Текст книги "Никто не избегнет блаженства"

Автор книги: Нелли Горицвет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

«Нет! Опомнись! Ты что, с ума сошел? – воскликнул Иван, опешив от неожиданности. – Ты же тогда погибнешь! А у тебя на шее семья, дочурка! – и, обратившись к Лилиане, быстро заговорил, – прошу тебя, не слушай его…»

«Ну и что, что семья! – грубо перебил товарища Арсений. – Эта семья через пару месяцев меня похоронит, а я не хочу умирать медленно, калекой, лежа в больнице. Я знаю, что говорю».

И тут только впервые Арсений поведал друзьям о своей страшной, тяжелой и мучительной болезни, которую ему с трудом приходится скрывать ото всех. После этого его откровения Иван сразу весь как-то сник, и Лилиана поняла, что вопрос исчерпан. Вытерев слезы носовым платком, она произнесла, всхлипывая:

«Мне очень, очень жаль, Арсений, честное слово! Но, возможно, это тебя утешит: родится особенный человек, которому будет отведена величайшая роль на земле. И еще кое-что: мы расстаемся не навсегда. Все наши судьбы неоднократно переплетутся. Я это чувствую на очень тонком уровне, поскольку вся переполнена такой мощной высоковольтной энергией, что даже не могу обнять вас на прощанье…»

…Роды случились внезапно и на две недели раньше срока – двадцать пятого июля двухтысячного года – моя мать не успела позвонить обоим товарищам и предупредить их. И этот злополучный день, ставший днем моего рождения, оказался трагическим для твоего отца, летящего на «Конкорде» через Ла-Манш, и для десятков других пассажиров. Вот, пожалуй, и вся информация, которую мне передала Лилиана. Больше она говорить не стала – не была особо к этому расположена. Да я и не стал расспрашивать. А что касается вопроса о моей исключительности и необычной судьбе, то я отношусь к этому философски и даже скептически. Лучше заранее ничего не знать. Вот и весь рассказ.

Этьен смолк. Мне не хотелось нарушать этой торжественной тишины. Я лишь дотронулась до его плеча, а после легла поудобнее, натянула спальник до подбородка и забылась мертвецким сном.

Осколки прошлого

Наутро Этьен изрек:

– Знаешь, я тут подумал, что мне следует отложить поиски моей возлюбленной Глории на какое-то время. Перво-наперво, я хочу разыскать моего отца. Ведь теперь, стабилизированный тобою, я смогу запросто с ним встретиться, и отсутствие Грозы мне более не помешает. А для этого я должен, непременно должен, увидеться с твоею матерью. Мне необходимо побеседовать с ней, ведь она сумеет помочь, она столько всего сможет порассказать… Идем прямо сейчас, я очень жажду с нею познакомиться! – завершил он, наконец, свою тираду.

Я с трудом разлепила глаза и поначалу очень плохо соображала. Глянула на друга, который, видимо, уже успел умыться, почистить зубы и теперь чувствовал себя бодрячком, словно проспал не каких-то три, а целых двенадцать часов. И тут до моего обоняния донесся запах свежесваренного кофе.

– С добрым утром, Этьен! – только и смогла вымолвить я.

– А?.. Да, конечно! – Этьен протянул мне чашку с таким видом, словно это была кислородная маска, явно надеясь, что она через секунду мобилизует меня. В самом деле, тут целлофановый пакет ледяной воды подействовал бы намного эффективнее, но, к счастью, мой друг еще слишком мало меня знает. – Так ты слышала, какие у меня планы на сегодня? Поможешь?

Передо мной появились бутерброды с ветчиной, семга и бутылка «Боржоми».

– Ты с ума сошел, – сонно пробормотала я, – что значит «сегодня»? До моей матери почти одиннадцать часов полета, три дозаправки!

– Как так? – удивился Этьен. – Ведь ты же сама говорила, что вы рядом живете.

– Никогда я этого не говорила, – мой голос был достаточно тверд, – я сказала, что мы с мамой много путешествовали по свету, пока не осели здесь, в России, на родине моего деда. Но мама моя находится не через дорогу, она аж в Краснодарском крае проживает!

