Текст книги "Любить, чтобы ненавидеть"
Автор книги: Нелли Осипова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Путь к морю занял почти два года. Об этом времени Клава не любила ни вспоминать, ни рассказывать. «Кантовались и подрабатывали по-всякому», – вот и весь ее комментарий. И еще добавляла, что не раз пожалела о своем побеге. Хорошо, что предусмотрительно выкрали из канцелярии свои аттестаты об окончании семилетки – других документов не было.
На море они оказались в 1952 году. Добрели до мыса Пицунда, устроились работать на птицефабрике. Сняли какую-то халупу на двоих и зажили сытно – на 50 копеек в рабочей столовой можно было поесть несколько разных блюд из цыплят. Для Клавы, как она говорила, был рай земной: тепло, море, кругом красотища, словно на открытке, и еды вдоволь! Когда ей исполнилось шестнадцать лет, начальник – век его не забыть – выправил настоящий документ – паспорт, и Клава стала «как все». Только жилья своего не было, а так – живи, не хочу. Летом, когда местные жители сдавали курортникам на сезон койки, а сами перебирались в пристройки и сараюшки, чтобы к зиме подзаработать деньжат, Клава нашла халтуру – помогала одной сотруднице с дачниками: в свободное от работы время стирала постельное белье, мыла посуду, прибиралась по дому. Так она за десять лет накопила немного денег и собиралась купить хоть какую комнатенку, только бы свой угол заиметь. К тому времени, обладая прекрасной памятью, она свободно говорила по-грузински, понимала абхазский, армянский и даже греческий, благо население здесь было разношерстным. Потом в Клавиной жизни случился крутой поворот – она познакомилась с удивительными людьми, которые поселились на целых два месяца у той же сотрудницы с птицефабрики. Это была супружеская пара из Тбилиси. Оба школьные учителя. Она, Русудан Зурабовна, красивая, глаз не отведешь, молодая, стройная. Клава просто влюбилась в нее. Муж, Шота Константинович, много старше жены, интеллигентный, обходительный, к Клаве только на «вы» и всегда начинал разговор с «пожалуйста». Жену обожал. Лелеял и холил. Незадолго до возвращения в Тбилиси он предложил Клаве поехать с ними, помогать по хозяйству. «Квартира у нас просторная, детей нет, выделим тебе отдельную комнату, будем платить, сколько скажешь. Подумай хорошенько, генацвале, не сомневайся, тебя никто никогда не обидит». «Чего тут было думать, – рассказывала Клава, – это же в семье жить, не бобылкой какой-то. Я сразу и сказала, что согласна».
Так Клава попала в Тбилиси.
В 1980 году скончался Шота Константинович, и она осталась с Русудан. Как ее ни переманивали в другие семьи, сколько ни сулили больших денег, Клава и слышать ничего не хотела – сроднилась с этим домом, с их родственниками и друзьями, да и как оставить Русудан одну?
Так и жили они вдвоем до прихода к власти Гамсахурдия. А когда начались военные действия в Грузии, Клава сказала своей хозяйке: «Русудан Зурабовна, уж если грузин стреляет в грузина, то нам с вами тикать надо отсюда». Да только Русудан не решилась – здесь могила ее мужа, и он ее ждет, куда ей ехать… Дала она Клаве денег и настояла на ее отъезде в Россию. «Тебе там лучше будет, а в Тбилиси тебя некому защитить».
Уехала Клава в Москву, покрутилась, присмотрелась, купила в подмосковной деревне домик-развалюшку – к счастью, вовремя ее надоумили перевести свои сбережения в доллары – и пошла работать уборщицей в ближайший магазинчик. Там и нашла ее Даша, случайно заглянув за какой-то покупкой по пути на свою дачу. Что-то в Клаве привлекло ее – то ли как ловко прибиралась она в магазине, то ли как забавно перебрасывалась с продавщицей фразами, полными юмора, к тому же сдобренными сильным грузинским акцентом.
Они разговорились, и снова прозвучало предложение, от которого Клава не смогла отказаться.
