Текст книги "Любить, чтобы ненавидеть"
Автор книги: Нелли Осипова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Нелли Осипова
Любить, чтобы ненавидеть
Низкий, словно стелящийся по земле, мотоцикл, не сбрасывая скорости, втиснулся в ряды иномарок, чинно выстроившихся на автостоянке фирмы «АРКС», взревел мотором, прижался к тротуару и замер как вкопанный.
Стоявший праздно у помпезного подъезда охранник отошел от стены и неторопливо двинулся к мотоциклу, положив руку на «демократизатор», закрепленный в специальной петле на широком поясе.
Мотоциклист в черной коже и белом шлеме с затемненным забралом уперся в бортовой камень ногой и полуобернулся к пассажиру на заднем сиденье, одетому тоже в черную кожаную куртку и кожаные брюки, заправленные в сапоги, как бы говоря – «приехали». Пассажир спрыгнул с сиденья, снял белый шлем с таким же затемненным забралом, как у водителя, и оказался прелестной молодой женщиной. Она улыбнулась приближающемуся охраннику, встряхнула головой – темная волна волос упала ей на плечи.
Охранник подошел и, указывая на машину, с нескрываемым восхищением произнес:
– Зверь!
– «Харлей», – с гордостью пояснил мотоциклист.
Страж безопасности удовлетворенно ухмыльнулся, повернулся и зашагал обратно к подъезду. Женщина пошла за ним ко входу в здание фирмы.
Мотоцикл вновь взревел мотором, словно прощаясь, – она так это и поняла: оглянулась, послала воздушный поцелуй. А мотоциклист дал газ, могучая машина с ревом выехала задним ходом на открытое пространство и, развернувшись, стремительно влилась в поток машин.
Второй охранник, сидевший внутри здания за маленьким столиком, поставленным перед мраморной, устланной ковровой дорожкой лестницей, улыбнулся молодой женщине и, не спрашивая пропуска, махнул рукой, приглашая войти.
– Моя уже пришла? – спросила она.
Охранник сразу понял, что имелась в виду ее начальница, и с наигранным сочувствием ответил:
– Увы, Катюша, пришла.
Катя сморщила нос и взбежала по лестнице к лифту. В лифте она привычно погляделась в большое, во всю стенку кабины, зеркало. Что греха таить, она себе нравилась. Судьба одарила ее очаровательным, чуть-чуть задорным лицом, слегка волнистыми волосами, темными бровями – такие на Руси испокон века называли собольими – и удивительно синими глазами.
Полные, красивого рисунка губы сложились в чуть насмешливую улыбку, и Катя отвернулась от зеркала – лифт остановился на ее этаже.
Начальница, точнее, заведующая отделом переводов фирмы, женщина немногим старше Кати, но уже со скорбным лицом и вечно поджатыми губами, встретила ее упреком, даже не поздоровавшись:
– Как вы можете приходить на работу в таком наряде?
Все еще пребывая во власти хорошего настроения, Катя лучезарно улыбнулась начальнице, словно сообщала потрясающую новость:
– Так ведь весна на дворе, Жанна Ивановна! Слякотно… – но, наткнувшись на холодный взгляд начальницы, растерянно умолкла.
– Не вижу в этом повода для веселья, – мрачно заметила та, раздраженная сияющим видом подчиненной.
Радужное настроение Кати мгновенно улетучилось.
Жанна Ивановна, будучи всего-то на пять лет старше Кати, ухитрилась настолько войти в образ начальствующей дамы, что ни о каких дружеских или просто доверительных взаимоотношениях между ними не могло быть и речи, хотя Катя поначалу пыталась избежать холодной официальщины. Начальница ценила ее за то, что та в совершенстве владела тремя языками, на разговорном уровне знала еще два, и именно за это же тихо ненавидела, порой буквально захлебываясь от зависти.
– На улице пробки, я опаздывала, вот и пришлось ехать на мотоцикле. А вы пробовали хоть раз сесть на мотоцикл в юбке? – все еще пыталась оправдаться Катя.
– Я вообще не езжу на мотоцикле!
– А жаль, – не удержалась Катя.
