Текст книги "Нефертити. «Книга мертвых»"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

3

Меня восхищают чистота и порядок на судне. Ничего лишнего. Одеяла утром сложили и убрали. Оснастка и все предметы обихода полностью отвечают своему назначению. Всё на своем месте. У капитана голубые глаза, немногочисленные кривые белые зубы, брюшко человека уверенного и чувствующего себя на воде как дома. Он видит сухопутных людей насквозь и различает их стремления и помыслы, словно разглядеть их так же легко, как мелкую рыбешку в неглубокой заводи. Ну и конечно, сам корабль, удивительное сооружение, уравновешенное между ветром и водой, в результате чего раздутые паруса и канаты, натянувшиеся в безукоризненном геометрическом узоре, порождают чудесную силу, которая движет по воде судно и его пассажиров. Посмотрите: корабль делает идеальный разрез на поверхности воды, затягивающийся, как только мы проходим. Белые пальцы за кормой вслепую ощупывают края некоего неведомого материала, затем успокаиваются и как бы с легким пожатием плеч и прощальными жестами погружаются назад, в черноту, откуда они так ненадолго появились.

Вот и я, старший сыщик полиции, коротаю время в раздумьях над непостижимыми загадками воды за бортом, пока вместе с течением реки мы проплываем мимо Коптоса, Дендера, храма Хатор и храма Осириса в Абидосе. Мой разум безмятежен, как водяная мушка, хотя мне следовало бы готовиться к встрече с тайной, требующей срочной разгадки.

Вечером капитан пригласил всех пассажиров поужинать вокруг жаровни, так как от воды после захода солнца тянет холодом. Я ненавижу званые ужины и раздражаю Танеферт, стараясь под предлогом занятости на службе отклонять получаемые нами приглашения. Отчасти потому, что ни за столом, ни в каком другом месте не могу разговаривать о своей работе: кому интересно слушать про убийство, когда человек наслаждается мясным кушаньем? А отчасти потому, что я просто не в состоянии, сидя за столом, уставленным вкусными блюдами, обсуждать опасности и зло этого мира, словно это всего лишь тема для беседы.

Рассаживаясь, мы вежливо поздоровались друг с другом, а затем повисло неловкое молчание. Большие перемены и в самом деле привнесли в повседневную жизнь бОльшую осторожность, граничащую с подозрительностью. Когда-то мы разговаривали свободно; теперь же люди дважды подумают, прежде чем высказать свое мнение. Когда-то можно было вызвать смех и веселье, изложив точку зрения, в корне отличную от общепринятой; ныне подобные вещи встречают молчанием и беспокойством.

Меня усадили рядом с дородным господином, самой примечательной частью фигуры которого был живот: он походил на большой шар, увенчанный белой, лунообразной головой, взиравшей на туловище сверху вниз в постоянном изумлении. Еда, простая и обильная, вызвала у него жест одобрения и восторга – он всплеснул гладкими ручками, выражая удовольствие. Наклонившись ко мне, толстяк нарушил молчание:

– И с какой же целью вы, уважаемый, направляетесь в наш новый город – Небосклон Атона[1]1
  В некоторых источниках – Горизонт Атона.


[Закрыть]?

Было видно, что он доволен собой, произнеся весьма напыщенное название новой столицы. В данных обстоятельствах я с радостью играю в любительской драме вымышленную личность, поэтому подал реплику:

– Я чиновник казначейства.

– В таком случае с вами следует подружиться, иначе нам никогда ничего не заплатят! – Он окинул взглядом сидевших за столом, ожидая одобрения своей маленькой колкости.

– И в самом деле, финансы нашего Владыки – большая тайна, но самая большая тайна заключается в том, что они неисчерпаемы и их всегда и на все хватает.

Собеседник невозмутимо оценил соответствие ответа моей внешности, и прежде чем он углубился в эту тему, я быстро спросил:

– А вы сами по каким делам в Ахетатон?

– Я руковожу придворным оркестром и танцорами. Эта должность обеспечивает высокое положение, и, думаю, за нее велась серьезная борьба. Я буду ставить торжественное действо ко дню освящения города. Вам известно, что в придворном оркестре одни женщины?

– Вы хотите сказать, сударь, что женщины менее способны в области танцев и музыки, чем мужчины?

Красивая, умного вида женщина подала голос с другого конца стола. Ее муж, мужчина средних лет с внешностью прирожденного бюрократа, ростом ниже жены и весь какой-то мелкий, посмотрел на нее, словно предостерегая: здесь не место говорить об этом. Но она спокойно смотрела на Большую Белую Луну.