С тех пор прошло шесть лет. Клава стала членом семьи и надежной опорой для Даши. Раз в две недели брала выходной, уезжала в свою деревню, потихоньку, полегоньку собственными руками восстанавливала свой домик, порой нанимала какого-нибудь мужичка-плотника, а когда на следующий день возвращалась в Москву, первыми ее словами неизменно были: «Господи, как же я соскучилась!»
Когда Клаве сообщили о смерти Русудан, она отпросилась у Даши и полетела на похороны. От Дашиных денег категорически отказалась: «Это мое горе и мой долг, я должна сама».
Каждый раз, бывая у подруги, Катя с удовольствием беседовала с Клавой: много видевшая и много пережившая женщина обладала врожденным чувством такта, житейской мудростью и чудесным образом сочетала в себе русский и одновременно грузинский менталитет. Воистину это был продукт вековой мечты большевиков – образец взаимопроникновения двух культур, а также бескультурья. Владея несколькими языками, Кате забавно было слушать Клавину русскую речь с грузинским акцентом и грузинскую – с русским. Конечно, грузинского Катя не понимала, но музыку речи как истинный полиглот воспринимала очень чутко. И еще одна особенность ее речи поражала и забавляла: Клава по-своему трактовала русские поговорки. Так, например, провожая гостей, она неизменно на прощанье приговаривала: «Скатертью дорожка». Как ни пытались Гоша и Дарья втолковать ей подлинный смысл этой поговорки, Клава стояла на своем, убеждая их, что так всегда говорила у Русудан, и никто не обижался. Однажды, провожая вместе с Гошей Дарью в Милан, где та собиралась закупить для своего бутика модные туалеты, Клава сказала на прощанье: «Пусть земля тебе будет пухом!» Гоша взвился, стал кричать на нее, плеваться через левое плечо, а та спокойно возразила: «Разве ты сам не сказал жене, – мягкой тебе посадки? Это ведь то же самое, чего зря орать-то». Словом, как говорила Даша о Клаве: «Не женщина – коробочка с сюрпризами»…
– Как она? – также шепотом спросила Катя, указывая на комнату.
– Тихо-тихо в себя приходит. Ничего, пройдет. Когда шлюха – это не страшно, вот если настоящая любовница – тогда караул, скандал.
– Ты у нас просто мудрец и звездочет, – улыбнулась Катя и прошла в комнату.
– Привет! – кинулась к ней Даша.
– Вполне прилично выглядишь для убитой горем рогоносицы, – бодрым тоном констатировала Катя, как бы предлагая подруге отнестись к прошедшему событию с юмором.
– Да? А по-моему, в чадре будет лучше.
– Нечего прибедняться, ты у нас красавица!
– Низкая лесть, – заявила Даша, но, довольная, улыбнулась, обняла Катю, расцеловала, усадила в кресло, а сама пристроилась у ее ног на ковре. – Нечего меня обсуждать, ты давай о себе, выкладывай все по порядку, а то бросила пару фраз по телефону, заинтриговала и исчезла.
Катя, как на исповеди, рассказала подруге все-все, что случилось с ней – именно случилось, настаивала она, потому что такое не происходит, а случается, как снег в мае, как гроза в январе, – и хотя с матерью уже успела поделиться, но Дашка – совсем другое дело, тут уместнее сказать не поделилась, а выпотрошилась до донышка.
– Скажи, я сошла с ума или это судьба? – спросила Катя, словно Даша могла знать ответ на ее вопрос.
– Кто его знает… – задумчиво произнесла подруга. – В любом случае не будем анатомировать, а то что-нибудь под ножом может и погибнуть.
– Пожалуй, – задумчиво согласилась Катя. – Представь себе, он звонит мне каждый день, иногда, если есть возможность, и дважды в день. Жанна уже нервничает, когда мой мобильник тренькает. Я вынуждена была попросить Андрея в рабочие часы посылать эсэмэски.
Видимо, все же легкое чувство зависти затуманило сознание Даши, и она спросила:
– А как же теперь со Степом будешь крутиться? Он ведь рано или поздно узнает.
– Как тебе в голову могло прийти, что я буду продолжать с ним прежние отношения?! Со Степом все покончено.
– Ну конечно, – меняем пешку на ферзя, – как-то недобро заметила Даша.
