Текст книги "Никто не избегнет блаженства"

Автор книги: Нелли Горицвет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Произошло нечто особенное? – спросила я, подумав об очередном чуде.

– А что, разве заметно? – радостно, почти смеясь, сказал Этьен, обнажив ряд ровных белоснежных зубов.

– Еще как! Ты сверкаешь, точно начищенный медный таз! – в тон ему ответила я и чуть было не добавила «Вы с Ней виделись?», но вовремя опомнилась, сообразив, что это не столько бесцеремонно, сколько вообще нереально. – Ну и какими новостями ты меня удивишь на сей раз?

– Глория похорошела, – ответил Этьен глубоким, переменившимся голосом, – она загорела и еще носит волосы наверх… А топик у нее спереди вымазан земляникой, – восхищенно добавил он, смеясь.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – со значением сказал он.

«Сумасшедший!» – подумала я.

Мы не спеша пошли по узенькой улочке.

Вдруг дико завизжал высокий неприятный зуммер двухтактного двигателя, и вслед за этим нас с головы до ног окатило грязной водой из лужи. Через мгновение силуэт хулигана скрылся за поворотом.

– Да уж, лучше посадить пятна от земляники, – ворчливо заметила я вслух.

– Чего ты хмуришься из-за пустяков? – задорно сказал Этьен, видя мое недовольство. – Этому горе-байкеру теперь и самому не сладко.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– А вот посмотрим.

Постепенно мы дошли до перекрестка и завернули за угол. Тут нашему взору открылась следующая картина: в густой мясистой грязи лежала жирная-прежирная туша рядом со своей весьма странной самопальной техникой – шестиколесным паукообразным агрегатом.

По-детски безобидная и вместе с тем обиженная физиономия усато-волосатого толстячка так меня рассмешила, что я сделала знак Этьену – мы помогли бедняге выбраться из-под навороченной конструкции и подняться.

– Простите, пожалуйста, что облил вас: я не нарочно, – изрекло существо и, к еще большему моему изумлению, вытащило из розовой дамской косметички кружевной белоснежный носовой платочек, – кстати, позвольте представиться: меня в этой жизни величают Насосом.

Вслед за платочком толстяк достал из кармана косухи и подал мне визитную карточку, где значилось: «Насос. Бригада байкеров "Ублюдки из Выборга"», и далее шли телефонные номера – клубный да персональный мобильный.

– Если что нужно будет – можете обращаться за любой помощью. Я тотчас примчусь, где бы я ни был, с любого конца земли! – басовитым музыкальным голоском пояснил байкер, бесстрашно оглядев себя и снова плюхнувшись в лужу, но уже в прозрачную, дабы смыть грязь со своего кожаного прикида. – Эх, как же неудобно будет вот таким вот маленьким батистовым платочком, подаренным мне невестой, обтереть всю мою груду говядины.

Насос принялся елозить в луже и вертеть туда-сюда задом, а мы улыбнулись простодушному человечку с детскими глазами, помахали, и двинулись дальше.

– И как ты узнал заранее, что он поскользнется на промоине да шлепнется в грязь? – накинулась я на Этьена, едва мы отошли на несколько шагов.

Этьен, похоже, все еще пребывал в своем выдуманном счастье.

– А никак. Это я просто так сказал! – добродушно рассмеялся музыкант. – Дабы тебя хоть как-нибудь поддержать, встряхнуть, а то ты прямо-таки упала духом. А если серьезно, то и сам не знаю, как узнал. Пока не знаю. Но у меня ощущение, что этот Насос явно не тот, за кого себя выдает…

****

…Я описала лишь малую толику тех моих встреч с Этьеном, которые предшествовали его стабилизации. Всякий раз он исчезал так быстро, так неожиданно…

И появлялся внезапно, точно снег на голову.

Живым и потусторонним, маленьким и гигантским, точно целый мир, со своей скоротечной эволюцией, сгорая и возрождаясь из пепла, космической пыли и разрядов, возникал этот счастливый и блаженный, не от мира сего, человек-феникс.

