Текст книги "Любить, чтобы ненавидеть"

Автор книги: Нелли Осипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Браво, Катя! – провозгласил Ладислав и захлопал в ладоши. – Я понял все, что ты говорила, и даже могу перевести сам на английский, – и он действительно стал переводить Катины слова заскучавшим было гостям.

Небольшой экскурс в область театрального искусства создал некоторое напряжение, нарушив запланированную хозяйкой программу вечера…

– У вас очень красивый ресторан за рекой, – заметил Жерар, разряжая возникшую ситуацию.

– Мы туда не ходим, – коротко отмела комплимент Дануся.

– Почему? Такая перспектива, открывается чудесный вид на город.

– Там бывают в основном эти, новые русские, – и Дануся презрительно сморщила носик.

«Себя ты к новым русским не относишь», – подумала Катя. Она искоса взглянула на Андрея и поняла, что он, хотя и не показывает виду, раздражен поверхностными суждениями жены. А та, купаясь в подчеркнутом внимании европейцев, говорила и говорила, обращаясь поочередно то к итальянцу, то к французу:

– Правда, сейчас они совсем не то, что несколько лет назад. Многие побывали в Европе, обтесались, обзавелись имиджмейкерами. Но все же… Отсутствие настоящего образования сказывается. Мы с Андреем окончили Московский университет. Он приехал учиться в Москву. Здесь тоже есть университет, но он выбрал Московский. Собственно, там мы и познакомились…

Андрей встал, прошел на кухню, через несколько минут вернулся, и вслед за ним горничная вкатила в гостиную сервировочный столик с разномастными бутылками, соком и крохотными сэндвичами.

«Это должна была сделать жена», – подумала Катя.

– Господа, – перебил Данусю Андрей, – что вы предпочитаете в качестве аперитива: коньяк или русскую водку? Водка местная, средневолжская, и, скажу без ложной скромности, не имеет себе равных, ибо, как вы, наверное, знаете, все дело не только в спирте и рецепте, но и в воде. А вода у нас изумительная по вкусу.

После такой беззастенчивой рекламы гости остановились на водке, остуженной до тягучести.

Потом пробовали коньяк десятилетней выдержки и другой, времен перестройки – пятнадцатилетней, поспорили о значении дерева, из которого сделаны клепки бочек: дуб или тис. Все проявили себя знатоками процесса изготовления различных бренди.

– Господа, прошу к столу! – пригласила Дануся. Ей надоел разговор, в котором она не была центральной фигурой.

Гости неторопливо перешли в просторную столовую. В центре комнаты стоял стол, накрытый по всем правилам сервировочного искусства: хрустальные бокалы для водки, вина и воды, вилки трех типов, два ножа и в каждом приборе по три тарелки.

Какое счастье, что мама когда-то познакомила Катю с самым изощренным застольным церемониалом, иначе и не назовешь те немного занудные правила хорошего тона, которыми до сих пор руководствуются кинорежиссеры исторических фильмов, устроители званых обедов в Букингемском дворце и, вероятно, магнаты, помешанные на великосветскости. Катя не без ехидства заметила, что гости несколько оробели перед открывшимся им великолепием, и пришла на помощь.

– Ты садись по правую руку от хозяйки, – сказала она по-итальянски Марко. – А вы по левую, – уже по-французски подсказала она Жерару. – Вы не возражаете, если Марко и Жерар сядут с вами? – обратилась она к Данусе.

– Я буду очень рада, – холодно ответила та, обиженная тем, что Катя взяла на себя функции хозяйки, и демонстративно заговорила с итальянцем на школьном английском, как бы показывая, что она не нуждается в услугах Кати.

Ладислав поспешил сесть рядом с Катей, Штайгер – рядом с ним, и Андрею ничего не оставалось, как сесть по левую руку от переводчицы, чему она страшно обрадовалась.

Повинуясь указаниям Дануси, которые она умело давала прислуге, обед неторопливо покатился вперед, к десерту. После второго тоста Ладислав о чем-то заспорил со Штайгером, и Катя спросила Андрея:

– Вы, кажется, недовольны, что я распорядилась и окружила вашу жену романскими кавалерами?

