Текст книги "Философия (Учебник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 66 страниц)

Следующий важный шаг в развитии учения о категориях был связан с послекантовским немецким идеализмом. У Канта категории, понимаемые в качестве априорных форм рассудка, рядоположены друг другу, они не выводимы и не сводимы друг к другу, но всего лишь субординированы, упорядочены в своей совокупности. Преодолевая кантовский дуализм вещи в себе и явления, Фихте, Шеллинг и, в особенности, Гегель поставили своей целью создать такое учение о категориях, которое позволило бы не только дедуцировать (вывести) одни категории из других, но и представить, в соответствии с принципом тождества бытия и мышления, все сущее как следствие, как результат развития категорий. Наиболее впечатляющим воплощением такого замысла стала гегелевская система философии.

Отправляясь от понимания категорий как форм мышления, Гегель трактует весь мировой процесс как развитие абсолютной идеи, предстающее в форме движения (диалектической дедукции) от простых и абстрактных категорий ко все более сложным и конкретным. В этой философской системе природа и общество представлены в качестве закономерных стадий, форм реализации абсолютной идеи, ее развертывания и развития. Философия, будучи учением о категориях, заключает в себе, таким образом, все потенциальное богатство мира, все, что в нем может быть осмыслено и постигнуто, а диалектический метод философии предстает как универсальный ключ к решению любых мыслимых проблем и задач. Для решения этой грандиозной задачи Гегелю пришлось существенно увеличить число категорий, в этом качестве выступают у него многие философские понятия, ранее не относившиеся к категориям (идея, практика, жизнь и мн. др.).

Гегелевская диалектическая система завершает собой эпоху классический философии и классического новоевропейского рационализма. Ее падение и критика открывают новую фазу и в учении о категориях. В гегелевской абсолютной идее опознается гипостазированный человеческий разум. При этом разуму отказывают в подлинной самостоятельности, субстанциональности. Его ставят в зависимость от религиозной веры (Кьеркегор), от общественно-исторической практики (Маркс), от жизни (Ницше, Бергсон) и т.д. Разум осмысливается теперь не в качестве начала начал, но как функция и производное от деятельности человека как субъекта веры, практики, жизни.

В XX в. большинство философов отказалось от задачи построения целостных категориальных систем. Вместе с тем углубилась противоположность подходов в определении целей, задач и характера философствования, в том числе и в понимании природы и самого состава философских категорий. С одной стороны, ясно обозначился экзистенциальный и антропологический поворот в философии. Для его представителей категории – это фундаментальные понятия человеческого бытия (экзистенция, абсурд, трансценденция, и т.п.), или же – основные культурные формы, обусловленные развитием человеческой истории. С другой стороны, консолидировалось "сциентистское" направление в философии, которое отводило науке центральное место в человеческой культуре и, соответственно, основное внимание уделяло анализу категорий научного мышления, к числу которых относятся пространство и время, материя и движение, причинность и случайность и т.п. Альтернатива сциентизма и противостоящих ему разнообразных направлений экзистенциализма и иных гуманистически ориентированных философских течений – одна из наиболее принципиальных мировоззренческих альтернатив современной культуры и философии. Поскольку в главе об онтологии были рассмотрены основные категории человеческого бытия, то ниже мы остановимся на некоторых категориях, которые характерны для научно ориентированного мировоззрения.

Философия и научная картина мира

Вопрос о перспективах и плодотворности процесса сциентизации человеческой жизни и культуры, затрагивающего не только внешние условия существования людей, но и посягающего на ведущую роль в формировании мышления человека, остается одним из наиболее дискутируемых в наши дни. В этой связи проблема взаимоотношения философского и научно-теоретического мировоззрения представляет вполне самостоятельное и важное значение.

