Текст книги "Любить, чтобы ненавидеть"

Автор книги: Нелли Осипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Дорогие мои родители! Когда вы разводились, меня не спрашивали, а теперь я скажу: слушаю вашу перепалку и получаю удовольствие, потому что наконец понимаю, как вы нужны друг другу.

На прогон Катя пригласила и Дашу, но та не смогла уйти с работы, и подруги договорились встретиться вечером за Клавиным столом.

– Что ты так долго? Мы уже вконец оголодали, дожидаясь тебя, – расшумелась сразу же Даша и потащила Катю за стол.

– Извини, звонил Андрей, мы очень долго разговаривали.

– И что нового в Средневолжске?

– Ничего, Волга течет в том же направлении.

– Понятно. Не хочешь рассказывать.

– Да нет, Дашунь, просто нечего рассказывать, – чуть взгрустнув, ответила Катя. – Живем от предлога до предлога.

– Какого предлога? – удивилась Даша.

– Предлога вырваться Андрею в Москву.

– А-а-а… Ладно, давай ужинать. Сейчас скажу Клаве, – и Даша вышла на кухню.

Хлопнула входная дверь.

– А кто к нам пришел? – раздался Сашенькин голос.

– Баба Яга! – вышла из комнаты Катя и кинулась обнимать девочку.

– Ой, как страшно! – тут же включилась она в игру.

– Привет, – поздоровался понуро стоящий рядом Гоша. – Я вот Сашеньку привел… гуляли мы…

– Здравствуй, Гоша, – ответила Катя. – Что слышно на семейном фронте?

– Ох, Катя, неспокойно в Дашском королевстве.

– Острить изволите?

– А что мне остается… – грустно заметил Гоша. В это время из кухни вышли Даша с Клавой. Они несли тарелки, блюда с закуской.

– Уже вернулись? Вот и хорошо, мойте руки и пошли за стол, – деловито скомандовала Клава.

– Ну я пошел… – буркнул Гоша, продолжая топтаться на месте.

– Пошел так пошел, – с откровенной неприязнью отозвалась Даша.

– Женщина, что ты говоришь! – вдруг вскинулась Клава. – Что у вас тут, в России, за привычки – мужчину от стола отваживать! Где это слыхано?

Сашеньке показалось это смешным, и она прыснула.

– А кто смеется, тот последний! – неожиданно сердито заявила Клава, истолковав по-своему очередную поговорку.

– Я могу и на кухне поесть, – угрюмо сказал Гоша.

Даша не успела и рта раскрыть, как воинственно настроенная Клава обернулась к ней:

– Вот когда меня похоронишь, тогда и корми своего мужа на кухне!

– Я тоже буду ужинать на кухне вместе с папой, – поставила точку в этом споре Сашенька.

– А, ладно, делайте, как знаете, – бросила Даша и прошествовала в столовую. За ней Клава и все остальные.

Клава с видом победительницы поставила на стол пять приборов.

– У нас на ужин котлеты и пхали из шпината. Садитесь, не стойте, как сванские башни. Я сейчас вернусь. – Она быстро прошла на кухню, вернулась с бутылкой «Мукузани», водрузила ее в центре стола, извлекла из горки четыре бокала и расставила их.

Когда все дружно приступили к трапезе, смакуя и нахваливая Клавину готовку, она неожиданно торжественно объявила:

– У меня есть разговор.

За столом перестали жевать.

– Вы кушайте, кушайте, а я буду говорить, пока вы все здесь вместе, – Клава посмотрела на удивленную Катю и добавила: – Екатерина Викторовна тоже свой человек. – Потом обратилась к Гоше: – А ты что сидишь без дела? Между прочим, вино мужчина должен наливать.

– Какой у тебя разговор? – не вытерпела Даша. – Ты можешь наконец начать?

– Начну, генацвале, начну, ты только хорошо послушай. Вот, я смотрю, – Клава обвела рукой столовую, – красивая Комната, интерьер называется. А кто делал?

– Ну Гошка, не я же, – пробурчала Даша.

– А мастерскую кто так красиво деревяшками и всякими штучками устроил?

– К чему это ты, Клава? Сама знаешь, я своими руками все стены вагонкой обшил, – напомнил Гоша.

