый абрис головы. Узнал я и темную пыхтевшую тушу, следовавшую за ним, преданную и безгласную.
– Странное место для ночлега. – Голос Маху звучал напряженно. Он старался скрыть одышку.
– Мы только что смотрели на звезды, – отозвался я.
– Мог бы воспользоваться их помощью. Где они? Все целы?
– Почему вы спрашиваете меня?
Тут мимо меня с лампой скользнула вперед Нефертити. На лице Маху отразилось облегчение, и он сразу же неуклюже опустился на колени, как чудовище перед ребенком.
– Я возношу благодарственные молитвы Атону за благополучное возвращение царицы, – сказал он.
– Я слушаю твое донесение.
– Могу ли я предстать перед нашим Владыкой?
– Он отдыхает.
– Но… – с несчастным видом начал Маху.
– Он чувствует себя хорошо, – настойчиво повторила царица.
В ее поведении сквозила непреклонность. Маху был застигнут врасплох. Последовало мгновение напряженного безмолвия, во время которого Нефертити ничего не выдала, и затем он кивнул, но пока не сдался.
– Этот человек должен уйти. Теперь я несу ответственность. – Он указал на меня, его взгляд был полон отвращения. Столкновение с Эйе все еще вызывало у него жгучую боль. Отлично.
– Почему? Он защитил и спас меня, привел царскую семью в убежище; он хорошо справился. А чего ты достиг? Что такого ты хочешь нам сказать, чего ему не следует слышать?
Трудно было не улыбнуться. Не очень-то я и постарался.
Голова Маху нервно повернулась на могучих плечах. Он был похож на павиана, запертого в клетке и ищущего спасения. Он все еще был для меня опасен. Через минуту он яростно накинется на меня. Но Нефертити оставалась неумолимой и совершенной.
– Говори, – приказала она.
– В городе хаос, – сказал Маху. – Великая река забита судами. Все, кто может, уезжают. Палаточный городок снесло. Строительные леса обрушились, убивая горожан и перегораживая улицы. Многие продуктовые склады засыпаны песком. Вырытые колодцы загрязнены. Запас пресной воды ненадежен. В результате паники имеется много погибших. – Он замялся. Очевидно, более серьезная часть доклада еще должна была последовать.
– И что еще?
– Беспорядки.
– В смысле?
– Власть не действует. У меня мало солдат, и они не способны поддерживать порядок. Храмовые хранилища разграблены, запасы зерна, вина, фруктов – все роздано черни. Они даже закололи для еды жертвенных животных в храмовых дворах. За одну ночь люди превратились в варваров. На улицах происходили схватки за еду и кров между представителями разных народов. Во время этих волнений были убиты посланник Миттани с семьей и его сторонники. Мы подозреваем силы хеттов. Защитить их мы не смогли. В Большом дворце размещены – сколько удалось – важные семейства и правители, временные убежища устроены в Малом храме Атона.
– Почему вам не удалось поддержать порядок в городе от нашего имени?
Лицо Маху потемнело.
– Хоремхеб принял решение взять на себя командование, не обращая внимания на мою власть и власть полиции. Он расставил своих солдат по всему городу и возглавил поддержку со стороны резервных войск. Они прибудут через день или два. Он взял эту местность под военный контроль, пока…
Он снова замолчал, добравшись до неописуемого.
– Говори.
– Пока вы не вернетесь, чтобы с ним встретиться.
Ее лицо осталось бесстрастным, но это была плохая новость.
– Он послал тебя сюда? Как мальчика на побегушках?
Маху сердито на нее посмотрел, гордость в нем восторжествовала над почтением.
– И сейчас, и всегда я был только верным слугой. Я не мальчик на побегушках. Я пришел, чтобы предупредить вас о его намерениях.
Царица позволила чертам своего лица слегка расслабиться.
– Для нас твоя преданность дороже золота.