Такое взаимоотношение находит свое выражение прежде всего в понятии "научная картина мира", под которой понимаются общие знания о мире, сложившиеся в качестве известного итога совокупного развития научного знания. Как особая культурная реальность "научная картина мира" начала складываться и приобретать значимость в XVII – XVIII вв. При этом в качестве мировоззренческого образа она вырабатывается не только общей совокупностью наук. Если бы последние были единственными участниками этого процесса, то его результат вряд ли мог бы принять сколько-нибудь цельный характер, так как картины мира главных научных дисциплин – физики, биологии, социологии, истории – трудно совместимы друг с другом. Из общих законов, которые описывают неживую или, как раньше выражались, "косную" природу, не следует существование жизни. А общество и мир человеческой культуры подчиняются иным закономерностям, чем биологический и физико-химический мир. Поэтому в факте существования "научной картины мира" сказывается не только участие в ее выработке основных наук о природе и человеке, но и интегрирующее действие доминирующих в обществе философских представлений. Здесь имеет место двоякий процесс: философское мировоззрение впитывает в себя результаты крупных научных открытий, но и само оно оказывает очень существенное влияние на направление научного поиска. Этот факт отмечали многие ученые. Так, один из крупнейших естествоиспытателей XX в. В. Гейзенберг писал: "Философское мышление, господствующее в данном веке или культурной среде, определяет то развитие естествознания, которое становится решающим".

Следует также отметить, что в формировании научной картины мира вклад и философии, и науки опосредован сложными процессами, происходящими в социальном сознании. Так, определение доминирующего воздействия на формирование научной картины мира той или иной науки или научной теории (например, ньютоновской механики в XVIII в. или дарвиновской теории эволюции во второй половине XIX в.) не является просто следствием теоретических и философских дебатов в научном сообществе. Это скорее своеобразное резюме практического и культурного значения этих наук и теорий в жизни общества. Важно также подчеркнуть, что научным картинам мира свойственна определенная инерционность, как бы предусматривающая необходимость серьезного испытания новых идей, поставляемых развивающимся научным знанием, их отбора и согласования друг с другом при включении в состав целого. Чтобы более конкретно представить характер этих взаимодействий философии и науки рассмотрим перемены, которые претерпели в составе научной картины мира такие важные категории, как пространство, время и причинность.

Пространство и время в научной картине мира

Проблемы пространства и времени привлекали внимание философов и ученых с давних времен. Это неудивительно, поскольку все, что существует в мире имеет отношение к пространству и времени, они незримо охватывают и входят во все сущее. Однако понять, что собой представляют пространство и время, весьма непросто, и разные мыслители по-разному объясняли эти всем нам знакомые и одновременно загадочные феномены. Платон описывал время как движущийся образ вечности, Аристотель видел в пространстве и времени проявления отношений вещей. Некоторые отказывали времени и пространству в реальном существовании. Например, Кант считал основной ошибкой наших обычных представлений о времени и пространстве их понимание как "реальных сущностей", на самом же деле они есть только формы нашего созерцания мира. Но были и те, кто, подобно французскому философу А. Бергсону, считали время реальной и действенной сущностью, которая "вгрызается в вещи и оставляет на них следы своих зубов".

На уровне здравого смысла мы понимаем время как нечто, похожее на большую реку – на "реку времени". Время предстает как поток, текущий с постоянной скоростью и только в одном направлении. Захваченные этим потоком вещи по мере движения изнашиваются, стареют и распадаются в предназначенные им сроки. Исток этой реки скрыт в глубине тысячелетий, неясно также куда течет эта наполненная событиями река и чем она может закончиться. Пространство же мы обычно представляем себе как гигантский и неподвижный сосуд – вместилище, в котором движутся все вещи и происходят все события.

В научном познании были разработаны две основные концепции пространства и времени, которые получили название субстанциональной и реляционной. В рамках первой пространство и время понимаются как самостоятельные, существующие независимо от материи субстанции, внутри и на фоне которых происходят все движения и взаимодействия вещей. В науке эта концепция представлена абсолютным пространством и временем механики Ньютона. Вторая концепция связывает свойства пространства и времени с отношениями между материальными системами и явлениями. Эта концепция, как уже отмечалось, отстаивалась Аристотелем, позднее – Лейбницем, в современной трактовке она соответствует тем понятиям пространства и времени, которые были разработаны в теории относительности Эйнштейна.

