Текст книги "Спенсервиль"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

На протяжении следующих пяти или шести лет после замужества Энни он сам чуть было не женился, и даже дважды: один раз на коллеге, с которой вместе работал в Москве, а другой – на соседке в Джорджтауне. Но оба раза он отказывался от вступления в брак, сознавая, что внутренне не готов к этому. Да в общем-то он понимал, что никогда и не будет готов.

Он решил, что следует оборвать переписку, но не находил в себе сил пойти на такой шаг. Вместо этого он стал отвечать на ее письма спустя несколько месяцев после их получения, и его собственные послания всегда были краткими и суховато-сдержанными.

Она никак не отреагировала на изменившийся тон его писем и на то, что приходить они стали гораздо реже, но продолжала по-прежнему писать ему по две-три странички, заполняя их новостями и изредка какими-то своими воспоминаниями. Но с течением времени и она постепенно начала следовать его примеру, письма от нее тоже становились все более редкими, и к середине 80-х годов их переписка почти заглохла, сжавшись до обмена поздравительными открытками под Рождество или ко дню рождения.

Конечно, время от времени он приезжал в Спенсервиль, но никогда не сообщал ей о своем приезде заранее, рассчитывая всякий раз просто заглянуть к ней; однако он ни разу этого так и не сделал.

После одного из таких его наездов, что-то году в 1985-м или около того, она написала ему: «Слышала, что ты приезжал на похороны тети, однако я узнала об этом уже после твоего отъезда. Пожалуй, я бы с удовольствием посидела с тобой за чашечкой кофе, хотя, наверное, лучше было бы этого и не делать. Пока я не выяснила наверняка, что ты уехал, и думала, что ты еще в городе, я себе места не находила, была просто на грани нервного срыва. А когда убедилась, что ты действительно уехал, то испытала огромное облегчение. Какая же я все-таки трусиха».

Он ответил: «Боюсь, что это я трус. Мне было бы легче снова отправиться на войну, чем случайно столкнуться с тобой на улице. Я ведь проезжал мимо твоего дома. Я еще помню, как в этом доме жила старая миссис Уоллес. Ты чудесно его отремонтировала. И цветы вокруг дома очень красивые. Я счастлив за тебя». И добавил: «Наши жизни разошлись в 1968 году по разным путям, и пути эти не могут пересечься снова. Для этого каждый из нас должен был бы сойти со своего пути и вступить на опасную территорию. Когда я бываю в Спенсервиле, я чувствую, что приезжаю туда лишь очень ненадолго, и потому стараюсь, пока я там, не причинить никому никакого вреда. Но, с другой стороны, если ты когда-нибудь окажешься в Вашингтоне, я тоже буду счастлив посидеть с тобой за чашечкой кофе. Через два месяца я уезжаю в Лондон».

Энни ответила тогда ему не сразу, а написала уже в Лондон; она не упомянула о последнем обмене письмами, но тот ее ответ запомнился ему очень хорошо. В нем говорилось: «Том, мой сын, в субботу первый раз выступил в нашей футбольной команде, и я вспомнила, как сидела когда-то на стадионе и в самый первый раз увидела тебя, когда ты вышел в форме на поле. Тебя сейчас не окружают давно привычные места и вещи, а вокруг меня их полно; и иногда что-нибудь вроде футбольного матча вызывает очень острые воспоминания, и тогда мне хочется плакать. Извини».

Он ответил ей немедленно и, уже не стараясь притворяться холодным, написал: «Да, вокруг меня нет давно привычных мест и вещей, которые напоминали бы мне о тебе; но всякий раз, когда мне страшно или одиноко, я думаю именно о тебе». После этого их переписка оживилась, но, что было гораздо существеннее, она стала душевнее, интимнее по тону. Оба они были уже все-таки не детьми, а людьми зрелого возраста, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Она написала ему: «Не могу себе представить, что больше не увижу тебя еще хотя бы один раз».

Он ответил: «Обещаю тебе, что, если будет на то Божья воля, мы обязательно встретимся снова».

Судя по всему, Божья воля была.