Удивительно было видеть, какой властью обладали несколько слов похвалы над таким человеком. Гнев Маху растаял.
Теперь она заговорила быстро, ожив для требований нового положения дел.
– Я вернусь. Но для командования, а не для переговоров с армией Хоремхеба.
Это заявление произвело на Маху не совсем ожидаемое или желаемое впечатление. Было что-то, о чем он умалчивал. О ссоре? Дурной новости? Даже о ноже убийцы? Царица быстро глянула на меня, тоже это заметив. Я решил подвинуться ближе.
– Держись от меня подальше! – прорычал Маху.
Нефертити чуть заметно кивнула, и я снова отступил назад.
– Ты должен говорить правдиво, – сказала она. – Ничего не скрывай. В противном случае я вернусь в город, имея превратное представление о происходящем.
Я посмотрел туда, где в последний раз видел Хети, но в такой темноте не мог различить его там, наверху. Хотя он наверняка слушал.
Маху принял решение и заговорил с колебаниями, на которые я считал его неспособным.
– Есть… кое-что еще.
Он сделал драматичную паузу.
– Не жди, что я стану истолковывать молчание. Говори.
И тут из тишины и темноты донесся шипящий звук и глухой удар. Мы с Нефертити уставились в сторону неведомого. Маху не сделал никакого движения. На его лице появилось выражение озадаченности, как будто он не мог толком вспомнить начало своей мысли. В углу рта у него показалась струйка крови. Он медленно поднял руку и дотронулся до нее, удивился окрасившемуся в красное копчику пальца. Затем покачал головой и медленно упал лицом вниз, как животное под слишком тяжелой ношей.
Присев, мы ощупали тело Маху. Стрела расщепила ему позвоночник, войдя глубоко между лопатками. Я внимательно на нее посмотрел и увидел знакомый иероглиф – кобра. В голове у меня тут же возникло воспоминание – обуглившаяся стрела на обгоревшем корабле. Предостережение, посланное мне еще до приезда в город. И вот оно снова. Точно такое же.
Как можно осторожнее я повернул начальника полиции на бок. Он еще дышал, неглубоко, словно находился теперь в чужеродной стихии, словно воздух был водой. В какой-то степени его тронула ирония того, что последнее лицо, на которое он смотрит в этой жизни, – мое.
– Будь ты проклят! – Он с трудом проталкивал сквозь окровавленные зубы каждое слово, идущее из булькающего горла. – Ты был прав.
Царица посмотрела на меня. Я покачал головой. Маху кашлянул и сплюнул, красные капли внезапным дождем оросили мою одежду. Это заставило его засмеяться, снова кашлянув кровью, уже более густой и темной. Он это заметил.
– Умираю, – сказал он, почти что пожимая плечами, как будто смерть была ничем. Пес лизал ему лицо. Я оттолкнул его и спросил:
– Насчет чего прав?
В этот момент я почувствовал, что над нами кто-то стоит. Это был Эхнатон, похожий на старика, пробудившегося от глубокого сна. Он держал лампу и в своих белых одеяниях представлял собой легкую цель для новой стрелы. Я рывком заставил его присесть, убирая из опасной зоны. Он в ярости вскрикнул. Я зажал ему рот рукой. Мы трое сгрудились вокруг Маху, который взглядом вбирал жалкое зрелище, которое представлял собой его недоумевающий и волочащий ноги повелитель. Не разочарование ли мелькнуло в глазах Маху, прежде чем рука смерти замедлила, затем остановила их движение и сменила топазовый блеск чем-то более похожим на помутневшую бронзу?
Я схватил Эхнатона за руку, и все мы чуть ли не на четвереньках бросились к черной пасти входа в гробницу. Он споткнулся, пытаясь оглянуться на тело Маху – пес, верный и растерянный, сидел рядом с хозяином, – и мне пришлось тащить за собой по пыли Владыку Обеих Земель. Как из-под земли появился и пришел мне на помощь Хети.