– И вам не советую, – продолжала начальница, не обращая внимания на реплику молодой женщины. – Вы не молоденькая девушка, вам не двадцать лет…
– Совершенно верно, Жанна Ивановна, мне уже двадцать восемь, – перебила ее Катя.
– Наконец, вы – ведущий специалист отдела, – выложила свой последний аргумент начальствующая дама и удовлетворенно умолкла.
«Что за идиотское выражение «ведущий», – подумала Катя. – Разве я кого-нибудь куда-то веду? Проще же сказать «лучший специалист», да только Жанна удавится раньше, чем произнесет слова, в которых явственно звучит похвала». «Похвала, как пахлава, сладость до изнеможенья, предназначена от века для любви и наслажденья…», – мелькнула в памяти строчка из шуточных стихов Степа, и невольно подумалось, что одно дурацкое слово способно вызвать поток дурацких же рассуждений.
Катя улыбнулась своим мыслям. А Жанна Ивановна, оскорбленная ее невинной улыбкой, вновь завелась и, растянув и без того узкие губы в ниточку, злобно заметила:
– Я на вашем месте постеснялась бы вести себя столь беззаботно и легкомысленно!
Если бы она при этом еще и зашипела, никто не удивился бы. Две переводчицы, сидящие в другом конце комнаты за компьютерами, втянули головы в плечи.
Катю словно ударили. Она вплотную подошла к начальнице и тихо, отчетливо выговаривая каждое слово, каждый слог, сказала:
– Чтобы оказаться на моем месте, Жанна Ивановна, вам нужно сначала выйти замуж, а потом похоронить своего мужа.
Фраза прозвучала, как пощечина.
Начальница вздрогнула, но потом взяла себя в руки и злобно бросила совершенно бессмысленное:
– Тем более!
Катя швырнула сумку на пол, вышла, хлопнув дверью, в коридор, прошла на лестничную площадку, где с незапамятных времен стихийно возникло место для курения, достала сигареты, зажигалку, закурила.
Видит Бог, она не собиралась приезжать в фирму на мотоцикле, но так уж получилось, нелепо и нескладно. Все началось с того, что Степ – так звали ее знакомого мотоциклиста, поэта-песенника – уговорил ее съездить на уик-энд в Ясную Поляну. Субботу посвятить осмотру дома-музея и самой усадьбы Льва Толстого, а в воскресенье смотаться на Куликово поле, поглядеть на прославленный обелиск, пока он еще не развалился, затем переночевать в тульской гостинице и ранним утром в понедельник вернуться в Москву.
Катя никогда не была в Ясной Поляне. Она представила себе усадьбу, всю в первой, яркой, сочной весенней зелени, подумала, что неизвестно когда еще представится случай туда выбраться, и согласилась.
Все получилось прекрасно: погода, словно по заказу, не много посетителей, а на Куликовом поле вообще царствовали тишина и безлюдье. Неприятности начались за Тарусой, когда они уже ехали обратно: хлынул дождь, и вдобавок огромный, могучий, неутомимый мотоцикл вдруг фыркнул и заглох, как будто испугался неожиданного весеннего дождя.
Разложив на брезенте какие-то железки, Степ целый час перебирал и перетирал их. Потом, недовольно ворча, собрал, и мотор послушно заработал.
Но заехать домой, чтобы переодеться, времени не осталось, хотя Степ гнал машину на пределе…
Рассказывать Жанне все эти подробности не имело никакого смысла.
«Ну почему, почему эта сушеная вобла не оставит меня в покое? И вообще – какое она имеет право называть меня легкомысленной! Что я ей сделала плохого?» – думала она и не находила ответа.
Ларчик открывался просто: неприязнь Жанны Ивановны возникла к новой молоденькой переводчице с первого же дня ее работы в фирме, потому что начальница испугалась подсидки и восприняла Катю как потенциального кандидата на свое место. Когда эти опасения не оправдались, появилась зависть – огромная, страшная сила, нередко управляющая поведением людей, особенно женщин, – по молодости лет недооцененная Катей. Ей было невдомек, что завидовать можно не только любому успеху, но и линии бедра. А еще предметом зависти стала любовь Кати и ее мужа Кости Алексеева, программиста, работавшего здесь же, в «АРКСе». Их взаимное чувство было таким ярким, счастливым, безоблачным, что не видел этого разве что слепой.
