Текст книги "Красавица и Холостяк (ЛП)"

Автор книги: Нэйма Саймон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Не то, чтобы она обрела покой или долгую счастливую жизнь с Лукасом. Но после истечения их совместного года, она бы освободилась – освободилась от удушающих пут семейных обязательств, ожиданий общества, общественного осуждения и чувства вины. Ужасная ноша вины.

Даже без поддержки отца или финансового соглашения, предложенного Лукасом, она смогла бы выжить. У нее были собственные средства, благодаря наследству от бабушки по материнской линии, полученному три года назад. Она могла жить, как захочет. Как мечтала. Она могла вернуться в университет и получить диплом в сфере образования. Проводить больше времени в молодежном центре. Понять, кем же Сидней Блэйк является на самом деле.

И полюбить ее.

На мгновение – совсем короткое – выражение ее отца смягчилось. Но не успели семена надежды пустить корни, как его глаза и рот затвердели. Возможно, ее потребность в любви и одобрении внушило ей проблеск участия, которое она заметила. Даже экстази сильно проигрывало отчаянию по части создания галлюцинаций.

– Ты уже сообщила Тайлеру? – спросил отец.

– Нет. Я хотела сначала поговорить с тобой.

– Хорошо, – Джейсон резко кивнул. – Тогда мы можем забыть об этой безрассудной глупости, и Тайлер ничего не узнает, – он хлопнул в ладоши и отвернулся, как будто его заявление положило конец делу. И она не могла винить его. В прошлом его последнее слово было именно этим – последним словом. Она бы сдалась и послушалась как идеальная, покорная дочь.

Но не в этот раз. Она не могла. Его разочарование в ней гарантировало ему свободу.

– Извини, отец.

Ее извинение остановило его на полуповороте. Медленно, как заводная игрушка, он повернулся к ней лицом опять. Печаль и сожаление нахлынули на нее, затягивая под их удушающую волну.

– Я не могу, – проскрежетала она.

Его брови высоко изогнулись, удивление вспыхнуло в его глазах, прежде чем он сузил их.

– Сидней, если ты доведешь затею с этой помолвкой и свадьбой до конца, ты выберешь его, – он кивнул подбородком на Лукаса, который тихо стоял позади нее, – а не семью. Подумай хорошенько, что ты мне сейчас скажешь.

Часть ее хотела закричать, как банши на поле битвы. Я уже выбрала тебя. Крик срикошетил о стены ее разума. Но она не проронила ни слова.

– Значит, ты приняла решение, – сказал Джейсон, его голос хлыстнул ее по сердцу грубым кнутом. – Куда мне приказать доставить твои вещи?

– Отец, я…

– Нет. Тебе более не рады в доме, который я предоставлял тебе в течение двадцати пяти лет. Нам нечего друг другу сказать, если ты не собираешься изменить свое решение, довести этот абсурд до конца и не будешь чтить свои обязательства перед Тайлером. Верность, Сидней. Я считал, что я научил тебя быть верной семье, но, видимо, ты ничему не научилась. Когда ты придешь в себя и поймешь, что мы важнее только что встреченного незнакомца, ты можешь вернуться домой. До тех пор, я лишь хочу услышать от тебя адрес.

Она сделала глубокий вдох, заморгав, прогоняя маленькие бусинки слез. «Скажи ему, – прошептал тихий хитрый голос в ее голове. – Просто расскажи ему всю правду, и он простит тебя». Ее губы приоткрылись, признание почти соскользнуло с ее языка. Но перед ее мысленным взором промелькнула картинка. Ее отец, опозоренный, сидит перед судьей и присяжными. Ее отец в наручниках, клацающих на его запястьях, когда мать уводит его от Сидней. Ее отец, старый, измотанный, сломанный, говорящий с ней из-за стекла в тюремной камере для встреч.

Джейсон скрестил руки.

– Сидней. Адрес.

