Текст книги "Красавица и Холостяк (ЛП)"
Автор книги: Нэйма Саймон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Она усилила хватку на его запястье.
– Это, – просипела она. – Чего ты ждешь от меня. Сегодня. Я просто – не могу.
Он замер позади нее. Напряжение танцевало на ее коже и в воздухе вокруг них.
– Почему? – наконец спросил он. – Собираешься сказать, что не хочешь этого? – будто подначивая ее сказать ложь, он провел подушечкой пальца по кончикам ее грудей. Ее плоть дернулась, моля о еще одной ласке. Более сильной.
– Нет, – она опустила ресницы в поисках другой причины, кроме правды. Несмотря на особые клятвы, которые он произнес, вся церемония была ложью. Ее новая фамилия была ложью. А теперь и ее свадебная ночь станет ложью. То, что она стояла перед ним так эмоционально и физически открытой, обнаженной в ночь, которая должна быть знаком чего-то прекрасного и особенного, казалось наибольшей ложью. Ее чувства покажутся ему глупыми и неуместными, поскольку ее тело требовало его так громко, что оглушило бы и банши. Но, пожертвовав сегодня таким многим, это – эта ночь – было единственной вещью, что она могла контролировать. И она не могла отдать хотя бы еще один кусочек себя.
Не сегодня.
– Нет, – мягко ответила она. – Я не собираюсь лгать о том, что ты... привлекаешь меня. Но еще две недели назад я была обручена с другим мужчиной. Я не разрываю наше соглашение, я просто прошу о времени.
Напряженное, тяжелое, словно грозная стая облаков, молчание воцарилось в комнате. Вес этой тишины – угроза неминуемого шторма – ощущался на ее коже.
– Ты все еще любишь его?
– Нет, – она никогда не любила его.
Руки Лукаса упали с ее тела. Он отошел, а пространство между ними утешило и причинило боль. Боже, ей нужно собраться.
Его задумчивый взгляд встретился с ее в зеркале, строгие очертания его шрама, придающие его худощавым, резким чертам еще больше угрозы.
Она ждала, затаив дыхание, его возражений. По его требованию она сдержит свое слово.
– Приятных снов, Сидней, – сказал он, развернулся и вышел.
Оставив ее еще более смущенной и одинокой, чем обычно.
Глава 13
Лукас распахнул дверь в комнату Сидней, не заморачиваясь предупредительным стуком. После бессонной ночи вежливость и манеры отправились в пристанище грешников, как и карьера этого раздражающего мальчишки Бибера – к черту. Кроме того, она просила его не прикасаться. На «посмотреть» ограничений не было. С этими мыслями он, стиснув зубы, закрыл дверь и даже запер на замок. Ему просто надо обдумать, почему она оттолкнула его прошлой ночью... ради кого...
Ага. И забыть об этом.
Лучи утреннего солнца проникали в комнату через огромные окна, скользили по кушетке у подоконника, по деревянному полу и падали на кровать со смятыми простынями.
Где, как диснеевская принцесса под действием чар, спала Сидней.
Он фыркнул. Действительно, почему бы ей и не спать спокойным сном? Это его яйца посинели от облома с сексом до такой степени, что им не хватает только белых чепчиков, чтобы походить на долбанных смурфиков.
Чувствуя себя подглядывающим извращенцем и ни капли не жалея, он приблизился к кровати. Вокруг ее бедер обернулось бледно-желтое одеяло, а одна из длинных подушек свалилась на пол. Удовлетворение прокатилось по нему с грацией товарного поезда. Отлично. Возможно, ее сон и не был таким уж спокойным, как он думал. Склонившись, он поднял подушку и прислонил ее к изголовью кровати. Так близко к ней, что этот чертов аромат жимолости обвился вокруг него, как цепи. Он готов был поспорить, что и простыни пахли ею.
Проклятье, он хотел сам пахнуть ею.
Выругавшись, он потянулся к ее плечу и заметил серую футболку с красными буквами «Б» и «У» на груди. Его брови взметнулись вверх. Сидней всегда представлялась ему любительницей шелковых ночных рубашек, больше подходящих дамам в возрасте, нежели любительницей носить футболки из колледжа и боксеры. Если она, конечно, носила боксеры. Великолепно. Сейчас его будет терзать мысль, что же там у нее под одеялом, пока он не выяснит.