Потом Костя погиб в автокатастрофе. А Катя, с переломами и сотрясением мозга, выжила. Когда она вернулась на работу, то никто не сказал бы, что эта молодая хрупкая женщина перенесла такое потрясение. И это тоже странным образом вызвало новый прилив неприязни у милейшей Жанны Ивановны, в то время как для Кати все было кончено: любовь, радость, мечты и ожидание ребенка.
О смерти мужа она узнала, лишь когда ее перевели после операции из реанимационного отделения в палату. Порой в глубине сознания вопреки здравому смыслу вспыхивала надежда, что происшедшее – чудовищная ошибка, и когда она вернется домой, на пороге ее встретит Костя…
«Почему я не погибла вместе с ним», – сказала она матери…
Началась другая жизнь.
Спасала только работа. Катя словно заперла свою боль и горе на замок, вновь, как и прежде, стала улыбаться, отметая любые проявления сочувствия даже со стороны близких людей.
Через год в ее жизни появился Степ…
Покурив и немного успокоившись, Катя вернулась в отдел, молча подхватила сумку, так и валяющуюся у двери, и пошла к своему столу.
Минут через двадцать зазвенел внутренний телефон. Жанна Ивановна сняла трубку:
– Отдел переводов. Да… Хорошо. – Она положила трубку и сказала громко, ни к кому не обращаясь: – Елагину к Аркадию Семеновичу.
Катя глянула мельком в круглое зеркальце, лежащее рядом с компьютером, и пошла к двери.
Шеф сидел за огромным столом, уткнувшись в бумаги.
Еще не старый, но уже обрюзгший, вечно раздраженный, он происходил из генерации комсомольских работников, ворвавшихся в бизнес при Горбачеве в годы перестройки. Путь его был обычным: сначала райком, потом МЖК, затем кооперативы, а уж при Ельцине через приватизацию он прибрал к рукам контрольный пакет созданной на паях фирмы. Даже название ей дал из первых букв своего имени и отчества – «АРКС». Обращался он по старой райкомовской привычке ко всем на «ты», но к нему мог так обращаться лишь первый зам. Работал по шестнадцать часов в сутки, глотал горстями таблетки от сердца и давления, но беспрерывно расширял свое дело, создавая многопрофильные дочерние фирмы. Он часто бывал груб, нетерпим, легко увольнял неугодных сотрудников. Понятно, что многие его побаивались.
– Елагина, Аркадий Семенович, – доложила секретарша и бесшумно исчезла.
Шеф поднял глаза от бумаг.
– Что за вид, Елагина?
– Простите, Аркадий Семенович, я опаздывала…
– Лучше опоздать, чем явиться на работу в таком виде, будто здесь эта… как ее… дискотека, – начиная раздражаться, бросил шеф.
– Учту, Аркадий Семенович, – Катя улыбнулась шефу.
– Чтобы я больше на тебе эти ковбойские штаны не видел!
– Это не ковбойские, Аркадий Семенович, это байкерские.
– Час от часу не легче! – Шеф даже бумаги отложил, собираясь, судя по всему, основательно отчитать подчиненную. Но, поглядев внимательно на нее, передумал. – Послушай, Катерина, может, хватит играть со смертью, ведь разобьешься ты на этом чертовом мотоцикле! Мало тебе выпало страданий?
Катя хотела по укоренившейся привычке отшутиться, но неподдельная теплота, прозвучавшая в голосе обычно сурового шефа, вдруг затронула что-то в ее сердце.
– Может, я как раз и хочу разбиться… – тихо проговорила она, и слезы непроизвольно покатились из ее глаз.
Шеф растерялся. Он никогда не видел, чтобы Елагина плакала, даже думал про себя, когда полтора года назад погиб ее муж, сотрудник фирмы: «Вот же сильная девка, окаменела, что ли, ни слезинки не пролила».
– Вот что, – сказал он, – я думаю, тебе стоит немного отдохнуть. Съезди на недельку куда-нибудь, я все устрою.