– Правильно говоришь, своими руками. Дачу тоже своими руками строил, да?

– Ладно тебе, старая, там рабочие полгода вкалывали, – Гоша никак не мог понять, к чему она клонит.

– Рабочие полгода пили. Я столько бутылок только в приемном пункте стеклотары видела. А по-настоящему вкалывал ты и красоту еще делал, цветы садил.

– Ну и что ты этим хочешь сказать? – опять не утерпела Даша.

– Я хочу сказать, что теперь все олигархами стали, а любой олигарх, какой-никакой, желает красиво жить. Денег у них много, жены красивые, потому что прежним, некрасивым, отставку дали. Теперь сами подумайте, разве может простой рабочий сделать такую красоту, как Гоша? Клянусь мамой, – никогда! Вот когда я в своей деревне старый дом в божеский вид приводила, на всю округу были две хромых старухи да один мужик, и то всегда пьяный. А теперь посмотри – кругом дворцы строят! Нужен им человек? – задала она риторический вопрос и сама же ответила: – Еще как нужен.

– Да кто ж его возьмет-то? – спросила Даша.

– Возьмут, возьмут и еще спасибо скажут! Я уже договорилась. Один так обрадовался, что вот эту бутылку вина мне подарил.

– Женщине – вина? – удивилась Катя.

– Да, а что? Сперва коробку конфет вынес, а я сказала ему, что конфеты детям и девушкам дарят. Тогда он спросил, чего бы я хотела. Вот я и говорю: я старая женщина и всю жизнь на Кавказе жила, если у тебя есть бутылка хорошего вина, можешь подарить.

– Так это то самое вино, которое мы пьем? – улыбнулась Катя.

– Молодец, правильно догадалась, – кивнула Клава.

– Как же ты могла взять вино, не зная, согласится ли Гоша у них работать?

– Не первый год я в этом доме. Согласится он, я знаю.

– Ой ли? – картинно протянула Даша, и три пары глаз уставились на молчавшего Гошу.

– Баба Клава, а конфеты он забрал? – спросила Сашенька.

– Конечно, нет. Откроем коробку после ужина, к чаю.

– Ну, в таком случае я, пожалуй, соглашусь… – не очень уверенно произнес Гоша.

– Как это пожалуй? – возмутилась Клава. – Я в прошлый мой выходной специально для тебя прибралась в моей халупе, постель приготовила, простыни стираные, крахмальные, одеяло и подушки на солнце прожарила, а ты говоришь – пожалуй!

– Прости, не так выразился. Я поеду… Спасибо тебе, Клава.

Катя допила свой бокал и задумчиво произнесла:

– Хорошее вино, не хуже французского.

– Как вы можете так говорить, Екатерина Викторовна! Грузинское вино – самое лучшее, если его не в Москве разливали, – возмутилась Клава.

В четверг в середине дня у Кати мелодично запел мобильный. Она схватила его и выскочила в коридор.

– Слушаю!

– Здравствуй, любимая, – услышала она голос Андрея. – В пятницу вечером прилетаю, буду до конца воскресенья. Возражений нет?

– Только одно: долго ждать.

– Постарайся дождаться, хорошо?

– Я буду очень стараться. Целую…

Господи, как теперь дожить до конца пятницы!

Катя никогда не спрашивала Андрея, каким образом ему удается вырваться к ней, что он говорит на работе, что сообщает Данусе, не подозревает ли она измены, как он объясняет субботние или воскресные отлучки из дому. Он тоже ни разу об этом не заговаривал, не упоминал ни имени жены, ни обстоятельств, при которых ему удавалось безболезненно – или нет – появляться в Москве. По молчаливому согласию оба избегали разговоров о, так сказать, технических подробностях их встреч. Когда однажды Елена Андреевна спросила ее об этом, Катя смутилась, но постаралась объяснить матери:

– Понимаешь, мам, ведь мы на самом деле погрязли в грехе, как сказал бы батюшка, будь я верующей и приди к нему на исповедь. Неужели мы к тому же еще должны унизиться до обсуждения подробностей нашего обмана? Нет-нет, только не это!