– Это что, аперитив перед обедом? Спасибо за угощение, – обиделась Катя. – Не говори, чего не знаешь.
– А чего я не знаю? Что еще осталось за кадром? – таким же язвительным тоном спросила Даша.
– Просто я не успела еще сказать: со Степом я порвала перед своей командировкой, когда об Андрее и понятия не имела.
– С чего вдруг? – искренне удивилась Дарья.
– Ты прекрасно знаешь, что наши отношения давно уже стали меня тяготить, но удерживало чувство вины, что ли, или благодарность… не знаю, как точнее выразиться. Я не могу зачеркнуть его роль в моем тогдашнем состоянии, он сам того не ведая все-таки помог мне хоть как-то справиться с депрессией.
– Ну прямо! Степ в роли реаниматора. Обхохочешься.
– Ничего смешного не вижу.
– Зачем же тогда было рвать с ним?
– Он меня оскорбил.
– Степ? Как это?
– Заподозрил, что в командировке я стану обслуживать своего шефа.
– Он что, с ума сошел?
– Не знаю, только я ему сразу сказала, чтобы он не смел мне больше звонить. Ладно, Даш, давай закончим этот разговор. Скажи лучше, когда придет Сашенька? Она гуляет?
– Конечно. Этот тип ее с утра пораньше забрал, готов наизнанку вывернуться, лишь бы услужить.
– Это ты, Даш, напрасно, он ее любит.
Даша промолчала.
– Ты так не считаешь?
– Да любит, любит, еще бы ему такую красивую доченьку не любить, на нее все родители в детском парке заглядываются. А он хвост распускает. И с молоденькими мамашами заигрывает. Я его подходцы знаю.
– Ты несправедлива к нему.
– Я? – картинно удивилась Дарья. – Может быть, это у меня на шее засосы были? Может, это от меня чужими духами несло?
– В конце концов… – начала примирительно Катя.
– Что – в конце концов? – перебила ее Дарья и внезапно с необъяснимой жестокостью бросила: – Или ты это себя уговариваешь, потому что сама оказалась в роли любовницы?
– Ну спасибо, подруга. Может, ты просто позавидовала мне? Прежде за тобой такого не водилось.
– Но тебе ведь и в голову не приходило подумать, что должна чувствовать его жена, узнай она о вашей связи!
– Да, ты права – я ни о чем не думала, да и сейчас не думаю. Просто влюбилась – и все! Мы оба влюбились друг в друга. Этого никто не может ни запретить, ни отменить! И не стоит тебе пытаться унизить меня, называя это связью.
– А что же это, по-твоему, такое?
– Просто любовь. Разве тебе незнакомо это чувство? Или ты все забыла в один миг, только потому что Гоша переспал с какой-то случайной шлюхой? И слава богу, если это просто шлюха, а не любовница, – и Катя, поймав на себе пристальный взгляд подруги, с вызовом закончила, – как я.
– Конечно, хорошо так рассуждать со стороны, тебе же никогда мужчины не изменяли и никто в вашей семье не пьянствовал, – неожиданно обиделась Даша. – А я, как увижу пьяного, так сразу папочку моего вспоминаю. Тебе этого не понять, у тебя вон какие отец с матерью.
Катя с удивлением уставилась на подругу.
– Что ты несешь, Дашка, чего ты ко мне прицепилась? Чем меня судить, может, поразмыслишь над собственным поведением? Сама говорила, что приходишь с работы, валишься снопом в постель, и любые попытки Гоши расшевелить тебя вызывают только злость и раздражение. Говорила?
– Ну, говорила. Должен же кто-то в этой семье работать и деньги в дом приносить! Устаю как собака.
– А муж пусть завяжет свое хозяйство морским узлом? Так, что ли? Сама подумай. Лучше бы настояла, добилась, чтобы он работал, хоть что-нибудь делал, а то лелеешь в нем и в себе фантазии об его исключительности, неоцененном таланте…
– Он на самом деле талантлив – это правда, все говорят! – с возмущением перебила Даша.
– Никто и не спорит. Только нечего сидеть и холить свой талант, поглаживая его по животику, нужно работать! Здоровый мужик, сидит на твоем иждивении, покорный любой твоей прихоти. Ты сама поставила его в униженное положение да еще и отвергаешь его супружеские притязания. А он, по твоим рассказам, – биологически активная особь.
