Текст книги "Нефертити. «Книга мертвых»"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Долго же я ждала человека, который бы так со мной поговорил, – сказала она. – Теперь я знаю: ты такой, каким я тебя считаю.

Я почувствовал новую, располагающую искорку откровенности, проскочившую между нами.

– Возможно, есть несколько фактов, о которых я умолчала, – продолжала она. – Я расскажу тебе все, что смогу. – Лицо ее застыло. Она вдруг окаменела. – У меня есть план. Он требует твоей помощи. Я могу обещать только, что вернусь вовремя, чтобы спасти твою семью от смерти.

– Когда?

– Ко времени Празднества.

Я кивнул. Внезапно мы перешли к заключению сделки. Теперь в ней преобладал политик.

– Мне нужно знать, согласишься ли ты. Если нет, ты, разумеется, свободен поступать по своей воле – вернуться домой, к жене и дочерям. Но вот что я скажу: если ты так поступишь, будущее пойдет только одним путем, и обещаю тебе, это будет время тьмы. Если ты решишь остаться, то сможешь помочь мне спасти всех нас и принять участие в великой истории. Будет о чем выдающемся и истинном написать в твоем дневничке. Что выбираешь?

Опешив от ее неожиданной холодности, я попытался мысленно прикинуть варианты. В моем распоряжении оставалась почти неделя, прежде чем смертный приговор Эхнатона моей семье будет подтвержден, но Маху по-прежнему мог выступить против меня во время моего отсутствия. Наверное, я мог бы послать домой весточку, чтобы предупредить Танеферт; возможно, он не сделает столь явного хода до того, как будет подтверждена моя неудача. И что с Эйе, к чьему имени я столь безрассудно прибегнул? У меня не оставалось сомнений: единственный способ по-настоящему защитить жизнь своих близких – дойти в этом деле до конца. В противном случае мы всегда будем жить в страхе, шарахаясь от каждой тени.

– Чего вы от меня хотите? – спросил я.

Царица испытала, казалось, подлинное облегчение, как будто я мог ответить по-другому.

– Мне понадобится твоя защита, когда я вернусь, – сказала она. – Для этого мне нужно, чтобы ты выяснил, кто покушается на мою жизнь.

– Могу я задать вам несколько вопросов?

Она вздохнула:

– Всегда вопросы.

– Давайте начнем с Маху.

– Мне кажется неразумным создавать у тебя предвзятое отношение к некоторым людям.

– Все равно расскажите.

– Он предан, как его пес. Он хорошо нам служит. Я бы доверила ему свою жизнь.

Я не верил своим ушам. Она наверняка ошибалась.

– Он же пытался убить меня. Он меня ненавидит. Хочет моей смерти.

– Это потому, что твое присутствие оскорбляет его гордость, а она у него непомерна. Но это не значит, что он не желает найти меня в силу каких-либо причин.

– Я ему не доверяю.

Она ничего не ответила.

– Кто еще? – спросил я. – Рамос? Пареннефер?

– Это ключевые фигуры. У них у всех есть свои мотивы. Рамос – мудрый советник. Я никогда не видела, чтобы в своих действиях он руководствовался злобой, местью или личными амбициями. Такие люди – редкость. Он похож на крепость – сильную, крепкую, обороняемую. Но он любит красоту и внешнюю видимость. Ты заметил, как хорошо он одевается? Одно время он ведал царским гардеробом.

Она улыбнулась моему удивлению.

– А Пареннефер?

– Пареннефер любит порядок. Беспорядок повергает его в ужас. Стремление к совершенству коренится глубоко в его характере и очень сильно выражено.

Я выложил свою козырную карту.

– А Эйе?

Нефертити не смогла скрыть страх, промелькнувший на лице, как у загнанного животного. Чего я коснулся? Имени-заклинания. Имени, которое использовал против Маху.

– Вы можете рассказать мне о нем?

– Он дядя моего мужа.

– И?..

– Он приедет на Празднество.

Царица казалась загнанной в угол.

– Вы его боитесь?