Да, последние шесть или около того лет прошли без этой давно обещанной встречи; возможно, он выжидал, чтобы что-то произошло – например, она могла бы серьезно заболеть или развестись. Но ничего подобного так и не случилось. Потом его родители уехали из Спенсервиля, и у него не стало причины приезжать туда.

Берлинская стена рухнула в 1989 году – он при этом присутствовал, все происходило на его глазах; потом его снова отправили работать в Москву, и он стал свидетелем августовского путча 1991 года. В то время он находился в самом зените своей карьеры, начал уже участвовать в формировании проводившейся Вашингтоном политики. Его имя стало время от времени упоминаться в газетах, и он ощущал, что жизнь его обрела какой-то смысл, пусть и хотя бы только профессиональный; он, однако, отлично сознавал, что в сугубо личном плане в его жизни чего-то недостает.

Эйфория, охватившая всех в самом конце 80-х годов, перешла в душевную опустошенность и угнетенность начала 90-х. В среде его коллег получило хождение слегка перефразированное высказывание Черчилля: война гигантов окончена, начинаются войны пигмеев. Для войн пигмеев не нужно было такого количества людей, и потому его коллег стали отправлять по домам; в конце концов и его тоже попросили в отставку, и вот он теперь тут.

Кит открыл глаза и поднялся. «И вот я тут».

Он бросил взгляд на могильный холм и вдруг впервые заметил сходство между ним и теми могильниками, которые ему довелось видеть во Вьетнаме. Там могильные курганы были единственными возвышенностями посреди совершенно плоских, залитых водой рисовых полей, и его взвод часто окапывался на ночь на каком-нибудь из таких холмов. Конечно, это было осквернением захоронений, но тактически прием оказался очень удачным. Как-то раз, когда его взвод зарывался подобным образом в землю, к Киту подошел старый буддийский монах и произнес: «Чтоб тебе жить во времена перемен!» Молодой лейтенант Лондри принял это тогда за своеобразное благословение и лишь позже узнал, что на самом деле это древнее проклятие. А еще много позже он понял наконец его истинный смысл.

Солнце окончательно село, но, насколько хватало глаз, поля были залиты лунным светом. Стояла тишина, воздух был насыщен запахом земли и спелого зерна. Была одна из тех восхитительных ночей, которые потом остаются в памяти на долгие-долгие годы.

Кит спустился с холма и пошел между рядами кукурузы. Он хорошо помнил, как его отец когда-то в самый первый раз засеял на пробу сорок акров земли кукурузой и как завораживающе подействовала на него картина, когда эта кукуруза взошла и стала набирать рост. Получилось нечто невероятное, что-то похожее на джунгли, сплошная зеленая стена, раскинувшаяся на много акров, ставшая для него и для его приятелей настоящим волшебным миром. Они играли в этих джунглях в прятки, в «казаки-разбойники», сами придумывали всякие новые игры, проводили в этих зеленых зарослях долгие часы, то притворяясь, будто их подстерегает там какая-то опасность, а иногда и по-настоящему теряясь в них. По ночам эти поля вызывали у них возбуждающий и приятный страх, и они часто ночевали там, спали прямо в междурядьях, под звездным небом, вооружившись духовыми ружьями и выставив на всю ночь часовых, причем иногда доводили себя такими играми до состояния самого неподдельного смертельного ужаса.

