Текст книги "Любить, чтобы ненавидеть"
Автор книги: Нелли Осипова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Даша вернулась в кабинет.
Катя сидела на диване, поджав ноги.
– Как ты здесь оказалась? Что-нибудь случилось?
– Ты знаешь, который час? – ответила вопросом на вопрос Катя.
– Знаю. Скоро шесть.
– Ты спала пятнадцать часов.
– Не может быть! – Даша задумалась. – Это что же, сейчас день?
– День.
– Вот почему так светло… А ты не на работе?
– Умница! Как ты догадалась?
– Нет, я серьезно, Кать, почему ты здесь?
– Тебя сторожу.
– Вот еще… – Даша пожала плечами.
– Ты меня дико напугала.
– Каким образом?
– Гошка отводил Сашеньку в школу и обнаружил, что ты заперлась, не отвечаешь на стук, перепугался…
– Это Гошка-то? – перебила ее Даша.
– Конечно! Он до смерти испугался, позвонил мне. Я примчалась, пыталась достучаться. Пришлось ломать дверь. А ты – в стельку.
– Это я чувствую…
– Опохмелись.
– Пива нет, я уже смотрела.
– Водочка есть, я к ней приложилась, чтобы нервы утихомирить.
– А тебе чего их утихомиривать понадобилось?
– Да ты представляешь, как нас перепугала? – возмутилась Катя.
– Кого нас?
– Я же тебе только что сказала – Гошку и меня. Он мне позвонил, говорит, она заперлась…
– Слушай, подруга, у кого похмелье? У меня или у тебя? Ты можешь рассказать все толком?
Катя опустила ноги с дивана и в который раз принялась рассказывать, начиная от звонка Гоши ей на работу и кончая тем, как он взломал дверь и как она велела ему убираться в мастерскую, раз уж Даша выгнала его.
– Откуда ты знаешь, что я его выгнала?
– Он мне сам сказал.
– А зачем дверь ломать?
– А зачем запираться?
– Вдруг бы он полез мириться, – хихикнула Даша.
– И ты не устояла бы, – подхватила Катя.
– Чего еще ждать от пьяной женщины?.. Ладно, обсудили и хватит. Что делать будем?
– Душ принимать. Горячий и холодный. Аспирин пить. Потом на работу ехать, – обстоятельно перечислила Катя.
– Перестань.
– Я серьезно.
– Тогда пойдем на кухню пить кофе, – предложила Даша. – У меня есть в зернах. Смолим… смолотим… Слушай, я с перепою не могу сообразить, как сказать. Помолем?
– Измельчим! – рассмеялась Катя, и подруги пошли на кухню…
О возвращении на работу не могло быть и речи, слишком поздно, да никого уже и нет. Наверняка завтра Жанна выдаст очередную нотацию по поводу того, что когда отпрашиваются на час, а на самом деле уходят на весь день, то в таком случае теряется доверие и пенять не на кого, кроме как на саму себя. А, ладно, черт с ней! Главное, что с Дашкой все обошлось.
Вечером Катя вернулась домой настолько вымотанная, что даже читать была не в состоянии. Она включила телевизор. Крутили очередной сериал. Молодые симпатичные актеры почему-то с натугой изображали современников. Может быть, потому, что сюжета на запланированное количество серий не хватало, диалоги тянулись медленно, с многозначительными паузами, герои вставали из кресел, ходили, курили, пили воду и бесконечно ели в ресторанах, разговаривая с набитыми жующими ртами, пытаясь насытить кадры бытовым действием. По другой программе несколько политологов с умным видом в сотый раз обсуждали проблемы, на решение которых их мнение ну никакого влияния заведомо оказать не могло. Судя по скучным лицам, они это сами прекрасно понимали и лишь выполняли обязательный ритуал, участвовали в игре в демократию, только в отличие от молодых актеров сериала, исполняли свои роли профессионально.
Позвонить, что ли, матери?
Но занимать телефон не хотелось, мало ли что, хотя она отлично представляла себе, что вечером Андрей скорее всего сидит дома, позвонить не сможет, ждать нечего, да и слишком мало прошло времени после его отъезда из Москвы…
Мама позвонила сама.
– Ты знаешь, я тебя видела!
– Где?
– В «Ленкоме». Ты выходила после спектакля с молодым человеком. Я заскочила на минутку по делу и увидела тебя. Он вполне…
– Значит, я не ошиблась, это была ты. Ты стояла с тетей Адой, верно?