– Опять твои простые вопросы. – Она с волнением покачала головой, затем продолжила: – Он скоро прибудет в город. Наряду со всеми участниками этой драмы и военачальниками. И вождями северных и южных племен, и правителями городов со всех земель, и всеми, кто платит дань, чьих детей забрали в царские воспитательные дома, чьи дочери выходят замуж, чтобы оказаться в гареме. Короче говоря, в ближайшие несколько дней в город съедутся все имеющие власть и родовитые мужчины и женщины. Мне приходится действовать обманным путем против своих врагов и со своими друзьями, точно зная, кто они и каковы их планы как против меня, так и в мою пользу.

– А когда и как вы вернетесь?

– Я сообщу тебе, когда придет время.

Это меня разозлило. Как она смеет держать меня в неведении?

– Последние несколько дней я провел, пытаясь разыскать вас, опираясь на показания людей, стоящих у власти, – сказал я. – Теперь вы хотите, чтобы я открыто, рискуя всем, вернулся и снова пошел в это змеиное гнездо? И вы не поделитесь со мной своим планом?

Она и бровью не повела в ответ на мой гнев.

– Подумай же. Что, если тебя схватят? Эхнатон пойдет на все, лишь бы вернуть меня. Я – единственная, кто отделяет его от катастрофы. Что, если Маху станет тебя пытать или причинит вред твоей семье? Разве ты удержишься, чтобы не спасти их? Сомневаюсь. Того же, что не знаешь, ты рассказать не сможешь.

– Они все равно станут пытать меня и мою семью.

Она осмыслила мои слова.

– Знаю. Что еще я могу сделать? Доверься мне в этом. Я могу руководить тобой и снабжать сведениями. Могу предложить помощь одного или двух верных сторонников. И обещаю рассказать все, когда смогу.

И снова мне пришлось выбирать между единственным привлекательным решением: бросить все это, – и неизбежным: пройти по данному пути до конца.

– Единственный верный сторонник, которого мне пока что дали, – человек, который не отличает хорошее вино от колодезной воды. И даже его верность под вопросом.

– Ясно.

Она подошла к двери, которую я раньше не заметил, и тихо постучала. Дверь открылась, и в комнату шагнул знакомый субъект, с трудом маскируя под почтением выражение безудержного веселья на своем лице.

– Доброе утро, господин.

– Хети!

Он поклонился царице.

– Хети находился у меня в подчинении с момента твоего прибытия. Я бы доверила ему свою жизнь, как доверила твою, хотя ты об этом не знал. Он проводит тебя в надежное место для встреч в городе и сообщит то, что тебе необходимо знать.

Я не знал, чего мне больше хотелось: врезать ему или обнять. Он, безусловно, очень убедительно сыграл роль молодого дуралея. Повернувшись к царице, я поклонился.

– Мы еще поговорим, – промолвила она, – но теперь вы оба должны отдохнуть, прежде чем мы вместе двинемся дальше.

Мы последовали за утренним светом вверх по лестнице и оказались во внутреннем дворике, засаженном растениями. В центре, в каменном резервуаре била вода. Птицы пробовали голоса в кратких посвистах и трелях.

Мы разошлись для отдыха.

Вот я и сижу на солнце, в тепле нового дня и записываю все это. Я знаю, что должен сделать и почему. Я знаю, что Нефертити жива и почему она выбрала меня на роль, значение которой оказалось более грандиозным, чем я себе представлял. Ощущение собственной глупости медленно проходит, оставляя меня с новым чувством значительности, и, должен признаться, с желанием, затмевающим почти все остальные, – снова заслужить улыбку, украсившую ее лицо. Возможно ли будет выполнить эту задачу? Она, Хети и я практически в одиночку противостоим действующим против нас несметным силам, обладающим всеми преимуществами знания, безопасности, богатства и власти. Но и у нас есть одно преимущество: мы невидимы. Никто не знает, где мы – в Потустороннем мире или в тени этого.

30

Хети по-прежнему выглядел чересчур довольным собой.

– О, великий разгадыватель тайн…

Он без конца толкал меня в бок и подмигивал, как шут на сцене, словно теперь между нами существовало доверие соучастников, и не только это, но и равенство достоинства. Поэтому когда он в третий раз спросил: «Вы правда не догадывались?» – я вынужден был ответить:

– Хети, ты настолько хорошо изображал идиота, что мне и в голову не пришло, что у тебя есть хоть капля разума. Причина, видимо, в том, что ты не совсем играл роль. Возможно, в этом имелась доля правды.