Тихонько бормоча, он опять потянулся к ней – и опять остановился. Он нахмурился. Что-то изменилось.
Ее ресницы дрогнули и приподнялись. Карие глаза, затуманенные ото сна, посмотрели на него, нежно и мечтательно. Замерев, он уставился в ответ, подмечая маленькую улыбку, коснувшуюся ее губ. А потом заметил, как в этот приятный взгляд проникает осознание, и он меняется. Понимание ситуации смело в сторону сонливость, и, на мгновение, оцепенев, она сгруппировалась в сидячее положение. Одеяло упало с ее бедер, и он увидел красно-черную клетку. И опять удивление, смешанное со смущением. Потому что он все еще не мог понять, что же показалось ему странным.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она, убирая от лица темно-золотые и коричневые кудряшки.
Кудряшки. Боже. Дикий беспорядок из длинных, плотных спиралек падал ей на плечи, создавая сексуальный ореол вокруг ее красивых черт. Прямые, безупречно уложенные пряди принадлежали светской львице. Но эти живые, дикие, свободные завитки принадлежали женщине.
– Что за хрень случилась с твоими волосами? – спросил он, шок и горячее желание делали его голос грубее.
Смущение расцвело на ее лице, окрашивая скулы в красный цвет.
– Я приняла душ вчера, и у меня не было шанса выпрямить их, прежде чем ты ворвался в мою комнату без приглашения в… – она взглянула на радио-часы на прикроватной тумбочке – …семь часов утра, – закончила она через стиснутые зубы. – Повторяю: что ты здесь делаешь?
– Одевайся, – сказал он, все еще под впечатлением от этой стороны Сидней. Уютная, немного поношенная пижама, волосы как львиная грива... – Мы едем в медовый месяц через час.
Она уставилась на него с раскрытым ртом.
– Медовый месяц? Что ты имеешь в виду? Я не думала, что мы собирались...
– Что ж, собираемся, – он решил уехать из Бостона, сбежать от всего, лишь прошлой ночью. Сидеть с ней в этом доме весь медовый месяц и не сметь дотронуться? Он бы сошел с ума. – Упакуй вещей на неделю.
Откинув одеяло, она спрыгнула с кровати, и, когда она развернулась, поношенный хлопок плотно обтянул ее грудь. О черт. Меня побери. Он стиснул зубы. Сжал руки в кулаки.
– Ты не можешь просто взять и приказать мне упаковать вещей на неделю, ожидая, что я буду готова через час, – запротестовала она, хватая короткий, ярко-синий халат с кушетки. Очевидно взволнованная, она зажала в пальцах густые локоны. – Мне нужно выпрямить волосы...
– Оставь так, – велел он. Ее глаза встретились с его, широко раскрытые, ошеломленные. Вдохнув, он смягчил жесткий тон своего требования. – Оставь так, – пауза. – Пожалуйста.
Не дожидаясь ее согласия, он вышел из комнаты, прежде чем нарушил свое обещание не касаться ее.
***
– Не знаю, чего я ожидала. Кондо в нью-йоркском небоскребе. Солнечный калифорнийский пляж. Но не это.
Ее волосы развевались на свежем ветре, гуляющем в его домике на острове Бэйнбридж в заливе Пьюджет-Саунд, – такое неуважительное название для такой большой постройки, в которой могли спать около десяти человек, но сохраняющее уют. Сидней послала ему улыбку через плечо.
– Здесь прекрасно, Лукас.
Лукас кивнул, и сунул ей в руки чашку свежезаваренного кофе, его голосовые связки моментально замерли при взгляде на эту улыбку. Расслабленная, милая, беспечная. С тех пор, как они встретились, чаще всего ему доставалась вежливая, отстраненная и желающая ему путешествия в ад версия. Единственный раз, когда он видел довольную, открытую улыбку, был на их первом совместном ужине.
Черт. Как он мог скучать по тому, что видел лишь раз?
– Спасибо.