Она вернулась в комнату, не в силах скрыть сияющее лицо, и когда Жанна Ивановна посмотрела на нее своим привычным строгим взглядом, выпалила, как бы оправдываясь за неуместную в рабочие часы радость:

– Хорошие новости! Звонил отец, сказал, что критики высоко оценили его работу.

Реакция начальницы была неожиданной:

– Очень за него рада. Мне его исполнение так понравилось! Давно не испытывала ничего подобного. Вы знаете, он такой яркий, мужественный, что перестаешь замечать дефекты внешности его героя. Собственно, именно это и хотел сказать Ростан.

«Ай да папка! Пронял-таки мою мымру!» – подумала Катя и рассыпалась в благодарностях за добрые слова.

В понедельник, в выходной день театра, как договорились, Виктор Елагин позвонил Елене Андреевне.

– У тебя ничего не изменилось? Я могу подъехать, поговорить о спектакле?

– Ну конечно, мы же условились.

– Я буду минут через сорок. Устраивает?

– Вполне, – согласилась она. – Не опаздывай, потому что я буду свободна только до семи.

– Договорились.

Он захватил с собой бутылочку вина и по дороге остановился у цветочного рынка. Безвкусные помпезные букеты удручали. Виктор знал, что Елена любит гиацинты, но, увы, их в продаже не оказалось. Он завернул за угол, туда, где подмосковные старушки, прячась от милиции и цветочной мафии, украдкой торгуют плодами своего труда, и нашел именно то, что искал: розовые, фиолетовые и белые гиацинты источали нежный, изысканный запах в руках маленькой, сухонькой старушки. Елагин купил пять цветков и вернулся к машине.

Елена Андреевна всплеснула руками:

– Мои любимые! Спасибо, ты очень мил.

Бутылку вина он отнес на кухню, откупорил, не спросив разрешения.

– А это зачем? – удивилась она.

– Я подумал, что на премьеру ты наверняка не придешь – зачем второй раз смотреть, если я практически ничего не стал менять? Значит, и на банкете не будешь. Но отметить мою первую, пусть и не очень удачную, режиссерскую работу ты просто обязана.

– Звучит убедительно, – улыбнулась Елена. – Я предлагаю сначала поговорить, а то вино вскружит голову, могу что-нибудь и пропустить.

Она достала маленький блокнотик, в котором сделала пометки и короткие записи сразу после прогона. Эта давняя привычка, выработанная еще в годы учебы в ГИТИСе, помогала при разборах и обсуждениях спектаклей не растекаться мыслию по древу, говорить четко, последовательно, не путать фамилии артистов – не всегда к прогонам были готовы программки, а артисты – народ самолюбивый и обидчивый.

Просидели они с Виктором долго: надо было рассказать ему о Кате, о ее новом увлечении, потому что Елене Андреевне, несмотря ни на что, было тревожно за дочь – уж очень рискованным казался ей этот роман с зятем шефа. Разговор о дочери взволновал Елагина, он забросал Елену вопросами.

Вино почти было выпито, она взглянула на часы и стала поспешно мыть бокалы, убрала бутылку с остатками содержимого, попутно заглядывая в большое зеркало, висящее над диваном.

– Витя, прости, но мне пора, – сказала она. – Уже без пятнадцати семь.

– Да, да, – согласился он, – я тебя не стану задерживать. Спасибо за серьезный разбор. До встречи. – И он направился в прихожую.

В ту же минуту прозвучал звонок. Виктор Елагин открыл дверь. На площадке стоял Николай Васильевич.

– Простите, я к Елене Андреевне, она дома?

Елена подскочила к двери.

– Да, да, Николай Васильевич, заходите!

– Прошу вас, – сказал Елагин и вслед за гостем непринужденно направился в комнату, словно никуда и не собирался уходить. Встретившись с недоуменным взглядом Елены, он по-мальчишески подмигнул ей и выставил недопитую бутылку вина.

Елена Андреевна была в бешенстве, но ничего не могла противопоставить раскованному поведению Виктора, который словно почувствовал себя в обстановке французского водевиля и без подготовки начал играть новую роль.

Как опытный и тонкий театровед Елена мгновенно уловила это и, взяв себя в руки, представила мужчин друг другу:

– Познакомьтесь – Николай Васильевич, мой друг, Виктор Елагин, мой бывший муж.