– Вон оно что. Так значит, не получится сегодня увидеть ее, – и лицо Этьена стало таким растерянным и несчастным, что я не смогла ему отказать.

– Ладно уж, летим, – только и оставалось ответить мне, – в конце концов, я уже год как не совершала прогулок на микролайте – соскучилась по любимой игрушке. А то еще немного – и полеты придется отложить до весны. Здесь, в северных владениях, зимы все-таки суровы для подобных развлечений, даже несмотря на Всемирное Потепление.

Мы за каких-то десять минут добрались до гаража (приобретенного мною втайне от Эрика на его же деньги, торжественно врученные мне в день нашей свадьбы) и быстренько выкатили оттуда два микролайта. В свое время их смастерили за казенный счет в аэроклубе, куда я вступила еще в двенадцатилетнем возрасте. Позднее эта организация, существовавшая аж с советских времен, лишилась финансирования и разорилась, но половину техники удалось удачно списать – я приобрела микролайты за десятую часть стоимости. Разобрала и собрала заново, увеличив мощность двигателя, оттюнинговала в стиле woody. А потом мы с мамой перегнали оба мотодельтаплана с Кубани сюда, на Север. Конечно же, на самом деле мама захотела посмотреть, как мы с Эриком здесь живем – иначе бы она не изъявила желания прокатиться налегке.

Стояло прохладное сентябрьское раннее утро. По небу бежали редкие слоистые облачка. Ласточки летали низко. В воздухе уже блестели паутинки, пахло осенью, несмотря на устойчивую жару. На фоне розово-малиновой мякоти неба красиво смотрелись желтеющие березки. И почему-то так отрадно было на душе, точно должно было произойти что-то хорошее, удивительное, доброе. Может, это всего лишь предощущение полета?

Этьен помог мне установить и прочно закрепить дельтовидные крылья над гондолами, мы заправились, прогрели моторы и взмыли в небо. Я улыбалась, счастливая и довольная. Рядом со мной справа летел Этьен с таким возвышенно трогательным выражением лица, какое бывает у патриотично настроенных идиотов в момент поднятия знамени на флагшток. По его словам, он знает, как сократить время полета вдвое. Я пристально посмотрела на своего друга, он улыбнулся мне слезящимися глазами и что-то сказал. Но из-за ветра слов не было слышно. А включать шлемофонную связь мне не хотелось. Скорость нарастала, встречный поток заставлял глаза щуриться, и пришлось опустить стеклянное забрало. Поневоле вспомнились смешные строчки, написанные мною в далеком детстве, кажется где-то в Альпах:

…Я набираю высоту,

Рассвет окрестность орошает,

Но через стекла красоту

Лишь только олухи вкушают.

А солнце лупит в сто свечей –

Уж небосвод в губной помаде,

Плыву я в зареве лучей

По сторонам румяным глядя!..

Вскоре от постоянного напряжения, необходимого, чтобы удерживать руль в одной позиции, заболели руки – черт, когда же я, наконец, приобрету сервокомпенсатор?! Ведь планировать на малой высоте не так-то просто. А выше подниматься нельзя: для этого нужно заранее договариваться с диспетчером, ворошить документы, компьютерные данные, заказывать воздушный коридор. Но на подобную возню у нас с Этьеном не было времени. И мы летели чуть выше проводов со скоростью почти девятьсот шестьдесят километров в час. Приближалась первая остановка. Не долетая до населенного пункта, мы спикировали на поле, свернули крылья, вырулили на шоссе и поехали по деревне, вызывая любопытные взгляды придорожных крестьянок-торговок. Без труда отыскали заправочную станцию, где залили полные баки авиатоплива. Потом увидели яркую вывеску палатки «Пиво. Пицца. Шашлык. Кофе» и тут же ощутили зверский голод. Подле на лужайке стояли летние столики, рассчитанные на четыре персоны. Неплохо придумано. Сейчас один из нас зайдет внутрь за обедом, другой останется караулить моторизованных «мух» …

Таким образом, рассчитываю я, проделав еще два аналогичных марш-броска, к шестнадцати часам мы с Этьеном можем успешно приземлиться на морской берег недалеко от маминого дома…