Он поднес собственную чашку к губам и сделал глоток, вдыхая аромат зерен, смешавшийся со свежим, прохладным ветром, набегающим с темной воды, окружающей остров Бэйнбридж. С нашествием сумерек, спешивших наступить, как ребенок, бегущий домой, чтобы успеть до того, как зажгутся фонари, погода бабьего лета, которой они наслаждались с прибытия в штат Вашингтон семью часами ранее, стала холодать. Но она все стояла в патио, облокотившись на перила, одетая в толстый вязаный свитер кремового цвета, узкие джинсы, которые заставляли его член ныть, как маленького ребенка, и сапоги по колено.
– Уверена, что не хочешь пойти внутрь? Обед почти готов, – когда Лукас выходил из дома, его повар добавлял жареной утке завершающие штрихи, и восхитительный аромат последовал за ним и наружу.
– Еще пару минут?
Она попробовала кофе и мурлыкнула, ее ресницы опустились, пока она смаковала напиток. Он уставился на ее рот, на удовольствие, расцветающее на ее лице, и отвернулся. Он либо должен прекратить смотреть и представлять, что такое выражение у нее и во время секса, либо же нарушить обещание. Черт. Обещание.
– Мне нравится здесь. Горы. Вода. Тишина, – она склонила голову. – Почему ты купил дом здесь? Я могу представить тебя в экзотических, беспокойных, шумных городах, но здесь? – она еще раз глянула на частный пляж, уходящий в залив, и на возвышающуюся за ним впечатляющую и величественную гору Рэйнир, окруженную милями величавых деревьев. – Никогда бы не подумала.
Он ответил не сразу, а изучал ее обращенное к небу лицо, сочтя это безопасным. Упругие кудряшки медового и коричного цвета обрамляли ее щеки и челюсть. Не в силах остановить себя – и, не желая этого – он ухватил одну спиральку и обернул вокруг пальца, нежно потянув. Похоже, у него легко могла развиться одержимость этими густыми прядями. Он уже представлял их разметавшимися на его обнаженной груди и животе, на его бедрах. Его хватка усилилась.
– Давай заключим сделку, – предложил он. – Я отвечу на твой вопрос, если ты честно ответишь на мой.
Она пристально посмотрела на него, маленькая морщинка пролегла меж ее бровей, Сидней будто пыталась разгадать ловушку, заключающуюся в его предложении. Наконец, она кивнула.
– Идет. Ты первый.
Отпустив ее локон, он сделал шаг назад и оперся локтем на перила. Он уже было открыл рот, но слова не шли с его языка. Такие моменты откровений никогда не давались ему легко... Ошибочка, они вообще ему не давались. Но первым правилом бизнеса было спрос и предложение. И, если он хотел, чтобы Сидней дала ему немного правды, то ему следовало дать кусочек самому, не важно, как громко и твердо разум приказывал ему держать рот на замке. Знания – сила, а люди не могли использовать их против него, если он ничего и не сообщит им.
– Когда я был ребенком, еще в Чикаго, я мечтал о таком месте, – начал он тихо. – У моего дяди был маленький, тесный домишко в Южной части (прим.: район Чикаго). Он им очень гордился – и было за что. Он купил его за собственные деньги, заработанные потом и кровью, содержал в безупречной чистоте, но комнаты были размером со шкаф, а наш дом окружали заброшенные соседские дома, которые были так близко, что я мог слышать мысли других людей... – он тяжело вздохнул. – Иногда мне казалось, что я задыхаюсь. Тону в людях, шуме, – бедности. – Я всегда мечтал о горах. Я купил эту виллу одной из первых, когда компания стала приносить значительный доход. Здесь я могу, – он замолчал на секунду, – дышать. Эта вилла – частное открытое пространство. Сюда я приезжаю, когда мне нужна передышка.
Его охватило напряжение, пока он ждал ее ответа. Картинка, которую он нарисовал, была очень далека от той жизни, к которой она привыкла.
– Я понимаю, что значит задыхаться, – прошептала она. – Я рада, что у тебя есть это место, – обхватив кружку двумя руками и держа ее перед собой, как керамический щит, она опустила подбородок. – Ладно. Давай, задавай свой вопрос.
Уголок его рта изогнулся в усмешке.
– Говоришь, как будто собираешься на расстрел. Мой вопрос очень прост. Почему я никогда не видел, чтобы ты укладывала волосы вот так? – он потянул длинную спиральку еще раз.
