Текст книги "Нефертити. «Книга мертвых»"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Ник Дрейк
Нефертити. «Книга мертвых»

Посвящается моему отцу Майлзу Дрейку

Предисловие автора

Три с половиной тысячи лет назад Эхнатон унаследовал империю на вершине ее международной власти и богатства. То было время поразительной утонченности и красоты, но также тщеславия и жестокости. У империи была полиция, формировавшаяся в основном из меджаев, представителей нубийского племени, и обширные архивы папирусов, позволявшие следить за гражданами. Озабоченные приближением старости, богатые люди развлекались охотой, искали наслаждения в любовных утехах и тратили огромные суммы на свои усыпальницы, готовясь к загробной жизни. Существовала многоступенчатая бюрократия и огромная масса рабов – как местных, так и из чужих краев. Это сложное общество зависело от вод Нила, громадной змеей извивавшегося по пустыне и делившего египетский мир на плодородную Черную и пустынную Красную земли.

Эхнатон предпочел употребить свои богатства на нечто из ряда вон выходящее. Вместе с Нефертити – Великой женой фараона, Совершенной – он начал период революционного преобразования религии, политики и искусства. Отвергая и запрещая традиционные египетские верования и богов, бросая вызов могущественному жречеству, супруги выстроили необыкновенный новый город Ахетатон как центр исповедания новой веры. В центре ее стояло поклонение Атону, которого изображали в виде олицетворявшего его солнечного диска.

Сегодня мало что осталось от этого города. Неподалеку от современной Амарны можно увидеть Царскую дорогу, дворцы и храмы Атона, посетить вырубленные в скалах гробницы великих людей, служивших Эхнатону и Нефертити: начальника полиции Маху, верховного жреца Мериры, архитектора так называемого амарнского стиля Пареннефера, а также Эйе – Отца бога и влиятельного советника фараона. По длинной лестнице можно спуститься в пустую погребальную камеру Эхнатона.

Но посетить гробницу Нефертити не удастся, поскольку эта самая могущественная и обаятельная женщина Древнего мира таинственным образом исчезла в двенадцатый год семнадцатилетнего правления Эхнатона. Почему она исчезла и что с ней случилось – эту загадку и пытается разгадать данная история.

О мое сердце, которое я получил от моей матери, о мое земное сердце,

Не восстань свидетелем против меня в присутствии Владыки творения!

«Книга мертвых»

1

Двенадцатый год правления фараона Эхнатона,

Славы солнечного диска

Фивы, Египет

Мне приснился снег. Я заблудился в темном месте, а снег падал медленно и бесшумно, и каждая снежинка была головоломкой, которую я никак не мог разгадать, прежде чем она растает. Я проснулся с ощущением его легкого прикосновения к своему лицу – мимолетного, загадочного. От этого мне сделалось удивительно грустно, как будто я навсегда что-то или кого-то потерял.

Минуту я полежал неподвижно, прислушиваясь к тихому дыханию спящей рядом со мной Танеферт. Дневной зной уже давал о себе знать. Разумеется, я никогда не видел снега, но помню, как читал сообщение об упакованном в солому ящике, который как сокровище доставили с дальнего севера. Разные истории доходят издалека, из-за горизонта. О замерзшем мире. Снежных пустынях. Реках льда. Снег – белый и невесомый, его можно подержать в руках, если только выдержишь жжение холодного огня. И однако ж он – не что иное, как вода. Жидкость нельзя удержать в руках. Воплощение воды было изменено, и я верю, что она возвращается в прежнее состояние в зависимости от мира, где находится. Еще я слышал, что, когда ящик наконец открыли, он оказался пуст. Таинственный снег исчез. Без сомнения, кто-то поплатился жизнью за это разочарование. Таковы сокровища.

Может, это еще и смерть. Совсем не та, про которую вещают жрецы. Все мы заучили молитву: «Когда откроется гробница, да будет мое тело совершенным для совершенной жизни после жизни». Но доводилось ли им видеть, как жар бога солнца подвергал гниению и разложению чарующую плоть живого существа, молодого и прекрасного, с его глупыми надеждами и бессмысленными мечтами, искажая черты ужасом, безобразием и застывшей мукой? Доводилось ли им видеть искромсанные красивые лица, располосованные мышцы, размозженные черепа, странно стянутую обожженную плоть там, где выварился жир? Сомневаюсь.