Даша вдруг встрепенулась, уставилась в недоумении на подругу и с удивлением спросила:
– Интересная формулировка. Откуда ты это взяла?
– Ты в самом деле все забыла. Десять лет назад, когда вы еще не были женаты и ты бегала позировать в его прежнюю мастерскую, именно ты мне выдала это определение, ссылаясь на какую-то книгу, и еще добавила от себя, когда я вытаращилась от удивления, – «нормальная научная формулировка, означающая половую активность человека», неужели не помнишь?
– Нет, хоть убей, не помню. Надо же. То есть получается, не мужик, а перпетум мобиле, вечный двигатель?
– Вроде того, – улыбнулась Катя.
– Значит, и женщина может быть биологически активной особью?
– Перестань придуркиваться и изображать сексуальную неграмотность – сама же меня просвещала.
– Видишь, как все у меня нескладно получается, даже прогнать толком мужа не могу, потому что ему не на что жить. Подумать только – выгоняю мужика и сама же его кормлю и деньги на мелкие расходы даю. Ты что-нибудь подобное слышала? – И такая горечь прозвучала в Дашиных словах, что Катя потянулась, чтобы обнять ее.
В этот момент с грохотом распахнулась входная дверь. В комнату буквально ввалился Гоша в разорванной куртке с окровавленной правой рукой, которую он придерживал другой за локоть. За ним, вздрагивая от рыданий, вбежала Саша, цепляясь обеими руками за свисавший лоскут отцовской куртки.
– Нас с папой собака покусала, – заикаясь, проговорила девочка.
Дарья вскочила с ковра, подхватила дочь, принялась лихорадочно осматривать ее, но Гоша, не скрывая гордости, заявил охрипшим голосом:
– С ней все в порядке, я не подпустил… Сволочной кобель, точно с цепи сорвался, бросился, руку вот в кровь разодрал… я ему ногой по зубам врезал…
Прибежала Клава, запричитала:
– Вай мэ! Что же это творится?
Катя подбежала к Гоше, помогла ему снять изодранную куртку, охнула:
– Господи, Гошенька, надо в поликлинику! Даш, погляди, как все разворочено, с ума сойти!
Даша передала Клаве дочь, подошла, бросила беглый взгляд на рану и спросила внезапно осипшим голосом:
– Очень больно?
– Угу…
– Потерпи, мы сейчас в поликлинику поедем.
– Зачем в поликлинику?
– Как – зачем? Может быть заражение. И собаку надо проверить – вдруг бешеная. И не спорь, не спорь! – закричала Дарья, хотя Гоша и не думал возражать, села на стул и вдруг в голос заплакала.
Начиная с понедельника на Катю навалилось столько работы, что она уходила из офиса последней, едва добиралась до дома и валилась спать, выпив лишь стакан чаю с бутербродом. Аркадий Семенович заинтересовался строительным бизнесом и, как всегда, начинал с глубокого и серьезного анализа опыта серьезных зарубежных фирм. Это требовало ознакомления с литературой, целый ворох которой Кате предстояло перевести. Объективно никакой спешки не было, но уж таков был характер шефа – если что-то задумал, то действовал по народному принципу «вынь да положь». Вот и сидела она, в полном смысле слова, не разгибаясь. Брать эту работу домой не хотела – пусть фиксируются ее переработки непредвзято, а то прежде не раз бывало – возьмет перевод домой и словно так оно и должно быть, никто ведь не видит, сколько часов она просидела за ним у себя на кухне или, возможно, лежа на диване. Сама Катя предпочла бы работать дома, но когда позвонил Андрей и она поделилась с ним, он сразу же посоветовал делать работу в офисе. «Аркадий Семенович обязательно даст тебе отгулы, и мы с тобой встретимся! Постарайся не очень гнать свой перевод – чем больше переработка, тем больше отгулов», – добавил он напоследок. Не бог весть какая премудрость, но Катя сама не то чтобы не додумалась, а просто не стала бы так поступать, она предпочитала брать работу домой и утром, в час пик, не мчаться сломя голову в офис, а подольше поспать.