Мы тогда просто готовили себя к тому, чтобы стать солдатами, подумал Кит. Может быть, в этом проявлялось какое-то заложенное в человеке биологическое начало; а возможно, это были отголоски наследственной памяти, дошедшие до них с тех времен, когда по этим местам проходила граница освоения нового мира; он не знал этого точно. Но, при отсутствии какой-либо подлинной опасности, мы ощущали потребность придумать, создать опасность искусственную: изображали индейцев – давно уже истребленных в этих краях, населяли кукурузные поля воображаемыми дикими зверями, чудовищами, призраками и приведениями. И потом, когда пришла настоящая опасность – война, – большинство из нас оказались к ней внутренне готовы. Вот что на самом-то деле развело его с Энни в 1968 году. Он знал, что мог бы вместе с ней поступить тогда в аспирантуру, потом они могли бы пожениться, у них родились бы дети, и они бы с Энни прожили свою жизнь, борясь с обычными повседневными проблемами и трудностями, как прожили свои жизни многие их прежние друзья по колледжу. Но он был внутренне запрограммирован на нечто другое, и Энни поняла это. Она не стала тогда его удерживать, потому что чувствовала, что ему необходимо какое-то время посражаться с драконами. А потом сработали уже череда упущенных возможностей, его мужское самолюбие, ее женская сдержанность, их неспособность донести друг до друга свои мысли и чувства, сложность времени, в которое они жили, да и заурядное невезение. А нам ведь самими небесами предначертано было любить друг друга.

Глава девятая

Дождь лил весь день, причем не тот летний дождь, который приходит вместе с грозой, с запада или с юго-запада, проливается и уходит. Нет, это был холодный затяжной дождь, принесенный ветрами с озера Эри, – первое дыхание осени. Дождь этот был желанен, потому что кукуруза еще не поспела, на зерно она созреет только где-то между Хэллоуином и Днем благодарения.[17]17
  Хэллоуин – канун Дня всех святых, приходится на 31 октября. День благодарения – праздник, установленный в память первых колонистов Массачусетса, отмечается в последний четверг ноября; таким образом, речь идет о ноябре.


[Закрыть] Кит подумал, что, если он к тому времени еще не уедет, надо будет предложить свою помощь Мюллерам и Дженкинсам в уборке урожая. Теперь почти все уборочные работы делались при помощи машин, но если во время уборки здоровый и крепкий мужчина сидел без дела, на него по-прежнему смотрели, как на злостного лентяя и грешника, душа которого непременно попадет в ад. А с другой стороны, тем, кто в такое время вкалывал, по-видимому гарантировалось спасение. Киту непросто было смириться с протестантскими представлениями о том, будто бы каждой душе заранее предначертан определенный путь; ему даже казалось, что и сами его соседи тоже не очень-то верят теперь в такие вещи; разве что если только они принадлежат к секте аманитов. Но на всякий случай большинство людей старались вести себя так, чтобы попасть в число спасенных; да и сам Кит был бы не прочь снова поработать на уборке урожая.

В доме еще оставались кое-какие доделки, поэтому дождь его не расстраивал. У него был целый список того, что предстояло сделать: привести в порядок все краны, проверить и где надо починить электрооборудование, поправить перегородки, где-то что-то подвернуть, прибить, поставить на место. Отец, уезжая, оставил в кладовке целую мастерскую со всеми необходимыми инструментами и принадлежностями.

Кит обнаружил, что ему нравится заниматься мелкими ремонтными работами: после них оставалось приятное ощущение хорошо выполненного дела – ощущение, которого он уже давно не испытывал.

Он занялся тем, что принялся заменять резиновые прокладки во всех имевшихся в доме кранах. Вряд ли подобными делами занимались сейчас другие бывшие старшие офицеры разведки; но работа эта не требовала особой сосредоточенности, ее можно было делать и думать при этом о своем.

Неделя миновала без каких-либо происшествий; Кит обратил внимание, что полицейские машины перестали ездить мимо его дома. Это совпало с периодом отсутствия Энни в городке; Кит слышал, что Клифф Бакстер вроде бы тоже уехал с ней в Боулинг-грин, однако сомневался, что это действительно было так. Сомневался он потому, что хорошо знал таких людей, как Бакстер. Это были не только антиинтеллектуалы в худшем смысле слова, каких можно встретить только в маленьких американских городах; человек, подобный Бакстеру, ни за что не поехал бы в то место, где его жена провела до своего замужества четыре счастливых года.

Человек другого типа радовался бы тому, что за четыре года пребывания в колледже у его жены был только один любовник, что она не переспала с целой футбольной командой. Но Клифф Бакстер, скорее всего, рассматривал добрачную сексуальную жизнь жены как нечто для него позорное, оскорбительное. До встречи с Прекрасным Принцем у женщины не могло быть никакой своей жизни.