Шестнадцатый этаж

– Уютно тут у Вас, – пошутил Этьен, когда мы спустились с крыши в «мои апартаменты», – надеюсь, я тебя не потесню?

Площадка была изначально разделена на четыре трехкомнатные квартиры, однако для самого примитивного обустройства даже одной комнатенки не хватало не только подвода коммуникаций, но и доработки дверных и оконных блоков. В отличие от красного кирпичного бомжатника, это здание было панельное, а посему плиты стен и потолка внутри были выбелены. Этьен без труда угадал мою обетованную келейку по выметенному полу, и лишь потом заприметил стоящие в углу фанеры, заменяющие мне в ночные часы роскошные царские полати: все-таки спать на бетоне вредно. Не сразу увидел он и спальные мешки.

– Хочешь, я создам защитный экран? – предложил Этьен.

– А что это такое? – поинтересовалась я.

– Это дар, доставшийся мне от матери, – коротко изрек он, – смотри.

Этьен выставил ладонь вперед, направив ее в сторону окна. Раздался электрический треск, и тотчас оттуда перестало дуть. Я подошла к оконному проему с опаской.

– Не бойся, – подбодрил меня друг, наблюдая за моими движениями, – я специально сделал купол безопасным изнутри.

Я поднесла палец к той части невидимого экрана, которая заменяла стекло, щелкнула по ней ногтем, и раздался мелодичный звон, подобный тому, что возникает, когда ударяют по хрустальному бокалу.

– Это защита на тот случай, если вдруг станет холодно, – пояснил Этьен.

– А ты разве озяб? – удивилась я, хотя тонкая и мокрая хлопчатая сорочка гитариста ни у кого бы не вызвала подобного вопроса.

– Нет. Еще ни разу у меня не получалось замерзнуть, – признался Этьен, улыбнувшись, – но, говоря о холоде, я имел в виду тебя.

– Благодарю, но на этот случай у меня имеется спальник. Даже два. Ой!.. – я замерла, так и не успев докончить фразы, увидев следующее.

За оком показался знакомый треугольный силуэт ласточки, который начал стремительно расти и увеличиваться в размерах.

– Этьен, – воскликнула я испуганно, – скорей убери…

Но было уже поздно. Ласточка на полной скорости ударилась о невидимую стену и упала вниз. Этьен молниеносно смахнул ладонью экран, и я кинулась смотреть: может быть, птица сейчас заложит вираж да поднимется?

– Бесполезно. Снаружи триста восемьдесят вольт, – тихо произнес Этьен, крепко сжав мои плечи. Меня всю трясло.

– Ласточки – такие заботливые матери… – вырвалось у меня. Я хотела продолжить: «…и поэтому они не имеют права умирать, ведь их дома всегда ждут птенцы», но от волнения так и не окончила фразы.

Однако Этьен меня понял.

– Ты думаешь, у нее остались голодные детки?

– Уверена. Знаешь, в каждой женщине с ребенком есть что-то от ласточки.

– Тонко подмечено, – согласился Этьен.

– Такие красивые планирующие птицы – эти мои любимые ласточки! И стрижи…

– Птицы-самолеты…

– Сходи наверх за своей гитарой, – решила я сменить тему, – и заодно захвати мой пакет с электроприборами. Он стоит у причальной мачты.

Этьен проворно помчался на крышу.

– Кстати, Конкордия, а почему ты упорно называешь громоотвод причальной мачтой? – зычно спросил меня гитарист, спускаясь по ступенькам вниз. – Ты все громоотводы так зовешь, или только один?

– Только один. Это причальная мачта для швартовки моего дирижабля, – объяснила я, – ну, типа, то же самое, что прикол – для корабля.

– Какого еще дирижабля? – воскликнул музыкант, от удивления споткнувшись и лишь благодаря высоким перилам не угодив в пролет.

– Как какого? Разумеется, моего будущего, – беспечно ответила я.

– И на какие шиши ты собираешься его покупать? – недоверчиво проговорил Этьен. – Ты что, миллионерша? Или думаешь угнать?

