Текст книги "Любить, чтобы ненавидеть"

Автор книги: Нелли Осипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Виктор взял листок с записью администратора, взглянул.

– Нет, с гаишниками у меня давно уж проблем не было. Тут что-то другое. Ладно, завтра звякну. – Он сложил бумажку, положил в карман.

На следующий день позвонил по указанному телефону.

Оказалось, звонил тот самый рыжий капитан, который расследовал убийство Степа.

– Зачем я вам понадобился? – не скрывая своего недовольства, спросил Елагин.

– Я хотел сообщить гражданке Елагиной Екатерине Викторовне, что убийца Власенко Степана найден и задержан. На днях дело передаем в суд. Убийство совершено с целью кражи мотоцикла.

Виктор взбесился:

– Мне-то вы чего звоните в театр? Плевал я на вашего убийцу и этот злополучный мотоцикл!

Капитан никак не ожидал такой реакции.

– Так ведь гражданка Елагина по указанному в протоколе допроса адресу не проживает в настоящее время, вот я и подумал, что вы как отец сможете довести до ее сведения результаты следственной работы.

– Пошли вы с вашими результатами знаете куда! Вы идиот, если сразу не поняли, что человека убили из-за мотоцикла. Ежу это было ясно в первый же день.

– Вы не имеете права так разговаривать с сотрудником милиции! – вякнул капитан.

– Что-о?! – Елагин окончательно вышел из себя. – Я имею право выяснить, на каком основании вы дали информацию в газету, когда сами толком не разобрались в деле! Скажите спасибо, что мне некогда да и противно этим заниматься, а то я показал бы вам мои и ваши права.

– Это не ко мне, тут работа журналистов… – начал оправдываться капитан.

– Можете вешать лапшу на уши вашему начальству, но не мне. Ваши приемчики всем давно известны, – не дал ему договорить Виктор.

– Вы еще ответите за оскорбление! Я при исполнении…

– Вот и исполняй дальше, капитан. Если надо, я отвечу, будь уверен, хрен милицейский!

Вечером он рассказал Елене о разговоре с капитаном. Она всполошилась:

– Ты что, Витя, с ума сошел? Он и так брызгал слюной от злости, а теперь ты его и вовсе обозлил. Зачем накликать на свою голову неприятности?

– Брось. Какие неприятности? Он даже не посмеет пожаловаться. А если попробует, я вытащу этого журналюгу за уши на свет божий, не сомневайся. Спонсор нашего театра очень тесно связан с рядом авторитетных газет, и если понадобится доказать, что материал был заказной и проплаченный, он мне поможет сделать это.

– Только, бога ради, не вздумай проговориться об этом Кате.

– Ну разумеется…

Вернувшись в Средневолжск, Андрей первым делом направился на почту и обнаружил, что деньги вернулись в связи с невостребованностью их адресатом. Такая вот закавыристая формулировочка…

Что было делать? И нужно ли предпринимать какие-нибудь шаги? Наверное, Катя все-таки вышла замуж за Ладислава – не дурак же он, в самом деле, чтобы упустить такую женщину. По молодости лет, может, и упустил, но теперь… вряд ли. Уже в Средневолжске, во время приема было ясно, что он просто очарован ею… А если они еще не женаты? Если приглашение на работу и контракт всего лишь первые шаги по пути к завоеванию ее сердца? Ведь Ладислав человек очень обстоятельный, лишенный какой-либо экспрессии, он еще сто раз отмерит, прежде чем решиться. Вон как он вчитывался в договор о намерениях: уже и Штайгер, и Жерар с Марко все просекли, внесли свои поправки и уточнения, а этот все думал, копошился в каждой фразе… Нет, не все еще потеряно…

Андрей после долгих раздумий решил еще раз позвонить Елене Андреевне. В конце концов, кто может знать лучше, чем мать, вышла ли ее дочь замуж или нет.

Сомневаясь и кусая губы от неловкости, он набрался мужества и позвонил. Автоматический голос ответил, что абонент временно недоступен.

