Текст книги "Красавица и Холостяк (ЛП)"
Автор книги: Нэйма Саймон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Над их столиком, словно серая грозовая туча, нависло тяжелое, напряженное молчание.
– Что ж, – произнесла Шарлен голосом таким же жестким, как и ее осанка. – По всей видимости, брак с Лукасом Оливером также научил тебя быть неуважительной.
Сидней не ответила. Что бы она сейчас ни сказала, все было бы расценено как извинение, а она не собиралась извиняться за то, что, наконец – наконец-то – заступилась за себя же. Поборолась за себя. Восторг, легкий и яркий, как луч летнего солнца, осветил изнутри ее грудь. Несомненно, ее матери это виделось, как первый залп в попытке захватить контроль, но, черт побери, впервые она не покорилась, считая результат стычки предрешенным.
– Миссис Уильямсон спрашивала о тебе на нашем литературном вечере, – Шарлен сделала еще один глоток вина. – Она просила передать свои поздравления.
– Спасибо. Я позвоню ей.
Любезности. Банальности. Безопасные темы.
– Я сказала ей, что ты так и сделаешь, – потом она пустилась в подробный рассказ о событиях и вечеринках, на которых побывала, а также местные сплетни, не делая пауз, когда вернувшийся официант расставлял перед ними блюда. – Я приняла приглашение от твоего имени на прием к Рейнхолдсам после премьеры балета «Карнавал» на этой неделе. Я пришлю машину...
– Подожди, извини, – прервала ее Сидней, вклиниваясь в монолог. – Мама, почему ты это сделала? Я не могу пойти к Рейнхолдсам.
– Конечно же, ты пойдешь, – возразила та с беспечным взмахом руки. – Я думаю, это очень великодушно с их стороны пригласить тебя после того, как ты обошлась с Тайлером. Было бы грубо отказать им.
– Да, чрезвычайно щедро с их стороны пригласить Лукаса и меня в их дом, но я могу себе представить, как неловко это будет.
– Я ничего не говорила про Лукаса Оливера, – холодно поправила ее Шарлен. – Приглашение только для тебя.
– И ты согласилась? – она уставилась на мать. – Ты думаешь, что я пойду на вечеринку, устраиваемую моим бывшим женихом и его семьей, без моего мужа. Это смешно.
– Ты можешь пойти, Сидней. По крайней мере, ты можешь сделать это для Рейнхолдов и для меня с твоим отцом. Они протягивают нам оливковую ветку, и я настаиваю, чтобы ты приняла ее.
Злость на материнское высокомерие и бесцеремонное неприятие Лукаса вспыхнула быстро и горячо.
– Мама, я...
– Прошу прощения. Надеюсь, я не помешаю.
О Боже. Сидней прикрыла глаза на секунду. Не сейчас. Почему сейчас?
– Тайлер, – Шарлен встала, сияющая улыбка стерла холодное неодобрение, еще пару секунд назад застывшее на ее лице. Ее мать пожала руки бывшего жениха Сидней и прижалась своей щекой к его. – Как приятно тебя встретить.
– Вы прекрасны как всегда, Шарлен, – его взгляд переметнулся к Сидней, которая оставалась на своем месте, пребывая в шоке. В ее голове раздался шепоток сомнения, что эта случайная встреча не была такой уже случайной. А быстрый взгляд на мамину улыбку подтвердил подозрение. – Сидней, – он нагнулся, легко прикасаясь губами к ее щеке.
Месяц назад перед тем, как помолвка была расторгнута, такое прикосновение не было чем-то большим, чем вежливое приветствие. Но сейчас она подавила инстинктивное желание отодвинуться. Почему-то поцелуй от другого мужчины казался чем-то... неправильным.
– Здравствуй, Тайлер, – пробормотала она. – Надеюсь, ты хорошо поживаешь.
– Да, очень даже неплохо, – тон его голоса понизился, а слова, озвученные рядом с ее кожей, приобрели интимную окраску. Его взгляд прошелся по ее лицу, в глазах сверкнул жар, которого она раньше никогда не видела. На нее накатила морская болезнь. – Я скучал по тебе.