– Наоборот, я вам благодарен. У нее появилась возможность вспомнить разговорный английский.

– Разве у вас не бывает иностранных гостей?

– Как-то все больше немцы.

– А немецкий она знает?

– Нет.

– А вы?

– Ну я был примерным провинциалом и учил все, даже то, что преподавалось факультативно.

Говорили о чепухе, но Катя чувствовала на себе внимательный и не совсем понятный ей взгляд Андрея, и оттого пустой разговор вдруг приобрел особый, скрытый смысл. Или так казалось только ей?

Ладислав, освободившись от своего, вдруг ставшего разговорчивым, немецкого соседа, неожиданно обернулся к ней:

– Катя, я хочу сказать, что спасибо судьба, свевшая… сведшая нас второй раз!

– Я тоже очень рада, – Катя покосилась на Андрея.

Он внимательно разглядывал что-то в своей тарелке.

«Или я ничего не понимаю, или я его чем-то заинтересовала», – подумала она и, перескочив на немецкий, бодро затараторила с Ладиславом.

Когда внимательно слушавший их Штайгер вклинился в разговор и отвлек Ладислава, она взглянула на Андрея.

– Вы давно его знаете? – спросил он.

– Со студенческих времен. Он ухаживал за мной. Очень чопорно. А потом его вызвали в Прагу, и он там женился, развелся и вот через столько лет приехал в Россию и – надо же! – я оказалась переводчицей.

– Он и сейчас ухаживает за вами. Очень чопорно, – улыбнулся Андрей.

– Сейчас ему мешает это делать Штайгер.

– Хотите, пока ему мешает Штайгер, я вам покажу одну картину, лучшую в моей коллекции?

– Конечно!

Андрей встал из-за стола, Катя поднялась за ним, они прошли в кабинет. Катя заметила, как удивленно поглядела на них Дануся, но тут же вернулась к оживленному разговору с галантными мужчинами. В кабинете Андрей подвел ее к небольшой картине в тяжелой раме. Уверенными, сочными мазками на ней был изображен Средневолжский кремль, освещенный сквозь дымку тумана заходящим солнцем.

– Коровин, – с гордостью сказал Андрей. – Неподписанный этюд, но атрибутированный в нашем музее. Больше того, у него есть даже история. Картина висела в обычной столовой рядом с плохой копией Левитана «Над вечным покоем». Ее очень любят копировать наши местные художники. Видимо, кто-то посчитал и этот этюд копией. Так он и провисел несколько десятков лет. Когда столовую приватизировали уже в ельцинские времена, пригласили искусствоведа оценить картины. И он пришел в ужас – да это же Коровин! В прокуренном сыром помещении! Возможно, этюд и был когда-то подписан, но кто-то варварски срезал холст с подрамника, отхватив, по всей вероятности, и подпись. Конечно, это снизило ценность, тем не менее местный музей не рискнул приобрести картину, опираясь только на заключение еще не очень маститого искусствоведа, и тут появился я… Нравится?

– Восхитительно!

Некоторое время они стояли молча перед полотном, и между ними возникло прекрасное чувство единения.

– О чем это вы тут секретничаете? – в дверях стояла Дануся, за ней виднелись любопытные лица Марко и Ладислава.

– Показываю Екатерине Викторовне Коровина.

– Я так и подумала, – и пояснила на своем английском: – Коровин есть большой русский художник. Муж горд им.

Катя подумала, что Коровин не заслужил такой сухой информации, и подхватила, как бы развивая слова Дануси:

– Константин Коровин более известен как театральный художник, хотя его живопись, особенно пейзажи, не менее интересна. Он работал над спектаклями Большого театра и частной оперы купца Мамонтова, где пел Шаляпин и дирижировал Рахманинов.

Гости радостно закивали – имена Шаляпина и Рахманинова всем были известны – и принялись с интересом рассматривать этюд.

– Возможно, – продолжила Катя, – художник писал этюд во время гастролей Мамонтовской оперы в Средневолжске, куда театр приезжал во время традиционных ярмарок.

– Вот это я понимаю, современный подход к рекламе, – шепнул Кате Андрей.

– Вы не одобряете?