Тот фыркнул и заявил:

– Танцы всегда будут женским искусством. Но музыка предъявляет высокие требования к технической и духовной стороне дела. Я говорю не о внешнем украшательстве, но о глубокой душе.

Он извлек креветку из розового панциря и отправил в свой разборчивый и тщеславный рот.

– Ясно. И наша царица Нефертити украшение? Или же она имеет глубокую душу?

Женщина улыбнулась мне, приглашая разделить ее веселую насмешку.

– Мы слишком мало о ней знаем, – ответил толстяк.

– О нет, уважаемый, – возразила женщина. – Мы знаем, что она красавица. Знаем, что она умна. И знаем, что она самая могущественная из живущих ныне женщин. Она сама правит своей колесницей и укладывает волосы по собственному желанию, а не как диктует традиция. Она, подобно фараону, уничтожает своих врагов. И никто не указывает ей, что делать. По сути, она – воплощение современной женщины.

За столом воцарилось недолгое молчание. Наконец Луноголовый сказал:

– Действительно, и очень даже может быть именно поэтому мы оказались в мире, который меняется быстрее, чем всем нам, вероятно, хотелось бы.

Разговор становился все острее; ставки в игре повышались. Красавица нанесла встречный удар.

– Значит, вы не одобряете новую религию?

Об этом предмете в компании незнакомых людей легкомысленно не поговоришь. Луноголовый так и передернулся от неловкости и неуверенности, разрываясь между желанием высказаться откровенно и страхом за свое будущее.

– Я одобряю ее всем сердцем. Разумеется, одобряю. Я всего лишь музыкант. Задавать вопросы не мое дело, я просто выполняю то, что от меня требуется, и добиваюсь как можно более стройного звучания. Я только спрашиваю себя наедине – и в этом я не одинок, – смогут ли наш Владыка и его супруга, та, которой никто не указывает, что делать, прожевать откушенный ими кусок.

И с этими словами он принялся обгладывать жареную рыбку, словно наигрывал мелодию на маленькой свирели.

Глаза женщины светились весельем, вызванным нелепым поворотом фразы Луноголового, и ей хотелось поделиться этим со мной.

– Мы живем во времена больших потрясений, – сказал ее муж. – Откуда нам знать – благословенны мы или прокляты? Станут ли люди скучать по старым богам, а жрецы – по легко достающимся им богатствам? Или мы все вместе, как общество, движемся вперед, к высшей и величайшей истине, бросающей, однако же, вызов?

Снова заговорил Луноголовый:

– Высшие истины нуждаются в достойном финансировании. Просвещение дорого стоит. Поэтому мне было приятно услышать, что вы, – он указал жирным пальцем на меня, – сумели подтвердить: финансы нашего Владыки черпаются из неистощимого источника изобилия. Говорят, этот год опять неурожайный. И что жалованье задерживают, иногда за несколько лет. Не скрою, гарантия регулярных подарков от Эхнатона убедила меня в корне изменить свою жизнь и сделать ставку на успех в новой столице.

Я не ответил. Красавица же непринужденно сменила тему. Она повернулась к сидевшему слева от нее молодому человеку, хранившему молчание на протяжении этого обмена мнениями. Он был учеником архитектора.

– Так что вы можете сказать о строительстве этого города? – спросила она. – Меня больше всего интересует, есть ли при больших виллах сады, поскольку вряд ли что-то другое заставило бы меня пожертвовать своим домом и друзьями ради пустыни.

– Виллы, по-моему, роскошны. И водоснабжение садов изумительно. Поэтому, хотя город окружен пустыней и ранее казался местом засушливым и неблагоприятным для строительства нового мира, однако теперь он зелен и плодороден. Но, увы, у меня очень скромная должность…

Он смущенно замялся.

– И какая же? – спросил я.

– Я проектирую участок отхожих мест рядом с Большим храмом Атона. – Услышав это, все засмеялись. Поощренный, молодой человек добавил: – Даже жрецам в священных местах надо где-то справлять нужду!

– Не говорите мне о жрецах, – заявил Луноголовый. – Их призвание – богатство. И больше ничего. Самое меньшее, чего достигнет Эхнатон, – разрушение их огромных храмов, посвященных богам прибыли!