– Не присоединишься к нам? – ее мать указала на свободный стул, как будто он принадлежал только ей. – Я как раз говорила Сидней о приглашении на прием в эти выходные. Так мило со стороны твоей матери включить нас в список.
– Надеюсь, вы придете, – сказал он, не отрывая внимательного взгляда от лица Сидней.
– Я приняла приглашение этим утром, – в голосе Шарлен плескалось удовлетворение.
– Замечательно, – промурлыкал Тайлер. – К сожалению, не могу остаться на ланч. Я должен вернуться в офис на встречу. Но было невероятно приятно увидеть вас до приема. Сейчас я жду его с еще большим нетерпением.
Все еще пребывая в замешательстве, Сидней смотрела ему вслед, когда он вернулся к своей компании и покинул ресторан.
– Ты подстроила эту случайную встречу, – Сидней посмотрела на довольный изгиб губ Шарлен. – Не правда ли?
– Я тебя умоляю, – фыркнула мать. – Ты так драматична в последнее время. Я встретила его у Милтонов пару дней назад и упомянула, что мы договорились пообедать сегодня. Кажется, он был рад тебя видеть.
– Я замужем, мама, – решительно заявила она.
Шарлен отмахнулась от ее слов.
– Мы обе знаем, что этого не должно было произойти и все легко можно обнулить. А когда Тайлер в тот день сказал, как сильно он скучал по тебе, я поняла, что все еще есть шанс покончить с этим ужасным фарсом.
Сидней спокойно положила свою салфетку на стол рядом с нетронутым салатом и поднялась из-за стола.
– Куда ты? – требовательным тоном поинтересовалась Шарлен. – Ты даже не притронулась к еде, и нам все еще надо обсудить некоторые детали...
– Я ухожу, – Сидней повесила сумочку на плечо. – У меня неожиданно пропал аппетит.
– Сядь, – прошипела Шарлен, оглядываясь по сторонам. – Я не позволю тебе сделать из нас зрелище.
– Я думала, что у нас будет милый, спокойный совместный обед, но для тебя это было возможностью устроить мне ловушку. Я не позволю тебе не уважать меня, Лукаса или наш брак, строя из себя сваху, – на последних словах ее голос задрожал. Она удивилась, но была счастлива, когда мать позвонила ей. Что она сделала попытку преодолеть пропасть между ними. Что ей было не все равно. Боже, какой она была дурой. – Я произнесла клятвы, дала обещания. Я их не предам. Не для тебя, не для отца и, уж конечно, не из-за приглашения на вечеринку. Прощай, мама.
Она не стала дожидаться ответа матери или выговора, потому что ничего нового она не услышала бы. Когда она пересекла зал и вышла из ресторана, ярость и сожаление все еще кипели в ней. Шарлен не простит ее так просто за то, как она ушла. Но своими действиями ее мать поставила под угрозу соглашение между Сидней и Лукасом. И, более того, подвела под риск свободу ее отца.
И если тихий, раздражающий голос указал, что именно пренебрежительное отношение ее матери к Лукасу вывело ее из себя, а не мысль о контракте... Что ж, он был достаточно тихим, чтобы его было легко проигнорировать.
Глава 17
Два часа пополудни. Финансовый директор попросил о встрече, чтобы обсудить бюджет на приближающийся конец квартала и конец года. Эйдан внес в расписание телеконференцию с потенциальными покупателями на одну из их розничных компаний. А помощница Лукаса передала ему список звонков, на которые нужно было ответить до конца дня. Он никогда раньше не отменял встречу, телефонный звонок, даже, черт побери, е-мейл ради женщины.
И все же сейчас Лукас стоял у большого окна в своей гостиной, как какой-нибудь вуайерист, наблюдая за тем, как Сидней выходила из машины.
Если бы у него оставалась хоть крошечная доля здравого смысла, он бы вернулся в офис, списал это все на краткий момент помешательства и забыл, что это вообще имело место быть...
Но он остался стоять у окна.