– Если еще понадобятся билеты, звони, Катенок.
– Спасибо, мам. Обязательно. Только… – вдруг так захотелось поплакаться матери, рассказать, что Андрей живет не в Москве и она сама не знает, когда еще он появится в столице, но Катя сдержалась.
– Что – только?
– Да нет. Ничего.
– Может быть, вы с ним заглянете как-нибудь на огонек?
Вот же, материнское сердце! Как она почувствовала, что у меня это серьезно? Ни разу ни словом не заикнулась о Степе, хотя и знала о его существовании, никогда не изъявляла желания познакомиться с ним. А тут увидела мельком Андрея – и уже, видите ли, приглашает на огонек.
– Нет, мам, – сразу же отмела Катя приглашение. – Как ты себе это представляешь? Пойдемте, я вас познакомлю с моей мамой? Все равно что спросить: а когда вы собираетесь сделать мне предложение?
– Ничего подобного! Как ты умеешь все вывернуть. Уверена, что и ему было бы любопытно познакомиться со мной.
Они поговорили еще несколько минут о всяких пустяках и распрощались. Оказалось – вовремя.
Позвонил Андрей!
– Катя? Это Андрей.
– Да. Я вас узнала.
– Я не слишком поздно?
– Нет, что вы.
– У вас было занято, и потому я решил, что вы еще не легли спать.
– Я разговаривала с мамой.
– Надеюсь, вы сказали ей, как я благодарен за билеты?
– Конечно.
– Я мучительно думаю и не могу придумать повод для командировки в Москву.
Катя на мгновение замерла, потом неуверенно спросила:
– Вы хотели бы посмотреть какой-нибудь спектакль?
– Нет… то есть не обязательно. Я хотел бы повидать вас…
Для Кати это прозвучало почти как объяснение в любви. И как прикажете реагировать?
– А без серьезного предлога я не могу появиться у Аркадия Семеновича, – продолжал Андрей.
– А не появиться? – с надеждой в голосе спросила Катя.
– И не появиться не могу.
– Доложат?
– Да. И скорее всего непреднамеренно.
– Если… – она не договорила. Мысль была плодотворной, но безумной.
– Что – если?
– Помните, когда я была у вас с фирмачами, вы задержались на два дня.
– Я был в Казани, на авиазаводе. Ездил на своей машине, задержался из-за ливней – дорогу размыло… Но при чем тут это?
– Вы не могли бы опять поехать в Казань… – На том конце провода молчали. – И очутиться в «Минске»? – отчаявшись, уточнила она.
– Вы гений! Я прилечу завтра последним самолетом, это примерно около семи вечера. Оформлю номер в «Минске», и мы пойдем ужинать в ресторан.
– Лучше ко мне, хочу похвастаться своим кулинарным искусством, – возразила Катя, чтобы не оставалось никакой неясности, а то опять будет топтаться у ее подъезда и порываться поцеловать руку. Сердце сделало скачок и заколотилось быстро-быстро при одной мысли, что завтра он поднимется к ней.
– До завтра! Я позвоню вам из номера.
– Я буду ждать…
К семи часам вечера у нее все было готово. Убрано. Вылизано.
Бутылка французского вина открыта и «дышала» на кухонном столике. У входной двери стояли специально купленные тапочки, а чтобы у Андрея не возникло мысли, что они остались от какого-то его предшественника, Катя не срезала этикетку. О Косте как предполагаемом предшественнике Катя ни в коем случае не думала – он был и остался светлым символом ее прошлой, счастливой жизни, а сейчас она наложила табу на свои воспоминания.
В телефонной справочной службе Аэрофлота ответили, что самолет из Средневолжска уже приземлился. Машина от Внукова идет минут сорок, ну, будем считать, с пробками – все пятьдесят, даже час… Значит, он скоро будет в гостинице… Оформится, поднимется в номер… «Господи, какая же я идиотка – не сообразила договориться, что буду ждать у гостиницы! Нет, нет, нельзя уж так прямо стелиться. И без того я умудрилась вылезти, не сдержалась: «лучше ко мне». Что он обо мне подумает?» – в который раз задалась она вопросом…
Андрей позвонил только около девяти, когда Катя уже вконец извелась.
– Скажите номер квартиры, я сам поднимусь. Я ведь знаю ваш подъезд.