****

Неожиданно я поняла, почему мне так хорошо на душе. Причина довольно прозаична. Ведь помимо всего прочего Этьен вчера сообщил, что отец переписал на мое имя довольно крупную сумму в Швейцарском банке (который, кстати, удачно перекочевал в Новый Цюрих, выстроенный в Восточной Сибири). А это куда больше, чем мы получили по завещанию. Значит, у меня будет не только самопальный дирижабль, но и своя собственная «Цессна»! Жаль, правда, что отец погиб, так и не успев сообщить матери о моем счете. А то бы мы вернули себе Вольные Славены гораздо раньше, и без помощи Эрика. Но зато теперь у меня появилась возможность отдать мужу должок и не чувствовать себя вечно зависимой и обязанной.

Вот отчего я сегодня утром не шла – летела, едва касаясь земли, по умытой улочке, готовая расцеловать каждого, кто назовет нашу страну самой прекрасной в мире. Как же отрадно жить на свете, имея целое состояние, являясь подданной Вселенной! Люди вокруг тебя кажутся такими радушными и милыми, такими трогательными и задушевными – не считая, конечно, тех, кто превращает Русь-матушку в помойку. Теперь я понимаю европейских знаменитостей и богатейших мигрантов, которые с обожанием отзываются о русских и называют Россию своим излюбленным местом пребывания. Вовсе не обязательно из их уст течет лицемерная лесть – все дело в восприятии: сытый голодного не разумеет. Ведь если тебе однажды повезет, и ты окажешься с пятью миллионами евро среди в меру щедрых, сердобольных и отзывчивых людей, то даже окружающая грязь покажется тебе чуть ли не изначальной материей, праматерью мироздания. В конце концов, что такое отбросы? Это неиссякаемый источник тепла и энергии. Главное, вовремя пустить их в расход.

Но если серьезно, то более всего на свете мне бы хотелось, чтобы у нас в городе, или даже на всей территории Кубани, появилась полиция чистоты. В моем понимании это такие дворники-дружинники, которые рано утром очищают от мусора улицы и парки, урочища и скверы, леса и пляжи, а днем – патрулируют. Однако для создания подобного проекта необходим целый фонд. Возможно, когда-нибудь он у меня будет. А еще, не исключено, что под мусоропроводами вместо контейнеров появятся мини-электростанции, вмещающие в себя антивещество, портативные черные дыры для переработки отходов и аккумуляторы молниевых зарядов.

Действительно, почему бы россиянам ни рассматривать свои мусорные и пищевые свалки как генераторы тепла? Может, тогда в стране будет меньше депрессии, пьянства? Ведь иногда у отдельных неприятных личностей русская душа, требующая вечного орлиного и журавлиного полета, страдает свойственным птицам недержанием и бросает под себя все, начиная с проездного билета и кончая пластиковой бутылкой. Так не проще ли сжигать навоз и содержимое унитазов, скажем, в позитронном вакууме, и аккумулировать энергию в батареях? Тогда она будет питать атомные двигатели, чтобы летать могло тело, а не только душа.

Проведи черту, там, где мир похоронен заживо,

Накарябай на белой стене замочную скважину,

Видишь вход? И оттуда – ни шагу.

Раздобудь карандаш и бумагу,

Нарисуй себе жизнь, что за дверью твоей,

Без непрошеных глаз, посторонних людей,

Понаехавших и обнаглевших гостей…

Там струятся молочные реки в царстве теней,

Там кисельные берега губ оленьих нежней,

Там по стенам вьются лианы из диких роз,

Там живой дед Мороз,

****а может быть Санта-Клаус,

Или, как у Булгакова, Штраус.

Ты захочешь нос сунуть на улицу?

– Черта с два!

Ведь в подъезде бычком на стене кто-то вывел слова:

Пешкаруса дати – набойки стоптати,

Трамваем – пуговицы потеряти,

Спуститься в метро – взорватому быти,

– Домой возвращайтесь и лапу сосите!

Ты нацепишь рюкзак – и на рынок айда за картошкой,

Там воняет протухшая рыба и мочатся кошки,

У забора старушки рядками сидят,

Овощами и мясом торгуют, галдят,

За ограду гнилье и ошметки летят…

Для чего этот смрад?