– И настоящий, – уточнил Виктор. – Садитесь, давайте выпьем за знакомство. У нас еще осталось немного вина.

Ей ничего не оставалось, как поставить на стол три бокала…

Николай Васильевич почувствовал себя крайне неловко и минут через десять, сославшись на дела, извинился, откланялся.

Когда дверь за ним закрылась, обычно сдержанная Елена Андреевна звенящим от ярости и возмущения голосом спросила:

– Что ты себе позволяешь? По какому праву ты устроил здесь театр одного актера?

Елагин сел на диван, откинулся и с улыбкой заметил:

– Но ты отлично мне подыграла.

– Я подыграла?! Замолчи, бесстыжая твоя физиономия! Как ты смеешь играть моей жизнью?

– Леночка, ты путаешь понятия. Я вовсе не играю, а спасаю тебя, потому что мне слишком дорога твоя жизнь. Ну зачем он тебе нужен? Что у вас может быть общего?

– Какое тебе до этого дело? Это мои проблемы, и не суй куда не следует свой нос!

– Поверь, ты еще будешь меня благодарить, – не унимался Виктор.

– Да кто ты такой, чтобы тебя еще благодарить?

– Как кто? – изобразил искреннее удивление Елагин. – Я твой муж. Кстати, ты меня оскорбила, назвав меня бывшим.

– Ах, ты еще и оскорблен? – буквально задохнулась от возмущения Елена Андреевна.

– Разумеется. В доказательство могу продемонстрировать тебе мой паспорт.

– На кой черт сдался мне твой паспорт!

– Согласен, он тебе не нужен. Тогда загляни в свой.

– Перестань немедленно фиглярничать! У нас с тобой двадцать с лишним лет нет ничего общего!

– Вот тут, Елена Андреевна, вы глубоко заблуждаетесь: у нас общая духовная жизнь, которая никогда не прерывалась, и еще небольшая деталь – у нас общая взрослая прелестная дочь.

Елена внезапно сникла, опустилась на диван, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Елагин обнял ее, прижал к себе и стал успокаивать, словно ребенка:

– Леночка, родная, ну что ты… И все из-за этого типа? Хочешь, я побегу, догоню этого гоголя-моголя и верну?

– Что ты несешь, какого гоголя?

– Николая Васильевича, почти Гоголя – ты забыла классику.

– Идиот! – Елена Андреевна резко вскочила.

– Согласен, ты права, но не совсем: я был идиотом двадцать с лишним лет назад, как ты изволила подсчитать с математической точностью, а теперь поумнел. Разве не заметно? Давай это обсудим. Иди сюда, не стой, как афишная тумба, – и он привлек ее к себе, целуя мокрые от слез щеки.

Она не сопротивлялась и только повторила шепотом:

– Идиот…

Степ звонил почти из каждого города, куда перемещалась их рок-группа со своими гастролями, или, как называли это сами музыканты, чесом. Каждый раз в трубке звучали одни и те же слова?

– Привет, это Степ!

Сначала Катя просто давала отбой, а потом решила сменить мобильник, заодно и получить другой номер, тем более что появились новые, усовершенствованные, изящные аппараты.

Когда в пятницу вечером приехал Андрей, он прямо с порога недоуменно спросил:

– Что с твоим телефоном? Я пытался позвонить тебе из Внукова, но мадам автоматика ответила, что абонент недоступен.

– Прости, я не успела тебе сказать… Дело в том, что я хотела сменить номер, а потом решила просто отключить старый сотовый и купить новый. Теперь я вся в телефонах, новых и старых.

Андрей обнял ее, прижал к себе, потом отстранил и внимательно посмотрел в глаза:

– У тебя что-то случилось?

– Ерунда, ничего особенного… – ответила она и сама почувствовала, как неубедительно звучат ее слова. Тогда Катя решила рассказать Андрею все с самого начала, так, как оно и было на самом деле, ничего не утаивая, не скрашивая и не оправдываясь. Про себя она подумала, что, если Андрей осудит ее или станет плохо о ней думать, лучше уж сейчас, а не когда-нибудь позже.