– Напротив. Нашему отделу по маркетингу следовало бы поучиться. Если вам надоест переводить, приходите к нам.

– Интересное предложение. Я запомню. Если меня Аркадий Семенович выгонит с работы, буду проситься к вам.

– Надо быть сумасшедшим, чтобы выгнать такую переводчицу, – улыбнулся Андрей.

Когда все вернулись в столовую, стол уже был сервирован для десерта…

В Москве Катя первым делом прослушала автоответчик. Звонили Степ и Дарья.

Мысль о разговоре со Степом вызвала раздражение и внутреннее сопротивление: вот ведь настырный! Разве не ясно она сказала, что все закончено? Сколько можно? Никаких звонков, никаких разговоров! Тем более сейчас, когда все ее мысли только об Андрее, и она ясно понимает, что влюбилась. По уши, по самую макушечку, как девчонка.

Позвонила Дарье:

– Привет, подруга.

– Ты вернулась?

– Вернулась, вернулась. Знаешь, я влюбилась.

– И слава богу! – искренне обрадовалась Даша. – Кто он? Ладислав?

– Если бы… Ты не представляешь. Это как удар молнии. Он заговорил, и я поняла… После Кости… после его гибели я была уверена, что если судьба хотела одарить меня счастьем, то это уже произошло и теперь все в прошлом, ничего подобного никогда уже не будет. Представляешь, у меня даже угрызений совести нет и чувства вины тоже.

– Перед кем, перед Степом? – удивилась Даша.

– При чем здесь Степ? Что ты такое говоришь! Уж кто-кто, а ты-то знаешь все… – недоуменно и с досадой произнесла Катя.

– Ну тогда я не понимаю, перед кем у тебя должно быть чувство вины.

– Перед памятью Кости…

– Не говори глупости! Сколько можно жить одними воспоминаниями! Ты живая, молодая, красивая. Я понимаю, что забыть Костю ты никогда не сможешь, но это не значит, что нужно хоронить себя заживо и…

– Даша, – прервала ее Катя, – я ничего не могу поделать с собой, все время думаю об Андрее…

– Значит, его зовут Андрей?

– Да…

– А он?

– Что – он? – не поняла Катя.

– Ну как он к тебе?

– Он женат.

– И любит свою жену?

– Она очень красивая. Ухоженная. Знаешь, из тех, кто вырос в семье с достатком. Ее дядя – мой шеф.

– Аркадий Семенович? – уточнила Даша.

– Ну да. Она по любви уехала за Андреем в Средневолжск. Дядя сделал его хозяином филиала своей фирмы. Ну, ты понимаешь, нашей фирмы, где я работаю. Представляешь, как все переплелось и совпало.

– И что же теперь?

– Да ничего… Вот рассказываю тебе, и мне самой становится ясно – полная безнадега. Даже если бы жена не была такой красивой, все равно он там, как муха в мед, влип. – И она повторила: – Безнадега…

– Да погоди ты прежде времени нос-то вешать, – попыталась успокоить подругу Дарья.

– Нет, правда, чем больше я с тобой треплюсь, тем мне хуже. Выть хочется… – вздохнула в трубку Катя. – Ну скажи мне хоть что-нибудь.

– Давай приходи в себя, встретимся, посидим, обсудим все. О’кей?

– Хорошо. Спасибо тебе – выговорилась я. Бай-бай… – Катя положила трубку, и телефон сразу же зазвонил. Она задумчиво посмотрела на аппарат, поколебалась, но все же трубку сняла.

– Катя? Здесь Ладислав. Мы завтра… как это сказать… разлетаемся, но все рано утром. Может, сходишь со мной в ресторан сидеть?

– Не сидеть, а посидеть. Нет, Ладислав, спасибо, я почему-то зверски устала.

– Потому что зверски работала. Так?

– Наверное, ты прав. Давай сходим сидеть в твой следующий приезд, а сейчас я завалюсь спать.

– Ты уверена, что я буду приезжать?

– Конечно, если я все правильно переводила, вы подписали протокол о намерениях, а они очень перспективные.

– Ты не уверена, что правильно перевела? Как это можно?

– Я пошутила.