– Спасибо, Аркадий Семенович, мне лучше в Москве. Простите, я не хотела… – Она вытерла слезы.
Вошла секретарша, доложила:
– Пришли представители фирм. Впустить?
– Бог мой, что ты несешь? Как это – впустить? Пригласи немедленно!
Пока секретарша, виновато извиняясь, ушла выполнять указание шефа, он быстро сказал Кате:
– Сейчас придут наши компаньоны из немецкой, итальянской, французской и чешской фирм. Чех знает немецкий. Хорошо бы, чтобы ты переводила и на французский, и на немецкий – пусть знают наших. Ты как, сможешь поработать?
– Конечно, Аркадий Семенович, – улыбнулась как ни в чем не бывало Катя.
«И все же она железная», – подумал шеф и сообщил:
– Потом они поедут в Средневолжск, в наш филиал. – В кабинет уже входили четверо молодых мужчин. – Поговорим после совещания, – добавил он и вышел из-за своего огромного письменного стола, сердечно приветствуя иностранных компаньонов.
Кате пришлось переводить его любезные слова, и не просто на общепонятный английский, а, как требовал Аркадий Семенович, индивидуально – каждому на его родной язык. Только переводя что-то с чешского, она узнала в высоком, безукоризненно одетом мужчине с серыми, глубоко посаженными глазами и коротким, чуть вздернутым носом своего давнего знакомого по студенческим годам.
– Неужели Ладислав? – удивилась она.
– Катя! А я стоял и задумывался, будешь ты меня узнавать или нет? – радостно произнес Ладислав и, не обращая внимания на шефа, обнял ее, прижался щекой к щеке.
Аркадий Семенович переждал, пока они обнимались, затем сделал приглашающий жест рукой:
– Господа, прошу! – Он перешел к длинному столу для заседаний и тяжело сел.
Вновь появилась секретарша, внесла поднос с бутылкой коньяка и пузатыми гладкостенными рюмками.
Шеф заговорил, и началась работа.
При всем своем настороженном отношении к Аркадию Семеновичу Катя не могла не признать, что работать он умеет. Свои мысли формулировал четко, никогда не пытался, задавая вопрос, подсказать тот ответ, который ему хотелось бы услышать, умел выслушать оппонента не перебивая, что стало в наше время величайшей редкостью. Работал как вол, ясной головы не терял. Вскипал мгновенно, в выражениях не стеснялся, однако на следующий день отходил и даже иногда просил прощения. Дела фирмы шли хорошо в основном благодаря его кипучей энергии и умению подбирать помощников. Совместные проекты с европейскими фирмами были его давней идеей. Как правило, они развивались успешно, находились под его непрестанным и пристальным наблюдением.
Завершилось совещание быстро, по-деловому. Договорились, что фирмачи улетают в Средневолжск завтра же.
После ухода гостей шеф задержал Катю.
– Значит так, Катерина. Завтра ты поедешь с ними.
– В Средневолжск? – удивилась она.
– Здрасьте! Ну куда еще?
– Но там же есть переводчик.
– Если я посылаю тебя, значит, работать будешь ты, – отрезал шеф.
– Неловко как-то, Аркадий Семенович.
– Кому? – строго спросил он.
– Мне, конечно.
– Это мои проблемы, твое дело не возражать начальству, – и неожиданно помягчевшим тоном добавил: – Заодно и отдохнешь, на Волгу полюбуешься. Раньше была в Средневолжске?
– Нет, никогда.
– Вот и прекрасно! Новые впечатления, новые люди. Да и фирмачи иностранные вполне ничего – молодые, симпатичные, впрочем, одного ты, кажется, знаешь.
– Да, он учился на специальных курсах в нашем институте.
Катя смотрела на шефа широко раскрытыми от удивления глазами – никогда не видела его таким. «Капитализм с человеческим лицом», – подумала она и улыбнулась.
– Ну раз улыбаешься, значит, все хорошо, – заключил он. – Но не думай, что я такой уж бескорыстный. У меня к тебе есть просьба: ты, конечно, слышала, что жена директора тамошнего филиала – моя племянница, Дануся, – лицо шефа озарилось улыбкой. – Она мне как дочь. На днях у нее день рождения, я приготовил ей подарок. Передашь?