Слова Эйдана вились вокруг него, пока Сидней махала Джеймсу и поднималась по ступенькам к особняку. «Она смогла бы, если бы ты сказал ей правду. Если бы ты рассказал, почему вообще привел в действие эту макиавеллевскую схему. Но если ты не дашь ей, по крайней мере, преимущества сомневаться, ты потеряешь ее».
У него никогда не было женщины, которая принадлежала бы только ему. Его мать не принадлежала ему или его отцу. Она принадлежала любому мужчине со смазливым личиком или карманами, достаточно глубокими, чтобы удовлетворить потребность в обожаемых ею дорогих украшениях и одежде. Женщины, с которыми обычно был Лукас, были полезны ему или использовались им – по собственному желанию. До появления Сидней он не испытывал этой... этой ноющей потребности обладать, снести любую стену, возводимую ею, чтобы не пустить его внутрь.
В конце года он бы ушел, но в течение следующих одиннадцати месяцев... он хотел попасть внутрь.
– Что ты делаешь дома?
Ее удивленный вопрос привел его в чувство, и привычный огонь желания снова вспыхнул в нем. Не хотеть ее – было подобно приказу воздуху покинуть его легкие. С того самого момента, когда он склонился над ее рукой на аукционе и взглянул в ее прекрасные карие глаза, страсть к ней устроилась в нем на постоянное место жительства и отказалась выселяться.
– Как прошел обед? – спросил он, обходя ее вопрос.
Она вздохнула, развязывая пояс на талии и снимая свое пальто. Когда она пересекала комнату, чтобы положить пальто на спинку дивана, его внимание задержалось на ее заднице в плотно обтягивающей черной юбке. Он подавил стон. И сделал мысленную заметку купить по одной такой обтягивающей задницу юбке всех цветов радуги.
– Он был... интересным, – у нее вырвался еще один усталый вздох, она запустила руку в волосы. – В перерыве между тем, как мама выговаривала мне за мои волосы, пищевые привычки и выбор мужа, я заказала салат, но так и не поела. А салат выглядел очень аппетитно, кстати говоря.
В нем вспыхнула ярость, распаляемая кратким пересказом Сидней беседы с ее матерью.
– Почему ты не съела его? – спросил он, удивленный тем, как спокойно звучал его голос.
– Потому что я ушла, – она напряженно рассмеялась. – Я ушла, – повторила она, будто сама не верила. Он сделал шаг к ней, собираясь позвать по имени, но она подняла руку, останавливая его. – Нет, я ушла, – сказала она в третий раз, увереннее, тверже. – Но успела сказать ей, что больше не буду мириться с ее критикой и уколами в мой адрес. Следует признать, большинство из них не злые. Но, думаю, безразличие, стоящее за ними, намного хуже. Как будто инвентаризация моих недостатков – это нечто такое обычное, такое естественное, что даже не требуется никакой злобы или язвительности.
– Дорогая, – пробормотал он, сокращая расстояние между ними, так что ее ладонь уперлась в его грудь.
– Я люблю ее, – прошептала Сидней, ее пальцы зарылись в его рубашку. – Так много лет я старалась быть безупречной – безупречной дочерью, безупречной хозяйкой, безупречной светской львицей, – но все время терпела неудачу. Я просто хотела, чтобы они любили меня, принимали меня ради меня самой.
– Сидней, – он провел костяшками пальцев по золотистой мягкости ее щеки. – Они любят тебя. Быть может, они не показывают этого, но они любят, – часть его бунтовала против того, чтобы защищать ее родителей, но это было не для них, а для Сидней. Для того чтобы избавить ее от боли, он бы солгал Иисусу Христу. Самому ему.
– Я боялась, – призналась она тихо. – Делает ли это меня трусихой? Мне двадцать пять, а я боюсь сказать собственной матери, чтобы она отстала.
– Нет, это не делает тебя трусихой, – заверил он ее, обхватывая ее челюсть и потирая пальцем ее шелковую кожу.
– Но, – продолжила она, будто он ничего и не говорил ничего, – еще больше я боялась промолчать. Как будто что-то поднялось во мне и предупредило, что, если я не выскажусь в этот раз, не выскажусь уже никогда. Если не в тот момент, я бы молчала вечно. И я не смогла этого вынести.