Подобные мысли – пытка моей работы. Я, Рахотеп, самый молодой из старших сыщиков в отряде фиванской полиции, вижу, как играют или пытаются овладеть игрой на музыкальных инструментах мои дети. И я знаю, что их кожа, которую мы гладим, целуем и умащиваем миндальным маслом и маслом моринги, натираем благовонием из священного фруктового дерева и миррой, одеваем в лен, украшаем золотом, – всего лишь оболочка для внутренних органов, костей и нескольких кувшинов крови. Мысли эти не покидают меня даже тогда, когда я занимаюсь любовью с женой, и на мгновение ее стройное тело, повернувшееся ко мне в свете масляной лампы, расплывается, превращаясь из живого в мертвое. Кажется, я неплохо выразился. Вероятно, мне надо быть благодарным за подобные мысли. Почаще следует настраиваться на более поэтический, более философский лад, пусть даже ради развлечения в часы уединения. Хотя у меня нет часов уединения. И опять же, когда я стою над очередным трупом, над жизнью – небольшой историей любви и времени, – оборвавшейся в миг отчаяния, ненависти, безумия или паники, я лишь в такие минуты ощущаю свое место в этом мире.

Разумеется, как говорит при каждом удобном случае Танеферт – что в последнее время случается слишком часто, – для меня типично думать худшее о любой конкретной ситуации. Но в эти невозможные времена правления Эхнатона я ежедневно сталкиваюсь с оправданием подобного подхода. Положение дел ухудшается. Свидетельство тому моя работа: постоянно растущее количество изувеченных жертв убийств со следами пыток на теле, ограбленных и оскверненных гробниц богатых и могущественных людей, а рядом – ухмыляющиеся перерезанными от уха до уха глотками нубийские стражи. Я вижу это в выставляемой напоказ роскоши богачей и в беспросветной нищете бедняков. Вижу и в более высоких сферах, судя по будоражащим новостям о Больших переменах: фараон изгнал жрецов Карнакского храма из тех мест, где они жили испокон века, и лишил их древних прав; Амон и все меньшие, более старые и почитаемые боги отрицаются, а иногда и оскверняются. Нам навязывают непонятного нового бога, которому, как предполагается, мы теперь должны молиться и поклоняться. Я вижу это в странном замысле и немыслимых расходах на новый город-храм Ахетатон, который строится в последние годы в пустыне, на полпути от нас до Мемфиса, а значит, специально вдали от всех. И я вижу, как все это навязывается при ненадежном состоянии экономики, в период потрясений и неустойчивости нашей империи. Так чтО, скажите на милость, что еще я должен думать? Танеферт говорит, это нормально, и она права. Но я давно уже понял: тени и тьма живут внутри каждого из нас, и нужно совсем немного, чтобы они разъели душу и улыбку. Смерть – это легко.

Поэтому, когда я в полдень вернулся домой с засевшей в голове тревожной новостью о моем внезапном вызове для расследования великой тайны в самых верхах, Танеферт только бросила на меня взгляд и спросила:

– Что случилось? Расскажи. – Она уселась на скамью в передней комнате, где мы никогда не сидим. Я взял жену за руку, но она знает мою уловку. – Мне не нужно, чтобы ты держал меня за руку. Я это уже проходила.

Поэтому я ей все рассказал. Про то, как Амос вошел ко мне утром. Он, как всегда неопрятно, поглощал пирожное, не замечая крошек, застревавших в пышных складках его туники. Из-за объемистого живота ходит он медленно, а сыщику следует быть крепким, но подтянутым (чего я, по-моему, достиг с помощью ежедневных упражнений). В своей обычной недовольной манере он с большей, чем обычно, неохотой и агрессивностью поведал о прибытии с самого верха приказа, который предписывал мне немедленно и безотлагательно ехать в Ахетатон и явиться ко двору Эхнатона для расследования великой тайны.

Мы пристально посмотрели друг на друга.

– Почему эта честь выпала мне? – спросил я.

Амос пожал плечами, а потом улыбнулся, как зевающий кот из некрополя.

– Твоя задача это выяснить.

– А что за тайна?

– Тебе сообщат при встрече с Маху – главой нового отделения тамошней полиции. Репутация его тебе известна?

Я кивнул. Печально известен ревностным следованием букве закона.

Амос шумно прожевал остатки пирожного и наклонился ко мне:

– Но у меня есть кое-какие связи в новой столице. И я слышал, что дело касается исчезновения человека.

И он снова зловеще улыбнулся.

Танеферт застыла с напряженным от страха лицом. Она, как и я, хорошо знала: если мне не удастся разгадать эту тайну, в чем бы она ни заключалась – а, видит Ра, какой же еще, как не великой, может быть тайна, когда с ней связаны высокопоставленные лица и высшая власть, – загадка моей судьбы секрета не составит. Меня лишат занимаемого положения, немногих наград, имущества и приговорят к смерти. И все же страха я не испытывал. Я чувствовал что-то еще, не поддающееся в данный момент определению.