Мгновение он смотрел с обидой.

– Ну, некоторые подробности, которые я поведал о себе, были абсолютной правдой. И кстати, я все же люблю вино и миндаль.

Быть может, я просто стремился подавить ощущение, что сам выставил себя дураком. Терпеть не могу, когда меня подлавливают. Несколько минут мы оба дулись как дети.

Сидели мы в тенистом дворике, защищенные от солнца откосами крыши и полотняными тентами.

– Ты понимаешь серьезность положения, в котором мы очутились?

Хети кивнул, и я еще раз убедился: он все знал.

– Ты знаешь совет Птахотепа: не берись за дело, результат которого тебе не подвластен? Что ж, именно это нам, за неимением выбора, придется делать. Мне нужно, чтобы ты подробно просветил меня относительно подоплеки. Я до сих пор не пойму, почему ты не открылся мне раньше, когда знал, что на кон поставлено так много. – Он попытался перебить меня, но я поднял руку, призывая его к молчанию. – Да, ты, без сомнения, поклялся хранить строжайшую тайну. Не сомневаюсь, что на кон были поставлены и другие, более серьезные вещи. Теперь я хочу знать о надежном месте для встреч и о мерах безопасности на Празднестве. Помимо всего прочего, мне нужно поладить с Маху.

– Чем я могу помочь?

– Я хочу нанести визит в полицейский архив. Ты поможешь мне с этим?

– Да, но зачем?

– Там хранятся сведения о каждом человеке – о тебе, обо мне, об Эйе, даже о самом Маху. Нам надо глубже проникнуть в причины здесь происходящего, поэтому следует больше узнать о заговорщиках, конспираторах и тайнах их жизни.

Хети поразмыслил.

– У меня есть подход, через писца. Он может провести нас туда и помочь с поиском соответствующих документов.

– Ему можно доверять?

Хети состроил гримасу:

– Он мой брат.

– В наше время нельзя доверять никому, даже собственному брату.

– Это мой младший брат.

– Тем хуже: младшие братья часто предают и убивают старших. Соперничество.

Хети лишь рассмеялся.

– Он любит музыку и чтение и не интересуется политикой. Ему бы безвылазно сидеть в библиотеке. Поверьте мне.

К нам подошла Нефертити. Признаюсь, я не мог отвести от нее глаз – она ослепляла своим присутствием.

– В ближайшие дни здесь будет небезопасно для вас обоих, – проговорила она. – Хети знает дом на рабочей окраине – тайное место. Удобств там, боюсь, маловато, но, полагаю, никто не догадается искать вас там. И я уверена, вы сможете найти способ слиться с приезжими.

Разумное предложение. Бедняки невидимы для богатых.

– Ну да, для богатых все бедные на одно лицо.

Ни дверей, ни окон во внешний мир в стенах этого сооружения не было. Единственный путь назад снова пролегал по лабиринту, поэтому мы быстро распрощались и стали спускаться по извилистым каменным лестницам. На сей раз дорогу освещало множество фонарей и тростниковых факелов. На стенах я заметил чудесные изображения – птиц, животных и садов, освещаемых солнцем и луной подземного мира.

– Хети, где мы?

– Помните, мы ездили в дом царицы? И вы сели в ее кресло и смотрели за реку?

Приземистая крепость на дальнем берегу. Он все это время знал.

– Если ты опять расплылся в своей самодовольной улыбочке, Хети, я столкну тебя с этой лестницы.

Его смех эхом покатился вниз, на несколько пролетов тонувшей во мраке лестницы. Последние лучи дневного света падали на то место, где стояли мы.

– Ну, как сказал искатель приключений, все дороги куда-то ведут, – отозвался Хети.

– Очень мудро. Но, насколько я помню, искатель приключений в той истории так домой и не вернулся. Какая из этих лестниц приведет нас в нужное место?

– Переходы устроены так, чтобы навсегда оставить в них непрошеных гостей. По счастью, я знаю их как свои пять пальцев.

Он кивнул в сторону одной из лестниц. Мы взяли по факелу и в молчании двинулись вперед в причудливой компании своих шагов и теней. Вскоре мы дошли до развилки, и Хети заколебался.

– Что?

– Просто вспоминаю дорогу.

Он уверенно направился в одну сторону, потом вдруг остановился. Я налетел на него.