– Нет, нет, я хочу вас встретить в Мамоновском переулке, у театра, хорошо?
– Боюсь, я не знаю где это, – растерялся Андрей.
– Господи, да это же ТЮЗ!
– Тогда все понятно – бывший переулок Садовских? – уточнил он.
– Совершенно верно!
Катя бросилась к зеркалу, хотя смотрелась в него уже раз пять, что-то поправила в прическе, достала губную помаду, положила на место, схватила тени для глаз, бросила, сказала себе: «Не суетись», выбежала из квартиры и скатилась вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.
Она шла стремительно и подходила уже к театру, когда наконец увидела Андрея. Он держал большой букет роз. Легкая рубашка с открытым воротом шла ему гораздо больше, чем строгие, всегда прекрасно сшитые костюмы, в которых до этого видела его Катя. И Андрей улыбался. Улыбался не ей, а самому себе, – она видела, что он не смотрит в ее сторону, не ищет ее глазами, а просто идет и улыбается, как может улыбаться только очень счастливый человек. Это настолько ее поразило, восхитило, умилило, что Катя ускорила шаг, почти бегом приблизилась к нему и, выдохнув: «Андрей», ни о чем не думая, обняла и поцеловала, смяв роскошный букет. Потом отстранилась, испуганно посмотрела на него, по его сияющим глазам поняла, что все хорошо, и взяла букет…
К дому они подошли, держась за руки, как подростки во время первого свидания. Катя стала набирать код, но дверь открылась сама, вышла соседка, приветливо поздоровалась, внимательно и, как показалось Кате, одобрительно посмотрела на ее спутника, ушла, не оглянулась.
В лифте Андрей обнял Катю, поцеловал, затем прижался щекой к щеке с такой нежностью, что она готова была заплакать.
У своей двери Катя принялась лихорадочно рыться в сумке, но от волнения никак не могла найти ключей, имевших давнюю привычку оказываться на самом дне под чем-нибудь неожиданным. Впрочем, подобным же свойством обладали почти все предметы, лежащие в сумке, когда Катя искала именно их. Сейчас она вдруг подумала, что в спешке забыла захватить ключи и просто захлопнула дверь. Все внутри ее похолодело.
Наконец ключи обнаружились, и она дрожащей рукой попыталась попасть в замочную скважину. Андрей стоял за спиной, его горячее дыхание она ощущала на своей шее, отчего успокоение не приходило, наоборот – ключ прыгал в руке. А еще был второй замок, и с ним тоже нужно было совладать. Катя обернулась к Андрею, протянула ему ключи:
– Откройте, у меня почему-то не получается.
При этом лицо ее выражало такую беспомощность и отчаяние, что он невольно улыбнулся, потом с легкостью домушника открыл оба замка, распахнул дверь, пропустил ее вперед, и, когда вошел, Катя с совершеннейшим бесстыдством обняла его и поцеловала, прильнув к нему всем телом. Он ответил ей с не меньшей страстностью. Она уронила злополучный помятый букет и, прижавшись еще крепче, почувствовала, как откровенно он ее хочет.
Из последних сил она сумела оторваться от него, включила в прихожей свет, захлопнула дверь, достала тапочки, протянула ему со словами: «Куплены для вас», смутилась от их неуместности и нелепости, увидела, что Андрей стоит, рассматривая в растерянности соединенные нейлоновой ниткой тапочки, засуетилась, побежала в комнату, принесла ножницы, попыталась разрезать, уколола Андрея, охнула. Он отбросил тапочки, притянул ее к себе, тихо сказал:
– Успокойся, все хорошо – мы вместе.
Она повела его в комнату.
У низкой, застеленной пушистым шотландским пледом тахты она опять обняла его, шепнула:
– Только не говори ничего, – и опустилась на тахту.
Андрей пристроился рядом и стал целовать ее глаза, нежную шею, потом грудь сквозь тонкую шелковую ткань летней блузки. Рука его легла ей на бедро, скользнула под легкую юбку, задержалась на мгновение и стала ласково поглаживать восхитительно гладкую кожу…
Собрав остаток воли, Катя выскользнула из его объятий, встала, сказала:
– Подожди минутку.
Несколько мгновений он смотрел на нее, не понимая, в чем дело, потом сообразил, поднялся, и тогда она быстро сдернула плед, достала из постельного ящика подушку, простыни – и все это у нее послушно расстелилось, улеглось по своим местам. Потом она повернулась к нему, посмотрела в глаза и стала медленно раздеваться.