– Конечно, Аркадий Семенович.
– Спасибо. Утром за тобой приедет машина. Пакет будет у шофера. А теперь иди, работай.
В конце рабочего дня, успешно разделавшись с переводом статьи из немецкого журнала, чем-то заинтересовавшей Аркадия Семеновича, Катя пошла в курилку, чтобы позвонить Степу.
– Степ, это я, – сказала она, поглядывая в коридор, не появится ли Жанна Ивановна.
– Сейчас, только к обочине прижмусь.
Она знала эту его особенность – на скорости он старался не говорить по сотовому. Такую привычку Степ завел после того, как один его приятель на полном ходу потерял на мгновение контроль, разговаривая по телефону, и врезался в хвост трейлера.
– Да, говори, – раздался его голос.
– Я не смогу сегодня встретиться с тобой, завтра чуть свет улетаю в командировку в Средневолжск.
– Это обязательно? – спросил он огорченно.
– Я, по-твоему, не на работе, а на посиделках? Что хочу, то и делаю?
– Я тебе давно предлагал, уходи, будем вместе тексты гнать – полная свобода и денег больше.
– Ладно, Степ, мы все это давно обсудили… Словом, я не приду. Пока.
Катя отключила сотовый, чтобы Степ не смог ей перезвонить, и спрятала в сумку.
Она шла к станции метро, поглядывая по сторонам: хотелось есть, а домой еще надо доехать, искала, где бы перекусить. Подошла к маленькому окошечку на первом этаже старого здания, откуда весенний ветер разносил соблазнительный запах горячих пирожков, видимо, с мясом. Там уже стояла небольшая очередь, человек пять. Катя терпеливо ждала, поглядывая на изменчивое небо: переменный ветер, как сказали бы в бюро прогнозов погоды, дул то с юга в сторону севера, то в обратном направлении, и небольшая тучка двигалась попеременно в разные стороны, словно танцевала с ветром. Ветер – ведущий, тучка – ведомая. «Все правильно, – подумала Катя, – тучка – она, ветер – он. Вечная зависимость женского начала от мужского. Вот и у Лермонтова: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…» Хоть она и золотая, а все-таки ищет защиты, убежища. Хорошо, когда есть такой утес: надежно, спокойно…»
Задумавшись, она не заметила, как подошла к окошку, и продавщица гаркнула:
– Будем покупать или на небо смотреть?
Катя встрепенулась, полезла за деньгами в кошелек и, не обращая внимания на привычное хамство, ответила:
– А вы взгляните сами – туча с ветром танцует!
Продавщица из своего окошка воззрилась на небо, но ничего не увидела и раздосадован но проворчала:
– Ну, шалава!
Катя протянула деньги, взяла пирожок, надкусила и, перекатывая во рту горячий кусок, пробубнила:
– Так оно и есть.
Когда она подошла к метро, пирожок был полностью съеден, и очень захотелось вернуться за вторым, но Катя вспомнила слова матери, сказанные на разборе одного театрального спектакля: «Нельзя ставить одну и ту же мизансцену дважды». Она вздохнула с сожалением – ее мизансцена с продавщицей, тучкой и пирожком уже отыграна, не стоит повторяться…
Дома Катя достала командировочную сумку – подарок фирмы к первой зарубежной командировке – и стала аккуратно складывать дамские мелочи, не переставая обдумывать, что ей надеть в дорогу. Наконец остановилась на пиджаке цвета морской волны в ненастье, по ее собственному определению, с золотыми пуговицами, к которому шли как серая, так и кремовая юбки. В сумку она положила блейзер, пухлую вязаную кофту – слава Богу, у нее такая фигура, что объемная вязка ей идет, – несколько кофточек, туфли на высоком каблуке, неизменные джинсы, застиранные до белёсости, кроссовки на случай загородной поездки, которыми наши фирмы так любят ублажать иностранных партнеров, несессер. Сумка стремительно разбухала, и Катя подумала, чего ради она так заботится о том, как будет выглядеть? Уж не Ладислав ли тому причиной? Она тут же отмела эту мысль, но положила сверх обычного командировочного комплекта еще и длинное вечернее платье плотного крученого шелка с глубоким вырезом на спине, очень ей идущее и отличающееся тем, что никогда не мнется.