– Что теперь?

– Извините, ошибся.

– И это человек, который собирается помочь мне спасти мир.

Я знал, что мы находимся под рекой. Легкие порывы горячего воздуха, призрачные подземные сквозняки нападали на пламя наших факелов, но потушить не могли. Я успевал различать новые сцены, нарисованные на стенах: души умерших наслаждаются радостями загробного мира. Мы рассказываем друг другу истории о счастье и свободе за могилой, но строим наши храмы и гробницы в темноте и пугаем себя легендами о чудовищах и тайных именах. Однако в уверенном свете факелов и в присутствии бодрого Хети переходы, так растревожившие меня накануне ночью, утратили способность вызывать страх.

Пройдя некоторое время в темноте, мы остановились у длинной лестницы, поднимавшейся к закрытому люку в полу какого-то помещения. Серебряные полоски света длинными ножами пробивались сквозь деревянные доски. Мы внимательно прислушались, но не услышали ничего, кроме какого-то шарканья и движения, словно медленно танцевали неумелые танцоры. С бесконечной осторожностью Хети приподнял откидную крышку. После пребывания в темноте свет ослепил нас. Молодой человек осторожно выглянул, затем совсем откинул крышку, и мы вылезли на свет.

Первым делом меня сразил запах. Свиньи. Вонь преющей залежалой грязи, старых овощей и свиного навоза. Животные походили на сборище продажных сановников, их не ведающие разницы жующие челюсти не прекратили своего движения, пока свиньи разглядывали нас с единственным вопросом в голове: съедобны ли мы? Загон был невысоким, поэтому нам пришлось на корточках поспешно выбираться оттуда, зажимая носы и безуспешно стараясь не наступить в месиво под ногами. Мы выскочили в зловонный узкий переулок, в грязных канавах по сторонам которого скопились всякие обломки и экскременты людей и животных. Чуть подальше, там, где узкий переулок вливался в более широкую улицу, толпами шли рабочие, и нас окатил шум повседневной человеческой деятельности лучшего мира. Прямо напротив свинарника располагался дверной проем, занавешенный ветхим ковром. Мы быстро пересекли переулок и оказались в душном пыльном складе, заваленном разным хламом, старыми кувшинами, сосудами и всякой всячиной. Тут была еще одна дверь – в другую комнату с двумя простыми соломенными тюфяками, запасом воды в глиняном кувшине и ящиком с основными продуктами питания. Шаткая старая лестница с частично отсутствующими перекладинами вела к двери на крышу. Наружную дверь Хети запер изнутри.

– О дом, милый дом, – произнес он.

В другом ящике мы обнаружили одежду рабочих – рулоны грубой ткани и дешевые веревочные сандалии – и наряду с ней более приличную, но неброскую одежду, с помощью которой можно было изменить свою внешность применительно к обстоятельствам. Но сначала я хотел подняться на крышу и сориентироваться на местности. Быстро накинув на голову и плечи сравнительно чистый кусок материи, я поднялся по лестнице, открыл дверь на крышу и осторожно осмотрелся. Мне открылся вид на город, совершенно непохожий на все виденное мною ранее. Сутолока смежных крыш создавала – в их безумном, наскоро выполненном рисунке – нечто вроде маленького барачного поселка. Без сомнения, он служил домом для множества невидимых бедняков, которые поддерживали чистоту и жизнь этого города. Воздух колебался от зноя, никакого движения. На всем поселке лежал отпечаток полуденной заброшенности, но еще он казался и безжизненным, ему не хватало ярких красок сушащихся на солнце фруктов и овощей, кур, разгребающих землю в своих загонах, а на веревках – белья из ежедневной стирки, которое отличает крыши Фив. И дети здесь не носились, лишь бесцельно перемещались несколько согбенных старух, занятых своим бесконечным трудом – перевешиванием жалкой одежды, сохнувшей на досках или веревках под выбеливающим дневным солнцем. Никто не обратил на меня внимания.

Самый лучший вид открывался на реку, и в частности на длинную пристань, от которой я отплывал на охоту всего пару дней назад. Правда, теперь у пристани теснились не прогулочные лодки и поющие молодые женщины, а речные суда, и на рейде множество кораблей терлись друг о друга, дожидаясь разгрузки. Я словно наблюдал за медленным, беспорядочным сражением с любопытной и отдаленной точки зрения мухи.