– Эй, ты шутишь? Значит, не так усталая. Может, пойдем?

– Нет, Ладислав. Спасибо, но я не в силах. А шучу я в любом состоянии, даже когда на душе кошки скребут, – и Катя про себя подумала: «вот как сейчас».

– Тогда до свидания.

– До встречи, Ладислав. Ты очень милый… пока!.. – Катя положила трубку и сразу же отключила телефон – так спокойнее…

На работу она опоздала и сразу же нарвалась на раздраженную начальницу.

– Вас уже два раза Аркадий Семенович спрашивал!

– Интересно, как это он умудрился за пять минут спросить меня два раза?

– Не умничайте, Елагина, а идите к нему, он вам сам все объяснит.

Шеф коротко кивнул в ответ на ее «здравствуйте» и спросил:

– Как тебе моя племянница? Мне говорили, что она вроде похудела и плохо выглядит.

– Кто мог такое сказать, Аркадий Семенович? Она отлично выглядит. И Марко, и Жерар весь вечер увивались вокруг нее.

– Фирмачи?

– Да. Итальянец и француз.

– Где увивались, в ресторане? – В голосе начальника прозвучали нотки гнева.

– Нет, дома у Андрея Витальевича, – поспешила заверить его Катя. – Он устроил ужин по случаю успешного завершения переговоров. Ваша племянница блистала за столом. Она вполне прилично говорила по-английски с ними, шутила и, мне кажется, была очень довольна.

– Прилично? Ты шутишь, – к ней пять лет ходил английский педагог. Очень дорогой. Я для нее ничего не жалел, – шеф нахмурился, сообразив, что разоткровенничался с простой служащей. – Ты свободна, можешь идти работать.

Катя оставила шефа в счастливом неведении относительно английского языка его племянницы, вышла на лестничную клетку и жадно закурила. Смертельно захотелось позвонить Андрею, услышать его пьянящий голос.

Соблазн был слишком велик.

Она побежала к себе, безмятежно улыбнулась в ответ на вопрошающий взгляд начальницы, достала сотовый и снова вышла.

Андрей был у себя. Катя глубоко вздохнула и сказала:

– Доброе утро. Это Катя Елагина.

– Доброе утро, Катя Елагина.

– Я просто хотела сказать вам, что доложила шефу о званом ужине.

– Ай-я-яй! – судя по голосу, Андрей улыбался.

– На тот случай, если он вас спросит, чтобы вы не удивлялись его информированности.

– Не буду. Но он, скорее всего, спросит Данусю.

– Ой, какой стыд! – испуганно воскликнула Катя. – А я наябедничала, что она кокетничала с французом и итальянцем.

– Вы опасный человек, Катя Елагина.

Катя уловила в голосе Андрея знакомое ей мужское заигрывание, и по всему телу прошла горячая волна. Что сказать, чтобы ничего не сказать и одновременно дать ему понять, что она с радостью продолжила бы этот волнующий разговор из полунамеков и подтекста:

– Я опасная женщина.

– По-вашему, женщина не человек?

– А вы – опасный мужчина. Говоря с вами, надо держать ухо востро, чтобы не попасть впросак.

– В детстве я говорил: «попасть в простак».

– Как здорово! У вас было чувство языка.

– А еще у меня такое чувство, что мы бы с вами сработались. Помните, я предлагал вам заняться у меня рекламой?

Катя ничего не сказала, умолк и Андрей. Она тяжело вздохнула – идиотка, испортила такой дивный разговор. Надо было что-то ответить, желательно остроумное.

– Вы не могли бы дать мне номер вашего телефона? – услышала она его бархатный голос.

У Кати екнуло сердце.

– Конечно, – как можно спокойнее ответила она, удерживая себя в полном смысле слова, чтобы не спросить «зачем», и продиктовала номер сотового. Распрощались они по-деловому.

Позвонил он только через две недели, когда Катя уже потеряла надежду на звонок.

– Послезавтра я прилетаю в Москву. Скажите, я могу вас озадачить просьбой?

– Конечно. Я буду только рада.

– Несколько лет мне не удавалось в мои приезды попасть в театр «Ленком». Скажите, это совершенно невозможно?