– Я построю его сама, – уклончиво и в то же время упрямо сказала я, – когда-нибудь.

– Но каким образом, из чего?

– Из материалов, собранных в личном ангаре моего отца, в Нидерландах – если, конечно, там что-нибудь уцелело. Еще у меня есть кое-какие заначки из запчастей, разбросанных по всему миру после катаклизмов.

– Ох, ну и фантазерка же ты, Конкордия! – со снисходительной насмешкой, точно заботливый опекун, сказал Этьен, ставя гитару в угол и садясь на сваленные у стены доски, – в твои-то годы быть таким ребенком…

В душе я сильно надулась на него за эти слова. Чья бы корова мычала! Кто бы говорил о фантазии, когда я только тем и занимаюсь, что стараюсь помочь ему реализовать его самые нелепые проекты. Глория – вот что есть чистой воды вымысел!

Я молча вытащила из чехла спальный мешок и принялась застилать доски. Этьен послушно посторонился, дабы мне не мешать, встал, а потом, догадавшись, расчехлил второй спальник. И тут его взгляд упал на лежащую между складок одеяла стопку тетрадей и альбомов.

– Ого! Это уже что-то. Создадим атмосферу творческого досуга, – весело проговорил Принц Грозы и пустил электрический разряд из ладони вверх.

Над нашими головами, повис шар дневного света, сияющий, точно комнатная портативная луна.

– А с улицы освещения не заметят, а то уже темнеет? – испугалась я.

– Нет. Слушай, а что у тебя тут за писанина в спальнике упрятана?

– Это стихи, а это рисунки: вид сверху. Панорама строек века с высоты шестнадцати этажей. Да плюс уличные подростковые граффити – наскальные исповеди. Один старичок надоумил сделать зарисовки. А вот это мой личный дневник – туда нельзя. Впрочем, если хочешь, почитай, там про тебя ничего плохого нет, – шутя, сказала я, – ну а здесь фотографии.

Я уселась рядом с другом, дабы показать ему снимки и рассказать, кто из нашей семьи на каком фото изображен, но музыкант уже схватил общую тетрадь и стал читать вслух:

– Урбанистический блюз

Всюду плиты, плиты, плиты,

Пыль и тени, пыль и тени,

Слой асфальтовых бисквитов

Обжигающая темень,

Слой асфальтовых бисквитов

Пожирающая темень…

От подвала и до выси,

От мансарды и до сваи,

Где отчаянные крысы

Отбиваются от стаи,

Где оскаленные крысы

Отбиваются от стаи…

Вкус цемента, пот бетона,

Кровью труб глаза залиты.

Жизнь – лишь небо вне закона,

Остальное – плиты, плиты…

Жизнь – лишь небо вне закона,

После смерти – плиты, плиты…

Всюду плиты, всюду плиты…

Стройка века, ипотека…

От Москвы до Сумгаита,

От Кейптауна до Кито,

От надира до зенита –

Все для счастья человека,

Все для блага человека…

– Да-а-а, – произнес Этьен с нескрываемым восхищением, – мне следует обязательно почитать на досуге всю тетрадь целиком, – но именно этот блюз хотелось бы услышать прямо сейчас, – друг указал рукой на раскрытую страницу, – и, разумеется, с той музыкальной темой, которую ты вложила в данный текст. Очень гармоничная композиция получилась!

– Откуда ты можешь знать про мою музыку? – опешила я.

– Про музыку я знаю все, – поучительно заметил Этьен, – причем, про любую. Но твоя особенная, Конкордия. Когда я гляжу на тебя и читаю твои стихи, то одновременно слышу мотив и вижу, как ты поешь. Может, исполнишь? – И мужчина протянул мне гитару.

– Да что ты, – испугалась я и покраснела, – я же не умею соляки на грифе лабать, как ты! У меня примитивный дворовый перебор, да и простенький голосок.