Все замолчали. Опасно критиковать жрецов или, скажем, Старые семьи, которые на протяжении стольких поколений пользовались такой большой, передававшейся по наследству властью, а теперь рвут и мечут, как разъяренные чудовища, из-за утраты положения, земель и доходов. То же самое и в моем ведомстве: многие верят, что силы полиции заставляют менее правоверных членов общества принимать новую религию и подчиняться ей с помощью старых методов – запугивания, насилия и наказаний. Я слышал рассказы об исчезнувших людях, о неопознанных телах, выброшенных на берег реки с отрезанными кистями рук и выколотыми глазами. Но это слухи. Мы – сила, обеспечивающая торжество порядка над хаосом, претворение в жизнь гармонии маат[2]2
  Миропорядок, естественный порядок вещей и одновременно этическая норма.


[Закрыть] и справедливости. Так должно быть.

Раскланявшись и пожелав друг другу доброй ночи, мы разошлись к своим гамакам и одеялам. Мне удалось до некоторой степени уединиться на корме корабля, среди бухт канатов, под большими направляющими веслами, воткнутыми до утра в илистое дно реки. Капитан при свете свечи улегся на носу судна в гамаке. Вскоре все пассажиры уже спали под матерчатыми навесами и сетками от насекомых.

И поэтому я сейчас сижу здесь с этим дневником и прикидываю, с чем могу встретиться в Ахетатоне. Строго говоря, никаких мыслей. Полная пустота. Так называемая великая идея Эхнатона – ввести новую религию и запретить старую – представляется мне безумной. Это противоречие здравому смыслу. Я не оригинален в своих суждениях. Не сомневаюсь, лишь горстка людей – ближайшее окружение фараона да строители и архитекторы, зарабатывающие себе на жизнь, – не считает его потерявшим разум. Новая религия, в основе которой стоят он сам и его супруга Нефертити как воплощения божества и единственные посредники между людьми и Атоном, солнечным диском? Эхнатон запретил младших богов, которым люди поклонялись всю жизнь, равно как и главных божеств загробного мира, нашего мира и неба. В эти дни я верю только тому, что вижу собственными глазами или выуживаю из сведений, доступных мне здесь, в этом мире, поэтому фараон вполне может оказаться прав, отрицая власть невидимого. И он, вероятно, был прав, играя с жрецами в их же собственную игру, в которой они на протяжении поколений побеждали ради огромной личной наживы. Но с другой стороны, разом забрать у них власть, выгнать из древних храмов в Карнаке и (что хуже всего) оставить их во множестве скитаться по стране, не имея иного занятия или иной цели, кроме вынашивания мести? Разве такое возможно? Чем, кроме катастрофы, это может закончиться? Сообщают, что внешне фараон едва ли похож на бога. Утверждают, что тело у него столь же необычно, сколь занятен его ум. У него длинные и тонкие, как у кузнечика, руки и ноги, живот выпирает, как бадья для дождевой воды. Но это говорят те, кто сам его не видел. Единственное, что он сделал правильно, – родился от могущественных родителей и удачно женился. На Нефертити. Совершенной. Говорят, что происхождение ее туманно, но тем не менее она вызывает большое восхищение.

Не исключено, все это я и сам увижу. Ясно одно: нынешние времена – времена перемен, и мы должны измениться вместе с ними или погибнуть, по крайней мере до той поры, пока грядущие силы не совершат полный оборот и то, что появилось, опять не превратится в пыль, из которой создано. Потому что Эхнатон наверняка долго не проживет. Жрецы не позволят отнять у них богатства и земную власть.

Но какое все это имеет отношение к тайне, ради которой я вызван, я сказать не могу.

4

Лежа под луной, я разглядывал множество безмятежных и вечных звезд иного мира. Но под покровом ночи всегда идет невидимая борьба. С берега доносились голоса птиц и зверей, занятых своей ночной жизнью. Я вспомнил, как при первой нашей встрече на званом вечере мы с Танеферт покинули свет и шум и пошли вдоль кромки воды. Любое, несомненно случайное, касание повергало меня в трепет. Мы как будто разговаривали без слов. Усевшись на скамью, мы стали разглядывать луну. Я сказал, что это безумная старуха, забытая в одиночестве на небе, но Танеферт возразила: «Нет, она почтенная дама, оплакивающая утраченную любовь. Посмотри, как она призывает своего возлюбленного».

Мы разговорились. Танеферт открыла мне свое сердце, не утаив ни хорошего, ни плохого, сознавая рискованность такого признания, и тогда по ее откровенности я понял, что она изменит мою жизнь своей любовью. Конечно, легко не было. Боги знают, каким я могу быть: переменчивым в настроениях, эгоистичным, унылым.