Андрей не знал, что Елена вместе с мужем и театром отправилась на гастроли, взяв отпуск и в РАТИ, и в Институте истории искусств. В РАТИ она договорилась наверстать свой цикл лекций и занятий со студентами в октябре. В ректорате сначала пришли в недоумение: никогда ни по каким причинам прежде учебный процесс не нарушался, но потом вошли в положение «новобрачной» и решили сделать исключение – ведь Елену Андреевну, Леночку, знали и любили с младых ногтей. Здесь она училась, здесь закончила аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию, и ее роман, замужество, рождение Кати, а потом довольно быстрый и неоправданный развод переживался не только кафедрой, но и всем ректоратом. Словом, махнули рукой или закрыли глаза – на выбор, – но неурочный отпуск разрешили.

На гастролях Елена Андреевна, к величайшему удовольствию Виктора Елагина, сидела на всех репетициях и спектаклях, на зрительских конференциях, на приеме у городского начальства и тому подобных мероприятиях, и потому ее мобильный телефон чаще оказывался отключенным, нежели в рабочем состоянии. Катю они с Виктором известили, что будут звонить сами в свободное время, чтобы она не беспокоилась, а Андрей, естественно, не мог добыть никакой информации – не звонить же, в самом деле, счастливому жениху (или мужу?) в Прагу!

Он просиживал в своем офисе допоздна, не торопясь возвращаться домой. Дануся звонила, проверяла, там ли он. Сперва изображала беспокойство, спрашивала, к какому часу готовить ужин, волновалась по поводу здоровья при таком безрежимном образе жизни. Андрей не выдержал и однажды жестко высказался:

– Не нужно, пожалуйста, заботиться обо мне с такой настырностью. Кажется, прежде тебя мало волновало, голоден я или сыт. Почему сейчас, когда наши отношения носят чисто формальный характер, тебя вдруг стало заботить мое здоровье? Попробуй объяснить.

В ответ Дануся мямлила несусветную чушь, излишне часто повторяя слова «муж», «жена», «обязательства» и все в таком роде.

– Не утруждай себя фальшивыми доводами. Я не так наивен, чтобы не понимать: каждый твой звонок – это банальная проверка. Не унижайся, не стоит опускаться так низко.

– А заводить любовницу, по-твоему, не низость? – вскрикивала жена.

– Она не любовница, а женщина, которую я люблю. Мне жаль, что ты этого так и не поняла. Тогда все было бы проще, – устало возражал он.

– Что проще? Бросить меня? Развестись, чтобы жениться на шлюхе?

– Попробуй еще хоть раз так выразиться, и мне придется тебя ударить, даже если сюда прибудет твой дядя со всей своей охраной. И закончим на этом.

Звонки после этой перепалки прекратились, но вскоре возобновились с той лишь разницей, что стоило ему снять трубку, как тут же раздавался сигнал отбоя.

Так прошел весь сентябрь.

Вечерами в офисе, когда текущие дела отступали, Андрей активнее, чем обычно, листал свежие газеты, вчитываясь в экономические новости. Поражало однообразие событий, какая-то мельтешня вокруг партий, Думы. Ничего кардинально нового, кроме нарастающей неграмотности и постоянных политических ляпов. Вот, обещают постепенно – в течение XXI века? – увеличить пенсию по старости до достижения «прожиточного минимума пенсионеров». Как следовало понимать эту формулировку, как стилистическую ошибку журналиста или как сообщение о том, что существует два вида прожиточного минимума – один для работающих людей, другой для пенсионеров? Об этом газета молчала… Очередное продление срока заключения Ходорковского… Его арест ощутимо ударил по всем бизнесменам, но что лежит на самом деле в основе всех обвинений, оставалось в тумане, в дыму, в сфере домыслов, вымыслов и разнообразных трактовок, появляющихся то в одной, то в другой газете…

Андрей стал чаще бывать у родителей, где с удовольствием погружался в чтение исторической литературы, которой особенно была богата библиотека отца.

Дануся достала его и там. Андрей просил отца всегда подходить к телефону самому и лишь потом передавать ему трубку. Таким образом она убеждалась, что муж действительно у родителей.

