Текст книги "Нефертити. «Книга мертвых»"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

25

Есть мудрецы и ясновидящие, которые утверждают, что посещали в видениях Загробный мир. Они морят себя голодом или поют по-птичьи, и все, что мы, смертные, можем сделать, – это поверить или не поверить и сказать: «Эти люди безумны. Заприте их в темнице, где только камни и тишина, чтобы их видения и немыслимые россказни не пугали нас».

И вот теперь я – один из таких людей, и должен найти слова, чтобы объяснить данную тайну.

Я слышал, как стражники под дверью разыгрывают партию в сенет, бросая кости и передвигая фишки по длинному, извилистому пути случайности, счастливых и несчастливых полей. Мне повезло, потому что игра захватила их. Скука – величайший дар бога удачи беглецам. Взяв лишь кожаную сумку, я перемахнул через подоконник и бесшумно приземлился на терраске. Посидел с минуту в узкой полоске тени, потому что все еще стояла полная луна и серебристый свет очерчивал призрачные силуэты деревьев и зданий, превращая все в обширное и совершенное подобие несуществующего ночного мира.

Хорошо, что я выждал, поскольку тут же мимо меня, на расстоянии двух вытянутых рук, неторопливо прошествовал стражник. Он смотрел на звезды. Я увидел, что его волосы нуждаются в стрижке, что сандалии на мозолистых ступнях, облитых серебристым светом, совсем разваливаются. Остановившись, он Мгновение смотрел вверх, затем горестно вздохнул, о чем-то думая – о своей судьбе или, возможно, о долгах, – и возобновил обход. Я мог бы броситься на него, резким движением свернуть шею, не дав произнести ни звука, но в этом не было необходимости – наверняка у него есть семья, которая будет скорбеть о невосполнимой утрате. Зачем преумножать скорбь этого мира? И кроме того, его отсутствие или обнаруженное тело встревожат остальных. Лучше ускользнуть незамеченным. Не стоит оставлять следов, ведь в первую очередь все обращают внимание на перемены.

Поэтому стражник прошел дальше, а я двинулся вперед, не издавая практически ни звука. В ту ночь боги помогали мне – внезапно все тело как будто наполнилось какой-то новой энергией, легкостью. Я играючи преодолел стену высотой локтей в десять, словно законы этого мира уже ускользали и менялись, становясь текучими от наполнявших их возможностей.

Мягко приземлившись в дальнем конце окружавшего чей-то дом сада, я присел за небольшим алтарем и, осторожно осмотревшись, увидел ужинавших людей. Салфетки белели на маленьких столиках, накрытых у бассейна, вода в котором рябила от роскошного освещения. Внезапное вторжение в иной мир: позвякивание приборов и невнятные, беззаботные голоса сотрапезников. Маленькое представление из беседы и еды в скромном ореоле света под безбрежной звездной панорамой, затмеваемой для них сиянием нескольких ламп.

Я обошел сад по краю, держась в тени и надеясь на отсутствие сторожевых собак, и понял, что владение полностью обнесено стеной. Мне не оставалось ничего другого, как попытаться дойти до парадного входа в дом. Передвигаясь, я не спускал глаз с сидевших за столиками. Одна из женщин поднялась, отпустив какое-то замечание, тонкое и остроумное, вызвавшее взрыв смеха. Я воспользовался этим моментом, чтобы быстро переместиться к дальней стене сада. Передо мной лежал проход к дому – длинный, темный, за исключением одного места, где из открытой двери на дорожку падало пятно света. Я помедлил, прислушиваясь. Мне было слышно, как женщина ходит в доме, что-то напевая без слов, вроде бы собирая для подачи на стол следующую перемену и давая слугам указания. Я услышал шаги, удалявшиеся от меня по выложенному плиткой коридору. Женщина продолжала мурлыкать себе под нос. Пора. Я замер. Внезапно она появилась на свету. Подняла глаза и увидела меня. Я быстро зажал ей рот, и в тот же момент женщина выронила металлическую тарелку. Несмотря на мою попытку поймать ее, она со звоном упала на землю.

Мы застыли.