– Это совершенно возможно. Но я должна знать, у вас есть какие-либо преференции?

– Какие преференции, Катенька? У меня есть только три вечера и один из них я буду у Аркадия Семеновича на ужине.

– Вы с женой? – упавшим голосом спросила она.

– Нет. Но ужин обязателен. Так что у меня есть только два вечера. Согласен на любой спектакль, пусть даже окажется, что я его видел, – и Андрей назвал ей дни.

Катя сразу же решила, что попросит мать достать билеты на первый из двух свободных вечеров в надежде, что сумеет закрепить за собой и второй вечер. И тут же ей позвонила. Матери не оказалось дома. Чертыхнувшись и наговорив на автоответчик, что у нее срочное дело и что она просит сразу же ей перезвонить, Катя села рядом с телефоном, взяв начатую в поездке книжку.

Не читалось. Она взяла купленный по дороге домой «желтый» еженедельник, специализирующийся на выбалтывании чужих секретов, но и он не смог занять ее мысли – в голове вертелся проклятый вопрос – как ей вести себя с Андреем?

Если бы он жил в Москве, она затеяла бы с ним долгую, хитрую женскую игру с умолчанием, тайнами и сменой безудержного кокетства на холодность. Но он приезжает всего на три дня. Для такой игры нет времени. А она никак не может припомнить, бывал ли он в Москве, в фирме последние полгода. Кажется, нет, а возможно, они разминулись или она была занята. Но, скорее всего, не бывал. Значит, это просто невероятное везение, что ему так срочно понадобилось приехать в головную фирму. А может быть, не везение, а желание увидеть ее, и он организовал поездку специально? В это хотелось, но боязно было верить, – уж слишком сильным окажется разочарование, когда он уедет и исчезнет на полгода. Так как же вести себя с ним?

Мать позвонила ей только в одиннадцатом часу вечера, когда Катя уже извелась окончательно. Выслушав просьбу, она с иронией спросила:

– Неужели твой мотоциклист заинтересовался театральным искусством? Поздравляю. А почему так срочно?

– Это не для мотоциклиста… – замялась Катя.

– Я не против, ради Бога, я только рада, что это человек, интересующийся театром.

Катя не отказала себе в удовольствии съехидничать:

– Как хорошо, что моя мать придерживается современных взглядов.

Она заранее выкупила билеты, чтобы не заниматься этим скучным делом при Андрее и не тратить драгоценные минуты, отпущенные ей судьбой, и теперь стояла у входа в театр, крутила головой, высматривая Андрея и механически отвечая, что у нее нет лишнего билетика. Удивительное дело, спектакль шел уже многие годы, но интерес к нему не иссякал.

Андрей появился, когда до начала оставалось всего десять минут и Катя извелась. Он шел широким шагом со стороны редакции «Известий». Катя помахала рукой, он ее заметил и, подойдя, вручил огромную махровую розу на толстом стебле.

– «Я послал тебе черную розу в бокале»… – продекламировал он и, смущенно улыбнувшись, пояснил: – Всегда мечтал увидеть черную розу, но увы. Блоку повезло, мне нет, зато нашел эту, мне кажется, она очень красивая.

Роза действительно была чудо как хороша. Катя понюхала ее, но, как все оранжерейные цветы, она не пахла.

– Бежим, – сказала она, подхватывая Андрея под руку. – Билеты я уже взяла. У нас места в середине ряда, ужас как не люблю протискиваться по чужим коленям…

– Сколько я вам должен? – озабоченно спросил Андрей.

– Господи, потом…

Они заняли свои места как раз вовремя – прозвучал последний звонок, и спектакль начался.

Катя видела «Чайку» уже два раза, не все ей нравилось в постановке Марка Захарова. Она была не согласна с Чуриковой в роли Аркадиной. И тем не менее это был театр, настоящий, честный театр, предлагающий свои правила игры и соблюдающий их неукоснительно. Катя несколько раз глянула искоса на Андрея. Тот сидел как завороженный, только один раз, после сцены Аркадиной и Треплева прошептал:

– Гениально…

В антракте они рассматривали портреты актеров театра, но Андрей был молчалив и сосредоточен в себе, как показалось Кате. Он неуверенно предложил ей пойти в буфет, она отказалась. Они вернулись в зал, благо их ряд еще не заполнился и не пришлось протискиваться. Сели, Андрей вздохнул и произнес задумчиво:

– Да…

Что он этим хотел сказать, Катя не допытывалась.