Сама Дануся к ним давно уже не ездила: с первых дней пребывания в Средневолжске, не найдя с милейшими стариками общего языка, она предпочла вовсе игнорировать их. Андрей не настаивал на общении, объяснял несложившиеся отношения различием интересов, занятостью молодой жены обустройством новой квартиры и другими причинами, которые сам же и придумывал, оттого что очень больно переживал ее нежелание найти общий язык с горячо любимыми им родителями. Позже, разумеется, все прояснилось само собой, когда самовлюбленность и эгоизм избалованной молодой женщины стали переходить все границы приличия.

В конце октября биржевой брокер, на которого Андрей возлагал все надежды, сообщил ему, что задуманная операция проходит успешно, даже с опережением предполагаемых сроков.

Даша с семьей давно уже перебралась с дачи в Москву. Гоша закончил основные работы в доме Якова Петровича и теперь, прощенный женой, жил, как обычно, дома, водил в школу и приводил обратно Сашеньку, гулял с ней. Но жизнь его и всей семьи благодаря посреднической деятельности Клавы резко изменилась: заказы как из рога изобилия сыпались на него. Это были и портреты, и пейзажи, и эскизы интерьеров новых квартир для еще молодого, но уже обретающего уверенность среднего класса и для очень состоятельных людей.

Клава, проявив себя еще раз человеком неординарным и практичным, как-то в отсутствие Даши спросила у Гоши:

– Скажи, Гошенька, вот повезло тебе наконец, работы привалило, хоть подмастерья нанимай…

Гоша приобнял Клаву ласково, сказал:

– Это не везение, старая, а твоя работа, Твоя заслуга, сама ведь знаешь. Никогда я этого не забуду, пока жив.

– Брось ты, я совсем другое хотела спросить. Не о заработках, нет, а вот скажи ты мне, нравится тебе то, что ты делаешь, стараешься от души или по необходимости?

– Конечно, от души, а как же иначе! – удивился Гоша.

– А ты прежде все рисовал-то непонятное, говорил, это мода, что нынче всем интересно такие картинки покупать.

– Я и сейчас не прочь заняться абстрактным рисунком, только чуть позже, потому что нельзя забывать традиционное. Портреты для меня и школа, и удовольствие, и заработок.

– И правильно, Гоша, правильно. Только вот не исхалтуриться бы тебе, не сделаться художником по найму, а работать только в охотку – вот чего бы я пожелала. Ты уж не сердись на меня, если я чего не понимаю, генацвале.

Гоша улыбнулся своим мыслям: откуда в этой простой женщине столько прозорливости и души…

– Нет, – ответил он, – не исхалтурюсь, не боись, старая. Теперь все будет хорошо. Яков Петрович мне такое предложил, что даже страшно рассказывать, не сглазить бы.

– И не рассказывай, не рассказывай! Вот как получится, тогда и скажешь.

Однако не прошло и месяца, как вечером Гоша объявил Даше и Клаве, что Яков Петрович приглашает его в качестве художника многосерийного телевизионного фильма.

До этого никого особо не интересовало, чем занимается сосед Клавы. Ну строит себе дом и строит. Оказалось, что он, уйдя из науки, где в свое время преуспел, даже стал мэнээсом и кандидатом наук, занялся продюсированием телефильмов. Сначала добывал деньги у разных бизнесменов, вкладывал их в покупку и демонстрацию дешевых мексиканских, колумбийских и бог знает каких еще сериалов. Потом, поднакопив денег, стал вкладывать свои. В этом на первый взгляд нехитром деле были у него и взлеты, и падения, но в итоге остался он в выигрыше и теперь решил запустить свой собственный фильм под эгидой собственной же продюсерской фирмы. Не обладая большим опытом в создании фильмов, он нуждался в совете профессионалов. Первым делом он предложил взяться за фильм Гоше. Тот в свою очередь сказал, что может связать его с Виктором Елагиным.

Через Дашу состоялось знакомство с четой Елагиных. Яков Петрович был совершенно очарован Еленой Андреевной, ее блестящей эрудицией и пониманием дела. О Викторе он знал как о популярном и весьма востребованном актере, так что знакомство только подтвердило его ожидания.