Нужно отметить, что Ньютон был глубоко религиозным человеком и считал, что мировое пространство и время являются огромными "чувствилищами" Бога. Люди же со своими малыми "чувствилищами" могут только приблизительно воспринимать временные и пространственные отношения. Но в своих научных трудах, рассуждая о пространстве и времени, Ньютон апеллировал не столько к теологическим аргументам, сколько к атомистическому учению. Материя состоит из атомов, но кроме них должно существовать их вместилище – пространство и время. В своих знаменитых "Математических началах натуральной философии" Ньютон следующим образом описывал их сущность. "Время, пространство, место и движение составляют понятия общеизвестные. Однако необходимо заметить, что эти понятия обыкновенно относятся к тому, что постигается нашими чувствами. Отсюда происходят некоторые неправильные суждения, для устранения которых необходимо вышеприведенные понятия разделить на абсолютные и относительные, истинные и кажущиеся, математические и обыденные... Абсолютное, истинное, математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему протекает равномерно и иначе называется длительностью... Абсолютное пространство по своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным".

Итак, субстанциальная концепция рассматривает абсолютное время и абсолютное пространство как особые сущности, которые существуют сами по себе, независимо от материальных объектов. Они являются как бы ареной системой отсчета, в которой находятся все вещи и протекают все явления. Но эта арена может существовать и без вещей и по сути не взаимодействует с ними.

В начале XX в. на смену ньютоновской механике пришла теория относительности Эйнштейна, которая отказалась от понятий абсолютного пространства и времени. Для Эйнштейна время и пространство определяются свойствами и отношениями вещей и структурой Вселенной в целом. В реляционной концепции вне отношений между различными материальными объектами и процессами пространства и времени не существует.

Следует отметить, что в последние десятилетия XX в. наметился новый сдвиг в понимании времени и пространства. Он связан с тем, что современная наука все более переходит от изучения простых форм движения к исследованию эволюции сложных, открытых материальных систем. Этот переход заставил ученых отказаться от господствовавшей в естествознании с XVII в. картины мира как гигантского механизма, части которого синхронизируются некоторыми едиными пространственно-временными соотношениями. Некоторые части Вселенной действительно могут действовать как механизмы. Но таковы только замкнутые системы, которые составляют лишь часть реальности. Большинство же материальных систем являются открытыми – они обмениваются энергией, веществом с окружающей средой, в связи с чем их внутренняя организация постоянно меняется. К числу таких открытых систем принадлежат сложные физико-химические, биологические и социальные системы.

Открытый характер большинства систем во Вселенной заставляет отказаться от мысли, что в реальности господствуют стабильность и равновесие. В мире значительно большую роль играют неустойчивость и неравновесность, переход от хаоса к порядку и от порядка к хаосу. Поэтому простое геометрическое пространство и время классической и даже эйнштейновской физики уже недостаточно для понимания процессов самоорганизации и взаимодействия неравновесных открытых систем. Пространство и особенно время стали соотноситься с нелинейными и необратимыми процессами становления порядка из хаоса и представать все более реальными и действенными сущностями, которые и в самом деле могут "вгрызаться в вещи и оставлять на них следы своих зубов".

Причинность и детерминизм

Понятие причины традиционно относится к числу основных категорий науки и философии. Оно широко используется и в нашем обыденном мышлении. Мы говорим о причине, когда стремимся объяснить, почему нечто происходит или начинает существовать, в чем заключается источник или мотив нашего действия и т.п. Вероятно, наше обыденное представление о причинности несет на себе значительную печать антропоморфизма, поскольку опирается на образ человеческих усилий по созданию или изменению вещей. Ученые и философы стремятся преодолеть этот антропоморфизм и выработать более строгое и объективное понимание причинности.