Катя не стала спрашивать, каким образом и где может состояться их встреча с Андреем, главное – они будут вместе!
Эта мысль, как назло, лишь придавала ей творческих сил, и работа, вместо того чтобы растянуться надолго, буквально кипела. Катя пребывала в состоянии не то эйфории, не то стресса, и именно поэтому, как утверждает наука, все у нее ладилось, все получалось удивительным образом легко, быстро, хорошо.
Все получилось наилучшим образом: Аркадий Семенович был очень доволен результатом, дал ей три дня отгулов, разрешил присоединить по желанию либо к отпуску, либо к любым выходным дням и даже наградил премией. Оставалось согласовать с Жанной Ивановной отгульные дни. Та конечно же стала причитать, что Катя обязана думать не только о себе, но и о работе всего отдела, и поэтому ей лучше присоединить эти дни к отпуску, на что вышедшая из повиновения переводчица брякнула:
– А вы должны подчиняться решениям шефа, а не заниматься самоуправством. Если вас что-нибудь не устраивает в моей работе, жалуйтесь, пишите докладную, делайте что хотите. Аркадий Семенович предоставил мне право выбора, и я им воспользуюсь.
На этом разговор был закончен: кто-кто, а Жанна прекрасно понимала, что такого переводчика еще поискать.
Вернувшись домой, Катя позвонила Андрею, чтобы уточнить, как она предполагала, дату его приезда и тогда уже точно определить, какие дни ей освободить.
– Я вам перезвоню чуть позже, – сказал Андрей, – если позволите, минут через сорок.
По этому «вы» Катя поняла, что он не один.
– Позволю, позволю, – весело ответила она, положила трубку и стала ждать звонка.
Ровно через полчаса раздался звонок городского телефона. Катя схватила трубку, но вместо Андрея услышала голос Степа:
– Привет, Катюх! Я звоню из Тюмени, – как ни в чем не бывало радостно сообщил он. – Я зверски соскучился по тебе! Что поделываешь?
– Ты оставишь меня когда-нибудь в покое? Сколько можно!
– Да брось ты! Повздорили – и ладно. Если я виноват, прости. Не будем ссориться, а то ведь…
Катя перебила его:
– Я, кажется, ясно сказала в прошлый раз, чтобы ты больше никогда мне не звонил, и могу еще раз повторить: забудь мой телефон. У нас с тобой все кончено. Пора понять это.
Она в сердцах бросила трубку. Не хватало еще, чтобы телефон был занят, когда позвонит Андрей.
Он позвонил сразу же и совершенно ошеломил Катю:
– Через два дня встречаю тебя в аэропорту Адлера. Сейчас же забронируй по телефону билет и сразу сообщи мне номер рейса.
Она пыталась переспросить, что-то уточнить, понять наконец, что происходит, но Андрей на все ее восклицания и вопросы отвечал:
– Потом все объясню, потом, потом. Жду твоего звонка.
В аэропорту Адлера Андрей ждал Катю прямо у трапа самолета. Она оглянулась, спустилась вниз и сразу же оказалась в его объятиях – он схватил ее в охапку вместе с сумкой, висевшей у нее на плече, и букетом цветов, которые держал в руках. Сзади напирали пассажиры, которым тоже хотелось поскорее ступить на твердую землю. Тогда Андрей, не разжимая рук, переместился чуть в сторону, и они стояли так, словно только для того и встретились, чтобы замереть в этой позе на летном поле южного города.
Катя привстала на цыпочки и шепнула Андрею в ухо:
– На нас смотрят.
– Да? – удивился он. – А что тут любопытного? Просто я встретил мою любимую женщину, по которой страшно соскучился. Поехали, – он взял у нее сумку, передал ей цветы и повел к стоянке такси.
Катя не стала спрашивать ничего – ни как ему удалось вырваться с работы, из дома и оказаться здесь, ни куда они сейчас поедут, ни сколько дней им отпущено обстоятельствами или судьбой. Она просто шла, держа его за руку, вернее, ведомая его крепкой, уверенной рукой. Какая разница – куда? Главное, они вместе, рядом, она дышит одним с ним воздухом, слышит его голос, хотя и не совсем понимает, о чем он говорит.