Вот теперь все. И никаких ладиславов, черт побери! Затем подумав, бросила в косметичку два кольца и брошь.
С Ладиславом Катя познакомилась, будучи на третьем курсе. Он занимался на специальном отделении для иностранцев, совершенствующих свой русский язык.
Она всегда была немного шалавая, взбалмошная, жадная до всяческих удовольствий и развлечений, и поклонников у нее хватало. Языки ей давались легко, цвет корочек диплома ее не волновал, поэтому в зачетке встречались и тройки, тем более что все, относящееся к собственно теоретической лингвистике, все эти сравнительные анализы и грамматические изыскания ее напрягали.
Ладислав сразу же привлек ее внимание: элегантный и, в отличие от большинства знакомых студентов, склонных к амикошонству, хорошо воспитанный, он довольно бегло говорил по-русски, делая уморительные ошибки, особенно в ударениях. На взгляд Кати, это только придавало прелести его речи. Особенно в молодом человеке из Праги ее привлекала и, что греха таить, удивляла, даже задевала его крайняя сдержанность, грубо говоря, то, что он не лапал и не норовил завалить в койку. Зато много рассказывал о культурной и интеллектуальной жизни Праги, о театрах, о своей фирме, ворвавшейся на рынок программного продукта, о планах на будущее.
Катя даже познакомила его с матерью. Рано пробудившаяся чувственность бунтовала в ней, с первого курса принявшей как данность вольность студенческих нравов, но она сдерживала себя. Ладислав же продолжал занудливо, но, признаться, красиво ухаживать, неторопливо приближаясь к тому, что Катя уже считала неизбежным, – предложению руки и сердца.
И вдруг из Праги позвонил его друг и коллега, рассказал, что на собрании акционеров их фирмы его избрали одним из заместителей председателя правления. Ладислав еще переваривал эту новость, как позвонил сам шеф, официально уведомил его об избрании, поздравил и сообщил, что ему надлежит срочно вернуться в Прагу, так как фирма расширяется и нужно взять новые отделения под жесткий контроль.
– Я непременно вырвусь в Москву в ближайшие два месяца, – повторил он несколько раз, грустно глядя в глаза Кате.
Видимо, по его представлениям, сказать вот прямо здесь, на толчке у студенческого общежития, что он ее любит, и повести к себе, предложить ехать в Прагу, было недопустимо. Что-то удержало и Катю от того, чтобы взять инициативу в свои руки. Возможно, нерешенный для себя вопрос – хочет ли она ехать к Ладиславу после окончания института. Языковый барьер ее не волновал – сначала по его инициативе и под его же руководством, а потом самостоятельно она довольно быстро овладела чешским, старалась общаться с Ладиславом только на его родном языке, хотя он порой и протестовал – ведь его задачей было выучить русский. Потом они придумали собственную методику: он говорил на русском, а Катя – на чешском, и они поправляли ошибки друг друга. Успехи Кати удивляли его и даже вызывали некоторую зависть, потому что он продвигался значительно медленнее ее.
Тогда что ее удерживало? Многочисленные московские театры, как новые, авангардные, так и старые, сохранившие свои традиции? Но в Праге, наверное, не меньше театров, в том числе и прославленных на весь мир. Консерватория? Она знала, что филармоническая жизнь в Праге не уступает по насыщенности московской. Опера? В Праге тоже гастролируют звезды мировой сцены.
Катя поделилась своими сомнениями с матерью – она часто обсуждала с ней волнующие ее проблемы, и беседы всегда были на равных, словно разговор со старшей подругой.
Елена Андреевна выслушала дочь и задумчиво произнесла:
– Если тебя волнует театральная и филармоническая жизнь Чехии, то это, безусловно, обширная и очень интересная тема, но к любви не имеет никакого отношения. Что касается Ладислава… видишь ли, девочка, одно только желание выйти замуж – еще не повод для брака. Ты не любишь его. Это очевидно.
– Но, мама… – попыталась перебить ее Катя.