– Вот и все, – закончила она свой рассказ. – Теперь остается только проблема с городским телефоном, но я редко бываю дома, только по вечерам. Все мои близкие звонят обычно мне по мобильному, и я могу спокойно его отключать. – Катя замолчала, ожидая реакции Андрея.

– Да-а, – задумчиво произнес он. – Упорство и настойчивость, достойные лучшего применения…

– Я думаю, с точки зрения Степа, добиваться любимой женщины – это и есть наилучшее применение настойчивого характера. Ты так не считаешь?

– Не знаю… пожалуй…

– Хочешь сказать, что тебе не приходилось добиваться любви женщины, они сами к тебе тянулись, как я, например?

– Что ты несешь, горе мое! – Андрей схватил ее на руки и закружил по комнате. – Никогда, слышишь, никогда не говори и не думай так! Разве не я напросился в «Ленком», хотя мог бы запросто достать любой билет на любой спектакль у театральных спекулянтов, как и сделал, когда пригласил тебя в Большой? Я люблю тебя! Я просто голову потерял и не представляю, как мог все эти годы прожить, не зная тебя, синеглазая моя разбойница. Но если бы ты от меня отказалась так категорично, как это делаешь по отношению к нему, я не смог бы быть столь назойливым.

– Поставь меня на место, а еще лучше – положи на тахту, а то у меня голова закружилась.

Андрей опустил ее на тахту, встал на колени и стал медленно раздевать, целуя каждый обнажающийся кусочек ее тела…

Потом они долго лежали, не разжимая объятий, и тихо говорили о спектакле Виктора Елагина, о классической драматургии и ее интерпретации на современный лад, о том, что современные дети мало читают Марка Твена, Жюля Верна, совсем не знают любимой книжки их детства «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля и еще многое другое, что им обоим было дорого. В их воспоминаниях о детстве неожиданно выяснялись такие забавные детали, которые запомнились и Андрею, и Кате, хотя росли они в разных городах и разница в возрасте была почти девять лет. Порой возникало обманчивое ощущение, будто они с детских лет знали друг друга.

Только во втором часу ночи стали укладываться спать.

Неожиданно Андрей спросил:

– Скажи, чудовище, если бы мы с тобой не встретились, ты продолжала бы с ним…

– Зачем этот вопрос, Андрюша, разве я не сказала, что все было кончено до моей командировки в Средневолжск? – перебила его Катя, не дав договорить.

– Прости, видимо, я недопонял, – слегка сконфузился он. – Не будем больше об этом.

Но Катю вопрос задел за живое, и она, не утерпев, впервые за все время их знакомства сказала:

– Тебя волнует мое прошлое и, скажем так, предполагаемое, или гипотетическое будущее, а как, по-твоему, я должна воспринимать твою нынешнюю двойную жизнь? Нет, ты не подумай, что я на что-то претендую или обижаюсь, но понимать мое состояние, когда ты уезжаешь от меня к ней, ты просто обязан.

– Ну прости меня, прости, я был бестактен и совершенно искренне каюсь. Даю тебе слово никогда не возвращаться к этому. Пожалуйста, не сердись. И вот еще что я хочу сказать: клянусь тебе, что никто на свете мне не нужен, кроме тебя, ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Я обещаю, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы мы были вместе. Всегда. Только для этого потребуется время и терпение. Поверь, здесь я не могу принять волевого решения, не потому, что не хочу, а на самом деле не могу.

Кате захотелось спросить его – почему он не может? Но она интуитивно поняла, что за этим вопросом может последовать бесконечный разговор, где каждый будет прав и каждый виноват, а в результате их безоблачное счастье померкнет в тумане недоверия и подозрительности. И хотя его фраза неприятно ее царапнула, она предпочла не зацикливаться на ней.

– Тебе не нужно принимать никаких решений. Я верю тебе, я люблю тебя, я живу твоей любовью.

Катя ткнулась носом ему в шею и замерла. Ощутив на себе ее теплое дыхание, Андрей так отчетливо воспринял этот миг счастья, будто это было не чувство, а нечто материальное, видимое и осязаемое. Тихим-тихим шепотом, словно его могли подслушать, он сказал:

– Я обожаю тебя, обожаю, хотя терпеть не могу этого слова и никогда ни при каких обстоятельствах его не произношу… Я обожаю тебя, горе ты мое, чудовище синеглазое… и бесконечно хочу тебя…

Перед отъездом Андрей записал на листке бумаги подробный адрес, номер телефона, дату и протянул его Кате.