В машине Катя наконец немного пришла в себя. Выяснилось, что едут они в Хосту, где Андрей уже успел снять на несколько дней комнату в городской квартире со всеми удобствами.
– Там будет уютнее, чем в гостинице, и хозяйка обещала готовить для нас обеды и ужины. По-моему, это лучше, чем бегать в ресторан дважды в день. Ты согласна?
Он еще спрашивает! Как она может быть не согласна с его решением!
Катя только молча кивнула головой и подумала, что это не только удобно, но и создаст видимость спокойной семейной жизни. Интересно, он об этом же думал, когда договаривался о домашних обедах?
… Они лежали на пляже, греясь в лучах майского южного солнца, но купаться не решились. Только отдельные смельчаки, скорее всего, северяне и сибиряки, с отчаянной смелостью бросались в море, заплывая до самых буйков, – сезон еще не начался, и вода согревалась лишь к полудню до 15–16 градусов. Не разжимая рук, они смотрели на море, удивительно спокойное, мирное и приветливое. Прибрежная волна, казалось, чавкающими поцелуями теребит гальку, не давая ей покоя и нарушая тишину, а та шуршит, протестуя, но наслаждаясь, и ждет следующего прилива. Сидеть бы и сидеть так всегда, вечно…
Вечность длилась четыре ночи и почти пять дней – день приезда, день отъезда – один день.
В самолет по трапу Катя поднималась, едва сдерживая слезы. Замерла на секунду у входа, оглянулась, отыскала глазами Андрея.
Он стоял, почему-то вытянув руки по швам, словно принимал парад. Она быстро вошла в салон, прошла на свое место у иллюминатора и, отвернувшись к нему, заплакала. Будем же справедливы – она не плакала, просто слезы счастья лились самопроизвольно, и она не собиралась ни останавливать их, ни промокать. «Сто часов счастья, разве этого мало?» Ровно сто часов они были вместе, ровно сто часов не было разлуки, мыслей о Данусе, о работе, о будущем. Она станет жить с этими воспоминаниями до следующей встречи…
Виктор Елагин пригласил Елену Андреевну и Катю на прогон нового спектакля «Сирано де Бержерак», где он не только исполнял главную роль, но и впервые выступал в качестве режиссера-постановщика. На такие прогоны обычно приглашались критики, поэтому Елена Андреевна старалась на обсуждениях, следовавших за просмотром, не выступать, если играл Виктор: стоит ей похвалить его работу – тут же скажут, что она необъективна, а станет ругать – пойдет шепоток, что, мол, никак не может простить бывшая мадам Елагина уход мужа. Так и повелось у них с Виктором: на следующий день они встречались, чтобы подробно, основательно разобрать роль.
Прогон «Сирано» назначили на двенадцать часов в пятницу. От одной мысли, что придется отпрашиваться у Жанны, Катю корежило. Только на днях она, можно сказать, выцарапала у нее отгулы, и теперь предстояло снова клянчить. Катя решила схитрить. Пошла к шефу, попросила секретаршу пропустить ее буквально на одну минуту.
– Аркадий Семенович, – лисой Патрикеевной начала она, – завтра в двенадцать у папы в театре прогон нового спектакля. Он впервые выступает в роли режиссера. Я от его имени приглашаю вас.
– Это как же, – удивился он, – Елагин теперь сам не играет?
– Конечно, играет. Он исполняет главную роль, Сирано де Бержерака, но спектакль поставил сам. Вы пойдете?
– Пожалуй, – согласился шеф. – Я в театры хожу, можно сказать, вырываюсь, но на прогонах еще никогда не был.
– Спасибо, что согласились. Отец будет рад. Я вас встречу в одиннадцать сорок пять и проведу на хорошие места. Вы придете один или с супругой?
– Один, один, жена мобилизована к внукам.
Катя еще раз поблагодарила и побежала приглашать Жанну Ивановну, в глубине души рассчитывая на отказ. Но когда начальница узнала, что будет сам Аркадий Семенович, расплылась от удовольствия и обещала непременно прийти в театр.