Кит всерьез подумывал, не съездить ли и ему в Боулинг-грин. Чем не лучшее место для того, чтобы случайно столкнуться друг с другом? Но она написала, что сама заглянет к нему на обратном пути. К тому же Клифф Бакстер мог поехать вместе с ней, чтобы приглядывать там за ней и чтобы она не чувствовала себя слишком хорошо, когда будет показывать дочери город и университет. Кит представлял себе, какого рода споры должны были вспыхнуть в доме Бакстеров, когда Венди Бакстер объявила, что подала заявление в тот же колледж, где когда-то училась ее мать, и что ее приняли.

Кит понимал и то, что сейчас, когда ее сын и дочь разъехались по разным учебным заведениям, Энни Бакстер должна была начать задумываться о том, как сложится ее дальнейшая жизнь. Энни фактически намекнула ему на это в одном из последних ее писем, но там она написала лишь, что «подумываю, не вернуться ли мне к своей диссертации и не закончить ли ее; а может быть, устроиться на работу или взяться за то, что я так долго откладывала».

Быть может, подумал Кит, прав пастор Уилкес, утверждающий в своих проповедях, что жизнь вовсе не является тем хаосом, каким кажется, и что каждому на роду предначертана определенная судьба. В конце концов, разве не совпало появление Кита Лондри в Спенсервиле с тем моментом, когда птенцы Энни Бакстер разлетелись и ее гнездо снова опустело? Впрочем, это удачное стечение обстоятельств не было совсем уж нежданным и негаданным: из писем Энни Кит знал, что Венди должна будет уехать в колледж, и возможно, это как-то подсознательно повлияло на его решение вернуться в Спенсервиль. С другой стороны, его принудительная отставка, в принципе, вполне могла произойти и двумя-тремя годами раньше или позже. Гораздо существеннее было все-таки то, что он сам дозрел до готовности изменить свою жизнь; она же, если судить по тону последних ее писем, дошла до такой готовности уже давно. Так что же все-таки тут было: случайное совпадение, подсознательная подготовка или же чудо? Несомненно, и первое, и второе, и третье – всего понемножку.

Он разрывался между действием и бездействием, между ожиданием и стремлением куда-то мчаться, что-то предпринять. Армейская служба приучила его к действию, служба в разведке – к умению терпеть и выжидать. «Есть время сеять и время пожинать посеянное», – учили его когда-то в воскресной школе. А один из его инструкторов в школе разведки потом прибавлял: «Перепутаешь эти два времени, и тебе хана».

Кит закончил возиться с самым последним краном и отправился на кухню вымыть руки.

Некоторое время назад он получил – и принял – приглашение на шашлыки, которые устроила на День труда у себя дома жившая неподалеку отсюда тетя Бетти. Погода стояла хорошая, шашлыки были потрясающие, все салаты – домашнего приготовления, а сладкая кукуруза, которая поспевает раньше кормовой, – прямо с поля.

Собралось около двадцати человек – большинство из них Кит знал или хотя бы слышал о них. Мужчины такого же возраста, что и он, еще не достигшие пятидесяти, казались стариками, и от того, как они выглядели, ему стало страшно. Было там и довольно много ребят, и подростки вроде бы заинтересовались тем, что ему довелось пожить в Вашингтоне, расспрашивали его, приходилось ли ему бывать в Нью-Йорке. Годы, проведенные им в Париже, Лондоне, Риме, Москве и в других уголках планеты, сами эти места были настолько далеки от сознания всех присутствовавших, что об этом его никто даже и не расспрашивал. Что касалось его прошлого рода деятельности, то большинство гостей слышали в свое время, еще от его родителей, что он был где-то на дипломатической работе. Что конкретно это означало, понимали далеко не все; но, с другой стороны, не каждый бы из них смог понять и то, чем он занимался в Совете национальной безопасности; по правде говоря, после двадцати лет, проведенных в армейской разведке, в разведывательном управлении министерства обороны и в СНБ, Кит и сам с каждым новым назначением и переводом, с каждым очередным званием все меньше понимал, в чем именно заключался смысл того, что он делал. Когда он был оперативником, рядовым шпионом, все было просто и предельно ясно. Но чем выше поднимался он по служебной лестнице, тем больше становилось вокруг тумана. На совещаниях в Белом доме ему приходилось сидеть вместе с людьми из Совета по внешней разведке, из Центрального разведывательного управления, из Бюро по разведке и исследованиям, из Группы оценок, из Агентства национальной безопасности – не путать с Советом национальной безопасности! – и доброго десятка других разведывательных организаций, включая и Разведывательное управление министерства обороны, в котором он прежде работал. В мире разведслужб считалось, что чем больше структур занимаются одним и тем же, тем надежнее обеспечивается безопасность страны. В самом деле, разве могли бы пятнадцать-двадцать различных агентств и организаций совершенно упустить из поля своего зрения что-нибудь действительно важное? Неужели же это не очевидно?