– Что это? – удивилась она, внимательно вчитываясь в незнакомое название улицы.

– Адрес моих родителей. Они сейчас на даче, отец пишет, а мама пашет. Ей совершенно незачем заниматься сельским хозяйством, но она так горда своей картошечкой, клубничкой, зеленюшкой, – Андрей уморительно изобразил интонацию и жесты матери, – что оторвать ее от земли нет никакой возможности.

– Но зачем мне их адрес, ведь я не собираюсь им писать? – недоуменно улыбнулась Катя.

– Я не сказал тебе самого главного: жду тебя там в следующую пятницу первым утренним рейсом. Ненадолго уйду с работы, встречу тебя в квартире, а вечером вернусь, и мы до воскресного вечера будем вместе.

– Андрюша, это сумасшествие! Невозможно! – вскричала она.

– Но почему?

– В Средневолжске, под самым носом… – начала она и осеклась.

– Успокойся, я живу в новом районе города, а это в старой части.

– Но как я туда доберусь?

– Знаешь, есть такой вид транспорта – такси. Садишься в аэропорту, называешь адрес, и тебя везут. Тут все написано, – он указал на лист бумаги. – Этаж третий. Звонишь, я открываю – и все! Очень просто.

– У твоих родителей… Они могут приехать с дачи… мало ли что… – никак не могла успокоиться Катя.

– Во-первых, они не собираются возвращаться в город по крайней мере в ближайшие три, а то и четыре недели, во-вторых, они знают, что ты приедешь…

– Как знают?! Что ты говоришь? Это ужасно неловко… Что они подумают обо мне?

– Остановись, помолчи минуточку, – Андрей обнял ее. – Видишь ли, я всегда был откровенен с родителями, во всяком случае, в главном. Они все знают о нас и думают о тебе так же, как и я. Мне бы даже хотелось, чтобы вы познакомились, но это позже, не сейчас. Я не вижу причины скрывать от них истинное положение вещей: вся моя жизнь – в тебе.

Прозвучал новый сотовый телефон короткой музыкальной фразой из оперы «Кармен». Катя ответила. Диспетчер сообщила, что заказанное такси ждет у подъезда.

– Жду тебя, родная, в Средневолжске. Все будет хорошо, – Андрей нежно поцеловал раскрасневшуюся от волнения Катю и направился к выходу.

Клава проявила себя женщиной не просто решительной, но и деловой: получив согласие Гоши, на следующий же день объявила ему, что нужно немедленно ехать, знакомиться с будущим заказчиком.

– Куй железо, пока не остыло! – выдала она на свой лад очередную поговорку.

Сашеньку взяли с собой – каникулы в младших классах уже наступили, и до переезда на дачу девочка гуляла с отцом либо во дворе дома, либо он возил ее в Измайловский парк.

Гоша всячески хотел отсрочить поездку, мотивируя тем, что лучше это сделать после переезда на дачу, в один из воскресных дней, когда Даша будет дома и сможет побыть с Сашенькой, а сейчас незачем таскать ребенка невесть куда. Но Клава была непреклонна.

И они поехали.

Домик ее стоял метрах в пятидесяти от небольшой березовой рощицы, окруженный свежекрашенным деревянным штакетником.

На участке, кроме цветов и свежей зелени, не было никаких посадок. Клава за лето выбиралась сюда не чаще одного раза в месяц и потому справедливо полагала, что без ухода все погибнет.

Она отперла калитку и ввела гостей в дом, сразу же поразивший Гошу своим обжитым видом, словно обитатели его только что ненадолго удалились. Сашенька быстро обежала две небольшие комнатки, террасу, кухню и захлопала в ладоши с криком:

– Ой! Как в домике у трех медведей! Можно я тут поживу немножко?

– А чем тебе на даче плохо, егоза? – спросила Клава.

– На даче все – как в Москве, а здесь – как в сказке.

– Ладно тебе, не фантазируй, – проворчал Гоша.