И зачем этот ад?

Потому что там тоже кончается мир —

Захудалый, протухший, из латок и дыр —

Мир торговок.

– А что за забором?

– Сортир…

Ты вернешься домой – от покупок лукошко ломится,

Зафигачишь окрошку. В горшочке мясо готовится,

Голова от усталости клонится…

И с балкона очистки твои полетят

В палисад, где бычки прорастать не хотят,

Где пустые бутылки под утро звенят,

Алкаши, как солдаты, вповалку лежат,

Им уже невдомек, где кончается мир,

Начинается гульфик штанов и сортир…

А вдали, за рекой, там, где дрыхнут курганы темные,

Шашлычье понаехало жирное и отборное,

Придавили березоньки джипами мощными,

И разинули рты магнитолы истошные,

И сражаются с тьмой габариты, костры.

Все упиты, убиты – короче, мертвы…

А наутро свернет шапито молодежь гулящая,

И умчится их мир разбитной, как оркестр, гремящий,

И останется тара сверкать на земле,

И останется пластик в смердящей золе,

Потому что у каждого дверь на стене,

За которою он пребывает во сне,

Потому что у каждого собственный мир

Из любви и цветов. А за дверью – сортир…

Приближение к родным пенатам отвлекло меня от философских мыслей.

Поскольку у нас с Этьеном не было времени звякнуть заранее маме по телефону, наше появление окажется для нее сюрпризом. Мы неслышно приземлились на песчаной косе, вскарабкались по земляным ступенькам, ведущим к особняку, и, крадучись, пересекли поляну. Старинный двухэтажный дом, построенный на лесистой возвышенности, отделанный серо-коричневой мраморной крошкой, вернул мне былые ощущения сказочности и таинственности. Я поднялась по замшелой лестнице с бронзовыми коваными перилами и замерла перед тяжелой дверью цвета какао, сильно напоминающей разделенную на квадраты шоколадку (в детстве я однажды ее облизала, и мне за это влетало). Дернула шелковый шнурок звонка. Этьен в нетерпении переминался с ноги на ногу.

– Мама в саду, – наконец сообразила я и потащила Этьена за руку влево, дальше, вдоль решетчатого забора, увитого плющом и виноградом, к калитке. Мы обогнули дом и остановились у черного входа.

Я открыла дверь своим ключом, и мы прошли через террасу и сени прямо на кухню. На плите стоял горячий чайник. Я вытащила из холодильника дольки пиццы, налила Этьену чаю, придвинула молочник, овсяное печенье, варенье, фрукты, а сама побежала в виноградник.

Мама оказалась на месте. Она собирала виноградные кисти в огромные глиняные кувшины. Я вкратце поведала ей, что познакомилась с неким молодым человеком по имени Этьен, который приходится сыном пилоту Ивану, лучшему другу ее покойного мужа и моего любимого папочки. И что Иван в свое время имел интимную связь с одной эксцентричной особой, родившей впоследствии от него этого самого Этьена. И вот теперь, дескать, Этьен вырос и хочет разыскать своего отца.

– Он рассчитывает на твою помощь, мама, – вставила я под конец ключевую фразу. А потом, сделав вид, будто спохватилась, добавила: – Да, чуть не забыла: Этьен просил передать тебе, что папа оставил нам целое состояние.

После чего, старательно пряча победоносную мину, вручила матери бумажку с кодом от банковского сейфа, нацарапанным химическим карандашом.

– Наконец-то мы сможем поправить дела в заповеднике, нанять смотрителей… – мечтательно прошептала мама севшим уставшим голосом, глубоко вздохнув.

– И поэтому ты просто обязана помочь Этьену. Постарайся вспомнить и рассказать ему о его отце все, что тебе известно. Пожалуйста! – подвела я итог сказанному.

Ну как, удалось мне зацепить ее?

И хотя выражение глаз мамы говорило о каких-то сомнениях, скептицизме, она сразу же согласилась. Мы вошли в дом.

Этьен при нашем появлении встал из-за стола. Мама поманила его одним жестом на свет, пальцем подняла его подбородок и внимательно посмотрела ему в глаза. Казалось, прошла целая вечность. Я с трепетом наблюдала за ней.