Пусть те воды, что текли в 70-е и 80-е годы, были мутными, но они хотя бы текли в одном направлении. После же примерно 1990 года в воде не только сильно прибавилось мути, но она стала еще и застаиваться. Кит полагал, что досрочная отставка избавила его от необходимости еще целых пять лет мучиться от смятенных чувств и разочарований. Незадолго до нее он участвовал в работе одного комитета, на котором совершенно всерьез рассматривалась целесообразность установления тайных пенсий бывшим высокопоставленным сотрудникам КГБ. Как выразился один из коллег Кита: «Нечто вроде плана Маршалла для наших бывших врагов». Но только тут, в Америке.

Так или иначе, но шашлыки и День труда завершились уже в сумерках бейсболом, в который желающие сыграли на причудливо вытоптанном пятачке во дворе дома тети Бетти. День прошел очень неплохо – Кит даже сам не ожидал, что получит от него такое удовольствие.

Единственное, что его действительно смущало, так это присутствие трех незамужних женщин: его троюродной сестры, Салли, в свои тридцать лет так и не побывавшей замужем, весом под сто семьдесят фунтов и довольно симпатичной; и двух разведенных – Дженни, с двумя детьми, и еще одной, которую звали Анной, без детей, – обеим было под сорок, обе внешне недурны. У Кита осталось совершенно отчетливое впечатление, что все эти трое приехали к тете Бетти вовсе не затем, чтобы отведать ее домашних салатов.

По правде говоря, Дженни была мила, обладала мальчишескими повадками, хорошо сыграла в бейсбол и чудесно держалась с детьми. Дети и собаки, как успел уже усвоить Кит, часто гораздо лучше разбираются в характере человека, нежели большие начальники.

Дженни сказала ему, что иногда подрабатывает уборкой по дому, и просила обращаться к ней, если ему понадобится помощь. Он ответил, что обязательно это сделает. Вообще-то в здешних краях мужчина за сорок, ни разу не женатый, вызывал озабоченность и становился объектом всяческих предположений насчет его сексуальных способностей и ориентаций. Кит понятия не имел, что думала о нем на этот счет Дженни, но отдавал должное ее желанию попытаться самой это выяснить.

Странно, но после возвращения сюда у Кита возникло ощущение, что он должен хранить верность Энни Бакстер. Для него это не составляло труда, он сам и не мыслил себе иного. Но с другой стороны, он считал необходимым проявить к кому-либо некоторый интерес, чтобы люди не стали связывать его имя с именем Энни Бакстер. Поэтому он взял у Дженни номер ее телефона, поблагодарил тетю, распрощался со всеми и уехал, оставив гостей высказывать любые предположения по его адресу. Он свой День труда провел отлично.

Кит уже собирался подняться к себе на чердак, когда вдруг раздался звонок в дверь. Он выглянул в окно и увидел незнакомую машину серого цвета. Кит подошел к двери и открыл. На крыльце стоял мужчина среднего возраста, со свисающими усами, в руке он держал сложенный зонтик. Он был худощав, в очках в тонкой металлической оправе, лысину на голове обрамляли длинные каштановые волосы.