– Погоди, дослушай. Судя по твоим словам, он интересный, умный, вполне респектабельный и обеспеченный молодой человек. К тому же он великолепно воспитан, внешне элегантен и потому импонирует тебе. Думаю, и к тебе он относится точно так же, не более того. Я бы приветствовала такой брак, если бы тебе было лет сорок – тихо, спокойно, все рассчитано и продумано. Но в твоем возрасте! Зачем? Поверь мне, пройдет немного времени, и ты почувствуешь, как все само собой утрясется и рассосется. – Она помолчала. – Впрочем, решать тебе.
Ладислав улетел.
Через два дня он позвонил и восторженно рассказывал о делах своей фирмы, о своей новой работе, о своем намерении приехать в Москву по делам месяца через два, говорил, что вспоминает встречи с ней.
Вспоминает?
Катя еще больше засомневалась, что ответит согласием, если он все-таки решится и сделает ей предложение.
Звонки становились все реже, а потом и вовсе прекратились, и она на удивление безболезненно для себя перестала думать о Ладиславе.
Мать оказалась права. Вскоре Катя познакомилась с Костей, и все предыдущие увлечения потеряли смысл, даже стали казаться смешными.
И вот теперь, через столько лет, вновь появился Ладислав, возмужавший, уверенный в себе, еще более привлекательный, чем прежде.
«Интересно, – подумала она, – чего это я взъерошилась? Ну приехал и приехал»…
Катя закрыла молнию на сумке, отнесла ее в прихожую и позвонила Дарье, своей близкой подруге:
– Даша, а у меня новость.
– Хорошая?
– Пока не знаю. Уезжаю в командировку в Средневолжск.
– По-моему, отличная новость, – заметила Даша.
– Ты думаешь?
– Конечно. Я даже завидую тебе. Там дивный кремль, обязательно сходи, посмотри, кажется, шестнадцатый век, очень интересно. И еще изумительный ресторан за Волгой, я там была…
– Тоже шестнадцатый век? – съехидничала Катя, зная пристрастие Даши и ее мужа Гоши к вкусной ресторанной еде.
– Не язви, подружка.
– Знаешь, кто с нами в группе едет? – спросила Катя.
– Степ?
– Господи, при чем здесь Степ! Я же от фирмы еду.
– Ну тогда не знаю.
– Ладислав.
– Не может быть! Вот это настоящая новость! – воскликнула Дарья. – Откуда он?
– Из Праги, вестимо.
– Он изменился? – полюбопытствовала Дарья.
– Пожалуй… – Катя на мгновение задумалась, – возмужал, и мне показалось, стал как-то теплее, роднее, что ли.
– И что теперь будет?
– С чего ты взяла, будто что-то должно произойти?
– Мне так показалось из твоих слов.
– Это твои фантазии. Просто мы очень по-родственному встретились, обрадовались друг другу, вот и все.
– Ты спросишь, почему он тогда перестал тебе звонить?
– И не подумаю. Обычная история: с глаз долой – из сердца вон, к тому же ничего серьезного между нами и не было – так, взаимная симпатия, – ответила Катя.
– А я бы не удержалась, спросила.
– Ни к чему. Пусть прошлое останется прошлым.
Подруги поболтали еще с полчасика.
Потом Катя позвонила маме предупредить, что уезжает, но не тут-то было: телефон оказался занят напрочь! Ну просто Смольный в семнадцатом году! Однако делать нечего, и она, набравшись терпения, стала без конца нажимать на кнопку повтора – хотелось закончить все дела, поужинать, принять душ и выспаться. В командировке вряд ли можно рассчитывать на нормальный сон…
Мать Кати Елена Андреевна Елагина в свое время окончила театроведческий факультет ГИТИСа, аспирантуру, благополучно защитилась, трудилась в Институте истории искусств, получая гроши и огромное удовлетворение от любимой работы, писала заумные статьи, которые почему-то охотно принимали зарубежные журналы и платили ей гонорары, на порядок превышающие ее зарплату. Собственно, статьи в строгом смысле не были заумными, просто она, как многие театроведки, обожала авангард, вообще все новое, передовое и ухитрялась находить смысл в самых невероятных композициях, мизансценах, любых режиссерских решениях. И еще Елена Андреевна преподавала в театральном вузе. Студенты любили ее за интересные лекции, блестящую эрудицию и чувство юмора.