Как уже отмечалось в предыдущей главе, Аристотель считал, что существует четыре вида причин: формальная, материальная, движущая и целевая. Начиная с Галилея, ученые стали доказывать, что в науке должны применяться объяснения только с помощью движущих (действующих) причин. Правда в науках о живых организмах сохранилось представление о целевых причинах (цель сердца перекачивание крови, цель системы кровообращения – снабжение органов кислородом и питательными веществами и т.п.). Но все же считалось, что главное в науке – установить движущие причины и выразить причинные связи в форме строгих законов.

В соединении с рассмотренными выше представлениями об абсолютном пространстве и времени такое понимание причинности вело к классическому механистическому детерминизму. Детерминизм – это такая картина мира, в которой нет места случайности. Все вещи и события в таком мире состоят в причинных связях, все его части и детали тщательно подогнаны друг к другу и приводят друг друга в движение подобно шестерням некоей гигантской космической машины. И в самом деле, такое представление возникает, если предположить, что любое событие однозначно определяется его положением в едином абсолютном пространстве и времени, а все события связаны между собой строгими причинными законами. Именно такое мировоззрение лежит в основе знаменитого рассуждения французского ученого Лапласа о том, что если бы всеведущий наблюдатель знал положения всех частиц в определенный момент времени, а также все законы, управляющие их движением, он мог бы точно предсказать все будущие события во Вселенной, а также рассказать всю ее прошлую историю.

Конечно, никто не мог и даже не пытался дать подробное описание такого полностью пронизанного причинными связями мира. Но лапласовский детерминизм показывает принципы, которые лежат в основе классического понимания причинности. Во-первых, это принцип универсальности причинности: каждое событие имеет причину. Во-вторых, это единообразие причинности: одинаковые причины всегда производят одинаковые следствия. Стоит их сформулировать в таком общем виде, как становиться ясно, что они представляют собой философские, метафизические положения. Очевидно также, что их невозможно ни вывести из эмпирического опыта, ни рационально доказать.

Все это оставляет место для альтернативных трактовок причинности в философском мировоззрении. Рассмотрим кратко некоторые из них. Против представления о господстве в мире непреложной необходимости прежде всего выступают те, кто считает, что жесткий детерминизм явно противоречит тому, что обычно называется свободой воли. Человеческие существа, подобно всему остальному, принадлежат миру, в котором, как предполагается, господствует причинность. Однако трудно отрицать тот самый обычный факт, что наше поведение невозможно предсказать наподобие того, как мы предсказываем движение шаров, скатывающихся по наклонной плоскости, или планет, вращающихся по своим орбитам. Человеческая свобода и возможность выбора могут опровергнуть любые предсказания относительно нашего поведения.

Это не означает, что возможность свободного выбора вообще отрицает причинность. Например, мы не можем сделать выбор свободно летать, поскольку невозможность летать подобно птице детерминирована нашей биологической природой. Но все же представление о том, что наши действия полностью детерминированы, противоречит нашей интуиции. Свобода воли обнаруживается тогда, когда у нас есть выбор между реальными вариантами поведения. А такие реальные альтернативы возможны для человеческих существ. Люди обладают сознанием, являются активными живыми существами, что определяет их способность служить причиной собственных действий. Когда они делают выбор, то они сами действуют как порождающие причины тех действий, которые они осуществляют.