– Все в порядке? – окликнул мужской голос.

В глазах женщины стоял страх, она вырывалась. Но, разглядев меня, успокоилась. Она поняла, что знает меня, прежде чем я вспомнил ее. Это была женщина с корабля. Умная красивая женщина. Я медленно убрал руку от ее рта, простым жестом моля о молчании. Она кивнула и крикнула в ответ мужчине:

– Да, я просто уронила тарелку!

Тут я вдруг осознал, как близко и как крепко я все еще держу ее. Женщина не сопротивлялась, но с иронией посмотрела на меня.

– Что вы задумали? – прошептала она. – Вы вор высокого класса?

– Боюсь, нет.

– О, сыщик!

– Однако мне нужно идти.

Она смерила меня взглядом.

– Присоединяйтесь к нам. Выпейте вина.

Я улыбнулся:

– В другой раз.

Она вздохнула:

– Надеюсь, мы еще встретимся. Мне бы снова хотелось послушать ваши истории, когда будет время рассказывать и слушать. На улицу – туда.

Признаюсь вам, она медленно поцеловала меня в губы, прежде чем позволить уйти. Улыбаясь, я растворился во тьме.

Нашел переулок, который вел в направлении некрополя. Глаза мои уже привыкли к прогулке в ночи, и другие чувства тоже обострились. Мне было знакомо это ощущение, этот странный способ познания мира: во мне словно пробудилось животное. Я чувствовал предметы, не зная про них наверняка: невидимую в темноте низкую ветку – до того как я на нее наткнулся; подъем тропинки; выбившийся из кладки камень под ногами; сторожевые псы за высокими стенами. Я зигзагами пробирался по пригороду, скорее веря, чем зная, куда иду.

Даже в такой час существовал риск наткнуться на встречного путника или ночной дозор. Но чего мне было бояться? В городе мало кто знал меня в лицо. И даже если я и столкнулся бы с кем-то из знакомых, то придумал бы отговорку, как только что в саду. Нет, настоящее чувство было вот какое: без всякой причины я был совершенно уверен в том, что в этом путешествии меня никто не должен увидеть. Мне требовалось исчезнуть без следа.

Я свернул на более широкую дорогу. Луна высветлила одну ее сторону, противоположная оставалась темной. Я услышал ссорившиеся в комнате голоса и быстро прошел мимо. Где-то заплакал ребенок. Парочка целовалась в тени стены: мужчина всем телом навалился на женщину, ее руки в кольцах, с полированным ногтями гладили его по шее и спине. Даже мои шаги рядом с ними не помешали их совокуплению. Подбадривающий шепот женщины, когда мужчина проник в нее, прозвучал так близко, словно это я держал ее в объятиях. Я почувствовал себя неизвестно кем – пришедшим в гости духом, который проходит сквозь тела и чувства всех, кого пожелает. Меня охватило наслаждение, старое удовольствие от этой свободы в темноте. Затем я быстро, как шакал, пересек открытое пространство.

Некрополь представлял собой всего лишь большую площадку, обнесенную кирпичной стеной. Насколько я знал, большая часть кладбищ в этом городе была сооружена к западу от реки, поближе к заходящему солнцу. Возможно, это был временный некрополь, а быть может, местоположение нового города, столь удаленного от цивилизации и не столь защищенного от вражеского вторжения, склонило планировщиков хоронить умерших поближе к кварталам живых, а не рисковать земными богатствами и костями там, где их нельзя будет защитить от расхитителей гробниц.

Однако в новом городе умерло еще недостаточно людей, чтобы как следует населить некрополь, но все равно я разглядел указатели и маленькие святилища и примерно два десятка частных святилищ побольше на разных стадиях строительства. Ни одно из них не предназначалось для людей благородного происхождения – их гробницы уже вырубают в скалах, которые окружают восточный край Ахетатона и его пригороды, поближе к богам. Это было место погребения для тех, кто не являлся ни рабочим – у них было собственное кладбище рядом с поселком, – ни жрецом. Здесь лягут все остальные: иностранные чиновники, умершие вдали от своих стран; люди среднего достатка; имеющие занятие семейные люди, посвятившие свою жизнь тихому рабству контор и столов и стремящиеся похоронить своих родных с некоторой долей почтения и постоянства в этом новом месте, не имеющем истории – по крайней мере человеческой.