– Скажи же хоть слово. – Я посмотрел на нее.

– Что тебе сказать? Разве мои слова заставят тебя остаться с нами? Вид у тебя, между прочим, возбужденный.

Так и было, хотя я никогда в этом не признался бы.

– Все потому, что я стараюсь не показать девочкам своего беспокойства.

Она мне не поверила.

– Надолго ли ты уезжаешь?

Я не мог сказать жене правду, которая заключалась в том, что я и сам не знал.

– Недели на две. Возможно, и меньше. Это зависит от того, как быстро я смогу разгадать тайну. От состояния вещественных доказательств, наличия улик, от обстоятельств…

Но Танеферт уже отвернулась, устремив невидящий взгляд в окно. Дневной свет упал на ее лицо, и сердце у меня забилось в горле, заставив умолкнуть.

Так, в молчании, мы просидели некоторое время. Затем она произнесла:

– Я не понимаю. Наверняка расследовать эту тайну могла тамошняя полиция. Это внутреннее дело. Зачем им нужен ты? Ты чужой человек, у тебя нет ни связей, ни доверенных людей… и если это такой уж секрет, почему они вызывают кого-то со стороны? Местная полиция будет возражать против работы на их территории.

Все было верно, ее нюх на простые истины велик и безошибочен. Я улыбнулся.

– Тут нечему улыбаться, – сказала она.

– Я тебя люблю.

– Я не хочу, чтобы ты ехал.

Ее слова застали меня врасплох.

– Ты же знаешь – у меня нет выбора.

– Есть. Выбор всегда есть.

Я обнял Танеферт и, почувствовав, как она дрожит, попытался утешить. Успокоившись, она ласково положила ладони на мое лицо.

– Каждое утро я думаю, что, возможно, вижу тебя в последний раз. Поэтому я запоминаю твое лицо. Теперь я знаю его так хорошо, что вполне могу унести с собой в могилу.

– Давай не будем говорить о могилах. Лучше поговорим о том, что мы сделаем с подарком Владыки, который я получу, когда раскрою дело и стану самым знаменитым сыщиком в городе.

Наконец-то она улыбнулась.

– Какой-нибудь подарок не помешает. Тебе уже несколько месяцев не платили.

В экономике все кувырком, несколько лет подряд выдались неурожайными, даже поступают сообщения о грабежах. А наплыв приезжих из-за наших северных и южных границ, привлеченных обещаниями грандиозного нового строительства, создал неприкаянную и не имеющую надежд массу безработных, которым нечего терять. По слухам, зерна мало даже в фараоновых житницах. Никому не платят. В городе только об этом и говорят. Из-за таких разговоров все озабочены еще больше. Всем нужно прокормить не один рот. Люди страшатся нехватки продуктов и гадают, когда же им придется менять на черном рынке хорошую городскую мебель на половину туши или корзину овощей из деревни.

– Я смогу о себе позаботиться. И каждую минуту буду думать о том, как вернусь к тебе. Обещаю.

Танеферт кивнула и вытерла глаза рукавом.

– Я должен попрощаться с детьми.

– Ты уезжаешь сейчас?

– Так надо.

Она отвернулась от меня.

Когда я вошел в комнату, девочки прервали свои занятия. Сехмет подняла взгляд от свитка. Эти топазовые глаза, опушенные черными ресницами. Нелегкий выбор – прочесть несколько слов из ее рассказа или толком поздороваться. Я поставил дочь на стул, чтобы наши лица оказались на одном уровне, ощутил знакомую молочную сладость ее дыхания. Она обвила невесомыми ручками мою шею.

– Мне придется ненадолго уехать. По работе. Присматривай за мамой и сестрами, пока я буду в отъезде.

Она кивнула и со всей серьезностью прошептала мне на ухо, что будет присматривать, что любит меня и будет думать обо мне каждый день.

– Напиши мне письмо, – попросил я.

Она снова кивнула. Моя маленькая умница. В этом году в ней начало просыпаться самосознание: в ее голосе появилась новая, пробующая себя изысканность.

Следующая, Тую, улыбается – все молочные зубы сменились постоянными – и строит глупую рожицу. Она хочет укусить меня за нос, и я ей позволяю.

– Развлекайся! – кричит она и спрыгивает на пол.