Этьен пожал плечами и принялся сам, мыча себе под нос, наигрывать мою вещь так непринужденно, словно исполнял ее уже сотни раз. И у него получалась та самая мелодия, что явилась ко мне однажды на закате, под шум крупных дождливых капель на фоне умытого алеющего горизонта и асфальта, пахнущего петрикором. Этьену удалось так красиво чередовать квадраты с интермеццо, что теперь это был уже действительно блюз, и мне не верилось, будто написала его я. Вдруг он перелистнул страницу и, перейдя к следующей теме, задекламировал в стиле хип-хоп, отстукивая бит по деке:

Мы хотим глядеть в небо синее –

Нас пугает черный цвет,

Нас пугает смерть от бессилия

И от дыма сигарет,

Мы хотим дышать просто инеем,

А не смолью и трубой,

Чтоб фиалки пахли не шинами,

А росою голубой.

Чтоб моря дышали, усталые,

Медленным живым теплом,

Звездами морскими, кораллами,

Мы без свежести умрем…

Это был уже другой текст, к которому я никак не могла подобрать напев. Но Этьен свел оба произведения в одно рэпкоровское каприччо, и получилось куда лучше задуманного. От радости я захлопала в ладоши.

Выдохнув последнюю ноту, Этьен отложил гитару, затем тетрадку, и внимательно посмотрел на меня так, словно увидел впервые. Он сыграл мою композицию настолько интимно, словно вывернул наизнанку всю мою душу, и теперь я стояла под его взглядом, как под рентгеновским лучом, голая, а он все продолжал медленно сканировать и изучать меня.

– Так, а фотографии где? – тихо спросил Этьен.

– Я решила, что старые снимки тебе не интересны, и убрала их с глаз.

– Отнюдь. Покажи, пожалуйста.

Фраза была им произнесена предельно вежливо, но именно в этом и чувствовалась скрытая требовательность.

– Ладно, смотри уж, – ворчливым тоном сказала я, – я пока сбегаю в ларек за снедью на ужин и завтрак. Есть-то ты хоть умеешь?

– Да, – хихикнул друг.

– Вот и хорошо. Я предпочитаю минералку, вяленые фрукты, хлебцы, буженину, копченую рыбу и кофе. А ты что?

– Да давай то же самое, – махнул рукой Этьен, – я ведь пока еще не знаю, что это за зверь такой – еда.

– Скоро узнаешь. Кстати, спиртное тебе в течение суток противопоказано. Иначе ты превратишься в говорящий молотов коктейль.

– Что ж, в принципе, догадаться не трудно, – снисходительно улыбнулся Этьен и развел руками, – а, впрочем, я его не так уж и приветствую.

– Учти, завтра солнечная погода. Тебе – рано вставать. Мы должны… Точнее, ты должен с моею помощью, – поправилась я, – разыскать Глорию до прилета моего мужа Эрика из командировки. Потому что потом мне уже трудно будет на длительное время вырваться из дому, дабы помочь тебе.

Летучие авантюристы

После ужина Этьен снова раскрыл альбом, где-то на середине, и показал на групповой снимок, пожелтевший от времени, небольшой, но очень четкий:

– Вот этот мужчина, случайно, не твой отец?

– Да, – подивилась я проницательности друга, – как ты догадался?

В альбоме не было ни подписей, ни помет, ни других отцовских фотографий, да и я пока что еще не исполнила свою роль гида по нашему семейному генеалогическому древу – только намеревалась сделать это. Но Этьен каким-то образом почувствовал моего родителя! А стоит упомянуть, что наше с ним сходство на этом снимке было на удивление малозаметным: волосы отца казались значительно светлее моих и намного сильнее вились, кожа была огрубевшей и загорелой, а линия рта, по обыкновению, выглядела смеющейся – папа просто не умел грустить.

– Его звали Арсений Зимоглядов?

– Да, – еще больше изумилась я.

– А вот этот пилот, что стоит рядом – мой отец, я его сразу узнал, – сказал сын Шаровой Молнии. – Увы, судьба нас раскидала по свету. Я оказался потерянным, можно сказать, заброшенным в преисподнюю, и уже сто лет как ищу его. Ты, случайно, не слышала дома от родных его имя – Иван Гейне?