Нежно отстранив ее руку, он притянул ее ближе, грудь к груди, бедра к бедрам. Он обхватил ее лицо и поцеловал ее губы опять. Еще раз. И еще раз.
– Я горжусь тобой, солнышко. То, что ты сделал сегодня... для этого требуется смелость, а не трусость, – он сделал глубокий вдох, отступил и опустил руки. – Можно, я тебе кое-что покажу?
***
Сидней сосредоточилась на широких плечах Лукаса и густых, черных локонах, падающих на воротничок рубашки, пока следовала за ним вниз по лестнице в его кабинет. Ее губы покалывало от его невесомых поцелуев, чья нежная ласка так отличалась от обычных диких, животных встреч их ртов. Она подняла пальцы и прижала их кончики к своей коже. Когда он обошел свой стол и взглянул на нее, она поспешно опустила руку, будто он застал за проделыванием чего-то непотребного – или ярко говорящего о чем-то.
Он смотрел на нее своим загадочным взглядом, касающимся ее рта, а потом привлек ее ближе. Как только она приблизилась к массивному предмету мебели, за которым он работал по ночам, он открыл ящик и достал оттуда бежевую папку. Не говоря ни слова, он протянул папку ей. Заинтригованная, она приняла ее и раскрыла. На самом верху лежала старая газетная статья, пожелтевшая по краям, помятая, будто ее доставали и трогали множество раз. Она прочитала заголовок: «Финансовая империя со штаб-квартирой в Бостоне закрывается. Банкрот». В вырезке, датированной пятнадцатью годами назад, была черно-белая зернистая, нечеткая фотография здания и красивого мужчины с темными волосами и пронизывающим взглядом непонятного цвета. Надпись под фото гласила: «Роберт Эллисон, председатель и совладелец «Дайгтон Груп». Она нахмурилась. Имя казалось знакомым, но ни о чем ей не говорило.
Статья, следовавшая за первой, выбила воздух из ее легких. Некролог. О Джессике Эллисон. Еще одна фотография. На этот раз сногсшибательной женщины, в чьих чертах было что-то знакомое. Тоже датируемая пятнадцатью годами назад. Причина смерти указана не была.
А заголовок последней вырезки вызвал боль в ее груди. «Бывший предприниматель из Бостона совершает суицид в своем доме».
– Твой отец? – выдохнула она, когда ее мозг, наконец, узнал Роберта Эллисона. У мужчины, стоящего в нескольких футах от нее, было такое же острое, угловатое телосложение. Рот был тверже, не так изогнут, а черные волосы короче, но форма глаз, высокомерный изгиб бровей... Это все было такое же, как у Лукаса.
Он отрывисто кивнул.
Опустившись в кресло, она достала первую статью и взялась за чтение. Спустя двадцать минут она успела изучить все три вырезки и просмотреть другие бумаги в папке. Фотографии мужчины и женщины – Роберта и Джессики Эллисон – с маленьким мальчиком. Еще несколько вырезок о Джессике со страниц о светской жизни. Свидетельство о смерти Роберта – умер от огнестрельного ранения в голову. Будучи ярой фанаткой сериалов CSI и Анатомия Грей, она поняла, что значит этот термин. Выстрел из пистолета. Свидетельство об официальной смене имени Брендона Эллисон на Лукас Оливер.
О Боже.
Она подняла голову и встретила его суровый взгляд. Ничто из только что прочитанного ею не было общеизвестной информацией. После их первой встречи она прошерстила интернет в поисках информации о Лукасе Оливере. Но личность его отца и самоубийство, его мать, ее смерть, его настоящее имя – о Боже, его настоящее имя – не возникли ни в одном из результатов. Что?.. Почему?..
– Почему ты показываешь это мне? – прошептала она, с трудом выдавливая вопрос из напряженных голосовых связок.
Он невесело усмехнулся.
– Сегодня мне напомнили о возможности рисковать. Поступив так со своей матерью, ты пошла на огромнейший риск. Отторжение. Если ты можешь, то и я могу, – он кивнул на папку. – Это моя ужасная, голая правда. Вот почему я приехал в Бостон. Вот почему я такой, какой есть.