Что теперь? Подсказки мои кончились, но должно же здесь что-то быть. Стараясь не шуметь и избегать света луны, льющей синеву на черную и серую землю, я побродил среди святилищ. Когда мы только поженились и я работал в ночной страже, Танеферт настояла, чтобы я носил амулет, защищающий от духов. И хотя я никому в этом не признаюсь, я был рад почувствовать его у себя на груди.

Я начал ненавидеть женщину, которую искал. Ее исчезновение все больше казалось мне эгоистичным побегом. Пока что мне не удалось обнаружить никаких подробностей ее жизни, настолько ужасных и страшных, чтобы оправдать брошенных детей и отказ от своих обязанностей. Вот я, человек, которого она никогда не видела, но чья жизнь и судьба связаны с ее жизнью и судьбой. Ее красота казалась проклятой – царица несчастья.

Пока эти бесполезные мысли вертелись у меня в голове, я начал замечать в тени молчаливое присутствие кошек, которые всполошились из-за краткой стычки среди их темного племени. При каждом некрополе живет своя стая голодных кошек, и мы молимся этим животным в наших храмах, украшаем их амулетами, вдеваем им в носы золотые кольца и рисуем на стенах наших гробниц в роли самого Ра, умерщвляющего гигантского змея Апопа; наконец, их хоронят – в виде мумий с застывшим на мордах удивлением, в аккуратных пеленах из хлопка и папируса. Одна из таких кошек уставилась на меня с верхушки большой гробницы. Должен признать, что делала она это без присущего ее племени высокомерия. Напротив, она спрыгнула на землю и, звеня колокольчиком на ошейнике, дружески подбежала ко мне поздороваться. Густая черная шерстка, блестевшая в лунном свете, позволяла кошке каждый раз, когда она попадала в тень, совсем исчезать, за исключением белых, как молодая луна, глаз, которые неотрывно смотрели на меня. Киска потерлась, выписывая петли, о мои ноги в попытке завести разговор в соответствии с ее представлениями о моем языке, и я невольно нагнулся и погладил ее, проведя ладонью вдоль спины; хвост, изогнувшийся крючком, выскользнул из-под руки.

Чем я занимаюсь в разгар всех этих событий, лаская глухой ночью кошку? Схожу с ума. Я выпрямился и продолжил свои попытки последовательно и профессионально исследовать некрополь, чтобы найти хоть какие-то ответы на подсказки, которые так мистифицировали и раздражали меня. Однако кошка не отставала.

– У меня нет для тебя никакой еды, – прошептал я, рассуждая о том, какой же я дурак.

Кошка продолжала тихонько мурлыкать. Я двинулся дальше, но когда оглянулся, она сидела в лунном свете в своей ритуальной позе, нюхая вслед мне воздух; хвост подрагивал в ответ на какие-то ее мысли. Я развернулся. И это доставило кошке удовольствие, потому что она встала, высоко подняв изогнутый крючком хвост, и немного отбежала в сторону, а потом оглянулась, чтобы проверить, иду я за ней или нет. Учитывая, что сам я понятия не имел, куда сворачивать, случайность ее приглашения пришлась мне по душе как часть азартной игры, веры в удачу, столь меня привлекавшей. Признаюсь, что я, Рахотеп, старший сыщик фиванского отделения полиции, расследующий серьезную тайну, отказался от всех своих навыков, чтобы следовать загадочным указаниям черной кошки, пробираясь по залитому лунным светом некрополю. Я так и слышал истерический хохот, которым встретят в моей конторе подобное признание.

Кошка молча бежала меж камней и памятников. Иногда я терял ее в тени, но потом она снова возникала – изящная черная фигурка на серебристо-голубом фоне. Попутно я старался не упустить ничего, что могло бы напомнить мне о загадке, благодаря которой я оказался в этом месте. Но ничего особенного не видел.