Ее взгляд опустился к чашке, а сама она провела руками по кудрям, самосознание скользило в каждом движении. Возможно, не так уж и просто.
– Ты знаешь меня всего пару недель.
– Хорошо, – сдался он. – Часто ли ты их оставляешь такими?
– Нет.
– Прекрати увиливать. Почему нет?
Она вздохнула и вздернула подбородок вверх.
– Это не государственная тайна или что-то важное. Выпрямленные волосы более послушны и пристойны на мероприятиях, которые я посещаю. Менее... дикие.
– Ерунда.
– Кажется, это твое любимое слово, – пробормотала она ободку своей чашки.
– Одно из.
– Что ж, если это такая ерунда, то почему бы тебе не сказать мне правду? – мягко спросила она, но он должен был совсем слепым и глухим, чтобы не заметить вспышку в ее глазах, или не услышать раздражение в ее голосе.
Придвинувшись и уничтожив расстояние, которое он и создал между ними, он смотрел на нее, пока ее щеки не залил румянец, а чувственные губы не приоткрылись.
– Думаю, ты повторяешь слова, которые слышала от матери. Непристойные. Дикие. А что насчет «неподобающих и вульгарных»? – что-то промелькнуло в ее твердом взгляде, а значит, если он и не процитировал Шарлен Блэйк дословно, то точно попал очень близко. Он зажал тяжелый локон между пальцев и потер прядь, напоминающую грубый шелк. – Я понимаю, что определенные события требуют определенных причесок. Но эти ограниченные хвостики и пучки? Они принадлежат Сидней Блэйк, светской львице, даме из комитета по благоустройству, тихой дочери Джейсона Блэйка. Но это? – он приподнял спираль, обернутую вокруг его пальца. – Это принадлежит тебе. Сидней, работающей волонтером в молодежном центре. Сидней, любящей сидеть на заднем крыльце с чашкой горячего кофе и смотреть на воду и далекие горы. Сидней, прячущей свои мечты и думающей, что никто этого не замечает. Сидней, целующейся так, будто это она изобрела секс, и способной заставить мужчину кончить только от ощущения ее вкуса на его губах.
Тихие, голодные волны набегали на берег. За стеклянными дверями раздавался призрачный лязг, издаваемый поваром, который заканчивал приготовление ужина. И раздавались звуки их тяжелого дыхания.
– А еще, я знаю, почему ты подчиняешься этим требованиям, Сидней, – добавил он, потребность в ней зубчатым лезвием стояла в его голосе. – Ты не хочешь быть увиденной. Тебе удобнее растворяться на заднем плане. Но у меня для тебя новости, малышка. Ты можешь выпрямлять волосы, одеваться по последним модным трендам, как и другие, сидеть в самых отдаленных и темных уголках, – и ты все равно будешь центром внимания. Все глаза все равно будут прикованы к тебе, как только ты войдешь в комнату.
– Лукас...
– Люк, – поправил он.
Она нахмурилась, пойманная врасплох.
– Что?
– Люк. Все мои близкие друзья – то есть Эйдан – зовут меня Люк.
Что он делает? Он не хотел ее дружбы или любви. Крест на уважении был поставлен, когда он угрожал ее отцу и шантажировал ее. Так что же, черт побери, он творит? Ему не нужно было знать ее мысли, прошлые обиды и мечты, чтобы трахнуть ее. Но женщина как Сидней не отдала бы свое тело так легко. Чтобы отдать всю себя, ей бы понадобилась эмоциональная связь с ним. И он определенно точно хотел – жаждал – всю ее. А он? Для него все ограничивалось физическим притяжением. Ему не нужно было любить или доверять ей, чтобы потеряться в ней. А Сидней и не ожидала от него ничего другого.
Год вместе они могли провести в приятных, сексуально-удовлетворяющих отношениях. И в конце расстаться, оставшись невредимыми, нетронутыми.
Ее лицо будто закрылось ставнями, не давая ему прочитать ее мысли.
– Но мы муж и жена, а не друзья, – напомнила она ему ровным голосом.