Когда прозвучала последняя реплика, он зааплодировал с таким восторгом, что Катя искренне удивилась. Все же провинциал, хотя и учился в Москве. Она привыкла к знакомым матери, всегда немного скептически настроенным и не спешащим высказывать восторг даже в тех случаях, когда спектакль понравился. Ее словно что-то подтолкнуло, и когда актеры вышли на поклоны во второй раз, прошла к сцене и подала Чуриковой розу. А когда вернулась к Андрею, успевшему выйти в проход, он благодарно и церемонно поцеловал ей руку.

Они спускались уже по последнему пролету мраморной, не очень удобной ленкомовской лестницы, когда Кате вдруг на мгновение показалось, что она видит мать в группе мужчин и женщин, задержавшихся у афиш, развешанных на стене напротив раздевалки. Она даже приостановилась, но женщина, похожая на мать, скрылась за спиной высокого, широкоплечего мужчины в строгом вечернем костюме, и они влились в толпу спешащих на выход зрителей. Катя решила, что ей показалось.

Она ждала и одновременно боялась услышать дилетантские рассуждения Андрея о спектакле, но он молчал, что красноречиво свидетельствовало: зрелище захватило его не на шутку. Он даже начисто забыл о своем намерении вернуть деньги за билет, чему Катя, впрочем, была только рада.

– Попробуем взять левака. Вам далеко? – спросил Андрей.

– Два шага. Я живу на Бронной. А вам?

– Я остановился в «Минске». Еще ближе. Я всегда, приезжая в Москву, останавливаюсь там.

Они пошли пешком, миновали «Макдоналдс», потом восстановленную церковь во дворе театра имени Пушкина, который ее мать упорно называла «Камерным», свернули в переулок.

– Я хочу еще раз поблагодарить вас за прекрасный вечер. Я очень люблю театр. Любой, если, конечно, он хороший, талантливый. И Художественный, и Малый, и «Современник», но особенно мне был дорог в студенческие времена «Ленком». Я пересмотрел в нем почти все, что шло тогда, а вот на «Чайку» не удалось попасть. И вдруг такая удача – в один из двух свободных дней именно этот спектакль. – Он помолчал. – У нас в городе когда-то были очень хорошие театры. И областной драматический, и ТЮЗ – он в одно время славился по всей стране. Я, правда, те времена не застал, маленьким был, но театралы помнят. А теперь какой-то черный период. Областной драматический в разброде. Одни режиссеры мечтают о современной пьесе, другие тянутся к традиционной драматургии, но все идут на поводу у директора, а его волнует только наполняемость зала. Есть еще театр на паях, его когда-то приватизировал актерский коллектив. Но там вообще нет режиссера, и господа актеры никак не сойдутся во взглядах, не могут решить, кого приглашать на постановку.

Катя молчала. Она слушала вполуха, потому что мучительно думала, как ей поступить: пригласить ли Андрея выпить чашечку пресловутого кофе, чего требовала вся ее нетерпеливая, страстная натура, или воздержаться, чего требовал разум.

– Вот и мой дом. Спасибо, что проводили, – она протянула руку так, чтобы он не вздумал ее целовать.

Он понял, пожал ей руку, но все же задержал в своей.

– Еще раз спасибо за все! – и торопливо добавил, боясь, что она упорхнет в свой подъезд: – У вас завтра на вечер нет никаких планов?

– Нет, – радостно ответила Катя. Как она была права, когда просила мать заказать билеты на первый из двух его московских дней!

– Тогда я вас приглашаю в Большой театр.

Они распрощались, условившись о встрече.

Катя поднялась к себе, переоделась, тщательно умылась и пошла на кухню. Съела йогурт, ломоть хлеба с маслом и медом и пошла звонить матери – надо поблагодарить.