Адрес. Адрес. Боже, я не знаю. Она была брошена на произвол судьбы, одинокий лист, парящий в пронзительном, свежем осеннем ветре. Изгнание из собственного дома не было одним из сценариев, что она себе представляла. Куда ей пойти? У нее были друзья, но никого близкого настолько, чтобы можно было попросить принять ее. Или, что важнее, никого достаточно близкого, чтобы поговорить о ее жизненных обстоятельствах.

– Она будет жить у меня, – Лукас сжал ее бедро, будто бы приказывая не протестовать. Как будто она могла себе это позволить. Возражения потребовали бы работы легких и языка. – Я оставлю свой адрес у вашей помощницы, – отойдя, он опять переплел свои пальцы с ее. – И она не предпочла меня семье или предала вас ради преданности мне. Напротив, это вы предпочли гордость ее счастью и благополучию. Если вы пересмотрите свое решение отречься от дочери, вы знаете, где ее искать.

И, не дав возможности ей возразить, а Джейсону ответить, он развернулся и вывел ее из кабинета. Онемев, она пребывала в молчании и неподвижности, пока он закрывал дверь за ними.

– Ты в порядке? – спросил он, когда они благополучно выбрались в приемную.

Вопрос донесся до нее, как через многие слои ваты, отдаленный и приглушенный. Боже, нет, она не была в порядке. Все, что у нее было – родители, дом, личность – все было разнесено к чертям за считанные минуты. Хоть у ее семьи и жизни было множество недостатков, все же они были ее. Они были знакомыми и привычными. Пусть и не в совсем благоприятном ключе, но они были ее защитой... ее нормой. А что же есть у нее теперь? Ни дома. Ни семьи. Друзья, которые прогибались и колыхались согласно направлениям постоянно меняющегося ветра тенденций в обществе. Мужчина, который ненавидел ее отца так сильно, что без колебаний лишил ее воли и силы, чтобы осуществить свою месть.

Нет. «В порядке» покинуло Бостон на последнем ночном рейсе, а «дерьмово, как никогда» только что вошло в здание.

– Не знаю, куда ушла ассистентка твоего отца, но она, скорее всего, скоро вернется, – темно-серый цвет его рубашки и темное серебро его галстука заполнили ее поле зрения, в то время как аромат весеннего дождя укутал ее в свои объятия. – Пару ближайших минут не думай, кто может увидеть или что можешь показаться слабой. Просто обопрись на меня на пару минут. Мы не будем это обсуждать и вспоминать. И я обещаю не использовать это против тебя.

Он нежно, но крепко обхватил ее затылок и притянул ее ближе в сильные, твердые линии своего тела.

– Это будет нашим секретом, – пробормотал он в ее волосы.

Низкий, темный бархат его голоса манил ее так же сильно, как и его нежное, настойчивое объятие. Только на мгновение. Она опустила лоб на широкую поверхность его плеча. Позволила себе опустить ресницы. Она так устала. Вес отцовского неудовольствия и неприятия упал на ее плечи, словно гиря, которую она была не в силах поднять. Вместо этого она давила на нее, выжимая воздух из легких, стягивая ее грудь и ослабляя ноги. Да, она позаимствует его силу, обопрется на него только на мгновение.

– Сидней?

Она окаменела. Ох. Черт.

Медленно, она выпрямилась и развернулась. И увидела Тайлера.

Он перевел взгляд с нее на Лукаса и обратно, и его темно-коричневые брови хмуро изогнулись.

– Сидней, – сказал он, подходя ближе и вытягивая руку к ней. – Что происходит? Что-то не так?

Ее живот сжался от сожаления об унижении и боли, которые она собиралась причинить. Она нисколько не сомневалась, что была небезразлична Тайлеру, да, но было ли это любовью, которую следует испытывать к жене? Нет. Но все же, он бы пострадал от отказа на публике. О нем бы все равно шептались и сплетничали. А она потеряла бы друга.

– Тайлер, – взмолилась она. Бросив быстрый взгляд на пустой конференц-зал по правую сторону, она направилась туда, аккуратно избегая его руки. Зная, что через пару минут он не захочет иметь с ней никаких дел, не говоря уже о том, чтобы касаться ее. – Мы можем поговорить?