– Еще одна сделка, – он подождал ее легкого кивка и продолжил: – Перемирие. На эту неделю. Мы должны жить как пара целый год. Я бы предпочел, чтобы следующие 365 дней были мирными, а не полными вражды. Мы можем начать здесь. С этой недели. Попытайся вместе со мной, Сидней, – попросил он.
Безжалостный бизнесмен в нем хотел прикоснуться к ней, поцеловать, заставить ее согласиться, давя на желание. Но на пути стояло не только это проклятое обещание, но и его собственная беспокойная совесть. Он хотел, чтобы ее «да» было сказано по своей воле.
По своему желанию.
Она изучала его, ее пронзительный взгляд колебался между «я хочу доверять тебе» и «иди к черту». После пары долгих минут из ее губ вырвался прерывистый вздох, густая завеса ее ресниц опустилась.
– Хорошо. Я попытаюсь... Люк.
Глава 14
– Я не буду брать его в рот.
– Сидней, – начал Лукас.
– Нет. Совершенно точно, нет.
Лукас вздохнул.
– Ты не сможешь узнать, нравится тебе что-то или нет, пока не попробуешь.
Сидней пристально посмотрела на него.
– Мне не нужно выпивать бутылку жира, чтобы понять, что мне не понравится и что он забьет мне артерии. А съесть вот это… – она указала на завернутое в фольгу явство в его руке, – …это как выпить коктейль из сала.
Он развернул серебряную упаковку и со стоном вписался зубами в хорошо прожаренный «Твинки» (прим.: бисквит с кремовым наполнителем), его сверкающие зелено-голубые глаза ставились на нее. Она отвернулась, скрывая пульсацию возбуждения в животе и тихий звук наслаждения.
– На эту штуку надо лепить предупреждения Минздрава, – проворчала она.
– Да ладно, Сидней.
Он отщипнул кусочек золотисто-коричневого пирожного и поднес к ее губам, принимая на себя роль Евы, предлагающей Адаму яблоко. Только это яблочко, с кремовой начинкой, было обжарено в жире.
– Один кусочек. Ты сама удивишься, как тебе понравится.
Говоря это озорным голосом, он был воплощением соблазна. И сопротивляться ему могла женщина сильнее ее. Вздохнув и мысленно пропев песню «Я – женщина, услышь мой крик», она потянулись к угощению. Но он покачал головой и указал на ее рот, его томный взгляд сконцентрировался на ее губах. Подчиняясь его безмолвному приказу, она открыла рот и позволила ему положить еду ей на язык. Шершавая подушечка его пальца скользнула по ее плоти, когда он отнимал руку, оставляя его собственный уникальный вкус, смешанный со вкусом пирожного.
Она сдержала дрожь. Боже. Этот мужчина мог и простой процесс дыхания превратить в прелюдию.
Сочетание хрустящего теста бисквитного десерта и жирных сливок таяло на ее языке. Она опять вздохнула, но уже по другой причине.
– Так вот какой на вкус сердечный приступ. Всегда мечтала узнать, – она сделала глоток своего черного кофе в попытке стереть изо рта слишком сладкий вкус. – Фу, одним словом.
Он рискнул и с наслаждением доел сладость. Его очевидное удовольствие было непостижимым и чувственным. Прислонясь к перилам, она изучала серо-голубые воды бухты Элиот, надеясь, что красочная картина знаменитого «Пайк Плейс Маркет» не даст ей пялиться на лицо Лукаса, как если бы на нем были ответы на самые таинственные загадки Вселенной (прим. ред.: англ. Pike Place Market – общественный рынок, находящийся на побережье тихоокеанского залива Эллиот в Сиэтле, штат Вашингтон, США). Например, что случается с самолетами в Бермудском треугольнике? Или что на самом деле произошло с Амелией Эрхарт? И как долго надо лизать, чтобы добраться до сердцевины конфеты «Тутси»?
Лукас Оливер был еще одной загадкой, которую предстояло решить.
За последние три дня он сопровождал ее по всему Бэйнбридж, отвез в Сиэтл на тридцатиминутной поездке на пароме по Саунд (прим. ред.: залив Тихого океана у западных берегов Северной Америки). Они передавались множеству простых вещей, как плавание и поход по магазинам, а в Сиэтле сходили в музей и в кино. Потом они отправились на вершину Спейс Нидл и пообедали в ресторане, поскольку она никогда там не бывала, а также прошлись по множеству магазинчиков и заведений на «Пайк Плейс Маркет». А когда солнце садилось, они возвращались в шестикомнатный домик на восхитительный ужин, приготовленный личным поваром Лукаса.