Затем кошка приблизилась к одному из частных святилищ. Оглянувшись на меня, она вошла в передний дворик и исчезла. Вход освещался полосами лунного света. Я осторожно пересек внешний зал и попал во внутренний. Сидя у ниши святилища, кошка аккуратно ела из мисок для приношений. Кто-то недавно их наполнил. На фоне резной каменной плиты с символами стола для жертвоприношений – тростниковых циновок, фигурных хлебов, чаш и сосудов, связанных попарно уток, чьи холодные изображения заменяли мертвым настоящую провизию, – кошка казалась собственным иероглифом.

Я стоял и смотрел, не желая помешать трапезе кошки, погладив ее. Никакого жертвоприношения владельцу святилища я предложить не мог, но понял, что в свете луны могу разобрать иероглифы текста, сопровождающего жертвоприношение. Сверху он начинался обычной фразой: «Дар, который фараон приносит Осирису», – затем шел стандартный список кушаний. По мере того как мой взгляд скользил по сторонам стелы, я разглядел фигуру мужчины, сидевшего перед столом жертвоприношений. Мои глаза проследили надпись до звания усопшего. Оно гласило: «Сыщик», и далее: «Рахотеп».

Кошка прекратила есть и спокойно посмотрела на меня, словно говоря: «А чего ты ожидал?» Вот он. Момент расплаты. Животное облизнулось, затем быстро скользнуло за стелу и исчезло.

Я попался в явную ловушку, влекомый необходимостью и доверчивостью. Как я мог так сглупить? Маху обманул меня сказочкой, притягательной для женщин, детей и жрецов. Надо отсюда выбираться. Язык во рту распух и пересох. Паника охватила меня, и от смеси желчи и страха появился привкус горечи. В мозгу пронеслись образы моих девочек, а потом на меня навалилось чувство страшной пустоты и потери и чего-то еще, похожего на падавший снег, холодный, вечный и безмолвный.

26

Я выбежал из святилища в пустыню, хватая воздух, чтобы отдышаться и успокоить колотившееся сердце, но потом остановился. Если кошка нашла путь вперед, тогда, возможно, предполагалось, что я за ней последую. Если я сейчас покину это мрачное местечко, то никогда не узнаю. Я ударил по стене кулаками, заставляя себя вернуться к реальности. Подобные действия помогают обрести состояние, достаточно похожее на ясность мысли и годное для принятия решений. Я как будто услышал подбадривающий голос Танеферт: «Не дай страху одержать над тобой верх. Используй свой страх. Думай».

Собрав все свое мужество – полицейского, сыщика, внезапно испугавшегося темноты, – я снова вошел в святилище и ощупал заднюю сторону стелы. Ничего, кроме пыли, оставленной строителями. Вот вам и материалы вечности. Я провел по выступам кладки, лизнул палец и поднес его почти к самой стене. Почудилось ли мне? Холодящее дуновение сквозняка там, где его ну никак не должно быть?

Я с трудом протиснулся в узкое пространство за стелой и, обнаружив щель, через которую едва пролез, попал в темное пыльное помещение, почему-то освещаемое единственной масляной лампой. При скудном свете лампы я увидел сидевшую в темноте и выжидавшую кошку. Изогнув хвост, она изящно, как палец храмовой танцовщицы, повернулась, скользнула вниз по каменным ступенькам и исчезла. Я взял лампу. Изысканно красивая, она напомнила мне о других искусно сделанных изящных вещах, которые я видел в городе. Я отогнал эту мысль, поднял лампу, освещая дорогу, и в колеблющемся свете сделал первые шаги вниз, в глубокую тень.

Спустившись примерно на двадцать ступеней, я нашел поджидавшую меня кошку. Я приветствовал ее, но она метнулась по туннелю, который тонул в еще более непроглядной тьме. Тоненькое позвякивание колокольчика на шее животного быстро стихло. Я поднял лампу повыше. Пламя колебалось под напором легких порывов горячего воздуха, сдобренного запахом песка и влажной черноты, поднимавшейся ко мне из области духов. Мне стало страшно. Но выбора не было. «Спускаешься ли ты в Загробный мир, как сказано в главах о Возвращении днем?» Поэтому я направился вперед.