Юбка, а вслед за ней невесомые трусики упали на пол, Катя переступила через них и, будто перед прыжком в пропасть, закрыла глаза и остановилась перед Андреем в мягком, падающем из прихожей свете, удивительно красивая, словно древняя статуэтка. Но это продолжалось лишь несколько секунд, потом она изогнулась, нырнула под простыню и натянула ее до подбородка в запоздалом смущении.
Восхищенный удивительным зрелищем раздевающейся прекрасной женщины, он стал быстро сбрасывать с себя одежду. Наверное, даже в армии по тревоге Андрей не делал этого столь стремительно. Но в последний момент вдруг смутился. Потому что его естество повело себя совершенно непристойно. Но Катя приподняла простыню, и он нырнул в спасительное укрытие…
Он никогда не думал, что можно так любить и так беспрерывно хотеть женщину. Желание вновь и вновь накатывало на него, накрывало, как морская волна, они сливались, потом долго лежали, не разжимая объятий, шли в ванную, плескались, как маленькие, и под струями теплого душа желание вновь пробуждалось, но они не спешили его удовлетворить, а закутавшись в махровые простыни, перемещались на кухню, что-то съедали, запивая вином, и говорили, говорили, а потом возвращались на тахту и все начиналось сначала…
Под утро они оба, как сраженные незримым ударом, заснули. Первой проснулась Катя и изумилась – рядом с ней бесшумно спал любимый человек, о котором она неотступно думала все последние дни. Он был невыразимо красив, во всяком случае, ей так казалось, его запах, запах чистого, здорового мужского тела уже успел стать для нее родным, и ничего в Андрее не вызывало у нее раздражения – это был ее мужчина, весь, до последней клеточки ее, тот самый, который грезился ей, тот, от которого, как она и мечтала, перехватывало дух. И от этой мысли ей вдруг сделалось тревожно и необъяснимый страх поселился в душе.
Ночью они говорили обо всем на свете и не могли никак наговориться, словно до этой встречи находились в долгой разлуке и теперь спешили поделиться друг с другом всем, что за это время с ними произошло.
Ни разу ни Андрей, ни Катя не обмолвились о том, что он женат, будто Дануси не существовало вовсе. А может быть, она и не существует?
Вчера вечером Андрей мельком взглянул на портрет Кости, висящий над письменным столом. Но ничего не сказал. Катя заметила его взгляд.
– Это мой покойный муж, – тихо прокомментировала она.
– Покойный? – опешил он. – Такой молодой, красивый…
– Он разбился в автокатастрофе… то есть мы разбились. Только он погиб, а я почему-то выжила…
Андрей крепко обнял ее.
– Сколько же ты выстрадала… – тихо сказал он.
В его словах было столько искреннего и тактичного сочувствия, что Катя невольно вспомнила, как Степ задал тот же вопрос, впервые придя к ней, а позже, когда они стали близки, несколько раз требовал, а точнее, настоятельно просил, чтобы она убрала портрет. Сначала Катя просто отвечала, что не может и не хочет этого делать, но когда однажды Степ стал настаивать, вскипела, выставила его вон и впервые велела больше не приходить к ней. На этом их отношения могли бы и закончиться, но Степ в течение нескольких недель настырно звонил, встречал ее после работы, посылал сообщения на мобильник, и она, устав от его настойчивости, как-то нехотя и неуверенно, но все-таки простила его, махнув на обиду рукой.
Проснувшись, Катя с превеликой осторожностью встала, бросила взгляд на часы и охнула: было без четверти одиннадцать. Никакая, даже самая убедительная выдумка не оправдает ее опоздания, тем более что только вчера она нахально прогуляла из-за Даши почти целый день. В панике Катя наклонилась к Андрею и стала осторожно будить, целуя его в закрытые глаза:
– Андрей, я проспала… я не пошла на работу…
Он открыл глаза, притянул ее к себе, хотел поцеловать.
– Не надо, Андрюша… – взмолилась Катя. – Ты не слышал, что я тебе сказала? Я безнадежно опаздываю на работу!
– Тем более! – воскликнул он, не отпуская ее от себя.
Катя вырвалась и побежала в ванную.
– Придется идти в поликлинику и химичить бюллетень, – крикнула она оттуда.