Я внимательно посмотрела на мужчину, стоявшего рядом с моим отцом – высокого и щуплого. Раньше я особо к нему и не присматривалась: мало ли кто кладет тебе руку на плечо на групповом снимке. Это был суровый брюнет с сентиментальными голубыми глазами, выразительно выглядывающими из-под густых бровей, и упрямо сжатыми губами. Неожиданно мне почудилось, будто я его откуда-то знаю. Но когда и где я могла его видеть?

– Нет. Не припомню. Мне ведь еще и пяти лет не исполнилось, когда погиб мой отец, – ответила я, твердо решив про себя, что хватит чему-либо удивляться и ломать голову над загадками, – тебе лучше расспросить об этом подробно мою мать.

– Так я и поступлю, – охотно согласился Этьен, – я ведь только и помню, что небольшие обрывки из жизни обоих пилотов, заложенные во мне изначально, от природы – так называемая генетическая память. Но большей частью мне многое известно по ментальным рассказам моей матери.

– Стало быть, оба наших отца были знакомы?

– Более того, они были лучшими друзьями и никогда путешествовали порознь, – улыбнулся Этьен.

– Но чего же ты молчал все это время и прежде ничего мне не рассказал? – воскликнула я, совершенно позабыв о том, что мы с Этьеном только-только начинаем узнавать друг друга ближе.

– Да ведь я сам лишь сейчас узнал, что ты дочь Арсения Зимоглядова! Ты ведь подписываешься: «Конкордия Эрикссон», а не «Зимоглядова».

– И еще: что значит, «по ментальным рассказам матери»? – забросала я Этьена вопросами. – Мне казалось, будто ты – вроде как природное явление, так сказать, разряд, возникающий в небе при столкновении двух полярных воздушных масс – верно? То затухающий, то странствующий, и плюс, наделенный разумной материей под названием «душа» или «дух». А родители – это, если можно так выразиться, фигуральный образ, метафора, правильно? Разумеется, ты, склонный выражаться образно, упоминаешь слово «родители» в разговоре… Ой, извини, пожалуйста! – тут же спохватилась я. – То, что я говорю, это просто бестактно. Ты ведь сам только сейчас показал мне своего отца на фотографии, и назвал его имя. Живое, человеческое имя! А у твоей матери было имя? Право, голова кругом идет…

– Ничего, все нормально, – успокоил меня Этьен, – давай лучше уберем за собой мусор после еды и ляжем спать, – а на сон грядущий я тебе поведаю кое-что важное, касающееся наших родителей, дабы у тебя не возникало больше вопросов.

Этьен вскипятил воды для кофе – а воду он, в свою очередь, сконденсировал дистиллированную – и мы наполнили две отцовские армейские кружки, сделанные из гильз. Полиэтиленовую тару гитарист наотрез отказался утилизировать из принципа не нарушать природный баланс и без того загрязненной атмосферы. А посему мне пришлось сходить к ближайшей урне, пока он мыл миски и тарелки. Там, среди бурьяна, краем глаза я успела заметить ставшую привычной в наши дни стычку руфферов с диггерами, время от времени предпринимающими вылазки из канализации, дабы совершить очередное нападение на поселившихся в России цветных иностранцев. Но я предпочла не задерживаться на улице, таращась на разборки, поскольку желала как можно скорее узнать все недостающее о своем отце, Арсении Зимоглядове, и о родителях Этьена – Иване Гейне и леди Шаровой Молнии.

****

Этой ночью над нами светили особенно яркие звезды, которые под резкими порывами сильного ветра красочно мерцали и переливались, время от времени скрываясь за рваными клочьями облаков.

Мы с Этьеном лежали в сдвоенном спальном мешке огромного размера, расстеленном на фанерах хитрым этьеновским способом: он умудрился обе половинки молний на двух отдельных, полностью раскрывшихся, мешках зацепить общим бегунком и застегнуть в одну змейку. Получился большущий конверт. Нырнув в него и перевернувшись на живот, мы долго рассматривали альбом с фотографиями и разговаривали о загадочном прошлом. Над нашими головами низко висел небольшой светящийся шарик, окруженный защитным экраном безопасности. Я рассказывала Этьену о своем детстве, проведенном в заповеднике Вольные Славены, в лесничестве, у деда, делилась воспоминаниями об отце. Но для друга, о его исчезнувшем отце, у меня, к сожалению, необходимой информации не было.