Ее дома не оказалось. Так и не дозвонившись до загулявшей матери, Катя наговорила на автоответчик благодарственные слова, приняла душ и плюхнулась спать – завтра предстоял еще один волнующий вечер, и надо было выспаться.

Зазвонил телефон. Она бросилась снимать трубку, но потом подумала, что, может быть, это Степ, а разговор с ним сейчас ну совершенно ни к чему, трубку не сняла, а когда звонки прекратились, отключила аппарат. Все, жизнь временно прекратилась – до завтрашнего вечера.

Андрей подошел к Большому театру ровно за час до начала спектакля. Спекулянты сразу распознали лоха, подошли и, умело разыграв как бы конкуренцию между собой, всучили ему два билета, испросив запредельную цену. Правда, места были роскошные, и Андрей нисколько не пожалел, что выложил деньги не торгуясь.

Катя приехала чуть раньше оговоренного времени и успела заметить издалека, как он расплачивался с барыгой.

«Странно, – подумала она, – он ведь мог и в «Ленком» достать билеты точно таким же образом, а вместо этого попросил меня».

Робкая надежда, что его просьба о билетах послужила лишь поводом позвонить и увидеться с ней, согрела душу. Она не успела додумать и дофантазировать свои предположения – Андрей, улыбающийся, радостный, с каким-то мальчишеским выражением на лице, чего Катя до этого не замечала, легко шел ей навстречу пружинистым, размашистым шагом. Она еле сдержалась, чтобы не броситься к нему, обнять, прижаться и застыть в такой позе прямо здесь, в центре сквера, в центре Москвы…

«Лебединое озеро» в постановке Григоровича, привезшего в Большой новую диву, длинноногую и самовлюбленную до такой степени, что это перехлестывало через рампу, Кате не понравилось. Она узнала в исполнительнице главной роли молоденькую балерину, интервью с которой года три назад случайно увидела по телевидению. Ее удивил тогда назидательный, менторский тон речи, многословие и демагогическая манера отвечать на простые, конкретные вопросы ведущей. Юная особа с таким напором рассуждала о духовности и порядочности, взывая к зрителям, что казалось, хотела сама себя убедить в собственной приверженности этим человеческим ценностям.

Катя не стала делиться своими впечатлениями от спектакля, а Андрей лишь заметил, что балерина лучше смотрелась бы в современном балете, нежели в классическом, впрочем, он сказал, что не очень разбирается в этом, и предложил пойти в ресторан.

– В какой? – растерявшись, спросила Катя, не ожидавшая такого продолжения вечера – она напряженно обдумывала, как ей поступить, когда они будут прощаться у ее подъезда.

– Насколько я помню, здесь осталось после сноса «Москвы» два равноудаленных от театра ресторана – «Метрополь» и «Националь».

– Еще «Савой», – напомнила Катя и осеклась – ну кто ее тянул за язык, еще подумает, что она завсегдатай кабаков.

– Вам нравится «Савой»?

– Я там никогда не была.

– Тогда пошли туда. Я тоже никогда там не был. Где-то читал, что его реставрировали.

После реставрации ресторан сверкал, сиял позолотой и немного даже подавлял своим шиком.

Они полюбовались фонтаном в центральном зале, описанном во многих дореволюционных и советских романах, зеркалами и прошествовали за метрдотелем к столику с табличкой «занято». Метр по-хозяйски убрал табличку и, подозвав официанта, удалился, пожелав гостям приятно провести вечер.

– Мама как-то сказала, что «Савой» – образец купеческой роскоши.

– Возможно. У нас в городе тоже был ресторан, судя по литературе, любимый волжскими миллионщиками. Но его перестроили и загубили.

– Это мы умеем. А где были вы? Почему не вмешались?

– Я тогда делал только первые шаги в бизнесе, свирепо экономил на всем, вкладывая в расширение, даже вызывал раздражение Аркадия Семеновича – как мне кажется, немного наигранное, так сказать, отмашка в сторону Дануси.

– Она вас не поддерживала?

– Она привыкла к иному уровню жизни.

– А вы?

– А я не привык. Родители мои – простые смертные. Мать библиотекарь, отец доцент кафедры истории в университете. Сами знаете, сколько в начале девяностых получали университетские преподаватели, даже профессора. А отец никак не мог преодолеть докторскую планку, не желал поступиться своими взглядами.