– Отличная мысль! – отозвался Андрей.
Катя выскочила из ванной полуодетая и заметалась по комнате.
– Хочу успеть к своей участковой, а то придется идти к дежурному врачу.
– А чем дежурный хуже? – не понял он.
– Тем, что у него не выклянчишь больничный. А с участковой проще, она всегда входит в положение.
– А я тем временем пошурую, с твоего разрешения, в холодильнике и приготовлю что-нибудь поесть.
– Ты умеешь готовить? – удивилась Катя, на ходу напяливая на себя кофточку.
– Вы меня обижаете, сударыня. Впрочем, вернешься от своего эскулапа – убедишься сама.
– Ну тогда холодильник в твоем распоряжении.
Она вернулась от врача и с торжеством выложила на стол бюллетень, освобождающий ее от работы на три дня.
– Думаю, на три дня твоих припасов нам хватит, – сказал Андрей, прочитав Катин трофей.
– Ты собираешься пробыть в Казани еще три дня? – Она бросилась ему на шею.
– В какой Казани? – не сразу сообразил Андрей. – Ах да, я же там в командировке… Конечно, собираюсь, наказание ты мое!
– Может, останешься еще на один день? А потом – суббота и воскресенье, – с надеждой спросила Катя.
Андрей отрицательно покачал головой, глаза у него сделались грустными и растерянными. Катя поняла: в их счастливый мирок заглянула Дануся.
На следующий день позвонил Степ.
Катя ждала звонка матери и потому сняла трубку, не подумав.
– Катюх, я тебе три дня названиваю…
– Мы об этом не договаривались, – перебила она его и покосилась на Андрея.
Тот совершенно по-домашнему сидел на тахте и с увлечением смотрел телевизор. Катя пошла на кухню.
– Я же говорил тебе, Катюх, – мы уезжаем на гастроли. Завтра.
– Счастливого пути.
– Ты что, смеешься? Меня долго не будет в Москве, – возмутился Степ.
– Ну и на здоровье. Не вижу в этом проблемы, – стараясь говорить спокойно, ответила она.
– Что-то я тебя не пойму! – повысил голос Степ.
– Пожалуйста, не звони мне больше никогда.
– Как не звонить?
– О Господи, сколько можно повторять? Так, очень просто, не звони и все. Это понятно? Все в жизни имеет начало и конец.
– У тебя кто-то есть? Твой толстобрюхий хозяин?
– Все. Прощай! – Катя повесила трубку.
– С кем ты так резко разговаривала? – поинтересовался Андрей.
– Так, с одним настырным поклонником, – отмахнулась она и сразу же перевела разговор на другую тему: – А скажите, сударь, зачем вам понадобилось снимать номер в гостинице?
Андрей, поразмыслив, неожиданно рассмеялся:
– Я не мог быть совершенно уверен, что все так получится, чудо мое расчудесное…
– Ах ты мой конспиратор! – бросилась к нему Катя.
Дни и ночи слились в один волшебный миг, призрачный, как сон, мимолетный, как ветерок.
Андрей уехал, и теперь неизвестно, когда состоится следующая встреча. Катя решила, что грустить не станет, а загрузит себя работой до предела, встретится с мамой, сходит к отцу на репетицию новой постановки, в которой он впервые выступает в новом качестве – режиссера.
Елена Андреевна встретила дочь своим фирменным пирогом с лимоном и вкуснейшими пирожками с брусникой.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросила Катя…
– Тебя, Катенок, и еще Николая Васильевича, – улыбнулась мать, крепко обняла и расцеловала Катю. – Я так соскучилась, звоню, тебя нет. Что происходит?
– Прости, ма, я отключала телефон, – объяснила Катя, виновато улыбаясь.
– Дай-ка взглянуть на тебя, – Елена Андреевна чуть приподняла ладонью голову дочери. – У тебя глаза светятся! Это как-нибудь связано с отключением телефона?
– Ну да, да… Не торопи меня, дай собраться с мыслями, и я постараюсь все объяснить, – Катя замотала головой.
Она забралась с ногами на любимый, знакомый с детства диван, Елена Андреевна уселась рядом.
– Господи, ну чего тут объяснять! Ты влюбилась! Это видно за версту.
– Правда? Что же мне делать?
– Глупышка, зачем тебе что-то делать? Влюбилась – и это прекрасно. Я безумно рада за тебя! – Елена Андреевна крепко-крепко обняла дочь.