Часть судов привезли лес, камень, фрукты и зерно. Еще с одного, под будоражащую музыку бешеных окриков, призывов и трелей, стали выводить обезьян на поводках – от замешательства и возбуждения они подвывали, бормотали и издавал и вопли, – вытаскивать клетки с разноцветными вопящими птицами, выносить сидевших на рукавицах обученных соколов, а в крепкой клетке – большого павиана, взиравшего на этот грубый шумный мир с величественным презрением. Газели, антилопа и зебра скользили и дрожали на своих изящных копытцах, пока их небрежно сводили по сходням. С другого корабля высыпала труппа пигмеев из Пунта, они быстро жестикулировали, ходили на руках, подбрасывали друг дружку в воздух – к вящей радости толпы.

Все это – для Празднества. Подарки, дань и запасы еды, напитков и развлечений из империи и других земель начинали прибывать в город, чтобы поддержать и удовлетворить аппетиты уникального сборища богатых и могущественных. Вот событие, которое никому не доставит удовольствия, но все, не получившие приглашения, будут глубоко оскорблены. Показаться здесь, в торжественной обстановке, среди сильных мира сего – знак высокого положения. И каждый царек привезет свою семью, свиту, послов и служащих, их чиновников, секретарей, помощников, помощников помощников, а затем – армию слуг со своей иерархией. Город по-прежнему казался неготовым к столь значительному увеличению населения, и мне представились такие огромные толпы, что людям пришлось спать в пустыне, в гробницах над городом или в полях, как стае саранчи.

У меня за спиной раздался шум, на крышу вылез Хети и встал рядом у парапета.

– Безумие, да? Устраивать юбилейные торжества, – сказал он. – Я хочу сказать – ведь с начала царствования не прошло еще тридцати лет.

– Эхнатон отчаянно нуждается в подтверждении своего статуса и поддержке новой столицы, – ответил я. – И знает, что во время кризиса нужно устроить праздник или начать войну. Даже если он отказывается это принимать, его главные советники понимают, что положение дел в стране и за ее пределами чревато распадом. У фараона неприятности как внутренние, так и внешние, и урожай в прошлом году опять был так себе. Людям платят нерегулярно. Они волнуются, и если он не поостережется, они разозлятся. Ему нужно потребовать принятия публичных обязательств ото всех, и не в последнюю очередь от внешних врагов и иноземных союзников, и заново заявить о своих территориальных притязаниях и правах на царства империи. Но весь этот спектакль окажется под угрозой, если не появится царица. Неудивительно, что он в таком отчаянии.

Предстоящий грандиозный праздник вызвал у меня в памяти воспоминания.

– Во время последнего юбилея, при Аменхотепе, я был еще совсем ребенком. Люди говорили, что ничего подобного они никогда не видели. Фараон приказал вырыть рядом с дворцом озеро Биркет-Хабу, но которому он, боги и царская семья могли бы процессией проехать на барках. Ты можешь представить, Хети, искусственное озеро такого размера? Столько лет труда, столько жизней ради одного дня торжеств. Отец посадил меня на плечи, чтобы я все видел. Действо происходило вдалеке, но я помню рассекавшего воду громадного крокодила, который медленно двигал из стороны в сторону хвостом, поводил глазами, сверкавшими как битое стекло, а его челюсти с большими белыми зубами открывались и закрывались. Разумеется, он был сооружен из дерева и слоновой кости, снабжен каким-то хитрым механизмом и помещен на основание от лодки. Но для меня это был Себек-Ра, бог-крокодил. Я испугался! Вскоре на огромной золотой барке со множеством гребцов-рабов появился Аменхотеп – он восседал на высоком троне, в двух коронах, а скрытые в каютах боги путешествовали в своих золотых лодках с востока на запад. Я затаил дыхание. Странно, но это действо подчинило нас себе. Теперь, глядя на такое представление, я понял бы обман, выдумку, зрелище. Я не увидел бы ничего, кроме примитивных механизмов, богатства и орудий труда, приведших в действие декорации спектакля. Стал я лучше сейчас или было лучше, когда я верил?