Потом мы закрыли и отложили альбом. Наконец, Этьен убрал свет и стал мне рассказывать свою историю и историю наших предков – чего я с таким нетерпением ждала.

****

– В юности Иван Гейне и Арсений Зимоглядов вместе проходили воинскую службу в секретном французском легионе, в летных испытательных войсках, куда завербовались одновременно. Именно там они и познакомились. Оба, Иван и Арсений, считались лучшими из лучших, асами из асов, и оттого часто соревновались между собой в различных видах спорта, в том числе и в аэробатике. Вскоре они стали закадычными приятелями. Арсений и Иван летали на истребителях «Мираж», в одном звене. По очереди каждый из них был то ведущим, то ведомым. Товарищи по службе любили их и прозвали за опасные финты «Летучими авантюристами». Но друзья успешно зарекомендовали себя не только как мастера своего «ремесла». Также они открыли в себе конструкторский талант, не стеснялись проявлять инициативу на поверках и вносить дельные предложения по изменению некоторых параметров самолетов. В конце концов, ими заинтересовался некий пытливый старичок, который увидел их совершенно случайно, посетив воинское подразделение по своим делам. Как выяснилось впоследствии, «старичком» оказался не кто иной, как полный тезка и якобы внук знаменитого Анри Потеза – авиаконструктора, прославившегося еще в эпоху зачинателя французской авиации Луи Блерио. Потез-третий порекомендовал пилотам поступить в академию, получить высшее конструкторское образование и начать заниматься серьезными разработками в современной аэродинамике.

Летучие авантюристы вняли совету, но, не найдя для себя ничего нового и полезного в современном французском самолетостроении, а также, ознакомившись с французской системой образования, предпочли начать свое обучение в Гарварде. Отслужив положенное по контракту время во Франции, Иван и Арсений пересекли Атлантику с мечтой работать в недалеком будущем в Lockheed у прославленного Клэренса Леонарда Джонсона, причем, на равных с самим Натаном Прайсом.

В конце концов, отучившись – и не только в Гарварде – а также изрядно помотавшись по Штатам, друзья попали на совершенно засекреченный полигон, где им пообещали весьма выгодную плату за отнюдь не сложную работенку. Нанимали, преимущественно, иностранцев. Везли в закрытой бронемашине, откуда было невозможно увидеть и запомнить дорогу, после чего эту же машину со всем составом грузили на паром, потом на грузовой самолет – таким замысловатым был путь к месту службы. Чтобы попасть туда, приятелям пришлось дать подписку о невыезде из США сроком на двадцать пять лет и о пожизненном неразглашении военной тайны. По молодости ли, природному легкомыслию ли, но Арсений и Иван даже не задумывались над тем, почему им предложили столь странные условия контракта. Ведь технологии, чертежи и политический курс устаревают намного быстрее.

Уже на территории полигона, в огромной долине, окруженной со всех сторон неприступными отвесными горами, друзья узнали, что дело, на которое они согласились, не совсем конструкторское, хотя и сопоставимое с их образованием. Оказалось, что в Экспериментальном Исследовательском Центре полигона, в закрытых диспетчерских лабораториях велась работа по изучению проблемы полетов в экстремальных погодных условиях. Полеты эти совершали тест-пилоты, преимущественно прошедшие школу спецназовцев или, в крайнем случае, каскадеров. Многие из них погибали, не отслужив и полугода. Но для граждан свободной страны все, что творилось в горном кольце посереди океана, оставалось тайной.