И все же статьи были всего лишь частью истории. Они рассказали о трагедии и смерти его родителей. На фотографиях были запечатлены мгновения, теперь навсегда замороженные во времени. Свидетельство открывало обезличенные зафиксированные факты.
Сидней положила папку на стол.
– Расскажи мне, – прошептала она.
Он остался стоять, подпирая плечом оконную раму, выражение его ярких глаз было отстраненным и твердым как алмаз, губы сжались в суровую линию. Его большое тело напоминало статую, негибкую и неподвижную.
– Мои родители никогда не были, что называется, счастливо женаты. Мой отец души не чаял в матери, любил ее до умопомрачения – возможно, и одержимости. Но она не любила его до такой же степени. Он был старше больше, чем на десять лет, и вскоре ей надоело проводить время дома со стариком, я слышал, как она частенько бросала это в ходе ссор. Она заводила романы на стороне – это было ее любимым хобби наравне с шопингом. А мой отец закрывал глаза на ее наглую неверность. Пока не произошло предательство, которое он не мог игнорировать.
Его поза и интонация не изменились, но все же она почувствовала перемену в нем. И она постаралась подготовить себя к его откровению.
– Мне было четырнадцать. В тот день из-за простуды я не пошел в школу. Мне надоело сидеть в своей комнате, и я спустился на кухню перекусить, тогда и услышал их ссору в кабинете. Ничего необычного в этом не было, разве что был всего лишь час пополудни. Отец никогда не возвращался с работы так рано. Помню, как остановился у приоткрытой двери, подслушивая, мой живот болел. Но не из-за болезни. Я знал, что что-то изменилось. Мой отец никогда не кричал, как бы мать его не выводила. Но на этот раз он кричал на нее. Его партнер по бизнесу. Его лучший друг. Человек, которому он доверял больше всего. Она спала с ним. Он был опустошен. Я никогда до этого не слышал такой боли в его голосе. А она... ей было плевать.
Лукас не смог скрыть горечи и гнева. Они просочились наружу, сжигая холод в его голосе, хотя лицо оставалось бесстрастным. Ее пальцы чесались от желания коснуться его, попробовать успокоить боль единственным известным ей способом. Единственным способом, который он позволил бы применить.
– С того самого дня все закрутилось со скоростью света. Отец перестал ходить на работу, просто закрылся у себя в кабинете. Он не мог встретиться лицом к лицу с человеком, предавшим его с человеком, которого он любил больше всего на свете. А его партнер сполна насладился отцовской скорбью. Не прошло и трех месяцев с тех пор, как отец узнал о них, его друг… – Лукас выплюнул это слово – …основал собственную компанию, убедил клиентов последовать за ним и оставил моего отца с загнивающим бизнесом на пороге банкротства. Он пытался разобраться с этим, когда мама… – он замолчал, выпрямился и подошел к бару. Прошло несколько долгих мгновений, пока он налил себе напиток и выпил его одним махом, и глазом не моргнув. После он налил себе еще одну порцию и продолжил рассказ, держа бокал в руке, – мы с мамой попали в аварию.
Сидней всхлипнула, ужас сжал ее сердце безжалостным кулаком.
– Так вот, как ты получил...
– Эти шрамы? Да. Пока она ругалась со своим любовником, светофор с желтого сменился на красный, а она и не заметила. Нас протаранило, и мама потеряла управление и врезалась в дерево. Она умерла мгновенно.
– О Боже, Люк, – прошептала она. – Ты оказался запертым в машине с ней.
Еще один короткий кивок головой.
– Мама была мертва, у меня была поломана рука, и появились неизлечимые шрамы, а бизнес, созданный моим отцом, пропал, был украден. Думаю, мамина смерть стала тем самым моментом для него. Пусть она и предавала его раз за разом, а потом и вовсе ушла от него, он продолжал любить ее. Однажды, спустя три месяца после аварии, он сказал мне, что я должен поехать на лето в Чикаго. Вырваться из Бостона подальше ото всех воспоминаний. Я не хотел уезжать, но отец был непреклонен. Мой рейс был назначен на утро вторника, но, когда машина приехала в аэропорт, я солгал и сказал водителю, что забыл свой билет. Мы вернулись домой, и я пошел прямиком к отцу в кабинет, готовый поссориться с ним. Но, когда я распахнул дверь, я увидел...