– Видите ли, – объяснял он свою позицию. – Сейчас много молодых, известных актеров, большинство из которых обладают не только отличной фактурой, но и великолепной физической подготовкой, позволяющей им в сложнейших эпизодах обходиться даже без дублеров. Но почти все они, так или иначе, известны благодаря работам в детективном жанре. Я же хочу сделать обыкновенную современную человеческую драму, если хотите, мелодраму. Уверен, что зритель соскучился по фильмам о любви, верности, измене, заботах и радостях таких же, как он сам, людей. Думаю, напряженный сюжет можно создать не только в детективном жанре, если автор владеет законами классической, традиционной драматургии.

Начались поиски сценариста. Елена Андреевна предложила одного из своих студентов, который параллельно учился на заочном отделении Литературного института и уже успел написать несколько одноактных пьес. Она была знакома с его первыми литературными опытами и считала его безусловно талантливым и перспективным, а главное, драматургически мыслящим молодым писателем.

После нескольких встреч, внимательного прочтения его произведений Яков Петрович одобрил кандидатуру, и работа закипела.

Гоше пришлось постигать новую для себя область – художника-постановщика фильма, что потребовало колоссального напряжения и большой, непривычной работы. Он с таким энтузиазмом взялся за дело, что и Даша, и Клава просто диву давались – словно подменили человека!

Все, казалось, встало на твердые рельсы: и работа, и мир в семье, и весьма ощутимые заработки Гоши. О прошлом никто не вспоминал, оно отступило, ушло, ничем не напоминая о себе. Даша была счастлива и думала порой, что если есть у человека вторая молодость, то и у их любви с Гошей она тоже есть – вторая молодость любви! Не по обязанности, не в результате Катиных уговоров и упреков она теперь стала все чаще и чаще откликаться на желания Гоши, сама испытывая при этом настоящий взрыв чувственности. Казалось, вернулись времена, когда в той, старой Гошиной мастерской, на старом матрасе, они оба были неистощимы и неутомимы.

Как часто люди в неукротимом рвении к активной жизни стремятся подальше уйти от своего прошлого, оставить о нем лишь приятные воспоминания, а все тяжелое, мрачное: ошибки, просчеты, собственные неблаговидные поступки – найдется ли на свете человек, который с полной уверенностью может утверждать, что никогда не поступал не по совести? – забыть, вычеркнуть, изъять из памяти и из сердца полностью, до чистого листа. Но прошлое никуда не уходит, не исчезает, оно лишь, притаившись, ждет, когда о нем забудут или, что еще хуже, пренебрегут им, и тогда напомнит о себе, выскочит из уголка памяти и закрасит черной краской все цвета радуги, только что светившие и игравшие так весело, так ярко…

Когда Даша решила, что все окончательно наладилось в их доме, утром позвонила незнакомая женщина. К счастью, трубку сняла Клава. Что-то показалось ей подозрительным: женщина, если судить по голосу, уже пожилая, назвала ее Дашей, но попросила к телефону Гошу. Сама не представилась, говорила путано и настаивала на встрече. Даша была в ванной – последнее время она особенно тщательно следила за собой, делала питательные маски, купила весы, контролировала вес и даже подсвечивала волосы, по мнению Клавы, и без того красивые.

Клава ушла в детскую, прикрыла за собой дверь и без обиняков спросила:

– Говорите прямо – чего вам надо?

– Тут у меня ребенок…

– Какой ребенок? – перебила Клава и, еще ничего не зная, поняла – в дом пришла беда.

– Ваш муж нагулял, а мать умерла…

– Давайте встретимся, – со свойственной ей решительностью сказала Клава, пытаясь унять внезапно начавшееся сердцебиение.

– Так и я о том, Даша. Диктуйте адрес, а то телефон у меня есть, а адреса нету.

– Нет, я к вам приеду. Прямо сейчас. Давайте адрес.

– Может, так и лучше, – нерешительно сказала женщина. – Поглядите на мальчика…

– Как вас зовут?

– Зоя Михайловна.

– Диктуйте, Зоя Михайловна. Записываю…

Пока Клава искала бумагу и карандаш, входная дверь хлопнула – Даша убежала на работу. Отлегло от сердца.