Дорожка шла не прямо, а извивалась змеей, то описывая дуги, то делая двойные повороты под острым углом, и вскоре я совсем потерял ориентацию. Говорят, что Загробный мир населяют существа с чудовищными головами, которые таятся в ужасных пещерах и опасных переходах. В «Книге мертвых» приведены действенные молитвы и заклинания, которые нужно произнести, обращаясь к этим жутким стражам, подчиняющимся только тем, кто назовет их тайные имена. Но смогу ли я вспомнить сейчас хоть одну молитву? Ни единой. Я дрожал, надеясь, что чудовища не поднимутся незримо в темноте, чтобы преградить мне путь и потребовать роковые слова-пароль.

Я уже долго шел в круге света. Лампа горела все слабее. Я не мог определить, где нахожусь, даже по грубым подсчетам своих шагов. Затем фитиль оплыл, вспыхнул на мгновение в последнем усилии борьбы за жизнь и погас. Я погрузился в самую непроглядную тьму, с которой когда-либо сталкивался; всегда, каким бы неразличимым ни был последний поворот переулка или дальняя комната в заброшенном доме, где-то маячил какой-то свет этого мира, но только не здесь. В глазах у меня замелькали полупризраки, странные, перемешавшиеся порождения моего разума. Я бросил бесполезную лампу, и она упала на камни с жутким треском. Эхо, достаточное громкое, чтобы разбудить мертвых, воплем неприкаянной души прокатилось по проходу.

Я развел руки в стороны, но они были невидимы, словно онемели в темноте. Затем я коснулся стены туннеля и, как слепец, ощущающий мир концом своей трости, а не рукой, которая ее держит, начал ощупью продвигаться вперед в хаосе мрака. Я старался считать шаги, так как у меня не было иного способа оценить свое перемещение во времени или пространстве. Но скоро числа стали путаться и я почувствовал себя сбитым с толку медленным счетом.

Я шел, как покойник без души, обдирая руку и ушибаясь о невидимые углы, налетая на изгибы и повороты стен. Несколько имевшихся у меня капель утешения – горевшая лампа и присутствие исчезнувшей теперь кошки – потеряли для меня всякое значение и надежду.

Я продолжал вглядываться в бесконечную тьму, и наконец мне показалось, что впереди светит низкая звезда. Я шел вперед, сосредоточившись на ней, мои невидимые руки по-прежнему старались направлять меня между стен. Чем больше хотелось поверить, что передо мной находился просвет, тем явственнее он обозначался. Но может, мое воображение обманывает меня с помощью теней? Или это приближение смертного мига, сияние яркого света, описанного теми, кто, по их уверениям, приблизился к порогу Загробного мира и вернулся? Потом звезда обрела очертания – фигура в обрамлении света, льющегося из дверного проема, дожидавшаяся меня, как помыслилось мне в безумии, Я запаниковал, испугавшись, что отверстие захлопнется, прежде чем я до него дойду, и рванул вперед, ободрав о стены костяшки пальцев. Облизал кровь, и ее солоноватый привкус, как удар, вернул мне ощущение жизни.

И тогда я бросился бежать. Я бежал, хрипло дыша, с колотящимся сердцем, к расширяющейся звезде, протягивая руки к дожидавшейся женщине. Танеферт? Я услышал, как кричу ее имя:

– Танеферт! Танеферт!

А потом рухнул в дверной проем, в свет.

27

Все потемнело. В голове, как нелепый сон, все повторялись слова: «О сердце мое, которое я получил от матери. О сердце, разных моих лет…» Затем я пришел в себя, открыл глаза и медленно сел. Кошка деликатно обнюхивала мою руку.

Я с трудом поднялся на ноги и огляделся. Я находился в длинной каменной комнате, освещенной лампами, сотнями ламп. Стены и потолок были украшены панелями с иероглифами, изображениями Атона и множества маленьких рук, протягивавших крест-анх божественным и царственным молящимся. В нишах вдоль стен выстроились в ряд фигурки и статуэтки в коронах и масках, и я их узнал: сорок два бога с символами суда. И еще я вспомнил, что все это – старая религия, запрещенная Эхнатоном.