Посомневавшись, Тайлер кивнул. Когда она последовала за ним, Лукас пристроился рядом с ней. Опять не позволяя ей принять ответную реакцию одной.

Какая ирония.

Неожиданно вместо семьи и друзей, ее единственным союзником стало «чудовище» из «Бэй-Бриджа».

***

Сидней смотрела на особняк Лукаса в Бэк-Бэе. Строение напоминало его владельца: элегантное, красивое, огромное. И сейчас оно было ее единственным убежищем.

Нет, не убежищем. Потому что это означало бы, что она будет в безопасности – физически – и не на улице, что также предполагало, что она чувствует себя комфортно, тепло, защищено и мирно. Это не могло быть дальше от правды.

Позади нее, водитель Лукаса достал ее чемоданы из багажника лимузина, выстроив их вдоль обочины. По всей видимости, прежде чем они с Лукасом успели покинуть здание, ее отец позвонил домой и приказал матери и домработнице упаковать и отправить вещи Сидней. Прибытие ее и Лукаса в дом ее родителей ускорило выполнение приказа, особенно часть о доставке вещей. Так просто, так легко ее отец выпроводил ее из дома, из своей жизни. И сейчас она стояла на тротуаре со всем своим багажом, зависимая от милосердия мужчины, у которого оно отсутствовало.

«Неправда, – прошептала ее совесть. – Лукас немедленно вступился, защитил ее и предложил жилье».

«Но он также и ответственен за то, что она оказалась в такой ситуации», – возразила она.

Боже, должно быть, она устала больше, чем думала, раз вступает в дискуссии сама с собой.

Вздохнув, она подтянула повыше сумку на плече. Сумку наполняли личные и сентиментальные вещи, которые домработница не позаботилась упаковать тщательнее. Фотографии – ее родителей, Джея, которые она запрятала на самый верх шкафа. Книги, дневники, украшения ее бабушки.

– Заходи, – пробормотал Лукас, ведя ее по ступенькам вверх. Моментами позже он открыл входную дверь, и она вошла в фойе. – Я знаю, что ты устала. Позволь мне быстро провести тур по дому, а потом ты сможешь отдохнуть.

Кивнув, она окинула его жилище изучающим взглядом.

Она не знала, чего ожидать – отделки, которая бы в каждой картине, предмете мебели и украшении кричала о богатстве ее владельца? Или строгий, минималистический дизайн в духе спартанского каталога «R». Реальность оказалась чем-то посередине.

Чистая и строгая, но роскошная элегантность. Стены украшали превосходные пейзажи, красивая темно-коричневая мебель подчеркивала великолепие блестящего пола из вишневого дерева, поручней перил и лестницы. Просторные комнаты с высокими потолками, большие эркеры и впадины каминов манили людей подойти и присесть к ним. Весь особняк принадлежал ему. На уровне сада располагался его кабинет, а на уровне фойе, куда они изначально вошли, были две гостиные, большая и поменьше, ванная, и потрясающая кухня. Верхний этаж был перестроен так, что большую часть пространства занимала хозяйская спальня. Огромные окна, от пола до потолка, занимали одну стену, и послеполуденный свет заливал комнату. Шикарно, по-декадентски. И идеально подходит мужчине, стоящему рядом. Она легко могла представить его лежащим на греховно огромной кровати с балдахином, обернув вокруг узкой талии черное покрывало и открыв голую грудь.

Она обуздала свое слишком живое воображение и отвела свой восхищенный взгляд.

– Твоя комната дальше по коридору, – сказал он, оставляя дверь в свою комнату открытой. Как будто бы приглашая.

Мгновением позже он распахнул дверь в меньшую, но не менее изысканно оформленную спальню. Ее чемоданы со стуком опустились здесь. «Значит, вот, где я буду жить весь год».

Как только эти слова промелькнули в ее голове, волна усталости и одиночества распространилась по ее телу, практически подгибая ее колени. Возможно, она дрогнула или пошатнулась, потому что через мгновение, которое длилось не дольше перерыва между двумя ее вздохами, руки Лукаса обвились вокруг нее, прочно удерживая.