Летучие авантюристы попали именно в одну из таких лабораторий Центра. Следя за мониторами компьютеров и датчиками, они анализировали полеты, отправляли рекомендации испытателям, делали соответствующие записи в своих блокнотах, заносили данные в компьютер. Затем давали характеристику испытуемой машине, готовности ее к серийному производству, а также рекомендации по изменению тех или иных параметров: аэродинамической дальности полета, прочности и проводимости материала, отражаемости волн, затухаемости колебаний, и тому подобное. Основная цель работы данной лаборатории – лаборатории номер четыре – сводилась к тому, чтобы научиться перехватывать, сдерживать и подчинять себе скопления небесных разрядов, попадающие в фюзеляж, крылья, оперение – с намерением добывать из разрядов энергию и управлять ею целенаправленно, превращая молнии, подобно Перуну-громовержцу, в мощное оружие, однако используя при этом совершеннейшую электронную технику…

Внезапно Этьен умолк, задумавшись над чем-то, и посмотрел ввысь, на очистившееся от облаков небо. Спустя несколько мгновений он продолжил.

– Итак, сидя в диспетчерской лаборатории номер четыре, Арсений и Иван наблюдали за полетами секретных сверхзвуковых самолетов через специальные компьютерные системы. На мониторах отображались всевозможные диаграммы, схемы, координаты, записи с видеокамер, гистограммы образования воздушных масс и грозовых фронтов.

И так случилось, что друзья обнаружили одну очень странную закономерность в поведении молний в критические моменты.

Однажды, когда пилот едва не врезался в скалу во время грозы из-за плохой видимости, а предупреждающее локационное устройство, альтиметр и радиосвязь оказались повреждены, шаровая молния вовремя осветила горный утес, так что испытатель заметил его и вырулил. Таким образом, молния спасла ему жизнь.

В другой раз подобное произошло вблизи линии электропередач при скоростном сближении. Тогда белый светящийся шар попросту пережег провода пополам, и самолет пролетел прямо между падающих обрывков, не задев ни одного из них.

В третий раз помощь шаровой молнии подоспела ясным днем при встречном полете кондора. Несчастная птица сгорела, так и не долетев до земли, но зато пилот остался жив.

В четвертый раз возникла совершенно уникальная ситуация. Экспериментальный дозаправщик чуть было не сбил истребитель «F 15.5 Эос». Заправочный трос, как позже выяснилось, излишне гибкой, несовершенной конструкции, оборвался и намотался на хвостовое оперение истребителя. Руль высоты заклинило, а впереди предстояло столкновение с грозовой тучей и встречными турбулентными потоками. В хвосте начались расходящиеся вертикальные колебания – бафтинг. Вскоре весь корпус от ударов воздуха начало трясти так, что, еще немного, и он развалился бы. Тут, войдя в грозовой фронт, самолет стал стремительно сваливаться, его завертело в штопоре. Пилот изо всех сил рвал рычаг на себя, но это было совершенно бесполезно. Однако шаровая молния вновь, как всегда, появилась к месту и ко времени. Одна ее вспышка – и обрывки троса оторвались от хвоста, а пилот, выровняв машину у самой земли, вниз головой взмыл в небо.

Было также много других подобных случаев. И у всех у них проявлялась одна особенность. Та самая молния – именно та, которая не поражала технику, а спасала – возникала сама по себе. То есть не в эпицентре, где сталкивались две воздушных массы, а, скорее, в стороне, причем, во время относительного затишья. Иногда молния давала о себе знать еще задолго до грозы, а иногда – в хмурую погоду, при безветрии и мелкой измороси. В ясные же дни она вспыхивала чаще в горах, причем, даже и не думая приближаться к летному полю. Это легко можно было увидеть, если наблюдать одновременно за несколькими мониторами. Ну а слаженная работа Ивана и Арсения позволяла вести исключительно точные синхронные наблюдения, что удавалось далеко не всем ученым лаборантам, работающим парами. И, наконец, явно не простое совпадение: это всегда была не обычная молния – линейная, а редко встречающаяся ее форма – шаровая.

«А что, если перед нами вовсе не молния, а некое разумное существо, иная разновидность жизни?» – задавались вопросом Летучие авантюристы.