– Война действительно была гнусной и аморальной, но я сожалею, что называл тебя детоубийцей, – проговорил мужчина.

Узнав голос, Кит заулыбался:

– Привет, Джеффри!

– Прослышал, что ты вернулся. Извиниться никогда не поздно.

Он протянул руку – Кит пожал ее и пригласил:

– Входи.

Джеффри Портер снял плащ и повесил его на крючок, приделанный к стенке просторной прихожей.

– Сколько лет прошло, – произнес он. – И с чего же мы начнем?

– С того, что ты полысел.

– Но не растолстел.

– Да, не растолстел. Но леваки, большевики и недоноски, которые мочатся по ночам в постель, всегда тощие.

Джеффри расхохотался:

– Какие замечательные слова! Я их двадцать лет ни от кого не слышал.

– Ну что ж, ты попал как раз в нужное место, коммуняка.

Они оба рассмеялись и с некоторым опозданием обнялись.

– А ты хорошо выглядишь, Кит, – заметил Джеффри.

– Спасибо. Давай-ка ударим по пиву.

Они прошли в кухню, наполнили охладитель банками пива, вынесли его на веранду и уселись в качалки. Глядя на дождь и попивая пиво, каждый думал о своем. Наконец Джеффри проговорил:

– И куда только ушли все эти годы, Кит? Я не слишком банально высказался?

– И да, и нет. Законный вопрос; и мы оба хорошо с тобой знаем, куда они ушли.

– Да. Слушай, я действительно был с тобой тогда немного грубоват.

– Все мы в то время были друг с другом немного грубоваты, – усмехнулся Кит. – Мы были молоды, страстны, у каждого имелись свои убеждения. И все ответы мы знали заранее.

– Ни хрена мы тогда не знали. – Джеффри с хлопком открыл новую банку. – Ты был единственным и в школе, и потом в Боулинг-грин, кого я считал почти таким же умным, как самого себя.

– И я тебя тоже. Даже умнее, чем себя.

– Вот именно поэтому я тогда так и злился из-за того, что ты вел себя как идиот.

– А я никогда не мог понять, как это такой умный парень, как ты, мог купиться на всю эту радикальную болтовню, даже не раскинув собственными мозгами.

– На всю я никогда не покупался, Кит. Говорил – это было.

– Кошмар. Я видел целые страны, состоящие из таких, как ты.

– Да. А ты купился на всю эту псевдопатриотическую болтовню и на размахивание флагом, тоже не раскинув своими мозгами.

– Ну, я с тех пор поумнел. А ты?

Джеффри кивнул:

– Я сильно поумнел. Ну да хватит о политике. А то мы опять кончим тем, что подеремся. Что с тобой стряслось? Почему ты вдруг здесь?

– Меня уволили.

– Откуда? Ты был все еще в армии?

– Нет.

– Тогда кто же тебя уволил?

– Правительство.

Джеффри покосился на него, но промолчал.

Кит смотрел на поливавший поля дождь. В том, чтобы сидеть вот так на широкой открытой веранде и смотреть на дождь, было что-то особое, и он часто тосковал об этом.

– Ты женат? – спросил Джеффри.

– Нет. А ты женился на той девушке?.. Той хипарке с гривой до самой задницы, с которой ты познакомился, когда мы были на последнем курсе?

– Гейл. Да, мы поженились. И до сих пор женаты.

– Это хорошо. Дети есть?

– Нет. И так в мире слишком много народу. Занимаемся собой.

– Я тоже. А где вы живете?

– Тут. Вернулись сюда примерно года два назад. Мы ведь тогда остались еще на несколько лет в Боулинг-грине.

– Да, я слышал. А что потом?

– Ну, мы оба получили места в университете в Антиохии, потом пожизненные контракты и так там и преподавали вплоть до самого выхода в отставку.

– Мне кажется, что, если бы мне пришлось провести еще один год в университете или даже только рядом с ним, я бы застрелился.