Так же быстро волна апатии испарилась, оставляя вместо себя электрические импульсы под ее кожей, потрескивающие и обжигающие. Она вздрогнула, ненавидя свою реакцию. Почему из всех людей ее сердце колотилось, а ее тело набухало и пульсировало из-за этого мужчины? Даже если бы это был Тайлер, было бы больше смысла.

О, Боже, Тайлер.

Воспоминания об их столкновении налетели на нее.

Она не позволила Лукасу сопроводить ее в конференц-зал, где она сообщила новости Тайлеру. Казалось слишком жестоким иметь поблизости Лукаса, свидетелем того, как она сообщила бы жениху – бывшему жениху, что их помолвка расторгнута. И, в конечном счете, она сделала правильный выбор. Боже, шок Тайлера, его неверие. Его гнев.

– Ты и вправду делаешь это со мной, Сидней? Я всегда заботился о тебе, уважал тебя, и вот так ты со мной поступаешь? Предавая и унижая? Какой человек так поступает с тем, кого он должен любить?

Она никогда не показывала, что любит Тайлера, никогда не говорила ему этих слов, но этот факт не уменьшил боль, несправедливость того, как она причинила вред человеку, который не сделал ничего, чтобы заслужить это. Извинение казалось бессмысленным, но она все равно вернула его ему вместе с кольцом. Но, когда он потребовал объяснения, она не могла дать ему правду. И когда он отшатнулся, ненавидя ее, она отпустила его.

– Эй, – Лукас аккуратно развернул ее, и рефлексивно она обхватила его талию, о которой недавно фантазировала. Как будто обжегшись, она уронила свои руки. – Ты в порядке?

Она издала короткий лающий смешок.

– В порядке ли я? Я даже не понимаю больше, что это значит. За один день я стала врагом народа номер один и была выставлена из собственного дома. В порядке – это большое преувеличение, я бы сказала.

Между ними повисло молчание.

– Мое предложение все еще в силе, Сидней, – пробормотал Лукас. Его большая, грациозная рука бережно обхватила ее подбородок, подушечка пальца прошлась по ее скуле. Он прошелся по ее лицу изучающим взглядом из-под тяжелых век, остановившись на нервирующий – соблазнительный – момент на ее трепещущем рте. – Наш секрет, – проурчал он, положив ладонь на стену за ее головой.

Позади нее – стена, впереди – его высокое, сильное, широкоплечее тело. Она должна была почувствовать угрозу, по крайней мере, негодование, но лишь предательское тепло патокой разлилось по ее венам, распаляя ее изнутри, внезапно утяжеляя ее тело в три раза.

– Позволь мне обнять тебя, дотронуться до тебя. Позволь помочь забыть этот день хотя бы на недолгое время.

Господи. Если бы в этот момент он протянул ей яблоко, произнося эти тихие, чувственные слова, он стал бы абсолютным воплощением искушения. И, как и Ева, она желала принять его предложение, вкусить и насладиться восхитительной сладостью. Она не сомневалась, что он может стереть последние несколько часов из ее разума, доставив удовольствие, которое превратило бы ее в дрожащий комок нервов. Скорее всего, он подарил бы ей часы, наполненные экстазом забвения. Потому что его темный, чувственный взгляд предлагал больше, чем простое объятие или утешающие слова. И, черт ее возьми, если она этого не хотела. Хотела, чтобы он погрузился в нее своим мощным телом и заставил кричать, но по другим причинам, нежели печаль и одиночество.

А что потом?

Секс был частью их соглашения, и, когда он изначально упомянул его, она не возражала. Нет, он не включил этот пункт в договор, как намекал, и, несмотря на его безжалостность и жестокость, она не верила, что он мог принудить ее. Но, если она уступит сейчас, этот секс не будет связан с шантажом, ее отцом или местью. Это будет связано с ее собственным желанием. Он. Его руки на ее теле. Ощущение его на себе, как он ублажает ее.