– Скажите, Екатерина Викторовна, что значит прогон? Я не очень сведуща в театральных тонкостях и терминологии, – спросила Жанна Ивановна.
– Прогон – это та же репетиция, но без остановок, без повторов отдельных сцен, когда режиссер из зала смотрит подряд весь спектакль, наслаждаясь или ужасаясь тем, что он сотворил, – с улыбкой пояснила Катя.
Начальница, к удивлению Кати, юмор поняла и улыбнулась в ответ. Кате стало смешно: «Вот она, волшебная сила театра – одно только упоминание о нем облагораживает человека», – подумала она и тоже улыбнулась в ответ.
После работы Катя позвонила отцу, с трудом разыскав его в театре по трем телефонам, и повинилась:
– Пап, не станешь меня ругать?
– За что, Катенок?
– Понимаешь, мне пришлось пригласить на завтра и мою цербершу, и даже самого шефа. Иначе я не смогла бы отпроситься.
– Что за варварский режим! – возмутился отец. – Работаешь как проклятая и не можешь даже в кои-то веки отпроситься на спектакль?
– Не совсем так. Дело в том, что буквально на прошлой неделе я взяла три дня отгулов за переработку и теперь снова… Ну, понимаешь, просто не очень удобно. Поэтому пришлось схитрить и от твоего имени пригласить.
– И правильно сделала. Пусть просвещаются. Мне не за что тебя ругать. После спектакля зайдите с мамой, я соскучился по тебе. Целую, Катенок. До завтра. Я побежал, мне еще две сцены нужно прогнать…
Народу в пятницу в зал набилось много – как же, артист Елагин посягнул на святая святых, на режиссуру!
Спектакль шел ровно, выверенно. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: пьеса Ростана относится к числу тех драматических произведений, которые актеры и вообще люди театра называют самоигральными, то есть не требующими никаких режиссерских изысков. Блистательные стихи Ростана льются, кажется, сами по себе, смысл пьесы прост и импонирует любому зрителю – духовная, внутренняя красота человека выше, чем красота внешняя.
Виктор Елагин придумал для своего Сирано неожиданную краску: вместо того чтобы нарастить нос «гумиком», как испокон века делают актеры, он соорудил съемную насадку с заушниками, как у очков, и играл в таком виде во всех сценах. Но когда объяснялся в любви Роксане от имени Кристиана, насадка незаметно снималась, что по замыслу Елагина-режиссера должно было показывать, как прекрасен любящий человек.
Катя время от времени поглядывала на мать, ее настораживала напряженная поза и замкнутое лицо Елены Андреевны – не к добру, видимо, ей не нравится новая работа отца.
Обсуждение прошло бурно, но общий итог оказался положительным. Катя с матерью дождались, когда весь церемониал с поздравлениями и поцелуями завершился, и проследовали за Елагиным в его гримуборную. Он уселся перед зеркалом и стал снимать грим с лица.
– Ну что скажешь, Лена? – обернулся он к Елене Андреевне.
Она пожала плечами.
– Так плохо, что даже нечего сказать?
– Витюш, давай не сегодня.
– Не хочешь портить мне настроение?
– Нет, хотелось бы поговорить спокойно и подробно в другой обстановке и когда ты немножко отойдешь, – осторожно и очень ласково, будто разговаривает с больным, ответила Елена.
– Не хитри, мать, выкладывай, – решительно обернулся Виктор и уперся в нее взглядом.
– Видишь ли, – начала она, – я вообще не приветствую всеобщее увлечение актеров накладными носами, словно задача заключается в том, чтобы изобразить Буратино-Пиноккио. Даже Жерар Депардье не устоял. Кажется, Бог не обидел его носом, так нет – присобачил себе еще и накладной! И ты туда же. Скажи на милость, зачем тебе это понадобилось?
– Как ты не понимаешь! – удивился Виктор. – Этот прием дает возможность раскрыть главную мысль, идею спектакля и яснее…
– Главная тема, – перебила его Елена, – выражена Ростаном настолько рельефно и ясно, что тут ничего не следует добавлять, можно только переборщить, что у тебя и получилось. Искать нужно в другом направлении.
– В каком? – спросил он с вызовом.