Другим направлением критики классического детерминизма является отказ от отмеченных выше принципов универсальности и единообразия причинности как метафизических и эмпирически недоказуемых положений. Начал эту критику английский философ Д. Юм, который заявил, что в нашем эмпирическом опыте мы реально не наблюдаем универсальной причинной необходимости. Все что мы можем наблюдать, это то, что, во-первых, существует неоднократное соединение одних событий с другими событиями, во-вторых, смежность этих событий в пространстве, в-третьих, предшествие одних событий другим по времени. Все остальное, а именно, существование неких сил, связывающих причину и следствие, строгую необходимость причинности, мы не наблюдаем, а примысливаем к эмпирически фиксируемым событиям. Если отказаться от этих метафизических по своей сути домысливаний, то обнаруживается, что идея причинной необходимости есть не что иное, как привычное ожидание того, что за сходными причинами будут следовать сходные действия. Итак, согласно Юму, необходимость причинности – это вымысел нашего ума. Соединение событий может наблюдаться, а необходимость – нет.

Философская концепция причинности Юма имеет недостатки, она не может объяснить, например, почему физики говорят о действиях на больших расстояниях, а историки – о причинах единичных, уникальных событий (в этих случаях отсутствуют смежность в пространстве и многократное повторение событий). Вместе с тем юмовский антикаузализм, утверждающий по сути, что в природе нет причинности, а есть лишь регулярности, с которым события одного рода следуют за событиями другого рода, получил значительное распространение и среди ученых, и среди философов, прежде всего позитивистского направления. Их привлекало то, что при таком понимании причинности уже нет нужды разыскивать механические толчки или некие таинственные силы. В природе нужно искать не причины, но только регулярности, выражаемые в законах. Вполне присоединяясь к позиции Юма, один из лидеров неопозитивизма Р. Карнап отмечал: "С моей точки зрения, было бы более плодотворным заменить всю дискуссию о значении понятия причинности исследованием различных типов законов, которые встречаются в науке. Когда будут анализироваться эти законы, вместе с тем будут анализироваться и типы причинных связей, которые наблюдались" [1].

1 Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 273.

Но этот переход от причин к законам еще не решает вопроса о правомерности детерминистской картины мира. Действительно ли (если оставить в стороне сферу человеческих поступков) в мире природы все события предопределены с абсолютной точностью и в мельчайших деталях?

Строгий детерминизм, как уже отмечалось, связан с механицизмом представлением о том, что все в природе подвластно законам механики, что природа – огромный механизм, состоящий из множества более мелких механизмов. Это представление возникло в XVII в., но его влияние прослеживается и до сих пор. Однако современная наука обнаруживает, что реально в природе не так уж много механизмов. Лишь немногие естественные системы похожи на машины. Например, это наша солнечная система. Планеты действительно движутся "подобно часам", повторяя одни и те же циклы движений. Однако ураганы или извержения вулканов, также подчиняющиеся физическим законам, мало напоминают работу механизмов.

Обсуждая проблему детерминизма, К. Поппер предложил образ таких различных объектов, как облака и часы [2]. Часы символизируют собой физические системы, поведение которых регулярно и точно предсказуемо. Но разве возможно столь же точно предсказывать появление и исчезновение облаков и другие "капризы погоды"? Представим теперь, что все огромное разнообразие вещей, естественных процессов и явлений природы располагается между этими крайними полюсами – облаками и часами. Например, животных, видимо, логичнее поместить ближе к облакам, а растения – поближе к часам. Строгий детерминизм лапласовского типа утверждает, что все "облака" на самом деле есть "часы". Но данные современной науки не подтверждают такую точку зрения. Мир природы управляется не только строгими законами механики, но и закономерностями случая, становления порядка их хаоса. Можно сказать, что наш мир является взаимосвязанной совокупностью из облаков и часов, в котором даже самые лучшие часы имеют нечто "облакоподобное".

2 Поппер К. Об облаках и часах // Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983.