Мы спрятались в гробнице, наше дыхание образовывало маленькие облачка пара в холодном теперь воздухе пустыни. Лампы почти догорели, давая мерцающий, слабый свет, который освещал нарисованные фигуры и лес белых колонн. Девочки проснулись и сбились вокруг матери, которая шепотом велела им соблюдать полную тишину. Мы ждали, напряженно прислушиваясь. Мы сами загнали себя в ловушку, выхода отсюда не было. Кто угодно мог войти в гробницу и перерезать нас в этом угасающем свете как зверей. Словно в подтверждение этому я услышал, как пес Маху резко взвизгнул, затем умолк.
– Прошу не прятаться за мой счет.
Эти слова, произнесенные очень тихо, донеслись, казалось, из ниоткуда. Затем длинная тень косо упала на залитые лунным светом камни входа и двинулась по стене. За тенью последовала мужская фигура, стройная и изящная. Мужчина держал лампу, которая осветила костлявое лицо, казавшееся более худым из-за мечущихся теней.
Эйе сопровождала охрана, вставшая у входа. Их луки блестели в свете луны. Я заметил, что наконечники стрел похожи на серебряные. Я посмотрел на Нефертити. У нее был такой вид, будто она наконец лицом к лицу встретилась со своим самым худшим страхом.
Эйе кивнул лучникам, и те, обыскав нас на предмет оружия, забрали мой кинжал. Я знал обоих. Один был на охоте, второй оказался молодым архитектором, моим попутчиком на судне, который проектировал отхожие места для храмов. Значит, за мной следили с самого начала. Он посмотрел мне в глаза, как бы говоря: «Мы снова встретились». Потом Эйе приказал им выйти наружу, а сам медленно приблизился к нам. Мы с царицей разошлись, двинувшись в разные стороны среди леса белых колонн.
– Как странно и, однако же, как верно, что вы нашли убежище в моей гробнице, сказал Эйе. Мне жаль, что вы разместились в таких неподходящих условиях. Но возможно, есть какой-то смысл в том, что эта неподобающая обстановка развлекает вас и таким образом восполняет недостаток удобств. – Он играл с нами, улыбаясь, как кладбищенская кошка. – Мы все смертны. Кроме тех, кто стал богами. По крайней мере в их собственном представлении. Посмотрите, вот, запечатлено в камне. – Он стал читать иероглифы на колонне: – «Прославляем бога по имени его… Да живет он во веки веков, Атон живой и великий, владыка всего, что оберегает диск Солнца, владыка неба и владыка земли, владыка храма Атона в Ахетатоне и слава царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдою, слава Владыки Обеих Земель Неферхепрура, единственного у Ра, сына Ра, живущего правдою, владыки венцов Эхнатона – да продлятся дни его жизни! – слава великой царицы, любимой царем, Владычицы Обеих Земель, Нефернефруатон Нефертити, – да живет она, да будет здрава и молода во веки веков!»[10]10
Пер. А.М. Коростовцева.
[Закрыть] И так далее и так далее. О, вот и обо мне: «Носитель опахала по правую руку фараона, Главный смотритель царских лошадей, Отец бога, Делатель правды, Эйе, который говорит: “Твое восхождение над горизонтом небес прекрасно, о живущий Атон, дарующий жизнь; когда ты встаешь над восточным горизонтом, то наполняешь красотой все земли”». – Он немного помолчал, наслаждаясь иронией всего происходящего. – Ну, это вряд ли, как выясняется…
И тут в темноте раздался другой голос, дрожащий и незнакомый.
– «Ибо ты прекрасен, велик, светел, высоко стоишь над всякой землей… Ты – далек, но лучи твои на земле… Ты заходишь на западном склоне неба – и земля во мраке, наподобие застигнутого смертью…» – Голос Эхнатона набирал силу, по мере того как фараон произносил эти слова, подняв тонкие руки к отсутствующему солнцу, словно в зеркале повторяя собственное изображение, вырезанное на каменной стене рядом с ним. Но затем он вдруг остановился, как будто не хотел произносить последующие слова.