Вечера проходили за распитием кофе или вина у камина или в гостиных битвах в монополию. Приятно. Неожиданно. Она могла применить к этим вечерам эти слова, но никак не спокойно. Слишком много жизни, энергии и сексуальности было в Лукасе, чтобы она могла полностью расслабиться рядом с ним. Но он все равно очаровывал ее. Манил ее проникнуть под слои мужчины безжалостного в один момент, соблазнительного в другой, а потом дразнящего.
Она опять посмотрела на него и встретила его спокойный, твердый взгляд. Будто он терпеливо ждал, когда она повернется к нему, чтобы словить в паутину своего взора.
– Даже если бы у меня были фотографии в доказательство, как Лукас Оливер, генеральный директор «Бэй Бридж Индастриз», с наслаждением поедает «Твинки» во фритюре, никто мне не поверит.
– Эйдан поверил бы.
– Потому что он твой друг?
– Потому что раньше он трижды неделю ходил со мной в супермаркет покупать их.
Удивление дернулось в ней.
– Я и не думала, что ваши отношения с Эйданом длятся так долго.
Он кивнул.
– Мы встретились в старшей школе, и с тех пор он был моим лучшим другом.
– Я должна была догадаться, что ваша дружба основана на чем-то большем, чем просто бизнес. Он единственный, кого я видела осмелившимся дразнить Чудов... – черт.
Его темная бровь вздернулась.
– Чудовище? – его губы изогнулись. – Все в порядке, Сидней. Я знаю, как меня называют.
– Извини, – сказала она. Холодный ветер, набегающий с моря, не мог остудить жар, обжигающий ее кожу. – Это было грубо.
– Но это правда, – заявил он. – Я предпочитаю нарушать правила вежливости общества и быть честным, а не политкорректным.
Ей такого никто и никогда не говорил. Покачал головой, она поправила себя:
– Я имела в виду, он поддразнивает тебя в моменты, когда другие колеблются между неуверенным бормотанием и поклонниками и дракой. А он... Он тебя не боится.
– Как и ты.
Конечно же, она боялась.
Боялась ли она, что он поднимет на нее руку? Нет. Только трусы бьют женщин, а у Лукаса было много качеств: безжалостный, решительный, упорный – но трусом он не был. Она боялась не его, а того, что он заставлял ее чувствовать. Во что, он мог ее превратить.
Женщину, отчаянно нуждающуюся в любви и внимании. В его любви и внимании.
В ней пробился росток паники, такой же маленький и раздражающий, как камешек в туфле.
– Мы с Эйданом прошли ад вместе, – продолжил он. – Я знаю его самые глубокие страхи и секреты, а он – мои. Такая верность и дружба не может зародиться в конференц-зале, – он приумолк, изучая ее. – Чем же твой отец заслужил такую верность с твоей стороны?
Она дернулась, удивленная резкой сменой темы разговора.
– О чем ты? Он мой отец, – с запинкой ответила она.
– А он не самый нежный, любящий и поддерживающий мужчина. Он хотел, чтобы ты вышла замуж только ради финансовой выгоды для себя. Твое счастье для него не приоритет. Так что же в нем вдохновляет тебя на такую преданность?
– Дело не в том, как он поступает, а что я сделала.
Признание сорвалось с ее губ до того, как она могла бы сдержать его. Охваченная ужасом, она сильно ущипнула себя за переносицу. О Боже, почему она это сказала? В особенности, перед ним? Он не поймет. Не сможет понять, как сильно вина и стыд могут изводить человека, пока от того останутся только обломки. Не Лукас...
Широкая ладонь скользнула по ее затылку. Притянула ее ближе, пока ее щека не уткнулась в твердую грудь.
– Расскажи, – раздался у ее уха приказ, став ключом, открывшим историю, которую она никогда никому не повторяла.