– Ты сын Лилианы, – наконец изрекла она, и ее в глазах вспыхнули не знакомые мне прежде искорки.

Мама стала задавать Этьену всевозможные вопросы, одновременно хозяйничая у плиты. Поставив на стол еще две чашки, блюдо «хвороста» и коробку конфет, она сняла передник, косынку, и только потом уселась с нами обедать. Длинные каштановые волнистые волосы тотчас обрамили ее лицо, едва она склонилась над чаем.

Я глядела в знакомые и, как всегда, непонятные и магнетические черты женщины, родившей меня, не переставая думать: что могло сделать ее такой загадочной? Такой властной, царственной. Может, когда-нибудь и у меня будет подобное выражение глаз: строгое и снисходительное, вытягивающее без труда ответ на любой вопрос, проницательное и непроницаемое, с каким-то вызывающим надрывом и держащее всех на расстоянии. Ее врожденная чопорность, жеманство и кокетство придавали ей шарм, о котором она и не подозревала – они проступали даже тогда, когда мама морщила лоб, задумываясь о делах, и все ее действия и слова в этот момент казались скорее механическими, нежели осознанными. И пусть она ходила по дому в фартуке и косынке, все равно чувствовалась ее властная женская сила.

Возможно, одиночество последних лет закалило маму как-то по-особому? Или руководящая должность изменила доселе кроткую мамину натуру? Химик и биолог по образованию, Миролада Мстиславна Зимоглядова работала ведущим экологом в нашем родовом заповеднике – следила за развитием популяций различных видов растений и животных. В ее подчинении находилось более пятидесяти человек – в том числе и сильный пол. Однако никакое из вышеперечисленных статусных достоинств не лишало маму мягкого женского очарования – ее хрупкость и нежность заставляли всякого деликатничать и миндальничать с ней.

Я никогда не обладала подобной силой – я типичная папина дочка, угловатая и долговязая очкастая «плоскодонка». А всякие там «мадамские» хитрости, вроде пускания пыли в глаза, загадочной смены настроений или безудержной расточительности, порою раздражали меня и ставили в тупик. Я многого в маме не понимала. К примеру, зачем нужны еще и платья, если имеются две смены джинсов и футболок? Или: для чего тратить деньги на пудру и духи – не проще ли на эту же сумму заполнить баки топливом и отправиться туда, где водопады сверкают золотом на закате?

Я не понимала мою непостижимую маму и лишь иногда с большим трудом могла предсказать ее реакцию на какое-либо событие – приблизительно, расплывчато, смутно, где-то на уровне «холодно – горячо». Вот и сейчас меня дико ошеломил и здорово испугал момент, когда мама произнесла имя Лилианы. Да я просто была уверена, что маме ничего не известно о Лилиане! Иначе бы она не дала мне договорить, а, едва войдя в дом, поглядела бы на Этьена косо и неприязненно. И уж, конечно, вряд ли бы она стала его угощать: все-таки Лилиана была общей любовницей обеих пилотов, а значит, ее потенциальной соперницей! И логичнее всего бы было выставить моего друга за дверь. Выходит, что я ошибалась в выводах насчет мамы?

Так и есть! Я, определенно, почувствовала, что мама обрадовалась неожиданному появлению Этьена. Чудеса, да и только!

Мы с другом все еще прихлебывали чай-композит, настоянный на одном из самых изысканных травяных букетов, когда мама встала из-за стола.

– Пейте, молодые люди, и я жду вас в библиотеке: там мы все и обсудим, – сказала она и со свойственною ей грацией выпорхнула из кухни.

– Ну что? – с тревогой спросил Этьен.

– Для нее наш приезд, точно гром среди ясного неба, и сейчас она приходит в себя, – ответила я, – но, в целом, думаю, все в порядке.

В библиотеке мама подкатила к дивану журнальный столик, на котором разложила большое количество фотографий, где были изображены Иван и Арсений – то вместе, то по отдельности.