В центре помещались большие, выше человеческого роста, весы, сделанные из золота и эбенового дерева, которые венчала резная фигура сидящей женщины – богини Маат, правительницы времен года и звезд, земного и небесного правосудия. Как часто я видел ее изображение на золотых цепях, которые висели на шеях у слишком уж земных судей! Их лица, худые или, наоборот, с двойным подбородком, были отмечены печатью порочности и продажности, оставленной роскошью, жестокостью и временем. Весы в данный момент находились в равновесии. Вокруг них царила атмосфера полного спокойствия. Затем послышалось какое-то движение. Кошка подняла зеленые чистые глаза, а потом убежала в темноту.

Рядом с весами возникла высокая чернокожая фигура с золотым поясом, в большой, черной с серебром голове-маске шакала. Анубис. Фигура пристально, выжидательно смотрела на меня. И молчала. Поэтому заговорил я:

– Где я?

– В Чертоге двух истин.

Голос шел не из-под маски, а из более глубоких теней комнаты. Это был женский голос – уверенный, прямой, красивый. Я сразу же понял, что нашел ее.

– Мне казалось, что есть только одна истина, – сказал я.

– Существует много истин. Даже здесь. Есть твоя истина, есть – моя.

– А еще есть Истина.

Я словно бы увидел ее улыбку, хотя женщина оставалась невидимой в тени.

– Как ты мудр, – сказала она. – Ты и все остальные, которые рассуждают о таких вещах, как Истина. Интересно, что ты пишешь обо мне в своем дневничке. Какие истины ты там запечатлел?

Она уже все знала. Я попытался не уступать ей.

– Не обязательно истины. Истории.

– И какая польза от этих историй?

– Это разные варианты развития событий. Возможности. Относительно вас.

– И сколько же у этой истории сторон? Я бы сказала, что много – возможно, бесконечно много.

Была ли она права?

– Может быть.

– Значит, каждая история имеет бесконечное количество сторон. Круг, например. Каждая история – это круг?

– Каждая истинная история – возможно.

– Быть может, мы добираемся до конца, чтобы обнаружить – это только начало, но именно тогда мы впервые точно узнаем об этом.

В ответ – молчание. Я был слегка заворожен нашей беседой. В ней была стремительность, интимность, как будто мы обдумывали и заканчивали мысли друг друга. У меня возникло неодолимое желание увидеть эту давно потерянную, беспокоящую, загадочную женщину.

– Вы покажетесь?

Она некоторое время не отвечала, потом послышалось нечто среднее между вздохом и усмешкой.

– Возможно. Но сначала ты должен ответить на несколько вопросов. Тебя следует судить. Твою истину следует судить. Твои грехи следует судить. Твое сердце. Надеюсь, оно доброе. Истинное.

Шакалоголовый бог сделал мне знак приблизиться.

– Твое сердце не должно лгать в присутствии бога, – сказал он.

Голос был звучный, с акцентом выходца не из Обеих Земель, как я уловил, а из-за порогов. Из Нубии.

Я кивнул. Это была игра, действо масок и положений. Я понял. В то же время это было совершенно серьезно. Мы разыгрывали молитвы и заклинания из «Книги мертвых». Все, что мы делали, было ныне запрещено. Я знал, что мои ответы независимо ни от чего определят мою судьбу.

– Я не стану лгать, – сказал я.

– Мы начнем Исповедь отрицания. – И Анубис заговорил: – О вы, боги Дома души, что судите землю и небеса… поклоняетесь Ра в Солнечной ладье… – Он продолжал об огненном змее и Детях бессилия и о беспрерывном созерцании солнечного и лунного дисков: – Да пойдет моя душа дальше и побывает во всех местах, где пожелает, да назовут мое имя, да уготовят мне место на Солнечной ладье, когда бог плывет по дневному небу, и да примут меня в присутствии Осириса в Стране истины.