Приемлемого ответа на этот вопрос не имелось, а кроме того, нам было чем занять мозги. Мы обозрели открывавшуюся внизу панораму оживленной деятельности. Среди только что причаливших судов я заметил одно, замечательно красивое и выделявшееся элегантностью линий, лоснящимся блеском дорогого дерева и инкрустаций и восхитительным богатством парусов, – военный корабль высочайшего класса. Ясно, что перевозил он особо важных гостей. Портовые рабочие поймали брошенные матросами канаты и ловко подвели судно к назначенному ему месту. Среди суетившихся матросов, различимых по одинаковой одежде, появилась еще одна фигура в окружении свиты. Я находился слишком далеко, чтобы хорошо разглядеть этого человека, но встречали его с величайшим почетом: высадки прибывшего дожидались военный караул и обычная охрана, изнемогая, без сомнения, под тентами, пока длилась скучная процедура швартовки. В жарком, густом воздухе тихо, но ясно разнеслись звуки фанфар, когда таинственный человек ступил в толпу.

Хети заслонил от солнца глаза.

– Хоремхеб.

Я вглядывался в фигуру этого человека, который внезапно приобрел в моем понимании огромную важность. Пока я наблюдал, состоялась краткая приветственная церемония между принимающей стороной – живым, деловитым мужчиной – и свитой, которая, держась на почтительном расстоянии, спустилась по сходням за новоприбывшим. Затем он двинулся сквозь толчею, а его вооруженный эскорт палками и дубинками отгонял любого беспечного зеваку, не успевшего поклониться или не уступившего дорогу.

Хети, которому легче было незамеченным затесаться в толпу, отправился переговорить с братом и найти способ проникнуть в архив. После его ухода я остался на крыше, наблюдая, как процессия из товаров и людей продолжает вливаться в недостроенный, но грозивший вскоре переполниться город. И над нами кружили птицы, а вдали – бесконечное противостояние пустыни. Я вспомнил о своих дочках, о Танеферт. Что-то они сейчас поделывают? Спрашивают ли девочки о своем отце? Сочиняет ли их мать, обладающая богатым воображением, какую-нибудь историю? Или они просто бегают, читают или повторяют опять и опять новое акробатическое движение, пока что-нибудь не собьют?

Пока я сидел, размышляя над непредсказуемыми событиями своей жизни, на соседней крыше появилась хрупкая фигурка – девушка. Заслонив от солнца глаза, она огляделась и, заметив меня, вежливо, почтительно поклонилась. Я кивнул в ответ. Не повредит, подумал я, узнать побольше об этом районе города, и не в последнюю очередь потому, что тайны и сведения – привилегия не одних только дворцов, но с таким же успехом могут быть обнаружены в самой мрачной лачуге. Поэтому я переступил через ограждение, осторожно проделал путь по обваливающимся крышам – в некоторых местах связки сухого тростника, служившие кровельным материалом, уже рассыпались или разъехались – и присоединился к ней по другую сторону парапета. Кожа девушки была темнее моей, в чертах лица угадывалась кровь кочевников, платье чистое, но бедное, несколько дешевых украшений в традиционном стиле. Лет ей было не больше двадцати, но тяжелый труд значительно состарил ее: обычное дело – руки с загрубелой, жесткой, как подошва, кожей, распухшие суставы пальцев и сломанные ногти сказали обо всем. Тем не менее улыбка у нее была живая, человеческая. Мы поздоровались.

– Я из Мута, – сказала она, представляясь.

Я знал про него – поселение в пустыне, к юго-востоку от оазиса Дахла.

– Никогда там не был, но вино нравится, – ответил я.

Она кивнула, никак не отреагировав на мои слова.

– Зачем вы приехали в этот город? – спросил я.

– А… Этот город. – Прикрыв от солнца глаза, она медленно покачала головой. – Мой муж услышал от кого-то на рынке чудесную историю о новой столице и о потребности в рабочих. Вернулся домой и сказал мне: «Мы можем спастись, сделать что-то для себя». Мне было страшно бросить все, что я знала и чем дорожила, и отправиться в такое опасное путешествие. До нас Доходили и другие истории – о шайках заключенных и даже о солдатах жрецов Амона, которые по ночам грабили путников. Но он хотел уехать, потому что там, где мы жили, работы не было. Вот мы и доверили все свое имущество проводнику, обещавшему безопасную дорогу. Своими посулами он обманул даже меня. Мы уехали вместе с двумя нашими маленькими детьми. Родители, их родители, братья и сестры – мы всех оставили, зная, что вряд ли когда-нибудь увидимся вновь. В тот вечер нас отправилось в дорогу пять семей.