– Не вписывался в марксистскую концепцию мира?

– Если бы. Видите ли, он не мог согласиться с концепцией заведующего кафедрой, трактующего по-своему причины поражения декабристов.

– Только и всего?

– Не скажите – завкафедрой узрел в позиции отца подрыв его научного авторитета.

– Бог мой, вы словно рассказываете о мытарствах моей мамы. Она театровед и тоже не согласилась с концепцией шефа. А ее коллега согласилась. Теперь она доктор наук и, естественно, мамина врагиня. Хотя что это меняет в наше время? Мать публикуют в Европе, а врагиню приглашают регулярно на телевидение. Там их однокашница работает, и она отдает предпочтение доктору наук, хотя всегда и везде говорит, что наиболее авторитетный для нее театровед – именно Елагина.

– А ваша мама расстраивается?

– По секрету, да, но делает вид, что ей безразлично. Я им всем завидую.

– Почему?

– Их, в смысле театроведов, не так много, все знакомы и знают цену друг другу по гамбургскому счету, дружат, спорят, ссорятся, завидуют, переживают, словом, жизнь кипит. Кроме того, круг знакомых у них в силу профессии огромный: режиссеры, актеры, художники, драматурги, продюсеры. Люди эти в основном яркие, интересные, хотя, возможно, и несколько зацикленные на себе. Я иногда бываю в их компании – так, с краюшку на чужом пиру.

– Что же вы не пошли по стопам матери?

– Глупая была. Окончила спецшколу, языки давались легко, уже тогда подрабатывала переводами на всяких молодежных симпозиумах.

Появился официант, принес карточку вин. Андрей выбрал французское красное. Официант откупорил бутылку, плеснул на донышко в бокал Андрея, тот поводил бокалом у самого носа, намочил губы, кивнул, и официант, наполнив бокалы, бесшумно исчез.

Андрей поднял свой бокал, продекламировал:

– Как истый пьяница, бургундское вино всегда в Бургундском пью отеле.

– «Сирано де Бержерак» волшебного Ростана?

– Он самый. Одна из любовей детства.

– Я вам задам тот же самый вопрос, что и вы мне: почему вы стали бизнесменом?

– Ответ прост: Аркадий Семенович и Дануся. Он соглашался на наш брак только при условии, что я обеспечу ей жизнь на московском уровне, то есть на том, к какому она привыкла. Тогдашней журналистикой этого добиться было нереально. А мать Дануси, сестра Аркадия Семеновича, без брата и шагу не могла сделать, – он криво усмехнулся.

Появились закуски, и Катя сочла за лучшее не углубляться в тему, которая, как ей показалось, неприятна Андрею…

Прощались они у Катиного подъезда долго. Говорили и не могли наговориться. Катя с замиранием сердца ждала, что он обратится к ней с такой очевидной – в три часа ночи – просьбой угостить его чашечкой кофе или чая. Но просьбы не последовало, Андрей попросил разрешения позвонить ей, если снова появится возможность приехать в Москву. Она конечно же позволила. Наконец они распрощались, и Катя поднялась к себе в квартиру, то ли радуясь, то ли готовая заплакать от разочарования. Как он себе это представляет? По первому свистку – к ноге? Бежать и приносить, как палочку в зубах, билет на редкий спектакль?

До смерти, до зуда в ладонях захотелось позвонить Даше.

Невозможно – три часа ночи.

Катя не ошиблась – в театре она действительно видела мельком мать.

Елена Андреевна засиделась в институте на обсуждении монографии своего коллеги. Возвращаясь домой, свернула на Малую Дмитровку и поняла, что сглупила: пробка, образовавшаяся у Садового кольца, тянулась до самого театра «Ленком». Из театра как раз начали выходить зрители после окончания спектакля. Елене Андреевне вдруг ужасно захотелось взглянуть, что это за новый поклонник у дочери. Соблазн был так велик, что она, не раздумывая, приткнула машину к тротуару, благо открылось место, и вошла в театр, пробиваясь против общего движения к выходу, толкаясь и извиняясь.