– Погоди радоваться. Все не так-то и просто, – чуть взгрустнув, заметила Катя.
Они с матерью понимали друг друга с полуслова, могли, как две закадычные подружки, делиться своими радостями и печалями, подолгу трепаться, когда выпадала такая возможность. И сегодня был такой день – Катя выложила все, что пережила за последние дни: о своей поездке в Средневолжск, о встрече с Андреем, потом вспомнила о Даше и наконец спросила:
– Ма, а кто этот Николай Васильевич?
– Ты так была полна собственными впечатлениями, что мне даже показалось, не слышала моих слов, – слукавила Елена Андреевна.
– Не хитри, я все слышала.
– Какие уж тут хитрости, у меня нет секретов от тебя. Просто объявился неожиданно поклонник – вот и все.
– Ничего себе – такой пустячок: поклонник! Колись, ма!
– Это приятель Ады, вернее, ее мужа. Они были в театре, ну в тот день, когда тебе понадобились билеты в «Ленком», помнишь?
– Как я могу не помнить, если была там с Андреем, я же только что тебе все выложила, – удивилась Катя.
– Прости, но ты упустила эту деталь, и я решила, что в театре был один, а Андрей – это совсем другой мужчина.
– Хорошенького же ты мнения о своей дочери! По-твоему, я меняю мужчин каждый день?
– Прости. Вот теперь все стало на свои места: я видела твоего Андрея из-за спины Николая Васильевича! Андрея одобряю – хорошее интеллигентное лицо…
– Он очень красивый, ты не могла этого не заметить, – перебила Катя.
– Конечно, заметила, только мне понравилась не красота его, а интеллигентность. Красота – явление преходящее, а интеллигентность остается до последнего часа.
– Так кто же этот Николай Васильевич? – не унималась Катя. – Поклонник – это не профессия, к тому же их у тебя всегда была полна коробочка.
– Не язви, дочь.
– Что ты, ма! – Катя потянулась к матери, обняла ее, навалившись всем телом. – Ты у меня красивая, молодая, умная, самая обаятельная и привлекательная! Я очень горжусь тобой.
– Тише, сломаешь мне шею. Хочешь лестью ублажить мать?
– Ты как партизан на допросе, никак из тебя не выужу признания, а мне жутко любопытно.
– Да ничего особенного, он доцент какой-то кафедры МАИ или как там сейчас это называется… не знаю. Прежде все были институтами, теперь – академии и университеты. Словом, это авиационный институт, техническая профессия, я этого не понимаю. Какая разница? Помню только, со студенческих лет была такая шутливая песенка: «Я – директор МАИ, все студенты мои! Если я захочу – сразу всех исключу!»
– И это все? – удивилась Катя.
– А чего бы ты еще хотела? Ну… вдовец, взрослый сын, который живет в Штатах, там у него работа, семья…
– Чего же он не едет туда?
– С какой стати? Ему и здесь хорошо: у него интересная работа, он театрал, любит Москву, Россию. Вообще, знаешь ли, уезжать из страны можно в молодости, если, конечно, подоспела надобность, а человеку моего поколения, даже с языком, там нечего делать. Так, на пару неделек – посмотрите направо, посмотрите налево – или чуть больше, чтобы на внуков полюбоваться, удивиться их непохожести на наших детей.
Катя слушала мать с удивлением и настороженностью – никогда прежде она не высказывала подобных мыслей, хотя поводов было достаточно: многие знакомые уезжали, кто за детьми, кто сам по себе. Одна школьная подруга матери даже в Австралию уехала и теперь живет в городе с красивым названием Аделаида.
– У тебя с ним роман?
– Хуже.
– Как это понимать – хуже? – удивилась Катя.
– Он сделал мне предложение, – обреченно ответила Елена Андреевна.
– Тоже мне трагическая новость! – засмеялась Катя. – Сколько я себя помню, тебе то и дело кто-нибудь делал предложение. Неужели после папы ты ни разу не встретила человека, в которого могла бы влюбиться и выйти замуж?
– Ты ведь знаешь, Катенок, что у меня были увлечения, романы, но это совсем другое дело, нежели замужество. Подумай, зачем мне обрекать себя на роль сиделки или домработницы у стареющего мужчины?
– А если бы вы не разошлись с папой, разве было бы иначе? Он ведь тоже старел бы, правда?