Он остановился, на его челюсти дергался мускул, а пальцы сжали бокал так крепко, что побелели. Будучи не в силах оставаться в кресле, она поднялась и подошла к нему. Высвободила бокал из его руки. Обернула свои руки вокруг него. Прижалась к нему крепко-крепко, будто так она могла передать ему частичку своего тепла. Будто так она могла впитать его боль. Прошло несколько секунд. Затем его руки обвились вокруг нее.
– Должно быть, он сделал это, как только я уехал. Запах, кровь... – он содрогнулся, дрожь охватила и ее. – После я узнал, что он все подготовил до... до. Проживание с моим дядей, его сводным братом, о существовании которого я даже не подозревал. Усыновление. Изменение имени. Оставил мне записку, в которой говорил, что хочет позволить мне начать жизнь заново, без тени его имени и наследия. Я бы с радостью носил его имя, – прорычал он. – С гордостью. Но таковым было его последнее желание, и я не мог отказать ему в этом. Но, стоя над его могилой, я пообещал, что верну все, что было у него украдено.
– Люк, – она дотянулась и большими пальцами провела по аккуратным линиям его щек, по аристократичным чертам. По жесткой коже его шрама. – Он бы гордился тобой. Ты добился так же много, как и он, и даже больше. Этого он и хотел для тебя. Но, – она вздохнула, покачав головой, – ты должен прекратить винить себя.
Его тело напряглось. Схватив ее запястья, он попытался скинуть ее руки. Но она усилила хватку, обхватив его голову.
– Чушь собачья, – прорычал он. – Я не виню себя.
– Нет, винишь. Думаешь, я не смогу узнать вину, если увижу ее? Учитывая, что она была моей лучшей подругой так много лет? Если бы ты вернулся на десять минут раньше, ты бы смог остановить его. Если бы ты отказался поехать в Чикаго и не изменил решения, он бы отложил исполнение своих намерений и вовсе отказался бы от них. Что бы ты ни сделал, ничего не изменило бы его решения. Ты сказал, он уже все приготовил к тому времени. Тогда он уже решился, и твоей любви к нему и его к тебе было недостаточно, чтобы удержать его.
Последнее предложение замерло в воздухе комнаты. Его бирюзовый взгляд опалил ее своей интенсивностью, но она не собиралась отводить глаза.
– И абсолютно нормально сердиться на него за это, Люк. После нашего разговора в Сиэтле я вернулась к себе в комнату и признала, что все эти годы тайком злилась на младшего брата за то, что он прыгнул тогда в бассейн. Ему следовало быть осторожнее. Но злиться на него нормально, потому что я скучала по нему. Я любила его. Твой отец оставил тебя. Он не смог выдержать, даже ради тебя. Сердиться на него не значит, что ты любишь его меньше.
Его хватка на ее запястьях усилилась, сжимая почти до боли. Она зашла слишком далеко? Слишком рано?
– Люк, я...
Его рот накрыл ее, крадя слова, которые она собиралась сказать. И ее дыхание. Этот поцелуй... был нежным. Легким. Практически благоговейным. Не менее захватывающий и мощный, чем его обычное эротическое нападение, но... другой. Она открылась ему навстречу, покоряясь его ни с чем несравнимой страсти, как она делала всегда. Но пару мгновений спустя она отстранилась, обхватила его лицо руками, наклонила его. И взяла контроль в свои руки.
Она прикоснулась губами к его лбу, глазам, шраму, каждой щеке, подбородку. Когда он попытался снова овладеть ее ртом, она уклонилась и продолжила свой путь по его челюсти, вниз по сильному горлу до ямочки на его ключице, виднеющейся в распахнутом воротничке рубашке. Его аромат и вкус – свежего дождя после бури и теплой кожи – распалили ее желание от тлеющих углей до жаркого, пляшущего пламени.