«Слава богу, – подумала Клава. – Поеду, разберусь, авось удастся отвести беду».

Через сорок минут она позвонила в обитую старым черным дерматином дверь на втором этаже пятиэтажной хрущевки.

Ей открыла пожилая женщина с усталым и добрым лицом.

– Зоя Михайловна? – спросила Клава. – Вы мне звонили.

– Вы не Даша?

– Нет. Я Клава, – и сказала, как придумала еще в дороге: – Бабушка.

Зоя Михайловна ввела ее в крохотную двухкомнатную квартирку, заставленную старой мебелью, в основном кроватями и кушетками так, что нужно было протискиваться, и провела на кухоньку, такую же маленькую. За накрытым клеенкой столом сидел мальчик лет четырех, с огромными, печальными голубыми глазами, бледным до прозрачности лицом, длинными, давно не стриженными русыми волосами, до того похожий на Гошу, что у Клавы затряслись губы и кольнуло в сердце.

– Поздоровайся с бабой Клавой, Вася.

Мальчик встал, поздоровался.

– Иди в комнату. Можешь включить телевизор. На обеденном столе не рисуй.

Мальчик взял со стола альбом для рисования, коробочку цветных карандашей и вышел бочком, бросив не по-детски внимательный взгляд на Клаву.

– Может, чайку вскипятить? Разговор-то долгий.

Клава кивнула и села к столу, оглядывая опрятную, но бедную обстановку кухни, и приготовилась слушать.

Мать Васи Верка была детдомовской. С грехом пополам кончила школу. Директор детского дома выбила ей в полном соответствии с законом комнату в коммунальной квартире, как раз напротив той, где жила Зоя Михайловна, дала приданое и устроила на работу. Первый год регулярно звонила, да Верка и сама заглядывала в детдом, потом звонки стали реже, а Верка нашла новых друзей, молодых, веселых, симпатичных парней и девчат со стройки, на которой работала.

Все бы хорошо, только соседи по квартире попались склочные: вечно к чему-нибудь придирались, устраивали скандалы.

Как-то Вера, встретив на лестничной площадке Зою Михайловну, пожаловалась ей.

– Я этих людей давно знаю. Они еще до вселения Веры зарились на эту комнату, да только не перепало им. Вот злость свою на ней и вымещали, – сообщила Зоя Михайловна Клаве.

Зарабатывала Вера прилично, со временем приоделась, стала заглядывать в хорошую парикмахерскую, и оказалось, что она премиленькая. На дискотеке ее приглашали незнакомые парни, назначали свидания, но свои, со стройки, их решительно отшивали. Верка была достаточно опытной для своих лет – с невинностью и наивностью распрощалась еще в детдоме, как не следил за ними Аргус, педагог по воспитанию, – и не прочь была походить с теми, кто клеил ее на дискотеке. Но ребята со стройки бдели, и в конце концов она стала ходить с одним из них. Это был высокий, стройный двадцатитрехлетний парень, отслуживший в армии, побывавший в Чечне, вопреки уверениям министра, что первогодков туда не посылают, и вернувшийся без иллюзий, немного приблатненным. Миша играл на гитаре, пел, подражая Высоцкому, и лихо бил чечетку. А еще он покуривал травку.

С этого все и началось.

Для хорошей травки нужны были хорошие деньги. Он стал подрабатывать натурщиком у знакомых художников. Фигурой Бог наградил его отменной, приглашений позировать хватало. Но расходы на наркоту росли, денег требовалось все больше и больше. Тогда он уговорил работать по субботам натурщицей и Верку.

Так она познакомилась с Гошей, который писал тогда в основном ню.

Большой, красивый, ласковый Гоша поил ее крепким вкусным чаем, а когда ей становилось холодно, укутывал в теплый, ворсистый мохеровый плед, словно невзначай касаясь груди, отчего по всему телу бежали странные мурашки, ощущение, которого Верка не испытывала, трахаясь, как она выражалась, со своими ребятами.