Эйе без всякого выражения посмотрел на этот призрак рухнувшей власти.
– Да, наподобие застигнутого смертью, – проговорил он. – Эта гробница стоила мне больших денег, но я так и не выбрал времени посетить ее и проследить за ходом работ. В наши дни они весьма дороги, эти дома смерти, однако, пока мы живы, у нас нет времени, чтобы заняться действительно важными вещами. Мы спешим, допускаем ошибки, торопимся исправить их, мало думаем о прошлом и будущем.
Он умолк. Я понятия не имел, куда он клонит. Нефертити почему-то молчала.
– Вы желаете услышать историю о прошлом или о будущем?
– Давайте поразмыслим о будущем. – Наконец-то Нефертити подала голос из мрака дальнего угла гробницы.
Эйе двинулся к ней, но царица снова отступила. Я не мог разобрать, где тень, а где человек.
– Конечно, – сказал он. – Я расскажу вам, что вижу. Я вижу время бедствий. Я вижу мир, рассыпающийся, рушащийся. Я вижу, как жрецы нападают на храмы Атона, вижу пустую сокровищницу, вижу ненависть в глазах людей. Вижу, как враги покоряют наши великие города и повергают наших богов. Вижу, как жухнут великие зелень и золото, Великая река отказывает в своей щедрости, земля пересыхает и гибнет урожай, и саранча пожирает все на своем пути. Вижу наши житницы, полные пыли. Я вижу ветер времени, задувающий с Красной земли и несущий с собой огонь и разорение, ровняющий с землей наши города, превращающий все, что мы сделали, в пепел. Вижу детей, наставляющих своих родителей по части жестокости и страшных дел, и вижу, как варвары торжествуют победу в наших храмах. Я вижу болтливых обезьян вместо статуй богов. Вижу, как наша река течет вспять и остывает Ра. Вижу мертвых детей в безымянных могилах.
– Не следует так поздно ужинать, – спокойно отозвалась Нефертити. – Это плохо сказывается на воображении.
Он тщательно проигнорировал ее.
– Я вижу факты как они есть и какими будут. Если только мы сейчас же не предпримем решительных действий. Мы должны вернуться к прежнему положению вещей. Вернуться к нашим традициям. Мы должны свернуть этот город, запереть его бога, этого Атона, в сундук и закопать далеко в пустыне, словно его никогда и не было. Затем мы должны обратиться к практической стороне дела. Нам понадобятся войска и зерно. Мы должны достичь соглашения и договориться о возмещении с новой армией и жрецами Амона. Мы должны вернуть фиванским жрецам часть власти над их богатствами и ресурсами и позволить вернуться в их храмы. В то же время нам надо показать миру, что мы, как семья и страна, сильны, как никогда, и что боги нас поддерживают. А для того чтобы это совершить, у нас должна быть личность, которая скажет народу и богам: «Я есть вчера и завтра, я вижу все времена, мое имя – тот, кто ходит по дорогам богов. Я – властитель вечности».
– Такого человека нет.
– Думаю, есть, – быстро сказал он. – Полагаю, самое время вывести ее вперед.
Слова его повисли в воздухе. Предложение. Возможность. Но кто такой Эйе, несмотря на всю свою власть, чтобы делать подобное предложение? Был ли он создателем царей, творцом богов, организатором того, что будет и чего не будет?
Тут с напрасной убежденностью безумца заговорил Эхнатон:
– Это измена, и я прикажу арестовать и казнить тебя как обычного вора.
Эйе рассмеялся ему в лицо – впервые за все время я услышал от него такой свойственный человеку звук.