Но, когда пот высохнет и наслаждение отступит, где она будет? Без семьи, без жениха, без гордости, уязвимая, и полностью зависящая от его милости. Да, она покорилась его шантажу, жила теперь в его доме, но на этой стадии он не контролировал ее. Ни ее волю, ни ее разум, ни ее душу.

Но она подозревала, что когда она поддастся упрямому и жестокому голоду, вспыхнувшему в ней как костер на пляже, она лишится остатков своей силы. Потому что такие мужчины, как Лукас, не оставляют женщин невредимыми – не оставляют их целыми.

Через год, после окончания их договора, она должна уйти самой собой. Она должна уйти сильной. Не бедной, сломанной, страстно желающей мужчину, которому она была нужна лишь для мести.

– Спасибо за твое доброе предложение, – сказала она, вкладывая избыток презрения в «доброе» так, чтобы он не мог ошибочно истолковать, что она на самом деле думала о его предложении, – но я пас. Ты, кажется, упускаешь тот вопиющий факт, что, если бы не события, которые ты привел в действие, меня бы не было в твоем доме, отлученной от моей семьи, с жизнью, распиханной по чемоданам. Так что извини, я не хочу опираться на тебя.

Лукас изучал ее одно долгое мгновение, в его внимательном взгляде невозможно было прочесть каких-либо эмоций. В конце концов, он оттолкнулся от стены и выпрямился, его рука покинула ее лицо.

И, черт побери, ее тело или эта жалкая потребность – или и то, и то – жаждали схватить эту руку и вернуть на ее лицо.

– Если ты изменишь свое решение, моя спальня дальше по коридору.

И, прежде чем она могла заверить его, что ему не стоит ждать стука в дверь, он удалился. Оставив ее в одиночестве, переживающую, отчаявшуюся. И испуганную.

Потому что она выиграла эту битву, но не могла избавиться от неизбежного ощущения, что он выиграет эту войну.

Глава 8

– Какого черта? – Лукас вышел из лимузина «Мерседес Роллс-ройс» и уставился на трехэтажное кирпичное здание. Он перевел взгляд на Джеймса, своего водителя. – Ты уверен, что это верный адрес?

Джеймс кивнул.

– Да, сэр.

Лукас опять посмотрел на здание, занимавшее незначительную часть квартала на Вашингтон-Стрит района Оук-Сквер в Брайтоне. Потрепанные кирпичи, стекло, и белые ставни здания создавали яркий контраст с более современным фасадом, расположенных по соседству с пиццерией и супермаркетом, делая здание еще более старым на вид, но... и изысканным. «Молодежный центр Майи Анджелу для девочек». Черная табличка с тяжелыми золотыми буквами придавала ему величавую ауру. Словно вдова, которая продолжала высоко держать гордую голову, вызывая у людей чувство уважения.

Так чем же, черт побери, занималась его невеста, и по совместительству уже неделю как соседка, в общественном центре Брайтона?

– Я сейчас вернусь, – сказал он водителю, устремляясь по тротуару к цементным ступенькам.

Как только он потянул на себя широкую дверь, его окутал аромат лимонного воска и клея, переплетаясь с ноткой хлорки, возвращая его в те дни и вечера, которые он провел в молодежном центре его района в Чикаго. Когда он только прибыл в незнакомый город, где его запихнули в новую семью, состоящую из дяди – единокровного брата его отца – которого он никогда до этого не встречал; центр с огромной баскетбольной площадкой, спортзалом и бассейном стал для него настоящим подарком судьбы... его убежищем. И не только из-за разнообразных мероприятий, позволявших ему избавиться от печали и гнева.

Тихое, но преданное присутствие Майкла, консультанта по работе с подростками, дарило ему пространство и спокойствие в самый разгар эмоционального шквала, который Лукас переживал. Майкл стал его первым настоящим другом в Чикаго, до Эйдана. До сегодняшнего дня они поддерживали связь, ходили вместе обедать и играли в баскетбол, когда Лукас приезжал домой. Черт, что бы было с ним сейчас без Майкла, который помог найти выход его гневу и скорби?

В тюрьме. Или где похуже.