Гоша не спешил укладывать ее на знаменитый матрац в углу мастерской. В ней нарастало желание, недоумение, нетерпение, и когда он все же во время четвертого сеанса отнес ее туда прямо в мохеровом пледе, она обо всем забыла и не предохранилась…

Гоша закончил картину через месяц с небольшим, щедро расплатился с ней, они распили бутылочку шампанского и прилегли на матраце… Оказалось, прощались, ибо больше он не звонил. Когда она приехала к нему без звонка, он грубо выставил ее, но она успела заметить стоявшую на крохотном подиуме другую девушку, закутанную в тот же плед. Верка раскричалась, въехала Гоше пару раз по физиономии – он только уклонялся и улыбался, – приехала домой и впервые закурила травку вместе со своим Мишей. От третьей затяжки она с непривычки «улетела»…

Наутро не могла вспомнить, когда ушел Миша. Болела голова, подташнивало. Вера решила, что заболела, и отправилась к врачу в поликлинику брать бюллетень.

Там она узнала, что беременна, и уже на втором месяце.

Что делать?

Аборт?

В детдоме им очень красочно объясняли, что в результате ранних абортов возникает бесплодие.

Она точно знала, что это от Гоши, потому что только с ним позволила себе однажды не предохраниться.

Идти к Гоше?

Абсолютно бессмысленно: Верка давно поняла, что таких, как она, натурщиц у него не одна. К тому же он женат, имеет дочь…

Оставалось одно – рассказать Мише. Нет, не признаться, а просто сообщить, что забеременела от него – он никогда не интересовался, предохраняется она или нет.

Верка не ожидала, что он обрадуется, услышав эту новость.

В эту ночь они впервые за все время близости по-настоящему любили друг друга. Он – от счастья, что будет отцом и оставит после себя след на Земле, а она – из благодарности за такое его отношение.

Будущее казалось безоблачным.

Ей удалось удержаться и не курить травку до самых родов. И позже, в течение нескольких месяцев, пока кормила грудью, Вера стойко держалась, категорически отвергая все попытки Михаила угостить ее косячком. А когда молока стало мало и она перевела ребенка на искусственное питание, не устояла и стала вместе с Мишкой покуривать.

– Вот тогда я первый раз встряла, не утерпела, – сказала Зоя Михайловна.

– Это вы правильно сделали, – заметила Клава. – Детдомовские, они на первый взгляд только кажутся отчаянными, а на самом деле более беспомощных и беззащитных людей поискать.

– Донимали ее соседи по любому поводу – то не так на кухне убралась, то пеленки не там сушит… Скандал за скандалом. Когда Мишка дома, не смели и носа из своей комнаты высунуть, а когда Вера одна – обязательно к чему-нибудь да придерутся. Вот и стала она с моего разрешения чуть что – с маленьким ко мне…

– Болел?

– Животиком мучился. Да и то сказать, чем они со своим Мишкой мальчонку кормили! А уж курили… Словом, настояла я и добилась, чтобы взяли Васеньку в ясли. И Михаил ходил, добивался, он, ничего не скажу, любил мальца, заботился, какие-то справки приносил, ходатайства разные, когда, конечно, не накурившись был. Все обещал, распишемся с Веркой… Словом, взяли Васеньку на пятидневку. И до чего здоровенький мальчонка оказался – ну, кажется, чего такого особенного в яслях-то? Питание – смехота, условия – никакие, нянек не хватает, памперсов этих нет, дорогие слишком, вот они обделаются и орут… А Васенька поздоровел, толстенький стал, румяный, просто чудо. Значит, порода в нем такая, крепкая…

– Я так понимаю, что вы и сами к нему привязались? – спросила Клава.

– Чего скрывать… И относила в ясли, и приносила по субботам домой чаще я, да не к ним, а к себе. А потом, когда время пришло в детский садик определять, Мишка помер.

– Что так?

– Это у них, у наркоманов, обычное дело, передозировка называется. Сколько раз участковый приходил, лекции им читал, предупреждал, что можно и Богу душу отдать, грозил родительских прав лишить, только все зря: они сейчас пообещают завязать, а уж на другой день в два горла накурятся до потери сознания. Потом совсем ополоумели, колоться стали…

– Значит, он на иглу сел? – проявила осведомленность Клава.