Вот они в летной форме французского легиона, совсем молоденькие…

А здесь немного постарше, лежат возле озера Заповедного, что в кольце горных отрогов…

Вот среди однокашников на пикнике, вот на фоне «Летающих ножниц F15.5 Эос». Кто подозревал, что снимок секретного экспериментального самолета и информация о нем просочатся за пределы полигона?..

А вот это Париж, площадь Конкорд. Виски обоих авантюристов уже тронула седина, на лицах застыло суровое мужественное выражение. На обороте надпись: «Июнь, 2000 г.» Видимо, это последняя фотография.

Этьен рассматривал снимки впервые. Я же – просто пыталась окинуть новым взглядом то, что мне было давно известно.

– Догадываюсь: вы от меня многое утаили, – мама подняла на нас прищуренные в лукавой улыбке глаза, – поведайте-ка мне все с самого начала. Как вы познакомились, где, и так далее, – добавила она самым что ни на есть домашним, простым и радушным тоном, без излишней официальности.

И тут нас словно прорвало: перебивая друг друга, мы с Этьеном взахлеб принялись описывать случившееся. Мама внимала нам, загадочно улыбаясь и кивая, словно многое из нашего рассказа было ей предельно понятно и давно известно. Причем, известно как будто бы даже сверх того, что знали мы.

– Ну что ж, дети, – выслушав нас, сказала мама, – боюсь, что я очень немногим могу вам помочь. Ведь, как я понимаю, ты, Этьен, хочешь полностью воссоздать в памяти картину жизни своего отца.

– Да, но это еще не все, – с волнением в голосе проронил мой друг, – с тех пор, как Конкордия сделала меня человеком, я вдруг понял, что смогу, наконец, найти своего отца – во мне впервые проснулась надежда! Если мать намеренно утаила от меня его местонахождение, то я сам пойду по его следам. Вы мне поможете?

– Знаешь, Этьен, пожалуй, тебе все же лучше попытаться навести справки об Иване у своей матери, – снова улыбнулась мама, и морщинки на ее выпуклом лбу разгладились, – Лилиана знает про Ивана такое, что неизвестно мне, и потому расскажет куда больше меня. Впрочем, тот вариант помощи, который я могу предложить тебе, тоже годится, но он затребует от тебя слишком большого количества духовных сил и мужества. Тебе предстоит встретиться… – мама намеренно выдержала паузу и понизила голос, – с привидением! То есть, я хочу сказать, что ты волен узнать домашний адрес Ивана у «второго авантюриста» – Арсения. Если хочешь, конечно. Сам же скромняга Иван стыдится навещать нас и прячется…

– То есть как это: узнать у отца? Что ты такое говоришь, мама? – воскликнула я.

– Что значит, прячется? «Чего ему стыдиться?» —тревожно произнес Этьен одновременно со мной.

Мама по очереди оглядела нас, точно прикидывая, кому же из нас первому ответить, и выбрала Этьена.

– Обычный комплекс вины выжившего. Ивану стыдно, что он уцелел, тогда как Арсений погиб. Ведь они долгое время, почти все молодые годы, были на равных во всем и все делили поровну – деньги, женщин, приключения. Теперь же Ивану неловко, что у него есть сын, а Арсений пожертвовал ради друга своей жизнью и жизнью своего ребенка. Словом, Иван упорно считает себя виноватым в смерти Арсения – он мне так прямо и написал однажды в письме. Я же в ответном послании попросила его выкинуть этот вздор из головы и просто взять, да и приехать ко мне в гости. Но, очевидно, у Ивана духу на это не хватило: явиться сюда он так и не решился. Между строк чувствовалось, что он боится не столько моего воображаемого гнева, сколько немого упрека. Я же ни в чем Ивана не виню. Я даже посетовала в следующем письме: дескать, почему он такого плохого мнения о старых друзьях? И намекнула, что в настоящее время мне известно об их с Арсением прошлом куда больше, чем он может себе представить. Но такой уж Иван странный человек: не счел нужным ответить на мое последнее послание. И более умолять его навестить семью дорогого друга я не собираюсь, – губы мамы сжались, образовав упрямую складку негодования, – бегство Ивана я считаю своего рода трусостью. Мы не подростки, чтобы робеть, и такое поведение – это уже чересчур!