В результате долгих размышлений Иван и Арсений пришли к единому мнению, что шаровая молния является самостоятельной и независимой мыслящей субстанцией, наделенной состраданием и стремлением помогать людям. И если опираться на идею, что вся природа, вся материя вокруг подчинена какой-то осмысленной цели и наполнена разумом, то молния – концентрат такого разума. И, стало быть, четыре движущие Стихии природы – Огонь, Земля, Воздух и Вода – тоже разумны, их деяния отнюдь не бессмысленны и не хаотичны. Более того, эпицентры этих Стихий, сгустки или ядра, обладают мыслительными способностями, далеко превосходящими человеческие. Следовательно, Наводнение и Цунами, Торнадо и Шторм, Землетрясение и Вулкан, Шаровая Молния и Полярное Сияние – это все разумные сущности, наделенные духом и душой, а значит, из уважения их следует обозначать на письме заглавными буквами.

Летучие авантюристы решили проверить свою теорию на практике. Для этого им необходимо было напрямую вступить в контакт с Шаровой Молнией и задать ей ряд вопросов. Вскоре они нашли хитроумный способ, как это сделать.

Сославшись на необходимость проводить длительные расчеты и вычисления, Иван и Арсений стали регулярно задерживаться на работе. Они хотели сначала найти подтверждение своей теории, запатентовать открытие, а потом уже и обнародовать его. Друзья подсоединили сенсорный датчик от процессора к громоотводу, дабы в удобный момент попытаться вступить в контакт…

– С Молнией? – перебила я рассказ Этьена.

– Разумеется, с Шаровой Молнией, – невозмутимо ответил мне друг.

– Но ведь ты говоришь, что она появлялась всякий раз неожиданно в относительно тихую дождливую погоду, если над пилотами нависала беда. Тогда получается, что для своего эксперимента Иван и Арсений нарочно выбирали возможные моменты критических ситуаций, предшествующие катастрофе, и своими действиями отвлекали Молнию от спасательной миссии, а несчастные испытатели становились козлами отпущения? Ни за что не поверю в такое!

– И правильно! Молнию невозможно отвлечь, так как ее мозг способен просчитывать миллионы операций в секунду, проделывать тысячи умозаключений. Она может одновременно и спасать пилота, и отвечать на контакт.

– А еще я уверена, что наши отцы не совершали ничего жестокого и безнравственного. Что они всего-навсего уповали на ненастные грозовые дни, просто слепо надеясь на встречу с Шаровой Молнией, а не намеренно жертвуя людьми.

– Да, естественно, это так. Жертвовал людьми тот, кто организовал все эти бесчеловечные опыты на полигоне, а наших отцов, напротив, волновали лишь явления, связанные с чудесным спасением и выживанием пилотов – вот почему они так заинтересовались Молнией! И, разумеется, друзья вынуждены были задерживаться в лаборатории допоздна именно в дождь, ведь в ненастные дни проводилась большая часть летных испытаний. Летучие авантюристы постоянно ожидали удобной грозы, неожиданной вспышки в небе.

– Но ведь не знаешь наверняка, когда в очередной раз такое случится.

– Надо полагать, – возразил Этьен, – что грозы – частое явление в том районе, где был расположен секретный полигон, и специфическое местоположение его среди гор, потухших Вулканов, ветров и шумящего океана было задумано специалистами изначально. Что же касается задачи, которую поставили пред собой Иван и Арсений, то, в принципе, она была рассчитана всего на несколько дней. Итак, они…

– Прости, но у меня еще есть вопрос, – решила я выложить все сразу, – ты сказал, что для общения с Молнией процессор соединили с громоотводом при помощи сенсорного датчика. Как это?

– Очень просто. Громоотвод сам, в свою очередь, является своего рода сенсорным датчиком. А соединен он с компьютером через устройство, напоминающее телеграфный аппарат. Металлический стержень, чувствительная мембрана, преобразователь колебаний, интернет… Каждая буква клавиатуры связана с соответствующим сигналом азбуки Морзе. То есть «а» – это «тире – точка». «Б» – это «три точки – тире». И так далее. Я думал, ты сразу догадаешься, в чем дело, – мельком кинув в мою сторону многозначительный взгляд, сказал Этьен.