Важный вклад в преодоление механистического детерминизма и становление новой картины мира внесли уже упомянутые выше исследования в области самоорганизации открытых неравновесных систем. Один из создателей теории таких систем И. Пригожин в работе, написанной в соавторстве с философом И. Стенгерс, отмечает: "В традиционном понимании законы природы были законами, описывающими замкнутую детерминистическую Вселенную, прошлое и будущее которой считались эквивалентными. Такое положение рассматривалось как триумф человеческого разума, проникшего за кажимость изменения... Теперь мы понимаем, что детерминистические симметричные по времени законы соответствуют только весьма частным случаям. Они верны только для устойчивых классических и квантовых систем, т.е. для весьма ограниченного класса физических систем. Что же касается несводимых вероятностных законов, то они приводят к картине "открытого" мира, в котором в каждый момент времени в игру вступают все новые возможности" [1].

1 Пригожин И. Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., 1994. С. 11.

Итак, с точки зрения современной научной картины мира мы живем не только в открытом социально-историческом мире, где всегда существует свобода выбора, но и в открытом мире природы, не похожем на монотонно двигающиеся гигантские космические часы, которые изображались в механицистской картине мира.

Мировоззрение людей в современной культуре отличается значительным разнообразием, оно черпает идеи из самых различных областей науки, религии, искусства, политической идеологии и т.п. Как это было показано, философия также предлагает свой язык, на котором могут обсуждаться мировоззренческие проблемы. Своеобразие философского подхода к мировоззренческим выборам, помимо прочего, состоит в том, что философия не дает человеку готового мировоззрения. Ее функция здесь скорее аналитическая и критическая. Философия также демонстрирует, что всегда возможны мировоззренческие альтернативы, что идейные противостояния неизбежны и даже продуктивны в такого рода вопросах. В принципе философия призвана прояснять и одновременно снимать напряжение с мировоззренческих споров, обнаруживая их неизбежно неисчерпаемый и открытый характер.

Для дополнительного чтения

Вольф Р.П. О философии. М., 1996.

Райл Г. Категории // Райл Г. Понятие сознания. М., 1999. СёрльДж. Сознание, мозг и наука // Путь. 1993. No 4. Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.

Глава 5. Философия истории

Философия истории представляет собой особую сферу философского знания, в которой речь по преимуществу идет об основоположениях удивительного феномена – человеческой истории. Вопросы, которые в этой связи обсуждаются, достаточно неожиданны: как возможна история вообще? Есть ли в ней какой-либо умопостигаемый смысл? Если есть, то откуда он берется, т.е. заключается ли он в самой ткани исторического события или он – следствие нашей позднейшей его интерпретации? Имеет ли история направление? Кто является творцом истории? Как возможно историческое событие? Понятно, что определение специфики философии истории зависит от определения философии в целом. Поскольку же единого, удовлетворяющего всех определения не существует, то невозможен и унифицированный взгляд на философию истории. Возможно, философия как особый духовный феномен существует именно в качестве вопрошания о самой себе, о своей природе. Ее специфика раскрывается в череде попыток ответить на вопрос о ее природе, и, следовательно, философию следует искать в истории философствования. Если согласиться с таким подходом к философии, то к философии истории можно приблизиться через знакомство с историей философии истории.

В известном смысле любая философско-историческая концепция тщетна, недостаточна применительно к историческому процессу. Иными словами, история не может быть исчерпана какой-либо концептуальной схемой. Любая схема искажает, огрубляет историческое бытие человека. Но это не означает, что мы должны отказаться от попыток его изучения. Философия истории может быть понята в качестве ряда непрекращающихся попыток задавания предельных вопросов о бытии, мире сквозь призму исторического материала.