Этьен понимающе кивнул.

А я обратила внимание на загадочный подтекст:

– Мама, ответь, пожалуйста, что ты имела в виду, когда сказала, что в настоящее время тебе известно о прошлом отца и Ивана куда больше, чем Иван может себе представить? – быстро спросила я, перехватив ее мимолетный прищур, вскользь брошенный в мою сторону. – От кого и что тебе известно? Это что-то такое, чего ты упорно не желаешь нам рассказывать? И как Этьен может встретиться со «вторым авантюристом», если папа умер?

Мама смерила меня проницательным взглядом и надолго задумалась, прежде чем ответить.

– На самом деле это все один вопрос. От кого мне известно о прошлом двух закадычных друзей? От отца, разумеется. Раз уж ты с легкостью приняла в своем сердце факт существования сверхъестественных форм жизни, сохраняющих сознание вне тела – вне инкарнации – то пора бы тебе уж догадаться, дочка, что оттиски душ наших близких, а в особенности, безвременно ушедших, остаются на этом свете после их смерти, – таинственным полушепотом ответила мне мать. Говоря это, она посмотрела на меня как-то особенно, точно на посвященную в тайные знания, – и они повсюду витают в воздухе, вечно находясь среди живых, – развела она руками по сторонам, словно комната была заполнена невидимыми духами.

– Выходит, что и мой папа тоже где-то здесь, в этом доме? Но тогда почему я не могу с ним общаться?

– Видишь ли… – замялась мама. Спустя мгновение она пожала плечами, словно говоря самой себе «Почему бы и нет?» – ну хорошо. Пожалуй, ты тоже встретишься с ним сегодня, и тогда многое поймешь сама, – с мягкой улыбкой добавила она.

– Постой! – воскликнула я, – значит, получается, что ты с ним все это время общалась, а я, что, не имела права? – возмущению моему не было предела.

– Понимаешь, – мама вздохнула, провела рукой по волосам и непроизвольно взъерошила их, – когда твой умерший папа впервые заговорил со мной – это стало для меня такой неожиданностью, ну просто настоящим шоком! Мне потом долго было не по себе… жуть какая! Знаешь, первое время меня часто, регулярно – да почти что каждую ночь – посещали кошмары. И, очевидно, все это каким-то образом отразилось на мне, наложило отпечаток – даже окружающие заметили. Большинство коллег по работе, гостей, знакомых то и дело спрашивали у меня: что происходит? Одни говорили мне: «Ты стала какая-то нервозная, странная, загадочная, рассеянная…» Другие же: «У тебя красноватые пятна на лице, болезненно блестят глаза…» Я отвечала всем, что просто переутомлена, хотя на самом деле я и до сих пор не знаю, что полагается говорить в таких случаях. К счастью, тебя тогда рядом не было – ты все это время, после смерти отца, находилась в пансионе во Франции. Слава Богам, иначе бы мое раздраженное состояние непременно передалось бы тебе! И когда Арсений явился ко мне в следующий раз, то, взвесив все за и против, мы с ним пришли к выводу, что лучше держать наши встречи втайне от тебя. Ты была ребенком, не забывай. К тому же ты всегда отличалась повышенной замкнутостью, скрытностью, впечатлительностью и склонностью к аутизму. Честно говоря, я боялась, что тебе грозит тихое помешательство, если ты узришь отца воочию, и что я даже не смогу проконтролировать, когда оно начнется. А ежели наоборот, ты отреагируешь бурно и примешься рассказывать всем и вся о своих «видениях», то тебе также будет уготована дорога в психушку – тебя туда упекут учителя и ювеналка.

Но, возможно, я напрасно волновалась. Ты оказалась сильнее меня, и я думаю, что причиною этому послужило твое сильно развитое воображение в сочетании с твердой уверенностью, что в мире нет ничего необъяснимого. Впечатлительность не подавила ни твоей рассудительности, ни твоего умения рассуждать логически. Стать свидетелем того, как из воздуха возникает человек, а потом тает – это любого сведет с ума. Любого, но не тебя – в этом я ошиблась. Ты увидела Этьена – и спокойно к этому отнеслась. Так что, если можешь, постарайся понять и простить меня, дочка, – сказала мать, обнимая меня, на что я ответила ей взаимным объятием, – в общем, договорились: ты тоже сегодня увидишь отца. Обязательно. Обещаю.