Лукас скривился. Проклятье. Откуда возникли эти мысли? Он вернул свое внимание к длинному коридору, в котором находился, отвлекаясь от тех первых, темных недель на новом месте пятнадцать лет назад. Продвигаясь по холлу, он заметил несколько картин, вывешенных на стенах. Наброски и изображения пейзажей – некоторые из них были достаточно красивыми – и проекты о знаменитых жительницах Бостона: Эбигейл Адамс, Бетт Дэвис, Сьюзан Б. Энтони и... Он склонил голову набок и улыбнулся. Фэйт из «Баффи – истребительницы вампиров»? По всей видимости, он был не единственным фанатом ее задиристой героини.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

Лукас оторвался от изучения первых леди, актрис, суфражисток и охотниц на вампиров и наткнулся на пристальный взгляд невысокой женщины средних лет. Он едва подавил инстинктивный порыв, заикаясь, выдавить объяснение. Проклятье, она напоминала его учительницу английского из старшей школы. Та женщина, будучи очень строгой и обладая стальным взглядом, была крайне пугающей. У этой же были карие глаза, а не серые, и гладкая кожа оттенка карамели вместо бледной, тонкой кожи мисс Грегори, но их объединяла грозная аура.

– Да, – ответил он. – Я ищу Сидней Блэйк. Она попросила встретиться с ней здесь, – он протянул руку. – Меня зовут Лукас Оливер.

Женщина изогнула бровь.

– Вот как, – она приняла его руку и, коротко пожав, отпустила. – Сидней предупредила, что вы придете, – резко повернувшись на низких каблуках своих черных лодочек, она дернула подбородком. – Следуйте за мной.

Она не оставила ему выбора – да и, честно говоря, он боялся ослушаться – так что ошеломленный Лукас направился за ней. Совершенно ясно, что ей было знакомо его имя, но сказать, что это ее впечатлило, было бы равносильно утверждению, что Кинг Конг был простой гориллой, любящей высоту. Огромное преуменьшение.

Мгновением позже она остановилась у закрытой двери. Через толстое дерево в коридор просачивался шум голосов. Не оглядываясь на него, она распахнула дверь и замерла на пороге. Она не заходила, и он, не имея склонностей дразнить дракона у ворот, ждал вместе с ней.

Но затем он услышал знакомый голос и моментально забыл о ней. Забыл холодное приветствие. Забыл все, кроме этого хриплого, греховно-атласного голоса, с которым оператор секса по телефону заработал бы состояние.

Сидней.

– Таким образом, если постановление относительно ранений стражей было ложным, какую же цель преследовал Мизгивер, устанавливая такую систему убеждений, как думаете (прим. пер.: обсуждают книгу «Darkside Sun» Жослин Адамс)? – Сидней осмотрела кружок из около двадцати девочек-подростков, сидящих вокруг нее.

Некоторые девочки склонили головы над электронными читалками в своих руках, другие оглядывались по сторонам, вероятно, в поисках того, кто ответит первым.

Наконец, девчушка с потрясающим спектром разных цветов на волосах подала голос.

– Разделение. Так, они бы продолжили подозревать и бояться друг друга и никогда не выдали информацию о себе.

Сидней просияла.

– Очень хорошо, Анна. Кто-нибудь еще?

– Чтобы они оставались слабыми, – добавил более робкий голос.

Он поискал взглядом говорившего и обнаружил худенькую, маленькую девочку на периферии круга дальше всего от Сидней. Судя по ее расширившимся глазам и скорости, с какой она качала ногами, пребывание в центре внимания приводило ее в ужас.

– Без информации и единства они были слабее, и их было легче контролировать страхом и неизвестностью.

Сидней кивнула, улыбаясь этой девочке не очень широко, но нежно, как будто она понимала, чего стоило подростку набраться смелости и высказаться. Как будто она гордилась девочкой и ее усилиями.

– Именно, – сказала Сидней. – Отличная догадка, Лили.

Обсуждение продолжилось. Ни Сидней, ни девочки не заметили его с женщиной, застывших в проходе, подслушивая в месте, кажущимся книжным клубом.