Неожиданно ставшими неуклюжими руками она расстегнула его рубашку, пуговицы, казалось, ужались в размере, пока она с ними возилась. Наконец, она скользнула руками под полы рубашки и обхватила его за плечи. От ощущения упругой плоти над твердыми мускулами у нее перехватило дыхание, она стянула рубашку с его плеч. Когда рукава застряли на его запястьях, он сделал быстрое движение, избавляясь от запонок, и скинул рубашку полностью.
С тех самых пор, как они занялись любовью в Сиэтле, она видела его без одежды множество раз. Ей не нужно было смотреть, чтобы явственно представить четко очерченные кубики его пресса, шелковую дорожку волос, ползущую по его животу, или литые мускулы на его бедре. И все же она не могла не задохнуться от вида его мужественной красоты. Она медленно провела ладонями по его широким плечам, скользнула вниз по мускулистым рукам и переплела свои пальцы с его. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала его грудь, постепенно спускаясь ниже к маленькому, плоскому соску.
– Это для тебя, – прошептала она в его кожу, поддразнивая кончиком языка темно-коричневый диск. – Позволь мне отплатить за удовольствие, которое ты всегда доставляешь мне.
Не дожидаясь его ответа, она втянула твердый бугорок в рот, легонько покусывая и сглаживая зуд укуса языком. Над ее головой он, окаменевший, выругался.
– Еще раз, – приказал он хрипло. – Твои зубы. Сделай так еще раз.
Она повиновалась, царапая зубами кончик соска, прежде чем захватить и прикусить его. Затем она перешла на другой сосок, одаривая его той же лаской, всасывая, дразня, теребя. Его низкий стон отзывался вибрацией в ее горле, ритмичные сжатия ее пальцев ускорились, становясь более агрессивными. Она отпустила его руки, и они автоматически устремились к ее голове, зарываясь в ее волосы, взлохмачивая, тяня, и мелкое покалывание на ее черепе добавилось к жару, текущему по ее венам. Да, она целовала и мучила его. Но его стоны удовольствия, хриплые восклицания «черт, да», «сильнее, детка» и напряженные мускулы были чувственной лаской, разжигающей ее огонь выше, жарче.
Мурча, она опустилась на колени, ее губы прошлись по дорожке черных волос, исчезающей под ремнем его брюк. Как и с рубашкой, она атаковала замок, но более уверенными пальцами. Она потянула за «собачку», и металлические зубцы раздвинулись с приглушенным звуком, приоткрывая резинку и переднюю часть его черных боксеров. Склонив голову, она сжала в кулаке горячую стальную плоть, пульсирующую в такт с ее собственным сердцебиением. Их стоны наслаждения слились в один, когда она высвободила длинную, толстую колону его члена.
– Сидней, – он еще сильнее стиснул ее волосы, его хватка стала еще настойчивее, требовательнее. – Милая.
Она раскрыла губы и поглотила гладкую головку, танцуя языком под ярко выраженной складкой. Его аромат был очень насыщенным здесь, сильнее и смешан с мускусом секса. Она наслаждалась этим. Наслаждалась этим актом одновременного доминирования и подчинения. Давать и принимать. Потому что, обхватив рукой основание его эрекции, лениво двигаясь по ней и жадно ее посасывая, она тоже получала удовольствие. Любить его, заставлять его дрожать и напрягаться под ее рукой и ртом оказалось самым сладким и действенным афродизиаком. Она сжала бедра, сдерживая безжалостные спазмы и желая проникнуть пальцами под юбку, чтобы помассировать свой ноющий клитор и влажные складки. Но для этого надо было бы отпустить его член или бедро, а она не собиралась этого делать.