Меня пронзила боль потери. Я поднялся и уставился на темные воды. Я испытывал тревогу, чувствовал, что нахожусь не там, где следует быть. Мне захотелось развернуть корабль и немедленно вернуться к Танеферт. И в этот момент быстрее пикирующего сокола из темноты со свистом неожиданно вылетела стрела. Я увидел ее уже после того, как почувствовал холодок, рассекший воздух рядом с моим левым глазом. Я ощутил – или это мне почудилось? – как горячие перья, освещенные яростным огнем, мазнули меня по лицу. А потом я увидел пламя, побежавшее по деревянной мачте вверх и вниз от того места под Оком Хора, прибитым для благополучного плавания, в которое воткнулась стрела. Разум за временем не поспевает, как не поспевает он за огнем и воздухом. Поднявшийся шум, словно восторженные аплодисменты, вывел меня из оцепенения. Я закричал как полоумный. Пламя пожирало парус, перекинувшись на него множеством алчных ртов с мачты, которая теперь казалась огненным деревом. Появился капитан, стал тянуть за веревки, а матросы торопливо черпали ведрами воду из реки и метали ее в ревущую глотку пламени. И это заинтересовало, затем постепенно умиротворило, а под конец и вовсе покорило божество.

Я медленно приходил в себя. К этому моменту все пассажиры собрались на палубе как были, в ночной одежде, и стояли, поддерживая друг друга, или плача, или вглядываясь в такую теперь угрожающую тьму, которая окутывала наше ненадежное и поврежденное судно. Я слышал, как стекают с обугленной мачты капли воды, спасшей нас от уничтожения. Все поняли, что стрела предназначалась мне. Еще они поняли, что прикоснулись к смерти из-за моего присутствия на корабле. И им стало ясно, что я не тот, за кого себя выдавал.

Луноголовый произнес:

– Вы, уважаемый, сказали нам неправду. Чиновник казначейства не заслуживает внимания такого рода.

Я пожал плечами. Красивая женщина взглянула на меня с большим интересом, в глазах ее застыл вопрос. А капитан, чье лицо было искажено унижением и гневом, посмотрел на обгорелые и почерневшие остатки стрелы.

– С вас новый корабль, – сказал он и уже собрался вытащить ее, но я крикнул, чтобы он остановился.

Это было вещественное доказательство. Оттолкнув капитана, я осмотрел ее. Вытащить стрелу из мачты я не мог. От огня она сделалась такой хрупкой, что в любой момент рассыпалась бы в прах. Но хотя она и была повреждена, я немедленно увидел две заинтересовавшие меня подробности. Первая: наконечник стрелы был металлическим – вероятно, серебряным. Не кремниевым. Следовательно, это был не обычный акт насилия, а действия, потребовавшие значительной ловкости, опыта и расходов. И вторая: на дереве все еще были различимы два иероглифа: кобра, змея великой магии на короне фараона, изготовившаяся к броску, защитница Ра во время его ночного перехода по Подземному миру, и Сет с его раздвоенным хвостом, бог хаоса и путаницы, Красной земли и войны. Это была работа мастера, и странно, что мне посчастливилось остаться в живых. Столь же странно было и то, что счастливчиком я себя не ощущал. Я чувствовал, что меня предупредили. Я уцелел либо по простой случайности, либо убивать меня не хотели. Или неизвестный убийца слегка промахнулся – благоприятный порыв ночного бриза, неожиданный крик птицы отвели стрелу от ее истинного пути, – или он попал именно туда, куда хотел.

И с другой стороны, он подписал свою работу.

5

Остаток путешествия прошел в неприятном безмолвии. Я находился на подозрении у всех пассажиров и команды, и они сторонились меня. Капитан залатал нанесенные огнем повреждения, но наш ход замедлился, и от этого мы теперь выглядели уродливо и бросались в глаза на фоне оживленного движения обычного речного транспорта. Даже дети из прибрежных деревень, всегда готовые посмеяться, помахать руками и покричать, молча провожали нас взглядами. Я предложил капитану возмещение через полицейское управление. Но мы оба знали, что вероятность получения хоть какой-то компенсации невелика. Если нам не платят жалованье, каким образом можно будет удовлетворить столь необычный запрос? Но я дал ему слово, и это все, что был в состоянии сделать. Мои заверения впечатления на капитана не произвели. Каким-то образом я должен выполнить свое обещание. А еще обдумать очевидный факт: кто-то могущественный знает, что я еду, и не хочет моего появления в Ахетатоне, городе, которого я до сего момента не видел.