Он не отводил – не мог отвести – глаз от Сидней. Он не видел ее уже три дня. Прошла уже неделя с того дня, как они встретились с ее отцом и Тайлером. Неделя с тех пор, как она въехала в его особняк в Бэк-Бэе, заполняя воздух дома своим присутствием. Хотя она пыталась избегать его – успешно, в большинстве случаев – он ощущал ее присутствие. Улавливал шлейф ее особого аромата, как только переступал порог дома по вечерам. Улавливал шум воды, когда она принимала душ... и представлял, какой скользкой и блестящей была ее кожа в тот момент. Ночевать с ней в одном доме и не иметь возможности провести пальцами по прямой линии ее спины, изгибу ее талии и округлости ее бедер было настоящей пыткой. Не иметь возможности обнажить и взять в руки изумительные округлости ее груди. Не имея разрешения трахнуть сладкую, горячую плоть меж ее ног, ощутить, как крепко она сжимает его член. Или влажный, голодный рот.

Он скрипнул зубами, его член запульсировал под молнией брюк, как будто требуя кое-чего, что за черт?

Что объясняло, почему он позвонил ей этим утром и сообщил, что получил приглашение на благотворительный прием, которое он, собственно принял. Он не мог вынести еще одного вечера с ней под одной крышей, соблазненный ее предложением. Сегодняшняя вечеринка послужит их первым появлением в свете в качестве помолвленной пары. А он мог дотрагиваться до нее, изображая безумно влюбленного, в то время как пристальное внимание публики обеспечит оправдание его поведению. Потому что прямо сейчас перспектива прижать ладонь к маленькой впадинке над ее безупречной задницей или вдохнуть аромат, гнездящийся в местечке позади ее уха... Ему потребуется еще больше его превосходной выдержки, чтобы удержать себя в рамках приличия.

Но когда Джеймс припарковался у здания, он ожидал... другого. Живя в Чикаго, он получил уйму внимания от чересчур усердных социальных работников-идеалистов и жадных до внимания светских людей, желающих стать следующей «Большой белой надеждой» для неимущих детей. Он мог различить на расстоянии сотни шагов и отпугнуть или рассердить с пятидесяти шагов. Но это так отличалось от того, что он увидел здесь.

Терпение, любовь и радость светились в ее улыбке, наполняли чувствами ее голос. Даже самый измученный уличный ребенок мог почувствовать ее искреннее удовольствие от работы с этими детишками. Даже он.

Что-то древнее и примитивное всколыхнулось в нем. Его инстинкт самосохранения. Интуиция никогда не направляла его в неверном направлении. И прямо сейчас его инстинкты кричали ему развернуться и бежать – не идти – к ближайшему выходу и оказаться где-нибудь подальше от Сидней Блэйк. Кричали, что она темная лошадка. Что она не та, кем кажется. Он не доверял тем, кого не мог прочитать, чьи мотивы он не мог уловить. По иронии судьбы, все, что люди знали о нем, было искусно созданной маской. Но, будучи так близко к успеху, он не мог позволить существовать неведомому. Особенно, если это неведомое играло такую важную роль в его победе. Разумно было бы отступить, перегруппировать и реорганизовать. Без Сидней. Просто уйти...

Он остался стоять в дверях.

– Хорошо, мы продолжим в понедельник.

Она улыбнулась, закрыв обложку читалки, и подняла взгляд. И замерла. Нежность исчезла из ее светло-карих глаз, а изгиб чувственного, мягкого рта затвердел. Вот так быстро появилась любезная, отчужденная светская львица. Часть его прокляла ее появление. Потребовала возвращения ранимой, достижимой женщины, которая говорила, смеялась и слушала девочек, внимающих каждому слову, что она произносила, как будто рассказывала о сияющих вампирах и полуобнаженных оборотнях.

Внезапно он понял, что стал объектом внимания двадцати одной пары глаз. Одна закрылась от него, другие любопытствовали. Черт, даже находясь перед столом, за которым сидели инвесторы и акционеры, он никогда не чувствовал себя так неуютно.

– Сидней, к тебе посетитель, – объявила его проводница, нарушая неловкое молчание. – Девочки, обед готов.