Она на мгновение умолкла – перед ее мысленным взором проплывали картины отъезда.

– Не рассказать, сколько дней мы были в пути. Потом однажды вечером нас неожиданно окружила группа полицейской стражи. Они заставили нас идти, и постепенно собрали все сопротивлявшиеся группы отчаявшихся людей со всей Красной земли. Мы были просто скотом. Скотом.

Она беспомощным жестом протянула изуродованные руки.

– Наконец мы добрались до Великой реки. Но сладостные воды, текшие передо мной, не могли утолить мою жажду возвращения домой, к родному очагу. Нас по реке отвезли в этот город и отправили работать. Мы не были рабами, но и свободными тоже не были. Каждое утро мужчины и женщины должны были вместе дожидаться смотрителя и его помощников, которые решали, кто будет работать и есть, а кто – не работать и голодать. Работали всегда самые здоровые и сильные – эти счастливчики пытались тайком принести часть провизии кому-то из своих. Те же, кого не выбирали, постепенно умирали в грязных хибарах, где их бросали на произвол судьбы. Я работала как проклятая. Мои дети теперь месят глину для кирпичей, которые потом сушат на солнце и строят из них этот город. У мужа в подчинении группа рабочих. Но все происшедшее озлобило его. Он пьет. Мы ссоримся. А теперь…

Она показала на свою ступню. Я увидел, что она забинтована.

– Сломали ногу?

Молодая женщина медленно размотала грязное полотно и показала свою ступню, раздавленную каменным блоком. Кожу покрывали синие, багровые и грязно-желтые пятна, нога распухла, пальцы скрючились. Судя по виду, кости были раздроблены и началась гангрена. Ступню придется отнять.

– Теперь я бесполезна, как одноногая танцовщица.

Глядя в ее исполненное достоинства лицо, я хотел напомнить ей притчу о страдании и мудрости, но увиденное было просто безнадежно.

– Я жалею, что мы сюда приехали, – продолжала она. – Но у нас не было выбора. Ведь мы можем продать только самих себя. Таков этот мир – если тебе нечего продать, ты умираешь.

Что я мог сделать для этой женщины? Наш мир, зеленый и золотой, удобства нашей жизни, льняные одежды и тонкие вина создаются незримым, нескончаемым трудом множества людей. Мысль, разумеется, не нова. За свою жизнь я неоднократно сталкивался с неприглядными фактами реальной жизни. Будучи полицейским, я изо дня в день сталкивался с плодами этой нищеты: это и преступления, совершенные, в частности, из-за отчаянной жажды выпивки, это и исступленное веселье, безразличие к заботам дня, и горестные песни о том, что неудача скоро уступит место непоправимым делам ярости и насилия.

Мы немного посидели, слушая вольное пение птиц. Оно казалось изящной насмешкой, наслаждением, которое ей не дано испытать, но женщина, закрыв глаза, упивалась им как вином. Я предложил ей единственное, что мог, – воды из кувшина. Она сделала несколько глотков, поблагодарив скорее за предложение, чем за саму воду. Затем мы попрощались, и она заковыляла прочь по крышам под палящим солнцем.

Вскоре после этого вернулся Хети и сообщил, что мы сможем вечером попасть в архив. Он был озабочен и сыпал вопросами: как мы проберемся мимо охраны, как найдем необходимые сведения среди такого количества свитков, что будет с братом и его семьей, если нас поймают. Но я в подобных ситуациях, наоборот, становлюсь спокойнее.

– Не трать мое время на свои тревоги, – сказал я. – Сосредоточься на решениях, а не на вопросах.

Это ему не понравилось.

– Послушай, Хети, в нашей работе важны две вещи: одна – это знание, в которое я включаю и составление плана; вторая – импровизация, куда я включаю промахи, ошибки, путаницу и общий хаос, во что неизбежно, особенно в нашем деле, все и выливается. Это относится и к составлению планов. Поэтому давай составим план, а затем, когда он пойдет наперекосяк, на месте сообразим, как выбираться из переделки.