– А я о чем? Верка словно ошалела, к вокзалам ходить стала, о Васеньке совсем уж не заботилась. Я было сунулась с детским садиком договариваться, только кто ж его возьмет, когда бесплатных детских садов почти не стало, очереди на год… Пошла я в милицию, у нас в отделении женщина по работе с детьми, даром что старший лейтенант, а добрая и отзывчивая, и у самой двое детей, так что она помогла… Вот… А на днях Верку похоронили… Тоже передозировка, как сказал участковый. И теперь Васеньку в детский дом отдают. Кое-как упросила пару недель подождать, взяла к себе… На комнату-то соседи Веркины уже губу раскатали, заявление подали, ходят, торопят, хоть положено ждать шесть месяцев… А мне так Васеньку жалко. Опять же по закону он в комнате-то этой прописан, нельзя же ребенка так вот, взашей…

– Что же вы его к себе не возьмете?

– Куда? Своих двое внуков, да младшая дочь вот-вот третьего принесет. Они ведь рожают, не думают.

– Это да, – согласилась Клава.

– А жилищные условия ныне, хоть взвод нарожай, не улучшают.

– Это да, – опять согласилась Клава, не переставая мучительно думать, что же ей делать.

– Вот я и вспомнила: Верка, когда только обнаружила, что залетела, приходила советоваться, может, все же аборт сделать, и оставила мне телефон Гоши…

– А почему вы Дашу спросили?

– Так Верка тогда же и сказала мне, что женат Гоша, и жена у него красивая, Дашей зовут, и что любит он ее, потому что вся мастерская ее портретами заставлена. Плакала… Я записала телефон и сохранила, Бог надоумил.

Обе женщины умолкли.

– Еще немного подождешь? – спросила наконец Клава, не заметив, что перешла на «ты». – Уж больно все неожиданно, как сосулька на голову.

– Да я-то подожду, только заберут его в детдом через две недели… никаких прав у меня нет…

– Хорошо, – сказала Клава. – Я постараюсь что-нибудь придумать… Пока не знаю, с чего начать… – Она помолчала.

Но через некоторое время вскинула голову – ее явно осенила какая-то идея, затем решительно объявила: – А знаешь, Зоя Михайловна, что мы сейчас сделаем?

Женщина только пожала плечами.

– Одевай-ка малыша и собери ему вещички на пару-тройку дней.

– Вы хотите забрать его? – испугалась Зоя Михайловна.

– Именно! – и видя, как она растерялась, Клавдия добавила: – Да ты не бойся, не бойся, все уладим, я отвечаю за ребенка, не волнуйся. Еще не знаю, как все пройдет, но лучше действовать сразу и решительно. Поверь мне, чем больше думаешь и сомневаешься, тем труднее добиваться своего.

– Я верю, дай Бог вам здоровья. А как быть с документами?

– Главное – документы! Я возьму все, что есть. И вот еще… Может, какие-нибудь его фотографии найдешь?

– А как же! – встрепенулась женщина, пошла в комнату и через несколько минут вернулась с бумагами и фотографиями.

Клава взяла, рассмотрела, положила в сумочку.

Зоя Михайловна вновь вышла, говоря:

– Сейчас соберу его одежду.

Вскоре она вернулась на кухню, ведя за собой мальчика, передала Клаве объемистую хозяйственную сумку с вещами.

Клава нагнулась к мальчику:

– Меня зовут баба Клава. Пойдешь ко мне в гости?

Мальчик молчал.

– У меня дома много игрушек, ты познакомишься с хорошей девочкой, Сашенькой. Она уже ходит в школу, во второй класс. – Помедлив немного, она спросила: – Ну как, поедем, Васенька?

– Поедем, – тихо согласился мальчик.

– Погоди-ка, – неожиданно спохватилась Клава. – Ты что-то рисовал здесь, когда я пришла?

– Да, – так же тихо сказал он, взглянув на Зою Михайловну. – Мне баба Зоя разрешила…

– А ты не покажешь мне твои рисунки?

Мальчик вновь вопросительно посмотрел на соседку.