– Ну, я не знаю, так, сходу, сказать трудно, к тому же я критик, а не режиссер.
– Вот, вот, все знают, как не надо, но мало кто знает, как надо, – обиженным тоном сказал Виктор Елагин. – Я понял тебя.
– Витя, ну зачем тебе понадобилось лезть в режиссуру? Ты прекрасно сыграл роль, просто великолепно, с такой актерской отдачей, с таким эмоциональным накалом, с тонким пониманием поэтической природы пьесы.
– Хочешь смягчить удар по самолюбию?
– Вот уж это ты зря, сам знаешь, я никогда не была любительницей подслащивать горькую пилюлю.
– Папа, ты напрасно так недоверчиво воспринимаешь мамины слова; Я, разумеется, не претендую на роль профессионального ценителя, но ведь играл ты для обычного зрителя, подобного мне. Поверь, я в одном месте слезу пустила, а ты знаешь, сентиментальность мне не свойственна.
Елагин встал, обнял дочь, поцеловал в макушку:
– Вот она, родная душа, все поняла.
– Выходит, я к тебе отношусь недоброжелательно. Это что-то новое в наших профессиональных отношениях, – на этот раз обиделась Елена Андреевна.
– Ленка, не утрируй. Я этого не говорил.
– Но подумал.
– Ничего подобного! Прекрасно знаешь, как я люблю и нуждаюсь в твоих разборах. Давай встретимся, когда скажешь, и поговорим плотно. Идет?
– Я согласна, почему нет? Созвонимся и все обговорим. А сейчас у меня к тебе одно дело… как бы это сказать… Понимаешь, я хотела бы оформить развод…
– Какой еще развод? – не понял он.
– Обыкновенный. Мы ведь с тобой так и не развелись официально.
– Это еще зачем? Чего это вдруг тебе приспичило? – недоумевал Виктор.
– Ну надо же когда-нибудь с этим разделаться… – начала было Елена.
– Кому надо?
– Нам обоим.
– Что-то у меня такая потребность не возникала.
– А у меня возникла.
– Катенок, – обратился Елагин к дочери, – ты что-нибудь понимаешь? Зачем этой женщине развод? Она что, замуж собралась?
– Пап, вы так давно живете врозь, что не стоит так реагировать на простую формальность, – как можно спокойнее ответила Катя.
Но Елагин уже завелся и его понесло:
– Что ты задумала? Говори! Замуж собралась? За кого? За какого-нибудь старпера, которому нужна бесплатная домработница?
– Прекрати немедленно, Виктор. Я не собираюсь отвечать ни на один твой вопрос. Это не твое дело.
– Как не мое? Кто он? Я его знаю?
– Нет.
– Ах так? Все хочешь сделать за моей спиной? – возмутился он.
Катя смотрела, как зачарованная, на своих родителей и не могла скрыть невольной улыбки.
– Послушай, Витя, ты мне не отец и не мать, по какому праву ты пытаешься вмешиваться в мою личную жизнь? – Елена Андреевна еле сдерживалась – еще не хватало раскричаться в театральной гримуборной, чтобы через пять минут слухи и сплетни разнеслись по всему театру!
– По праву твоего мужа! – со всей категоричностью заявил Елагин. – Мало того что я сквозь пальцы смотрел на твои романы, так теперь ты и вовсе с катушек сошла на старости лет!
– На старости лет? – задохнулась от такого оскорбления Елена. – Сам ты старый пень! Слыханное дело, на шестом десятке играть Сирано! Может, еще сыграешь Ромео? К твоему сведению, реальному прототипу Сирано, Савиньену де Бержераку, было всего 36 лет, когда он умер.
– Вот теперь ты окончательно выдала себя: тебе надо, чтобы я умер, и тогда ты станешь вдовой и будешь совершенно свободна в своих действиях – хоть каждый месяц выходи замуж!
– Витя, ну что за извращенная логика, – попыталась успокоить его Елена Андреевна, – не говори ерунды, по-моему, ты теряешь чувство реальности.
– Интересно! Моя жена собралась выходить замуж, а я теряю чувство реальности. Катенька, ну скажи же что-нибудь, ты ведь трезво мыслящий человек, черт возьми!