– Мой брат, Джей, был вымоленным долгожданным ребенком моих родителей, они были так счастливы и горды. Мне было шесть, когда он родился, и, хотя я его и любила, я также ненавидела его за то, что он украл все внимание, бывшее единолично моим, до определенного мгновения.
Поначалу рассказ неуверенно шел с ее губ. Но постепенно он набрал темп, и слова посыпались с ее языка, будто отчаянно желая убежать от нее. В мгновения ока она перенеслась в тот полдень жарким летом пятнадцать лет назад.
– В год, когда мне исполнилось десять, летом папа часто путешествовал, и мама иногда уезжала вместе с ним. В тот самый день их обоих не было, поэтому я не могла пойти к моей подруге. Я спросила няню, можно ли пойти купаться, но она запретила, потому что Джей, обожавший воду, простудился и не мог пойти со мной. Разозлившись, я подождала, пока она пойдет к брату, а потом натянула купальник – черно-белый с розовыми оборками вокруг ног. Никогда его не забуду, – прошептала она. Вдохнув, она сделала паузу в рассказе, сердце громыхало ее в груди наковальней по грудной кости.
– Я тайком выбралась через задние французские двери и направилась к бассейну. Только-только войдя внутрь, я поняла, что забыла полотенце, и побежала обратно в дом в ванную. Потом я вспомнила, что не захватила плавательные очки, так что пришлось поискать и их. Примерно через десять минут с очками и с полотенцем подмышкой я побежала опять к бассейну. Тогда я и услышала его. Этот крик. Я никогда его не забуду, – прошептала она. Даже сейчас, спустя все эти годы, она слышала его, ужас и боль отпечатались в ее сенсорной памяти. – Я сбежала по лестнице к задней части дома. Через французские двери, которые я оставила открытыми, я увидела няню, стоявшую на коленях рядом с бассейном, а рядом с ней недвижимое тело Джея. Мои родители были опустошены. Они вернулись домой почти сразу после приезда скорой. Я помню. Мать упала на колени и зашлась в крике, а папа качал тело, завывая. Он посмотрел на меня и закричал: «Это твоя вина...»
Ее голос затихал вместе с шумом рынка. Единственным звуком, доносившимся до нее, было ровное биение сердца Лукаса. Его ладонь погладила ее шею расслабляющими движениями, зарылась в волосы и обхватила голову. Другая рука проскользила вверх и вниз по спине, его успокаивающее движение вернуло ее в настоящее.
– И все эти годы ты винила себя за ошибку? Трагическую и ужасную, Господи, да. Но всего лишь ошибку. Ради всего святого, Сидней... – его хватка в ее волосах усилилась, и он оттянул ее голову, чтобы она посмотрела в его глаза, яркие от сочувствия и гнева. – Тебе было десять. Кто, черт возьми, станет винить ребенка? – когда она не ответила, он еле слышно выругался. – Черт, это безумие.
– Он потом извинился. И он, и мама были опустошены, шокированы, они скорбели. Мне все было понятно. Но все же... – она изучила жесткие линии его рта, сильный подбородок. – Я усвоила жестокий урок по выдвижению себя и своих желаний выше других. Моя ошибка стоила им сына. И никакая жертва не может быть слишком большой, ничто не сможет восполнить их потерю.
Подчинение их желаниям, замужество с одобренными ими, но не любимым ею мужчиной, уступка шантажу ради спасения компании ее отца – никакая из этих жертв не казалась ей чрезмерно большой.
– Послушай меня, Сидней, – прорычал он, легонько потряся ее голову. – Никто не виноват. Ни ты, обычный десятилетний ребенок. Ни няня, которая по ошибке позволила твоему брату ускользнуть от нее. Ни твои родители, которых не было дома. Ни твой брат, который убежал и прыгнул в бассейн. Солнышко, – прошептал он, дав ее спине последнюю ласку, а потом обхватывая ее подбородок. – Его смерть – это не твоя ноша. Это трагедия, но никак не груз, который ты должна нести, – он заколебался, и мускул на его щеке дернулся. – И у твоего отца есть грехи, за которые он должен ответить, но нелюбовь к тебе к ним не относится, – он проговорил признание, как будто ему причиняло боль идти на любую уступку ее отцу. – Он любит тебя. В день нашей свадьбы он затащил меня в кабинет и предупредил, чтобы я не смел ранить тебя. И пусть я не могу простить ему то, что он винит тебя, даже если это и спонтанная реакция на его боль, он знает, что ты страдаешь, и сказал, что ты не заслуживаешь еще больше боли. Возможно, это единственная вещь, по поводу которой наши с ним мнения сходятся. Отпусти эту боль, солнышко.