– Сейчас принесу, – с готовностью сообщила та и пошла за рисунками.

– Давай-ка возьмем их с собой и покажем Сашеньке. Ты не против?

– He-а, я еще нарисую, – мальчуган не спускал огромных печальных глаз с Клавы.

Она улыбнулась ему.

Зоя Михайловна принесла детский альбом для рисования, вручила Клаве.

– Вот… Хлебом его не корми, дай порисовать. Если есть хоть какой-никакой клочок бумаги и карандаш – так и будет сидеть, рисовать, пока не позовешь. Может, это потому, что игрушками не избалован, а может, наследственность от отца перешла, кто его знает, поди – разберись…

– А чего нам разбираться, мы ведь, Зоя, с тобой в этом ничего не смыслим, – Клава взяла альбом, положила аккуратно в сумку с вещами.

Мальчик проводил альбом взглядом и сразу погрустнел.

– Не бойся, Васенька, баба Клава хорошая, она тебя в обиду не даст, – успокоила ребенка Зоя Михайловна, обняла его, поцеловала и попросила Клаву, чтобы та позвонила ей, как только будут хоть какие новости.

– Позвоню, не сомневайся.

Клава с Васенькой вышли на улицу. Она решила отвезти его на машине. Остановила первую попавшуюся, посадила ребенка, села сама. Назвала адрес, взглянула на малыша и поняла, что он впервые едет в машине: в глазах его был восторг, два голубых озерца сияли так, как только бывает у мальчишек при виде любой движущейся техники.

– Нравится в машине-то ехать, Васенька?

Мальчик только кивнул…

Дома никого не было: Гоша пошел в школу за Сашенькой, Даша еще не вернулась с работы.

Клава раздела ребенка, умыла его и повела показывать игрушки, из которых Сашенька давно выросла, но так и не рассталась с ними.

– Скоро наша Сашенька вернется из школы, сядем обедать. Ты что больше всего любишь, Васенька?

– Жареную картошку, – немного освоившись, ответил мальчик.

– А еще что?

– А еще все другое…

Клава не очень поняла смысл этих слов, но позже, когда они уже обедали, по тому, как он жадно и с аппетитом ел, поняла, что жизнь научила ребенка не привередничать. Волна воспоминаний о собственном детстве всколыхнулась в ней, и она твердо решила: если не примут в этом доме ребенка, она уйдет от них совсем, заберет Васю и уедет жить в свою избу. Денег и здоровья хватит, чтобы поставить мальца на ноги.

Вернулись Гоша с Сашенькой.

При виде незнакомого мужчины Вася выронил из рук мохнатого бурого медвежонка и забился в угол, хлопая глазами.

– Ой, кто к нам пришел? – радостно воскликнула Сашенька.

– Знакомьтесь, это Васенька, – Клава ласково погладила его по голове, – а это Саша. А дядю зовут Гошей. Ты не стесняйся, милый, подойди к нему, подай ручку, как настоящий мужчина.

– Привет, – сказал Гоша, присел на корточки и взял в свою руку протянутую ладонь мальчика. – Откуда ты, такой красивый?

– От бабы Зои, – ответил ребенок.

– Интересно…

Две пары голубых глаз испытующе уставились друг на друга, как будто хотели отыскать в глубинах зрачков ответ на вопрос, адресованный взаимно каждому: «Кто ты?»

Гоша встал, намеревался пойти в ванную, но, вновь глянув на гостя, остановился. Лицо его выражало крайнюю степень растерянности.

– Клава, чей это ребенок?

– Наш, – коротко ответила она.

– Может, объяснишь?

– Обязательно объясню, а как же иначе. А теперь давайте-ка мыть руки и садиться за стол.

Когда стали рассаживаться, Сашенька попросила Клаву, чтобы Вася сел рядом с ней.

– Спроси у него, где он хочет сидеть, – посоветовала Клава.

– Васенька, хочешь сесть рядом со мной? – спросила Саша.

Мальчик кивнул головой и взял ее за руку.

Сашенька мгновенно откликнулась на этот жест доверия и обняла ребенка. Малыш прижался к ней и тоже обхватил ее своими ручонками.