– А кто услышит этот приказ, исполнит его? Никто. Ты несостоятельный, конченый человек. Над тобой довлеют неудача и смерть. Власть уплыла у тебя из рук. Повезет, если тебе позволят жить. – В его спокойном голосе звучала безжалостная жестокость.
Эхнатон быстро направился к выходу, но путь ему преградили два стражника.
– С дороги! – приказал он. – Я – Эхнатон!
Они остались неподвижны и немы. Его беспомощность была невыносима. Он замолотил по воинам кулаками, как беснующийся ребенок. Удары его были легкими, и часовые просто не обращали на фараона внимания. Он повернулся к Эйе, доведенный уже до белого каления:
– Фараона нельзя просто сбросить со счетов! Ты украл мое царство. Ты обманул мое доверие. Проклинаю тебя, и мы вместе с богом отомстим тебе.
– Нет. Это ты обманул доверие Обеих Земель. Ты предал меня. Ты сделал посмешищем и погубил великое наследие этого мира. Твои проклятия не имеют силы. Ты можешь накормить людей? Не можешь. Можешь восстановить порядок? Не можешь. Сможешь снова показаться под знаком Атона? Не сможешь. Народ тебя ненавидит, армия презирает, а жрецы замышляют твое убийство. Я дал тебе этот мир и все его богатство и могущество, и что ты с ним сделал? Выстроил эту дурацкую глинобитную игрушку? Сочетается ли величие с подобным материалом? Нет. Он крошится, распадается, разваливается. Скоро от этого города и его сумасшедшего фараона не останется ничего, кроме теней, костей и праха. Дух твоего отца умирает вторично – от стыда. Ты отдашь свои короны. Падешь на колени.
Эхнатон не сводил с Эйе глаз.
– Перед тобой? Никогда.
Он проиграл, но остался непокоренным. Из тени выступила Нефертити. У меня сердце сжалось, когда я увидел ее лицо.
– Ты – Отец бога, но ты не можешь быть фараоном, – сказала она.
Что-то изменилось в выражении лица Эйе. Мне случалось наблюдать такое прежде, на лице записного игрока, когда тот собирается удвоить ставку.
– Ты не знаешь, кто я, – ответил он.
От его слов изменилось скрытое движение темного воздуха. Нефертити замерла, застигнутая врасплох.
– Ты – Эйе, кто же еще?
Он стал перемещаться среди колонн, то появляясь на свету, то исчезая в тени, сам себе чародей.
– Не можешь вспомнить?
Она молчала и ждала.
– Странная вещь – память. Кто мы без нее? Никто.
Она выжидала.
Он улыбнулся:
– Я рад, что ты не помнишь. Я так и хотел. Я хотел, чтобы ты очистилась от связей сердца.
– Этого не может быть. Сердце – это всё.
Он серьезно покачал головой:
– Нет, не всё. Я надеялся, что ты постигла величайшую истину. Существует только власть. Не любовь, не забота. Только власть. И я дал ее тебе.
– Ты ничего мне не давал. – Теперь она рассердилась.
Он снова улыбнулся, словно еще одной своей маленькой победе, а потом нанес удар – тихо и спокойно:
– Я дал тебе жизнь.
Он следил за ее лицом, пока она пыталась уяснить значение этих слов. Он был убийцей, умело поворачивавшим нож в сердце жертвы и наблюдавшим за ее муками. Потом царица заговорила, до странности спокойным голосом, как будто худшее уже произошло и больше ничто уже не сможет ее ранить.
– Ты мой отец?
– Да. Теперь ты меня узнала?
– Я вижу, что ты есть. Я вижу, что вместо сердца у тебя пустыня. Что случилось с твоим сердцем? Что случилось с твоей любовью?
– Это слабые слова, дочь. Любовь, милосердие, сострадание. Изгони их из своего сердца. Дела – это всё.
Нефертити приблизилась к Эйе, снедаемая, несмотря на очевидную боль, любопытством.