«Знает, что ты страдаешь... не заслуживаешь еще больше боли... он любит тебя...» Информация бушевала в ее голове, словно мини-торнадо, открытия опадающими листьями танцевали в ней, а она пыталась их поймать и не могла.
– Ты сказал, что у него есть грехи, за которые надо ответить. Значит, он сделал что-то тебе, – сказала она. – Но ты никогда не говорил мне об этом. Расскажешь сейчас?
Ее тело охватило напряжение. Хотя его прикосновение по-прежнему было нежным, но, когда он отнял руку от ее лица и выпростал пальцы из ее волос, в его глазах воздвиглась ледяная стена. Впервые с тех пор, как они приехали в Вашингтон, вернулся безжалостный, загадочный магнат, холод в его напряженных чертах и суровом взгляде обжег ее холодом, достигая кости.
– Ты закончила? – он кивнул в сторону ее чашки.
– Да, – ответила она. Остывшая жидкость больше не была ни успокаивающей, ни аппетитной. В молчании они направились к выходу с рынка.
И хотя его резкий отказ ужалил ее, а он остался скрытным, как и всегда, один момент прояснился.
Какую бы обиду ни нанес ее отец, Лукас назначил себя и судьей, и присяжными. Тревожная мысль поселилась в ее голове, и она не могла избавиться от нее. Предчувствие беды свернулось в ее животе, подталкивая выпитое кофе к горлу.
Неужели, пытаясь спасти отца, она невольно поспособствовала его разрушению?
Глава 15
Лукас смотрел на закрытую дверь в комнату Сидней, взявшись за ручку. В последний момент он постучал, и замер в ожидании. Прошло несколько часов с тех пор, как они вернулись домой с рынка «Пайк Плейс», и, сославшись на усталость, она закрылась в своей спальне.
Здравый смысл требовал дать ей время и уважать ее личное пространство. После этого эмоционального выплеска о потере брата и битву с чувством вины, которую она несла все эти годы, она заслужила немного времени наедине с собой, чтобы расслабиться и избавиться от давления. Но его примитивная, собственническая сторона рычала и металась, требуя, чтобы он наступал, пока она не уберет и эмоциональные, и физические барьеры. Было лицемерием хотеть этого от нее, когда он сам не мог предложить того же. Но потребности, которая съедала его денно и нощно, было все равно.
Он уступил здравому смыслу, но на секунду положение висело на волоске.
После нескольких часов без ее компании, когда он уже так легко привык к ее теплу и острому уму, ему указали на выход. И его пугало, как же быстро он приспособился к ее присутствию, но анализировать это не хотелось. Позже. Позже он проведет исследование и изучит его результаты.
Дверь распахнулась, и преследующая его грызущая боль тотчас прекратилась. Сдержанность и отчужденность смягчали черты Сидней в красивую, холодную маску, им ненавидимую. Но в этот раз она его не оттолкнула. После проявления терпения сегодня днем холодный, сухой прием подстегивал его, бросал ему вызов. Голод, который он душил и сдерживал во имя своего обещания, дернулся в своем ошейнике, разрывая его с отчетливо слышным звуком, который отозвался гулким эхом в его голове.
Вдохнув, он запустил пальцы в ее кудри, сжимая их в кулак, и потянул ее голову. Ее глаза расширились, рука, мазнув, ударила по его груди. Ее губы приоткрылись, и он ворвался своим ртом в ее, глотая ее вздох. Ее вкус взорвался у него на языке, и он застонал, продвигаясь глубже, беря больше. После краткой заминки она ответила ему, жадная ласка в ответ на жадную ласку. Ее ладонь скользнула по его груди, и обе руки обвились вокруг его шеи, обнимая его. Поднявшись на цыпочки, она открылась шире, позволяя ему потребовать еще больше, сама чувственно проявляя инициативу, посасывая его язык, облизывая его нёбо.