Когда он упомянул великое имя Осириса, во мне вспыхнул страх, что моя жизнь висит в этот момент на волоске, собираясь, как единственная капля воды, во всей полноте, чтобы вскоре упасть. На одной чаше весов лежали дела моей жизни: детство, жена, дочери, любовь к нашему драгоценному маленькому миру, все мои мысли, поступки и побуждения – хорошие, плохие и безразличные. На другой чаше лежало будущее, такое же неуловимое и непостижимое, как тот странный снег в ящике.

Шакалоголовый пригласил меня встать рядом с весами. Я огляделся. Стены помещения терялись в полумраке, но теперь я увидел по обе стороны от себя две статуи: Месхент и Рененутет, богинь доброй судьбы, которые будут свидетельствовать в пользу умершего. По другую сторону весов припало к земле чудовище, похожее на льва с длинными, устрашающе оснащенными челюстями крокодила, – Пожирательница, богиня Амт, готовая поглотить меня и мою мелкую ложь. Она казалась сделанной из камня, но с уверенностью сказать было нельзя.

Совершенная заговорила:

– Назови свое имя.

– Рахотеп.

– Зачем ты здесь?

– Ищу разгадку тайны.

– Что это за тайна?

– Я ищу ту, которая исчезла.

Молчание. Затем Шакал выступил вперед и знаком велел мне произносить ответы над золотыми чашами весов. Вопросы его следовали быстро, напористо, без пауз на раздумье, и с губ у меня непрерывной чередой слетали ответы: «Я не лгал, я не совершал прелюбодеяния, я убивал, я не крал» – и так далее, пока я не поймал себя на том, что сыплю подтверждениями своих добрых и дурных поступков, будто наполняю чашу проклятия. Затем Шакал уронил белое страусовое перо, которое, порхая, опустилось на другую чашу весов. Устройство, похоже, было отрегулировано так, чтобы отзываться на самый малейший вес, потому что слегка дрогнуло, когда перо коснулось чаши, словно она могла опуститься под тяжестью серьезных сомнений в подобной легкости и определить мою судьбу. Но постепенно весы снова обрели полную неподвижность. Воздух вокруг меня как будто затаил дыхание, а теперь снова начал дышать.

Затем опять заговорила она:

– Ты – правогласный. Добро пожаловать. Закрой глаза. Иди вперед.

Я закрыл глаза и, как слепец, шагнул в еще более глубокую тень. Она взяла меня за руку, повела дальше, предложила сесть. Я чувствовал ее движения рядом с собой.

– Остается только вернуть тебя себе. Ибо если бы ты был по-настоящему мертв, твоя душа была бы птицей, бьющейся между двух миров. Трепещет твоя душа?

Я не смог ответить.

– Правогласный потерял дар речи?

– Не все можно выразить словами.

– Верно. Но сейчас настало время вернуть тебе твои пять чувств. За остальные я не могу отвечать – за чувство юмора, чести и тому подобное.

Она подвела меня к скамье, и я сел.

– Согласно указаниям церемонии ты должен бы лежать в гробу, но мне кажется, это отдавало бы мелодрамой. Ты узнаешь это?

Я кивнул, ощупав предмет, который она держала, и узнал кремниевое лезвие в виде рыбьего хвоста.

– Это нож для отверзания уст.

– Говорится, что жрец укажет на тебя правой ногой только что зарезанного быка, чтобы постараться передать твоему воскресшему телу немного его сильного духа. Я не стану пользоваться правой ногой быка.

Она поднесла нож к моему рту, и я ощутил на своих губах холодный поцелуй лезвия, уловил теплый запах ее тела. Внезапно я почувствовал, что наполняюсь теплом, возможностью жить. Я снова поверил, что смогу выполнить стоящую передо мной задачу и вернуться домой, к своей жизни. Она держала лезвие у моего рта, пока мне открывались эти соображения, затем медленно отняла его и приложила к глазам – к правому, потом – к левому, то же самое и с ушами. Опять холодное прикосновение ножа. Я почувствовал, что краснею, как влюбленный.

– Теперь можешь говорить, есть, видеть и слышать. Ты снова жив.

Поэтому я открыл глаза.