Твердые, но заботливые руки удержали ее на месте, когда он овладел ее ртом, шепча слова одобрения и похвалы, когда она позволила ему проникнуть глубже. Она подчинилась, доверившись ему, нуждаясь увидеть его, теряющим контроль, который он носил как вторую кожу. Но как только его член налился, и толчки укоротились, Лукас выругался, отпрянул от ее губ и поднял ее на ноги. И когда он обрушился на ее рот с поцелуем, прежняя нежность была сметена похотью и ненасытной жаждой. Он стянул ее рубашку через голову, отодвинул чашки бюстгальтера и набросился на ее грудь. Экстаз пронесся бумерангом от ее сосков до низа и обратно. Она притянула его голову еще ближе, пока он чередовал поддразнивание кончиков пальцами и языком и их глубокое всасывание. Это было так... слишком. Ей надо было...
Дотянувшись, она потянула за край юбки.
– Нет, – его пальцы сомкнулись на ее, разжимая их. – Оставь ее. Туфли тоже.
Он подтянул ее юбку вверх по ногам, пока черная ткань не собралась вокруг талии. Прохладный воздух прошелся по ее ногам, спине и влажной плоти между ее бедер. Рывок – и ее разорванное белье приземлилось на полу, оставив ее еще более обнаженной. И уязвимой. С бюстгальтером, сдвинутым под грудь и юбкой, собранной вокруг бедер, она дрожала, быть наполовину обнаженной было почему-то еще более откровенным, чем быть полностью голой.
– Люк, – она потянулась к нему, нуждаясь в его свирепой страсти, поглощающей ее. Обхватив руками ее зад, он подвел ее к коричневому кожаному дивану у стены. Он опустился на подушки, увлекая ее за собой так, что она оседлала его колени. Мягкий материал его брюк коснулся внутренней части ее бедер, создавая острый контраст с агрессивными толчками его члена напротив ее складок и клитора. Она задохнулась, качнула бедрами и захныкала от удовольствия, пронзившего ее.
Захватывая контроль еще раз, она поднялась на колени, обхватила широкое основание его эрекции и медленно скользнула по ней вниз. Головка раскрыла ее складки, прокладывая путь для толстой, большой колоны. О Боже, он заполнил ее. Растянул ее. Пометил ее. После такого большого количества раз она должна была привыкнуть к первичному сопротивлению ее тела его проникновению, но как человек мог привыкнуть к удовольствию настолько острому, что оно задевало восхитительные, ошеломляющие линии боли и экстаза?
Крошечные, прерывистые крики вырывались из ее горла, когда она поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, поглощая еще большую его часть с каждым движением, пока не захватила каждый его дюйм. Он застыл под ней, его большое тело охватила мелкая дрожь, пока он сдерживался, чтобы не перехватить инициативу. Его пальцы погрузились в ее бедра и, возможно, оставили бы синяки. Синяки, которыми она бы дорожила.
– Ты ощущаешься так хорошо во мне, – прошептала она ему на ухо. – Так хорошо. Так толсто. Так жарко.
Лукас зарычал и потерял голову. Он схватил ее за попку и повел ее в дикой скачке, не оставив ей выбора, кроме как вцепиться в него крепче. Ухватившись за его плечи, она откинула голову назад, позволив ему поднимать и опускать ее по своему члену, вторгаясь в нее раз за разом. Его бедра высоко подлетали с каждым ее опусканием, и арии ее мокрого естества отпускающего ее, шлепки плоти о плоти и ее прерывистые крики наполняли комнату самой прекрасной оперой. Снова и снова она принимала и сжимала его в самых интимных объятиях, его член делал ее своей, каждый раз погружаясь в нее.
– Кончи для меня, милая, – прошептал он у ее горла. – И возьми меня с собой.
Он просунул руку между ними и потер большим пальцем ее клитор, обведя комок нервов трижды, прежде чем она скатапультировала в море восторга.
Когда ее голова, наконец, перестала мотаться, он шевельнулся под ней, напрягшись, налившись и излившись короткими мощными толчками, она вцепилась в него. Зависимая от его поддержки, и он поддержал ее. Даже когда огонь бушевал, кипел, он держал ее в своих руках.
Прижавшись щекой к его влажному плечу, она задалась вопросом, который тревожил ее с тех пор, как он открылся ей.
– Лукас?
– Да? – он провел ладонью по ее спине в успокаивающей ласке.