– О! Это совершенно разные вещи, дочь: мы бы старились вместе, оба. Понимаешь? Вместе с любимым человеком, который изо дня в день с тобой рядом, вместе с тобой прошел все жизненные и возрастные этапы – от сексуальной избыточности в молодости до спокойного вегетарианства на склоне лет, не вызывая в тебе ни протеста, ни отторжения, ни раздражения естественным угасанием своей мужской потенции.
– Значит, положение безвыходное? – с иронией спросила Катя.
– Кто тебе сказал, что я ищу выход из своей вольной независимой жизни? И почему мы обсуждаем вопрос о моем гипотетическом замужестве? Это же смешно. Ты не находишь? – Елена Андреевна встала, прошлась по комнате, поправила что-то на заранее сервированном столе.
– Ма, но ты сказала, что Николай Васильевич сделал тебе предложение. Ты ответила ему хоть как-то или отмахнулась?
– Мы знакомы около двух недель, не более того. В нашем возрасте подобное легкомыслие непозволительно.
– Так и сказала? Менторским тоном? – удивилась Катя.
– Ну не совсем так. Облекла в приемлемую и вполне тактичную форму, – улыбнулась Елена Андреевна.
– Но пирог ты все-таки испекла! – съехидничала Катя.
– Испекла, испекла. Не цепляйся ко мне. Почему не побаловать одинокого человека? Вот придет он сейчас, познакомишься, тогда и поговорим.
– Ма, я тебя очень прошу, выдай мне мою долю пирога и все остальное сухим пайком, без чая, и я поеду к себе, поем в свое удовольствие, не буду тут путаться между вами, ладно? – взмолилась Катя.
– Уходишь от ответственности? – усмехнулась мать.
– Шутите, Елена Андреевна, и весьма неудачно – я в этом вопросе не советчик и умываю руки.
– Так и быть, убедила, – согласилась мать и принялась накладывать в пакет пирожков и отрезать объемистый кусок от пирога. Потом взглянула на часы: – Может, подбросить тебя? Пожалуй, я успею до прихода Николая Васильевича.
– Ну что ты, ма, зачем? Я поймаю машину и доберусь сама.
Катя ушла.
Елена Андреевна оглядела стол, восстановила на нем порядок, присела на краешек стула, задумалась.
Конечно, роман с женатым мужчиной, да еще иногородним, не сулил безоблачного счастья, но искрящаяся радость в глазах дочери вселяла надежду.
С тех пор как не стало Кости, Катя словно погасла. Нет, конечно, она держалась молодцом, во всяком случае на людях: работала, общалась с друзьями, смеялась, даже привычно острила… Но это могло обмануть кого угодно, только не мать – Елена Андреевна чувствовала, как покинуло Катю ее природное озорство, обычная раскованность, как из безоглядной хохотушки дочь превращалась в застегнутую на все пуговицы женщину, пусть и не лишенную чувства юмора.
Даже появление этого странного парня с именем, похожим скорее на кличку – Степ да Степ кругом, – не очень-то изменило ситуацию: дочь по-прежнему оставалась в каком-то скованно-замороженном состоянии. Правда, Елена Андреевна никогда не видела его, могла судить лишь по коротким и очень сдержанным рассказам Кати, но заранее знала, что он ей не понравится. Тем не менее она ни разу не высказала ни малейшего замечания или неудовольствия по его адресу.
И вот сегодня Катя, похоже, встрепенулась, словно ее окропили сказочной живой водой. Что и как там будет дальше, мудрено гадать, главное – она оживает.
Раздумья Елены Андреевны прервал звонок в дверь.
Пришел Николай Васильевич…
Катя вернулась домой. Еще за дверью услышала трель телефонного звонка. Быстро скинула обувь, вошла в комнату и сняла трубку.
– Где тебя носит? – раздался тревожный голос Даши. – И мобильник твой отключен, к тебе не достучаться.
– Я была у мамы, Дашунь. Мы давно не виделись, хотелось поговорить спокойно. Завтра собираюсь заехать к тебе. Ты будешь дома или на работе? Меня устроит любой вариант, я свободна все воскресенье.
– Я дома. Приезжай, ради Бога, приезжай…
– Что-нибудь случилось?
– А что еще должно случиться, Катюш? – грустно проговорила Даша.
– Давай, я прямо сейчас приеду, – предложила Катя.