– Да, это не каждому подходит, – не очень охотно согласился Джеффри. – Как и работа на правительство.

– Верно.

– Слушай, а ты не видел Энни после того, как вернулся?

– Нет. – Кит открыл следующую банку.

Джеффри внимательно посмотрел на своего старого приятеля и одноклассника – Кит чувствовал, что тот его изучает. Наконец Джеффри спросил:

– Тебе эта тема не очень неприятна, а?

– Нет.

– А я с ней сталкивался несколько раз. И всегда задавал ей вопрос, не получала ли она от тебя каких-нибудь вестей, а она всегда отвечала, что нет. Странно, мы все были так близки тогда… и нам казалось, что это будет продолжаться вечно…

– Но мы же понимали, что всему когда-то наступает конец.

Джеффри кивнул.

– Я несколько раз приглашал ее зайти, посидеть со мной и с Гейл, выпить чего-нибудь, – проговорил он, – но она всякий раз отказывалась. Поначалу меня это задевало, но потом я узнал кое-что насчет ее мужа. Он самый настоящий фюрер… тебе это известно? Только малость недоделанный. Я как-то встретил их обоих на благотворительном базаре в Элкс-Лодж. Его проводил местный госпиталь, и Энни была очаровательна, ну, ты знаешь, какой она может быть, а этот ее муж – не муж, а самый настоящий нацист – смотрел на нее так, будто проводил облаву на торговцев наркотиками, а она была главным подозреваемым… понимаешь, что я хочу сказать? Этот неандерталец весь извелся из-за того, что она разговаривала с другими мужчинами – Господи, с женатыми мужчинами, с врачами, юристами, кто еще там был… Ничем другим, кроме разговоров, она там не занималась – он должен был бы радоваться, что его половина приковывает к себе всеобщее внимание… видит Бог, ему больше, чем кому бы то ни было, необходимо хорошее о нем мнение. Так вот, он хватает ее за руку, и они уезжают. Так-то вот. Возможно, я и социалист, и сторонник всеобщего равенства, но я еще и гребаный сноб, и когда я вижу, как хорошо воспитанная, образованная женщина мирится с этим дерьмом… ты куда?

– В ванную.

Кит прошел в ванную и умылся. Он посмотрел на себя в зеркало. Да, ему повезло, гены ему достались что надо, он и сейчас еще не сильно отличается от собственного изображения на фотографиях студенческих лет. А Джеффри, наоборот, с трудом можно узнать. Интересно, подумал Кит, как теперь выглядит Энни? Джеффри, конечно, знает, но расспрашивать его Кит не собирался. Да и какая разница, как она теперь выглядит. Он вернулся на веранду и сел на прежнее место.

– А как ты узнал, что я вернулся?

– Э-э… Гейл от кого-то услышала. Не помню, от кого. – Джеффри снова вернулся к прежней теме. – Она хорошо выглядит.

– Гейл?

– Энни. – Джеффри усмехнулся. – Я бы посоветовал тебе, Кит, попробовать снова к ней подъехать, но ведь этот подлец тебя убьет. – Помолчав немного, он добавил: – Он знает, что ему здорово повезло, и не захочет ее потерять.

– Так, значит, вы осели в Антиохии, в этой обители всех тех, кто разделяет правильные политические взгляды? Да, самое подходящее для вас обоих место.

– Да… можно сказать и так. Мы с Гейл прожили там чудесные годы. Организовывали протесты, забастовки, устраивали пикеты и демонстрации перед городским призывным пунктом, трясли его постоянно. Прекрасные годы.

Кит расхохотался:

– Просто потрясающе. Я себе места не нахожу от страха. А тот, кто должен был меня сменить, совсем перетрухал и теперь не приедет.

Джеффри тоже рассмеялся:

– Такое тогда было время. Жаль, что тебя с нами не было. Господи, мы в те годы выкурили столько травки, что, наверное, ею можно было бы уморить целое стадо слонов. Переспали с половиной студенток и преподавательниц на факультете, мы…

– Ты хочешь сказать, что вы трахались с другими?