Катя относилась к матери с огромной нежностью, гордилась ею, но, несмотря на дочернюю привязанность и любовь, порой подтрунивала над «ученой дамой».
Отца Катя видела редко. Точнее, видела часто – на экранах телевизора и кино, в театре, а вот в жизни значительно реже. Когда-то мать, еще будучи аспиранткой, отчаянно влюбилась в молодого, красивого и востребованного актера. Актер тоже был без ума от нее, и когда выяснилось, что Елена беременна, поволок ее в ЗАГС. Семьей или подобием семьи – Катя толком не знала – они жили, пока девочке не исполнилось пять лет. Потом, с обоюдного согласия, Виктор Елагин собрал вещи и вернулся в свою однокомнатную квартиру в старинном доме почти в центре Москвы, в двух шагах от театра, в котором работал, – ни он, ни она не были готовы к совместной жизни и, по большому счету, не желали постигать премудростей брака. Тем не менее бывшие супруги сохранили дружеские отношения, нередко общались. Виктор Елену Андреевну уважал, приглашал на все свои премьеры, всегда внимательно выслушивал ее мнение, с которым считался, ценил ее безукоризненный вкус, умение точно и тонко анализировать и вникать в суть пьесы, режиссерского замысла и рисунка роли. Она же считала Елагина бесконечно талантливым актером с огромным потенциалом и неисчерпаемыми творческими возможностями, внимательно следила за его успехами и, как догадывалась Катя, втайне от самой себя оставалась неравнодушной к нему, несмотря на свои романы.
Елагин много и успешно играл в театре, снимался в телевизионных фильмах, получил звание заслуженного артиста. Популярность его росла. С возрастом в его игре появилась глубина, что дало основание Катиной маме прочитать дочери целую лекцию о том, как крепчает, словно вино, даже незначительный актерский талант, если непрерывно работать.
С женой Елагин не развелся, прикрываясь штампом в паспорте о браке как щитом от многочисленных атакующих его поклонниц, число которых не сократилось, даже когда ему исполнилось пятьдесят лет. На дочь он всегда смотрел с некоторым удивлением – опять выросла, вот же! Подарками не баловал, но когда на гонорар от второго сериала купил себе квартиру, то свою, обжитую, уютную и знакомую до последнего вбитого им самим гвоздя оторвал от сердца и подарил ей.
… Наконец Катя прорвалась – телефон мамы освободился.
– Мамочка, чтобы дозвониться тебе, нужно сначала принять успокоительное. Что происходит?
– Между прочим, я обсуждала спектакль с одной полуграмотной журналисточкой, которая будет писать статью в газету.
– Ясно.
– Что тебе ясно, Катенок?
– Ты, мамусь, не обсуждала, а наставляла ее, потому что наверняка это спектакль с папиным участием, и ты хочешь, чтобы она написала…
– Грамотно, дочь, всего лишь грамотно, не путая сюжет с фабулой, правильно склоняя имена числительные и не применяя дурацкого словосочетания «нежели чем». А Виктор Елагин играл гениально!
– Мамочка, не сердись, просто у меня времени в обрез – утром улетаю в командировку…
– Я люблю тебя, Катенок, совсем не сержусь и желаю счастливого пути. Позвони, когда прилетишь. Целую.
Раздалась громкая трель звонка на входной двери. Катя поспешно закончила разговор, подумала, кто бы это мог быть так поздно и без предварительного звонка. Подошла к двери, заглянула в глазок. На лестничной площадке стоял Степ и приветливо улыбался.
Катя так разъярилась, что рывком открыла дверь и резко спросила:
– Ты зачем явился?
– Так уезжаешь ведь… – улыбка сползла с его лица.
– Ну и что?
– Попрощаться.
– Мы уже попрощались. По телефону.
– Так то по телефону… – Степ каким-то непонятным образом просочился в квартиру. От него пахло мотоциклом и дорогим парфюмом. Кате показалось это отвратительным.