– Нет, нет, уже поздно. Лучше завтра. Клава сегодня специально на рынок ездила за бараниной, будет готовить твое любимое харчо.
– Это в честь чего же?
– Она переживает за меня и всячески старается ублажить. Знаешь, так трогательно, что у меня порой слезы наворачиваются, – ответила Даша и тут же шмыгнула носом.
– Погоди, не реви. Вот приеду завтра, вместе и поплачем.
– По какому поводу?
– Ой, Дашенька, поплакать всегда есть повод.
Подруга умолкла в недоумении: плачущая Катя никак не вписывалась в Дашино представление о ней.
Пока Даша молчала, что-то таинственно потрескивало в трубке, электроника жила своей, закрытой для людей жизнью, в которой не было ни трагедий, ни горя, ни радости, а лишь перепады напряжения. От этой мысли Катя хмыкнула, и Даша тотчас же спросила:
– Ты чего?
– Да так, мысли в эмпиреи устремились… Значит, приглашаешь на харчо?
– Господи, я же сказала! Какое тебе еще приглашение?
Запах Клавиной готовки стоял не только на лестничной площадке, но уже в лифте щекотал ноздри своей неповторимой волнующей экзотичностью.
Катя невольно сглотнула слюну, хотя и не была голодна – проснулась в десятом часу, позавтракала и сразу же собралась, заглянув предварительно в магазин, чтобы купить для Сашеньки ее любимые лимонные дольки и клюкву в сахарной пудре.
Дверь открыла Клава, пожилая женщина плотного телосложения, с короткой шеей и круглым лицом. В свои шестьдесят шесть лет она была на удивление крепкой, подвижной, быстрой в работе. «Она у меня шустрая, – говорила Даша, – я за ней как за каменной стеной». И это была абсолютная правда.
– Катерина Викторовна, пожалуйста, не давайте Саше гостинцев до обеда, а то навалится на них, не оторвешь, а потом обедать не станет, – вместо приветствия таинственным шепотом выпалила она. Потом уже любезно поздоровалась, полуобняв Катю, которую искренне любила и всегда отличала меж других подруг своей хозяйки.
– Все-то ты знаешь наперед, – усмехнулась Катя.
– А то как же – не первый год в доме. Проходите, проходите, Даша давно вас ждет.
Эта манера Клавы называть Дашу по имени и на «ты», в то время как даже к родным и близким этого семейства она обращалась неизменно по имени-отчеству и на «вы», удивляла лишь поначалу, потом все привыкли и перестали обращать внимание, ибо обладательница столь непреклонного в мелочах характера располагала целым букетом достоинств, среди которых не последнее место занимало прекрасное знание грузинской, а если быть точным, тбилисской кухни. Скорее всего, это пришло к ней спонтанно и в полном соответствии с навязшим в зубах материалистическим принципом «бытие определяет сознание», потому что большая часть жизни Клавы прошла в Грузии. О себе она помнила лишь начиная с пятилетнего возраста. Что было до этого, знала только по рассказам воспитательницы детского дома, расположенного под Ставрополем. Была ли это достоверная история или легенда – поди узнай: никаких документов, никаких свидетелей событий той страшной войны с фашистами, которые могли бы вспомнить маленькую зареванную девочку, доставленную в детдом, она, повзрослев, так и не нашла. Говорили, что девочка была родом из украинской деревушки, где в первые же дни войны от немецкой бомбы погибло полдеревни, что ее какие-то женщины обнаружили на краю пшеничного поля, подхватили и унесли с собой, а потом сдали в детдом, где и определили ее возраст, дали ей имя и фамилию. Клава хорошо помнила, как отмечали ее условный день рождения, пятилетие – через год после появления в детдоме, – как дети, встав в кружок вокруг нее, дружно пели «каравай, каравай, кого хочешь – выбирай», как ей подарили новое платьице и как она плакала, когда укладывалась спать, потому что ни за что не хотела его снимать. Дальше, по ее словам, жизнь пошла хорошая. А что, разве не так? Семилетку закончила с приличными отметками – она всегда была способной, сметливой и памятью обладала отменной. Потом сговорились с одной подружкой и удрали из детдома – больно скучно стало, и все там приелось до чертиков. К тому же кто-то из авторитетных мальчишек, которым можно было верить, шепнул, что если идти все время на юг, то можно прийти к морю, а там не жизнь – сплошная лафа!