Комната заполнилась скрипом стульев и юными голосами, прежде чем поток детей хлынул наружу. До его ушей донесся шепот: «красавчик», «вот это Сидней отхватила» и «чееерт». Он подавил улыбку и взглянул на женщину, все еще стоящую рядом с ним, которую проходящие мимо девочки приветствовали как мисс Иоланду. Уголок ее рта дернулся, будто бы сдерживая улыбку.

Когда последняя девочка исчезла в коридоре, мисс Иоланда кивнула, направляя свое внимание куда-то позади него. Ему не нужно было оглядываться, чтобы знать, что там была Сидней. Ее характерный аромат жимолости и солнца объявил о ее приближении, словно труба глашатая. Аромат, который он вряд ли будет воспринимать, не ассоциируя с ней, этот аромат напомнил ему золотые лучи света на коже с ровным бронзовым загаром. И босые ноги, приводящие в беспорядок и мнущие свежескошенную траву, окруженную живой изгородью из миленьких белых, будто гофрированных цветов.

И сладкий грех, которым и была Сидней Блэйк.

– Сидней, – проговорила Иоланда, ее пристальный взгляд не отрывался от него, когда она обращалась к девушке. Ее немигающий изучающий взор на долгий момент остановился на его шраме, но, в отличие от бесцеремонного любопытства, к которому он привык, ее открытое исследование не обидело его. Вероятно, потому что она, казалось, фиксировала в памяти каждую его черту, на случай, если позже ей понадобится охотиться на него. – Желаю хорошо провести время. Было приятно познакомиться, мистер Оливер.

– Она пугает меня, – протянул он, как только ужасающая пожилая женщина вышла в коридор, где не могла его услышать.

– Иоланда? – Сидней фыркнула. – Она и ее сестра Мелинда являются директорами центра. Возглавляя от восьмидесяти до ста девочек-подростков за раз, она должна немного... эм, – она легко усмехнулась, – внушать страх. Но она любит детей, и они это чувствуют.

– Как и ты, – пробормотал он, наконец, поворачиваясь к ней. – Они и твою любовь чувствуют.

Какое-то чувство мелькнуло в ее глазах, прежде чем ее ресницы опустились, пряча его от него. Раздражение, запаленное нетерпением и бессилием, вспыхнуло в его груди. Она не должна ничего скрывать от него. Ее мысли, ее чувства, даже ее преданность, которую она хотела отдать старику, не заслуживающему этого или ее, в целом. Он желал каждую ее часть – желал, чтобы она отдала себя ему.

Откуда же это взялось? Свирепая потребность обладать, владеть. Требование.

Еще одна секунда – и он бы начал бить себя в грудь, рыча: «Я Тарзан. А ты чертова Джейн».

Нахмурившись, он дернул подбородком в сторону опустевшего класса.

– Как давно ты здесь волонтер?

Она пожала плечами.

– Пару лет.

– Пару лет? – повторил он. – Не помню, чтобы центр был включен в биографию семейства Блэйк по программе аукционов.

Не говоря уже о том, что, когда он собирал сведения о ней ради своего плана, он добыл информацию о советах и комитетах, где она заседала, на случай, если можно будет это использовать для его выгоды. Видимо, один из них он упустил.

Снова это – что-то – мелькнуло в ее глазах. И опять оно ускользнуло от него.

– Думается мне, это не так сексуально, как лига юниоров.

Он не знал, что удивило его больше: язвительность в ее голосе или то, что ему это показалось чертовски привлекательным. В конце концов, впрочем, причина была не так уж важна. Тот факт, что она удивила его, смущал и сбивал его с толку. Нервировал его.

Он шагнул вперед, и она попятилась вглубь комнаты, взгляд, обращенный на него, стал настороженным, острожным. Затем, как будто осознав, что отступает, она остановилась, вздернула подбородок и скрестила руки. Противоречащие жесты – вызов и самозащита – как наковальней ударил его. Сильная, но хрупкая. Сдержанная, но нежная. Смелая, но покорная. Гордая, но скромная.