Мы обогнули изгиб реки, и вдруг после бесконечных полей и деревушек, а за ними – непременных и бескрайних, меняющихся в очертаниях и неровных скал Красной земли возникло видение: ослепительно белый город, огромным полумесяцем раскинувшийся вдоль восточного берега реки и защищенный сзади красными и серыми скалами. Они тянулись вдоль восточной границы города, очерчивая территорию с долиной посередине, глубокой и узкой, словно большая продольная зарубка на бревне. Северо-западная оконечность скал упиралась в самую реку. И таким образом город, почти как в чаше, лежал на обширной ладони земли. Он не был похож ни на один из других городов нашего мира, беспорядочно застроенных древними и новыми сооружениями. Скорее он казался громадным регулярным садом, расходившимся от берега реки к краю пустыни за ним, из которого поднимались башни, храмы, учреждения и виллы. Большие стаи птиц кружили в небе, и даже на расстоянии до меня доносились их пение и крики.

Все пассажиры собрались на носу корабля и благоговейно взирали на немыслимый рай в пустыне, на то место, которое крепкой хваткой держало наше будущее. Молодой архитектор указал разные районы города, а также Северный дворец и относящиеся к нему здания, все, по его словам, размещенные в рамках новой системы – упорядоченной сети главных и второстепенных улиц, так чтобы все сооружения соотносились с ее правильным рисунком. Зачем участки должны были отделяться друг от друга, он не знал. Поселок строителей, как и ожидалось, располагался за городом. Он, по-видимому, своего рода образец, задуманный исходя, я уверен, не из просвещенности, а лишь из того простого факта, что здоровые и сытые ремесленники и рабочие приложат все силы для самого быстрого и самого качественного строительства. И управляемый, как управляется и мир, чтобы угодить и смотрителям, и руководителям строительных бригад.

На причале меня встречал небольшой полицейский эскорт, вытянувшийся по стойке «смирно». Когда я ступил на трап, один из встречавших шагнул мне навстречу для официального приветствия. Он представился помощником Маху и сказал, что почтет за честь проводить меня на первую встречу с этим человеком. Два стража впереди, двое замыкающих – мы покинули пристань, оставив позади моих изумленных спутников. Молодой архитектор поклонился, словно до него вдруг дошло, что его неосторожные слова были наивными и легкомысленными. Я поклонился в ответ, всем своим видом давая понять: мы оба знаем, что жрецы в этом мире испражняются. Луноголовый господин лишь высокомерно поднял бровь, как бы говоря: «Вы пропели нас как дураков, а теперь надели свою истинную личину. Удачи вам». У бюрократа вид был раздраженный. А его красивая жена послала мне быстрый, острый взгляд, словно сказав: «Возможно, когда-нибудь я увижу вас в переполненном зале на официальном приеме. И мы друг друга узнаем…» Я с почтением ей поклонился.

Меня удивило отсутствие на улицах толпы, суматохи, людей, поглощенных обычными и разнообразными каждодневными заботами. Казалось, это место служит единственной цели: усердие в обслуживании и прославлении Эхнатона и его царственной семьи – вот на что была направлена вся деятельность. И это придавало городу ощутимое и бросавшееся в глаза своеобразие, словно сутолоку и краски уличной жизни Фив приглушили, почти отказались от них; здесь каждый знал о статусе и власти всех остальных. Это был не город, а скорее грандиозный храм и дворцовый комплекс с пристройками для нужд повседневной жизни. Красивый город, представляющий собой огромную и поразительно искусную поделку.

Но по мере того как мы углублялись в сеть городских улиц, он представал менее организованным и совершенным, чем показалось на первый взгляд. Новизна заключалась в том, что пилоны внутренних дворов и святилищ ослепляли, поскольку были побелены, но зачастую не украшены. Иероглифы на стенах оставались незаконченными. Целые кварталы в центре города находились в стадии строительства. Уродливые леса скрывали то, что наверняка будет присутственными местами или храмовыми комплексами. Тысячи рабочих трудились на всех уровнях построек. Широкие временные мостки и дорожки переходили в пустынные дороги или терялись среди камней и пыли. В северных и южных пригородах я с удивлением обратил внимание на изящные виллы, выстроенные рядом с жалкими лачугами. Первые гробницы и святилища, высившиеся на пустой каменистой площадке на краю цивилизации, рядом с поселком рабочих, предположительно являлись городским некрополем. В самом центре располагался главный район города с храмовыми комплексами, посвященными Атону, и конторами государственных чиновников. Величина этих зданий – а они действительно казались такими же массивными и господствующими над местностью, как и храмы, – служила указанием на истинную сущность данного города; я слышал, что в них хранились самые большие архивы секретных папирусов, где-либо собранных. Я страстно желал познакомиться с этим дворцом тайн и вез с собой рекомендательное письмо. Целью сосредоточения такого объема сведений может быть только власть. Возможно, несмотря на свой впечатляющий облик, этот город зиждился на том, чтобы наводить страх на своих жителей.