Клава оставила их и пошла искать владельца недостроенного трехэтажного кирпичного дворца, втиснутого прямо в белоснежную березовую рощу.

Они встретились, как старые, добрые знакомые.

– Здравствуйте, Клавдия Ивановна! – приветствовал ее мужчина лет сорока, среднего роста, худощавый, с ранней обильной сединой в волосах. – Что нового?

– Привезла, Яков Петрович, художника. Поначалу никак не соглашался, потому работы у него много, заказов разных. Он, это… большой талант, портреты пишет всякие, а тут я как банный лист пристала – поедем да поедем. Только из уважения ко мне согласился. Думаю, если понравитесь друг другу, я его у себя в дому, здесь и поселю, чего ему таскаться из города каждый день.

В Клаве, многострадальной, измотанной жизнью и обстоятельствами женщине, приближавшейся к своему семидесятилетию, погибал талант агента по трудоустройству и наверняка еще много других способностей, которые в иной ситуации могли бы проявиться в ней не менее ярко и мощно. А главное, она обладала талантом неистребимой человечности, которую не растеряла, несмотря на все мытарства, выпавшие на ее долю.

– Так где же он, уважаемая Клавдия Ивановна? Приглашайте его сюда.

– Он дочь в рощу повел, показывать. Говорит, нигде таких белых берез не встречал.

– Хорошо, как вернется, приводите его прямо ко мне.

Примерно через час Гоша с Сашенькой вернулись. Оба раскрасневшиеся, довольные, трудно сказать, у кого из них настроение было лучше – у отца или у дочери.

Подернутая белесой дымкой роща пробудила в Гоше, казалось, давно уже забытое желание посидеть с этюдником на пленэре, в березовом хороводе.

– Ты молодец, Клава, – сказал он, – такое место чудное выбрала, красота! И зелень, и белизна березовых стволов – все совсем другое, не как у нас на даче.

– Да разве ж я выбирала? Что подвернулось, что было подешевле, то и купила. Опять же тут работа для меня нашлась. Разве я могла подумать, как тут все разрастется, расширится. В те годы избушка моя совсем на отшибе стояла, а нынче в самом центре оказалась.

– Баба Клава, можно мы тут немножко поживем с папой, а потом поедем на дачу? – с прежней просьбой обратилась Сашенька.

– Это, генацвале, как мама скажет. А теперь пойдем, с соседом познакомимся.

– А я могу с вами пойти?

– Конечно, не сидеть же тебе дома одной.

Они отправились в близкий путь – новый дом стоял примерно в двухстах метрах от избушки Клавы.

Первым делом Яков Петрович повел показывать Гоше дом. Клава с Сашенькой следовали за ними. Оказалось, что строительные работы практически закончены: два нижних этажа полностью готовы к заселению, оставалась отделка третьего. Хозяину хотелось устроить там нечто вроде картинной галереи с большим количеством зелени, цветов в кадках и горшках, установленных в центре помещения.

– Как вам моя идея? – обратился он к Гоше.

Тот осмотрелся, обошел вдоль стен незастроенную никакими перегородками площадь и сказал раздумчиво:

– Если вы дадите мне лист бумаги, я попробую набросать, как мне видится дизайн всего этажа.

Они спустились по деревянной, некрашеной лестнице на второй этаж, Яков Петрович извлек из стенного шкафа лист бумаги, и Гоша, присев по-турецки на пол у последней, нижней, ступеньки лестницы, тут же набросал своим фломастером, который торчал у него в нагрудном кармане футболки, эскиз будущего интерьера третьего этажа. Ступенька, послужившая мольбертом, оказалась настолько гладко отшлифованной, что рисунок получился отличный, без изъянов. Пока Гоша рисовал, Яков Петрович как зачарованный смотрел на его руки сверху вниз, а когда эскиз был закончен, решительно заявил:

– С этого дня никаких идей от меня не ждите – делайте, творите, как считаете нужным. Я на все согласен! – Потом пожал Гоше руку и совсем неожиданно спросил: – А портреты вы тоже пишете? Вот Клавдия Ивановна говорила, что у вас есть заказы…

Клава, молча наблюдавшая за мужчинами, не дала ему договорить и, опередив Гошу, выпалила:

– А то как же! Он жену свою, еще когда она невестой была, так расписал – вся мастерская в ее портретах.