– Разумеется. Ты все пропустил, здесь все спали со всеми, прямо как в джунглях.

– Но… слушай, я, конечно, всего лишь деревенский парень… но разве вы все уже не были женаты?

– Н-ну, в определенном смысле. Понимаешь, мы должны были жениться по массе причин: университетские квартиры, дополнительные выплаты семейным и тому подобное. Мы не желали играть ни в какие игры и хотели только откупиться, от всего и от всех, по минимуму – помнишь это выражение? Но мы верили в свободную любовь. Гейл продолжает утверждать, что это именно она придумала лозунг «занимайтесь не войной, а любовью».[18]18
  «Make love, not war» – популярный лозунг американского студенчества и молодежи времен войны США в Индокитае (1964–1973 гг.).


[Закрыть] Якобы еще в 1964 году. Говорит, что эти слова пришли к ней во сне. Наверное, после того, как она обкурилась.

– Ей надо заявить свои авторские права.

– Пожалуй. Ну, в общем, мы отвергали все представления и ценности буржуазных средних классов, отвернулись от религии, от патриотизма, родителей и все такое. – Он подался вперед, чуть наклонившись в сторону Кита. – В общем-то нас всех обманули; но мы были счастливы, и мы верили. Не все, конечно, но достаточно многие. И мы по-настоящему ненавидели эту войну. Честное слово.

– Да. Мне она тоже не особенно нравилась.

– Брось, Кит. Не ври самому себе.

– Для меня война не была чем-то связанным с политикой. Просто приключение в духе Гекльберри Финна, только с автоматами и пушками.

– Там ведь погибали люди.

– Да, Джеффри, погибали. Я до сих пор по ним скорблю. А ты?

– Я нет. Но я никогда и не хотел, чтобы там кто-то погибал. – Он тронул Кита за рукав. – Знаешь, давай прекратим этот разговор. Теперь все это никого совершенно не волнует.

– Это верно.

Каждый взял еще по банке пива. Они сидели и покачивались в своих креслах. Неужели же, подумал Кит, и через двадцать лет они будут так же вот сидеть, только укрыв ноги одеялами, попивать яблочный сок, говорить о здоровье, вспоминать детство. И неужели же все те годы, что вместятся у них между началом и окончанием жизни, – годы секса, страстей, женщин, политики и борьбы, – все они покроются туманной пеленой и будут почти позабыты. Он хотел надеяться, что этого все же не случится.

– А сколько нас, из Спенсервиля, училось в Боулинг-грине? – проговорил Кит. – Я, ты, Энни, этот странный парень, который был старше нас… Джейк, верно?

– Верно. Он потом подался в Калифорнию. И больше я о нем ничего не слышал. Да, еще эта девушка, Барбара Эванс, довольно симпатичная. Она уехала в Нью-Йорк и вышла там замуж за какого-то типа с деньгами. Я ее видел на двадцатилетии нашего выпуска.

– Выпуска из школы или из Боулинг-грина?

– Боулинг-грина. На годовщинах школьных выпусков я не был ни разу. А ты?

– Нет.

– В этом году они собирались совсем недавно. Слушай, если на следующий год ты пойдешь, то и я тоже.

– Договорились.

– А в Боулинг-грине был еще один парень из нашей школы, – продолжал Джеффри. – Джед Пауэлл, на два года младше нас. Помнишь его?

– Конечно. У его родителей была в городе мелочная лавка. Как он там?

– Его во Вьетнаме ранило в голову. Вернулся, несколько лет промучился и умер. Наши родители были в очень хороших отношениях. Мы с Гейл ходили на похороны, раздавали там антивоенную литературу. Зря мы это делали, гнусность это.

– Пожалуй.

– Ты что, впадаешь в меланхолию или уже набрался?

– И то и другое.

– И я тоже, – сказал Джеффри.

Они посидели еще немного, вспоминая о своих семьях, о родственниках, потом поговорили о жизни тут, в Спенсервиле, и в Боулинг-грине. Откуда-то из глубины времен в их памяти всплывали происходившие с ними истории, имена прежних друзей.