Другое ошеломляющее впечатление – и этому можно только порадоваться, потому что жара невыносима даже для меня, – это вода повсюду. Обычно, ступив на берег после речной прохлады, попадаешь в толчею и пыль. Но здесь не так. Даже камни улиц и стен казались свежими и чистыми и блестели так, словно их тоже напоили водой. Сначала привлекал внимание ее шум – она струилась, невидимая для глаз, под ногами прохожих. Затем – зелень и свежесть садов и молодые деревья, высаженные вдоль улиц. Я увидел смоковницы, финиковые пальмы, священные фруктовые, а также рожковые и гранатовые деревья. Быть может, в этой невероятной столице всегда сезон фруктов.

Проходя мимо садовой стены, я смело сорвал смокву – ветка свисала прямо передо мной. Заглянув при этом за ограду в сад, я увидел выложенный плиткой бассейн и женщину, которая с удивлением и досадой посмотрела на меня, когда ветка, с которой я украл смокву, вернулась на место. Вода была прозрачная как стекло, плитка – голубая и золотая – выложена сложными узорами. Вот он, признак богатства. Мне пришлось бы работать десять лет, чтобы построить такой дворец наслаждений. Женщина была к тому же почти обнажена, кожа ее перекликалась цветом с золотом плиток, мерцавших в воде. Похоже, здесь у женщин есть возможность отдыхать в тени, пока их мужья, предположительно чиновники или дипломаты, трудятся над созданием нового мира.

Двигаясь дальше, мы миновали, по странному контрасту, массы рабочих, трудившихся на шатких, ветхих мостках, поставленных вдоль высоких стен зданий. Я удивляюсь, что такие негодные строительные леса не обрушиваются ежедневно. Повсюду высились огромные штабеля сухого кирпича, напоминавшие миниатюрные города, брошенные крохотными жителями. И я заметил, что в некоторых мрачных переулках, подальше от глаз, лежали обессилевшие люди; судя по их виду, они уже давно не шевелились и могут никогда не пошевелиться вновь.

Меня привели в управление полиции. Новое помещение. Стены выложены мрамором и известняком, свежие росписи, удобная, элегантная мебель, ящики с документами и прочим ненужным хламом, полураспакованные или вовсе еще не открывавшиеся. Значит, вот как теперь размещается наша власть? Какой контраст с темными, несовременными и обшарпанными каморками в Фивах и других полицейских управлениях в разных номах[3]3
  Административный округ в Египте.


[Закрыть], которые мне довелось посетить! Мы шли по нескончаемым коридорам, встречая множество людей, направлявшихся по своим делам и, как правило, бросавших на меня любопытные взгляды, пока наконец не оказались у широких деревянных дверей с пышной позолотой. На дверях был вырезан знак власти, а над ним помещался новый символ божественной власти: Атон – солнечный диск; его многочисленные лучи-руки тянулись вниз, к поклоняющемуся ему миру.

Сбоку от дверей сидел за столом секретарь. Едва кивнув мне, этот молодой служащий вошел в главный кабинет, а я остался стоять. Эскорт переминался с ноги на ногу, мой сопровождающий выглядел смущенным, а время бежало. Все мы слушали певшую во дворе птицу. Я прокашлялся, что не оказало ни на кого сколько-нибудь заметного воздействия. Эскорт продолжал пялиться на двери. Я все больше начинал чувствовать себя арестованным, а не уважаемым коллегой. Наконец дверь, скрипнув, снова открылась – свежее дерево, разбухнув, не помещалось в дверную коробку; как же нелепа эта нарочитая демонстрация власти и плохо пригнанная дверь! – и секретарь пригласил меня войти. Я кивнул ему, как мне хотелось думать, с иронией, и шагнул вперед, на следующую ступень тайны. Двери за мной затворились.