Термин "философия истории" довольно позднего происхождения. Его ввел в оборот Вольтер. Одна из его работ так и называлась – "Философия истории". Однако это менее всего означает, что Вольтер является основателем этой философской дисциплины. Философия истории возникла намного раньше, по крайней мере в европейской философской традиции. Хотя нельзя сказать и того, что она появилась на свет одновременно с возникновением философии в рамках этой традиции, т.е. в Древней Греции. В каком-то смысле античная мысль не знает истории в качестве фундаментального предмета философской рефлексии. Слово "история", как известно, греческого происхождения, однако у ранних греческих историков (и философов) оно означало "исследование" в смысле "расследования", "расспроса", некоего кропотливого собирания сведений, рассказов о делах людей прошлого и настоящего. История представляется совокупностью "сырых фактов" и пересказов этих фактов, в чем еще нет знания, нет науки. История с этой точки зрения не поддается теоретическому оформлению, сведению в целое, в ней отсутствует руководящее умопостигаемое начало. Отсюда невозможна и философия истории, да и сама история – в том смысле, какой мы сейчас придаем этому слову. Позднее, однако, история приобретает у древнегреческих мыслителей умопостигаемую форму. Ею становится по преимуществу форма циклического развития, в котором историческое бытие человека оказывается представленным и осмысленным как совокупность вечно повторяющихся фаз в трансформации общественного устройства, в первую очередь форм государственного правления. Эти концепции в какой-то степени стали прототипами тех всеохватных по отношению ко всемирной истории схем, которые разрабатывались европейскими мыслителями нового времени, избравшими исторический процесс основным объектом философствования (начиная, вероятно, с Д. Вико – итальянского философа и историка XVIII в.). Одну из наиболее развитых концепций такого рода мы встречаем у Полибия – греческого историка II в. до н.э. У него же, кстати говоря, можно обнаружить и предпосылки, ведшие к преодолению взгляда на историю как на круговорот некоторого набора форм политического устройства. Полибий был большим поклонником римского общественного устройства и именно с ним связывал возможность выхода из "дурной бесконечности" повторяющихся циклов смены одних форм государственности другими, поскольку в римском государстве усматривал счастливое совмещение всех возможных форм государственности (монархии, олигархии и демократии), что, по мнению Полибия, как раз и удерживало римскую государственность от сползания к повторению фаз политической истории, проходимых всеми другими государствами античного мира. Такая совмещающая структура делала римский государственный строй стабильным и как бы вечно новым.

Христианская философия истории

С возникновением христианства оказалось возможным иное понимание истории, которое можно назвать линейным. Оно предполагало в истории направление, а следовательно, и внутреннюю логику, особый сакральный смысл для всего совершающегося, конечную цель. Тем самым история действительно оказывалась процессом, неким упорядоченным потоком бытия. Правда, нельзя сказать, что линейный взгляд на историю абсолютно чужд античному язычеству. Так знаменитый рассказ Гесиода о последовательном проживании человечеством нескольких эпох-веков в своей истории – от золотого до железного обнаруживал именно линейное понимание исторического процесса. Однако, во-первых, подобная линейность оказывалась в античности, как правило, "встроенной" в более общую циклическую структуру понимания истории и, во-вторых, представлялась линейность истории вполне однозначно, а именно как деградация человечества, безусловный его регресс.

В христианстве же история человечества оценивалась скорее в прогрессистском духе. Человечество взрослеет в истории. Вернее, сама история – это и есть эпоха взросления руководимого Богом человечества. Хотя и в христианской схеме, как известно, также нашлось место для архетипической идеи о золотом веке и последующем регрессе человечества (образы первоначальной невинности человека и последующей утраты им этой невинности грехопадения).

В христианских воззрениях на историю выделяется и другой ее фундаментальный аспект – необратимость. Если для античного сознания, как и для сознания традиционных обществ в целом, характерен упор на повторяемость, воспроизводимость исторических реалий (иногда буквальная повторяемость и абсолютная воспроизводимость), то для христианского сознания важен акцент на уникальность каждого события в истории. Если природное бытие не имеет своей собственной истории – оно таково, каким его сотворил Господь, то человеческое бытие, движимое укорененной в нем свободой, есть бытие становящееся. Человек, созданный Богом по образу и подобию своему, вследствие грехопадения, утрачивает свое исходное совершенство и вынужден сам (с помощью своего творца) воссоздавать себя. В этом пространстве, где возможно движение к утраченному совершенству, и есть место для истории.