– Ты говоришь: «увижу», – всколыхнулось у меня в мозгу, – но что ты имеешь в виду? Что значит «увижу»? По-настоящему увижу, или всего лишь почувствую?

В этот момент Этьен весь как-то подался вперед, точно у него уже был готовый ответ на вопрос.

– Увидишь своими глазами, – ответила мама невозмутимо, – главное, помни, что это не воскресшая душа, а оттиск души. Иными словами: скан, отпечаток, проекция, а по-научному – эгрегор…

– Но как?! – все еще не могла я понять. – Каким образом отец станет видимым, если все остальные умершие…

– Он будет временно находиться в одном из зримых субтильных тел.

– Каких тел?

– Тел, состоящих из уплотненной атмосферы, сгустившейся за счет воздействия одной из четырех природных Стихий. То есть существуют так называемые тела Огня, Земли, Воды и Воздуха. Тебе что-нибудь известно о Стихиях?

****

Мы с Этьеном стояли, обнявшись по-дружески, на одной из крыш возле парапета. Потом я, слабо вздохнув, мягко отстранилась, отступила назад и посмотрела принцу Грозы прямо в глаза:

– Знаешь, я порой завидую всей этой твоей летучести. Ведь если подумать, я, по сравнению с тобой, лишь слабое беспомощное одинокое существо, которое пытается найти покой и утешение для своей мятежной души.

– И с какого бока, интересно знать, ты одинока и слаба? – удивился Этьен, – что-то незаметно.

– Просто я…

Но тут вдруг у меня в мозгу внезапно загорелась лампочка:

– Погоди! – воскликнула я, невольно схватив Этьена за плечо. – Ты только что сказал, что солнце имеет, то есть… заключает в себе… электрическую природу… Силу! – я от волнения с трудом подбирала слова, путаясь и спотыкаясь на каждой фразе. – А как же радиация, водород, гелий и все такое? Я хочу сказать: что первично – раскаленный газ или электричество?

– И то, и другое – это признаки пробуждения изначального естества любого неостывшего космического тела, – скороговоркой, словно отличник, проговорил Этьен, – радиационные излучения сопровождают электромагнитные, их природа в космосе двойственна. Солнце, как и Земля, имеет магнитные полюса, или, правильнее будет сказать, гелиомагнитные. И движения всех, составляющих его, газо-плазменных частиц, между ядром и короной, происходящие по траектории тора, упорядочены. Огонь Солнца – электрический по природе, что никоим образом не противоречит термоядерной реакции, превращающей водород в гелий. А самый большой электрический заряд возникает у кварк-глюонной плазмы в момент зарождения Галактик!

– Никогда об этом не думала, – честно призналась я, – по мне Огонь – это просто огонек! Как от спички. Ну, то есть если бы Солнце было размером с мячик, его запросто можно было бы потушить ведерком воды. Чего не скажешь об электрических возгораниях – их тушат песком.

– Совершенно верно! Потому что Земля (в частности, песок, кремний) – и Огонь (электроэнергия) – принадлежат к прямо противоположным физическим Стихиям, переходящим друг в друга. Супплетивным, то есть взаимодополняющим, в сумме дающим единицу с нулевым вектором. И, если тебе хоть раз довелось быть свидетельницей удара молнии в балконное ограждение или подоконник распахнутого настежь окна, то ты могла заметить, что после вспышки и грохота помещение внутри оказывается усыпанным желтовато-сероватой мучнистой пылью, содержащей примеси кремния – примитивнейший пример перехода плазмы в твердое вещество. Ну а Шаровая Молния – это, по сути, маленькое Солнце, заряд которого ведерко Воды, как ты выражаешься, только усилит. Простой огонь от газовой горелки ведь не сгодится для подводной сварки, так? Он мгновенно погаснет. Нужна электродуга. А как тебе звезды, которые извечно горят в вакууме, без кислорода? Ясно же, что это не совсем обычный огонь! – с какой-то непонятной гордостью заключил он.