Малышка Неджмет, «милая», как мы с надеждой ее называем; решительное создание, своей независимостью потрясающе похожа на меня. Ночи плача сменились у нее в высшей степени серьезным вниманием к окружающему миру. Я больше не могу за завтраком обмануть ее, убеждая, что вчерашняя булочка свежая.

И наконец, моя Танеферт, сердце мое, с волосами, черными, как безлунная ночь, прямым носом и миндалевидными глазами. Прости, что покидаю тебя. Даже если я больше ничего достойного в жизни не совершил, то по крайней мере создал эту семью. Моих славных девочек. Пусть они вернутся ко мне в конце этой истории. За это я совершу какое угодно воздаяние богам. Только покидая любимых, можно понять, как они тебе дороги.

По привычке и следуя своему методу, все последующее время я буду вести дневник. В конце каждого дня или ночи стану записывать, что мне известно, а что – нет, заносить туда улики, вопросы, головоломки и загадки. Я буду писать, что пожелаю и что думаю, а не то, что мне следовало бы писать. Если же вдруг со мной что-либо произойдет, этот дневник сможет уцелеть как свидетельство и вернуться домой, как заблудившийся пес. И не исключено; разрозненные детали и мелочи, неувязки и явные несоответствия, факты и домыслы, из которых складывается история преступления, приведут к успешному, упорядоченному и, возможно, разумному, логичному, блестяще выведенному заключению. Но так не получится. По опыту знаю, улики так легко воедино не складываются. Они представляют собой полный хаос. Поэтому в своем дневнике я буду записывать отклонения от темы и неподходящие мысли – неотшлифованные, абсурдные и непонятные. И посмотрю, что они мне скажут, не проступят ли из остатков улик (ибо, как правило, я имею дело с невосполнимыми потерями) очертания правды.

А затем я проделал самое трудное. В тончайших своих льняных одеяниях и с сумкой, в которой лежали мои документы, я обратился с краткой молитвой к домашнему богу. С необычной искренностью (поскольку он знает о моем неверии) я помолился ему, прося защитить меня и мою семью. Затем обнял дочек, поцеловал Танеферт (она вновь коснулась ладонями моего лица), обул старые кожаные сандалии и дрожащими руками закрыл дверь своего дома и своей жизни. Я отправился навстречу будущему, в котором не было ничего определенного, один риск. Мне стыдно это писать, но я чувствовал себя как никогда живым, невзирая даже на разбитое сердце.

2

Великие Фивы, ваши свет и тени, ваши продажные дельцы и болтливые толпы, ваши торговые лавки и дорогие дома; ваши отвратительные убогие трущобы и молодые нарядные красавицы; ваши преступления, несчастья и убийства. Я никогда не мог понять, ненавижу или люблю вас. Но я хотя бы вас знаю. Поверх низких крыш соседних домов я вижу голубые, золотые, красные и зеленые фасады храмов, их колоннады и пилоны, освещенные солнцем. Священные сикоморы растут вокруг них как темно-зеленые свечи. Фруктовые деревья и тайные сады. А рядом с ними – груды хлама между темными хибарами и в опасных переулках. У стен роскошных вилл и громадных дворцов и храмов расползлись лачуги, сооруженные из отходов и обломков, оставленных богатыми, и множество народа влачит в них жалкое существование. Ниши домашних богов, на каждом блюде ежедневное приношение. Говорят, что в этом городе богов больше, чем смертных. И я этот сонм богов не выношу. Эгоисты в своих храмах и на небесах. За слишком многое им, смакующим наши страдания и невзгоды и пренебрегающим мольбами наших сердец, слишком за многое надо ответить. Но это богохульство, и я должен скрывать свои мысли – хотя и пишу это здесь, а читающий должен оценить мое глупое доверие.

Под пыльными белыми тентами, натянутыми над улицами и защищающими прохожих от полуденного солнца, я шел к пристани. Я видел местных ребятишек, которые бегали по крышам, с криками шныряли между кумами сохнущего зерна и фруктов, бились птичьими клетками, вызывая тем самым крохотные взрывы воплей и щебетания их обитателей, перепрыгивали через людей, прилегших поспать днем, и совершали безумные прыжки через проемы между домами. Я миновал лотки, заваленные разноцветными товарами, и пошел по Фруктовой аллее, а затем по тенистым проходам под узорчатыми навесами, где в дорогих магазинах продавались смышленые обезьянки, жирафьи шкуры, яйца страусов и бивни слонов с выгравированными на них молитвами. Целый мир везет к нам дань и свои чудеса: замечательные плоды его бесконечных трудов доставляются к нашим дверям. Или по крайней мере к дверям тех, кому не приходится столько месяцев ждать подарков или платы за работу (не забыть еще раз подать прошение в казначейство о невыплаченном жалованье).