– Если ты мой отец, то кто моя мать?
Он отмахнулся от нее.
– Не отворачивайся от меня. Скажи, кто моя мать.
– Она была никто, безымянная женщина, и умерла, рожая тебя.
Новый факт нанес свой тихий и ужасный урон. От боли, причиненной этой потерей, потерей того, чего у нее никогда не было, разве только в мечтах, царица сгорбилась, прижав руки к груди, словно крепко зажала в кулаках обломки своего разбитого сердца.
– Как ты мог так со мной поступить?
– Не пытайся тронуть меня ничтожными словами и доводами любви. Ты не ребенок, чтобы говорить о детских вещах.
– Я никогда не была ребенком. Ты и этого меня лишил.
Она вернулась в тень и исчезла. Эйе стал прохаживаться между колоннами, спокойно дожидаясь ее возвращения. Когда он проходил рядом со мной, я быстро выхватил у него из-за пояса кинжал и приставил к горлу, коснувшись нежной прохладной кожи, едва не поцарапав ее, другой рукой заломил ему руки за спину. К нам побежали стражники, но я невозмутимо произнес:
– Назад, или я снесу ему голову.
Хети проворно разоружил их.
Нефертити вернулась в освещенную часть помещения. Я сильнее прижал лезвие кинжала к мягко пульсирующей жилке на шее Эйе и с радостью наконец-то почувствовал дрожь неуверенности.
– Могу убить его сейчас, или можем связать его и вернуться в город. Арестуйте его, отдайте под суд за измену и убийство.
Царица скорбно посмотрела на меня и покачала головой.
– Отпусти его.
Я не поверил своим ушам.
– Кто, по-вашему, пытал, искалечил и убил Тженри? Кто, по-вашему, дал Мерире сгореть в муках? Может, он сам этого и не делал, для этого у него есть главный врач, но он спланировал эти убийства и поощрил их. И после всего, что он сделал вам? Этот человек не принес ничего, кроме страданий и разрушения, и вы хотите, чтобы я его отпустил? Почему?
– Потому что так надо.
Я с отвращением отшвырнул кинжал. Эйе высвободился из моей руки и сильно ударил меня по лицу красной кожаной перчаткой.
– Это за то, что имел наглость коснуться меня. – Затем ударил еще раз. – А это за то, что имел наглость возводить на меня безосновательные и бездоказательные обвинения.
Я смотрел на него, ничуть не тронутый.
– Моя дочь – умная женщина, – продолжал он. – Она понимает.
И тут он улыбнулся. Эта улыбка вызвала у меня гадливость.
– У вас есть все в этом мире, – сказал я. – И все же внутри бушует какая-то ярость, пожирая вас, пока не останется одна оболочка. Что бы это ни было, вы никогда не будете удовлетворены.
Эйе проигнорировал мое презрение. Наклонившись, он зачерпнул горсть песка и небрежно рассмотрел его.
– Мне никогда не нравилось это место, и сомневаюсь, что меня здесь похоронят. Зачем нам нужны все эти милые картинки о хорошей загробной жизни? Посмотри, как мы описываем пашу отчаянную надежду на новую жизнь: обширные поля и множество слуг, работающих на них, великий почет и высокое положение, доступ к богатству и владениям – лучшее, что может дать мир или можем взять мы. Однако это всего лишь рисунки. Мы оба знаем, что случится, когда мы умрем. Ничего. Мы лишь кости и прах. Вечной жизни нет, нет Загробного мира, нет Полей Камыша. Сладкоголосые птицы вечности поют только в наших головах. Все это – сказки, которые мы рассказываем, чтобы защититься от правды. Короче, если бы у меня было все, я смог бы вернуть этот прах к жизни. Я, как зерно, купил бы себе дней и лет и жил бы вечно. Но сделать это невозможно. Мы не можем пережить время. Бессмертны только боги. А их не существует.