– О! Вы действительно настоящая находка для меня – я давно хотел иметь портреты моих дочерей. Они погодки – старшей четыре, а младшей три годика. Не согласитесь ли написать с них портрет?

– Можно, почему бы и нет, – не очень уверенно отозвался Гоша.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Яков Петрович. – Через неделю вся мебель, вещи – словом, все, что нужно для жизни, будет на месте, и я смогу перевезти моих. Тогда и начнете. И еще одна просьба: если вы согласитесь понаблюдать за мастерами-отделочниками, чтобы мне не так часто сюда ездить, это будет отдельная плата.

Гоша согласился и подумал, что Яков Петрович совсем не производит впечатления миллионера-нувориша, похож скорее на научного работника, какого-нибудь «мэнээса» с кандидатской, недавно разбогатевшего и потому еще не очень уверенного в себе. Много позже, при более близком знакомстве оказалось, что первое впечатление было верным – Гоша наметанным глазом художника правильно воспринял характер своего работодателя.

Когда устный договор был обсужден до деталей, Яков Петрович извлек все из того же стенного шкафа бутылку «Мукузани», баночку «Спрайта» для Сашеньки, граненые стаканы, поставил, по примеру Гоши, на нижнюю ступеньку лестницы и, провозгласив тост «за успех нашего предприятия», предложил Гоше обращаться друг к другу по имени:

– Помимо прочего, это очень удобно: Яша – Гоша, – сострил он.

Клава не преминула заметить:

– У вас всегда только «Мукузани»?

– А вам не нравится?

– Нет, что вы, наоборот! Просто в Москве трудно найти настоящий грузинский розлив – жулье всякое научилось подделывать даже этикетки.

– Меня снабжает мой старый друг.

– Это хорошо, когда есть друзья, – вздохнув, заключила Клава.

Прощаясь, Яков Петрович предупредил Гошу:

– Если моя жена захочет что-нибудь по-своему менять, не обращайте внимания, не спорьте, не убеждайте, а делайте все, как считаете нужным. Она прекрасная женщина, хорошая мать и хозяйка, но вкус… как это лучше сказать… не очень развит.

– Будем развивать, – улыбнулся Гоша, почувствовав себя раскованно.

После поездки в Средневолжск у Кати появилась надежда, пусть и без излишней уверенности, что рано или поздно они с Андреем смогут объединиться, не врать, не таиться, не придумывать бесконечные предлоги и версии для коротких встреч. Этому способствовала уютная домашняя обстановка квартиры старших Бурлаковых. Все там было старинное, подлинное, не купленное в антикварном магазине, а прожившее вместе с хозяевами долгую жизнь, состарившееся вместе с целым поколением своих владельцев: шифоньер орехового дерева с большим зеркалом, ночной столик с мраморной столешницей, мраморный же умывальник, к которому ловко были подведены водопровод и слив, уходящий в канализацию. Легкая истертость столового серебра говорила об их заслуженной старине. Ничего вычурного, во всем рациональная простота и рачительность.

Они провели там два дня – субботу и воскресенье. По насыщенности и теплоте взаимоотношений эти дни превзошли все предыдущие встречи.

Андрей собирался через несколько дней в командировку в Москву на один день – Аркадий Семенович созывал всех руководителей дочерних фирм и филиалов на какое-то срочное совещание.

– Я буду всего один день, утром следующего дня должен вернуться первым рейсом. У нас с тобой остаются только поздний вечер и одна ночь. Как ты к этому отнесешься?

– С восторгом! – Катя обняла Андрея.

– Я-то в самолете хоть часик придавлю, а тебе утром на работу – вот что меня заботит.

– Не волнуйся, Жанна Ивановна что-нибудь придумает, чтобы взбодрить меня. Зато после работы буду спать в свое удовольствие. Дождусь твоего звонка, поотключаю все телефоны и завалюсь.

– Ах ты мой стойкий оловянный солдатик! – Андрей с нежностью смотрел на Катю, не отрывая глаз.

– Что ты так внимательно меня рассматриваешь, словно видишь в первый раз?