Я предпочитаю этот великий хаос оживленных улиц тишине и размеренному укладу храмов, храмовых дворов и святилищ богов и верховных жрецов. Я предпочитаю шум, неразбериху и грязь, даже рабочие пригороды на востоке, вонючие свинарники и собак на цепях рядом с ничтожными мрачными развалюхами, которые их обитатели должны называть домами. Подобные места мы посещаем с порожденной опытом осторожностью, зная, что нас ненавидят и мы подвергаемся опасности. Закон полиции, чья власть по поддержанию порядка распространяется на все провинции Обеих Земель, здесь не действует, хотя немногие из нас признали бы это. Когда мы приближаемся, в небо поднимаются, мечутся и падают вниз, предупреждая о нашем появлении, воздушные змеи, их длинные хвосты разрисованы глазами злых богов. Но с другой стороны, думаю, закон невластен и над дворцами и храмами. У них есть свои сигналы тревоги. Не сомневаюсь, что столкнусь с этим там, куда направляюсь.

Наконец я добрался до пристани и среди тысяч судов отыскал корабль, на котором мне предстояло преодолеть первый этап пути. Я оказался последним из поднявшихся на борт, и, как только разместился, матросы оттолкнулись от берега, весла легли на воду, и мы влились в жизнь Великой реки, широко раскинувшейся и несущей плывущих по ней людей и богов – на сколько хватает глаз до горизонта, где Черная земля встречается с Красной и постоянно сдерживает ее.

Светлая земля, наш мир света. Торжество времени. Бесчисленные суда с надутыми невидимым ветром парусами: лодки рыбаков, более крупные караваны, везущие камень или скот, паромы, курсирующие со смертными пассажирами между берегами реки, между храмами на востоке и гробницами на западе, между восходящим и заходящим солнцем. По мелководью бродят стайки ибисов. Цветы священного голубого лотоса качаются на воде рядом с отходами повседневной жизни – объедками, тряпьем, мусором, дохлой рыбой и дохлыми собаками, – зубатками и налимами. Нескончаемое тихое курлыканье журавлей. Беспрерывные дары Великой реки. Фивы живут для нее и ею. Или, точнее, река дарует городу воды жизни. Чем бы мы были без нее? Всего лишь безводной пустыней.

Говорят, рекой владеют боги и сама река – бог, но я думаю, что ее обладатели – жрецы в храмах и богачи со своими виллами и террасами, где прохладная вода плещется у их изнеженных праздных ног. А те, кто владеет водой, владеют городом – по сути, самой жизнью. Но на самом деле река не принадлежит никому. Она величественнее, выносливее и могущественнее любого из нас, едва ли не любого из богов. Своей силой она может разнести нас в щепки и обречь на голод, лишив ежегодного разлива. Она полна смерти. Она несет трупы животных и людей – взрослых и детей, – которые от пребывания в ее глубинах сделались зелеными. Иногда мне кажется, будто я ощущаю присутствие их отчаявшихся и неприкаянных душ, когда они касаются воды, пуская безмолвно расходящиеся круги, как знаки, которые сообщают нам, что они были здесь и ушли, не найдя покоя. И вместе с тем она питает нашу тучную черную землю, из которой произрастают наша зелень, наши ячмень и пшеница.

Как только город, где я родился и вырос, скрылся за кормой, я очутился за пределами известного мне мира, где мы проживаем свои краткие истории между Черным и Красным, между землей жизни и восходящего солнца и землей длинных теней и смерти, между мгновениями и наслаждениями нашей жизни и западной пустыней, диким местом, куда мы ссылаем умирать преступников, только для того чтобы они, вернувшись демонами, являлись нам в снах. Рассказывают, что когда-то, до начала времен, вся эта земля была зеленой и по ней ходили стада буйволов, газелей и слонов. И я вдруг вспомнил, как много лет назад мы с отцом ездили в пустыню. Сильная буря в очередной раз изменила очертания дюн. Мы нашли обнажившийся скелет крокодила, так далеко от любой воды. Что еще там сокрыто? Огромные города, причудливые статуи, заблудившиеся люди, их корабли, построенные для плавания по вечному песчаному морю потустороннего мира.

Увы, я снова отвлекся. Надо сохранять серьезность, пока от всего, что я знаю и люблю, меня уносит прочь по черной глади, по вечной сверкающей шири громадная змея воды с ее незримой памятью о долгом путешествии с высот неведомых скал Нубии, вниз, через крупные пороги, и на поля – во фрукты и овощи, в вино, в море; а где-то и в снег.