Текст книги "Без названия (Я вскочил с дивана)"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)
– Вы можете смело расспрашивать меня по своему усмотрению, предложил Корщиков.
– Вы знаете, – сказал я, – не люблю "вечера вопросов и ответов".
– Понимаю, – кивнул Корщиков, – чувствуете напряженность? Ну, что ж...
– Совершенно верно, чувствую!
– Тогда... Спрошу я. Можно?
– Спрашивайте.
– Хорошо... Что побудило вас заинтересоваться Шмаковым, ну и так далее?
– Э-э... Как вам сказать... Мне порою кажется, что тяга к необычному у меня в крови, она скорее неосознанная, чем направленная, и больше символична, чем рассудительна... Здесь и вера в Бога, и в приметы, ну и конечно же состояния восторга, радости, таинственности, если хотите, даже страха!
Корщиков улыбнулся, но как-то по-доброму, и эта улыбка меня ничуть не смутила.
– Например, в детстве, – продолжал я, – каждое лето я проводил у своей бабушке в деревне. Напротив ее двора жила одинокая старая женщина настоящая монашка! – баба Домна... Она никогда в жизни не была замужем! Я часто бегал к ней в гости, через дорогу, и подолгу засиживался за чтением Евангелия и других священных книг. А рассказывала баба Домна так интересно о жизни святых и Христа! Царство ей небесное, пусть ей земля пухом будет... – я приумолк.
– Да... Впечатления детства, – медленно проговорил Корщиков, – но это, – предрасположенность души, а в чем же мелодика вашего интереса?
– Мелодика?
– Да, мелодика, – подтвердил Саша.
– Не так давно, – сказал я, – я узнал, что мой двоюродный дед был колдун!
– Аня рассказывала мне об этом, – остановил меня Корщиков.
Снова наступила пауза. Я раздумывал: говорить о Наташе или не говорить?..
– Говорите, говорите! – возник неожиданно голос Корщикова. Я удивленно посмотрел на Сашу:
– У меня создается впечатление, что вы даже знаете, о чем я должен говорить! – сказал я.
Корщиков промолчал...
– Ну, хорошо... – решился я. – Понимаете, Саша, у меня есть девушка. Божественно красива, неземная душа... Я люблю ее... Мы познакомились во сне... А на другой день узнали друг друга наяву, как старые знакомые!.. В этой истории я так запутался.
– Не переживайте... Если вам суждено, – разберетесь, – сказал Корщиков, – все зависит от вас самих. А раз началось, значит – суждено!
Он смотрел мне в глаза совершенно спокойно, уверенно, непоколебимо, а я только посматривал в его глаза, как бы заглядывая на мгновения...
– У меня был друг, – продолжал я, – он давно умер, но он приходил ко мне во сне и показывал, как они живут. Там я и познакомился с Наташей.
– Так ту девушку зовут Наташа? – спросил Корщиков.
– Да. Ее зовут Наташа.
– Что ж, такое бывает, – определил он, и тут же, как-то особенно оживившись, спросил: – Вы что-то хотели у меня спросить вчера в лаборатории?..
– Да, я хотел попросить вас рассказать о Священной книге Тота, ответил я.
– О Священной книге Тота можно говорить часами, если не веками. Ведь это – самая древняя книга на Земле!
Корщиков поднялся со стула, продолжая смотреть на меня. Его правая рука неподвижно висела от плеча. Потом он сделал несколько шагов от стула, постоял у книжного шкафа и снова вернулся и сел на стул. Я молча ожидал...
– Мой экземпляр Священной книги Тота сегодня у приятеля, но это не беда! Я перескажу вам кое-какие соображения по поводу ее происхождения и значимости, основываясь на вступительном слове Владимира Шмакова.
Саша помедлил еще несколько секунд... Я уловил в глазах Корщикова такую выразительную силу и надежность, что мне почудилось, будто эти глаза управляют его телом!.. И Корщиков заговорил.
– Множество веков пронеслось над Землей. Но там, в бездонном океане времени, среди всего смертного находится один-единственный Памятник, великий Памятник!.. Кто поставил этот Памятник и откуда он родом?! – никто на Земле не знает и, возможно, не будет знать никогда... Все нити и дороги человеческого познания за всю нашу планетную жизнь начинались там, от этого памятника. В Европе этот Памятник известен под именем Священной книги Тота – Великих Арканов Таро...
Корщиков говорил плавно, словно внушая мне каждое слово.
– Владимир пишет в своем Предисловии, что десятки веков назад господствующая ныне Белая Раса на земле имеет этот Памятник Божественной Мудрости от своей предшественницы, и что это Божественное откровение определяет основу всех Посвящений. Его сущность усматривается в каждой религии. Поверьте, Сережа, что это так, – добавил Корщиков. Он опять поднялся со стула, порылся в каком-то чемодане, извлек оттуда общую тетрадь в зеленой обложке, снова сел на стул, немного полистал эту тетрадь... – Вот, – сказал он, – что говорит Елена Петровна Блаватская в своей работе "Тайная доктрина", – и он зачитал отрывок:
"Говорят, что Таро "индийского происхождения", потому что оно восходит к первой подрасе Пятой Расы – Матери, до окончательного разрушения последнего остатка Атлантиды. Но если оно встречается у предков первобытных индусов, то это не значит, что оно впервые возникло в Индии. Его источник еще более древен и его след надо искать не здесь, а в Himaleh, в Снежных Цепях. Оно родилось в таинственной области, определить место нахождения которой никто не смеет и которая вызывает чувство безнадежности у географов и христианских теологов, – области, в которой Браман поместил Свою Kallasa, гору Меру и Parvati Pamir, извращенный греками в Парапамиз" ["La Doctrine Secrete. Syntese de la science de la religion et de la philosophie" par H.P. Blavat'sky. Praduction francaise, 5-e volume, Miscellanees, pp.105-106].
– Так, – сказал Корщиков, – Блаватская попыталась опровергнуть цитату, которую она использовала в своей "Тайной Доктрине" с какого-то манускрипта о Таро – Священной книге Еноха. Если Вы не возражаете, то я зачитаю и саму цитату тоже! – обратился он ко мне.
– Обязательно зачитайте, – отозвался я, – мне это очень интересно!
– Итак, вот как звучит эта цитата:
"Есть лишь единый Закон, единый Принцип, единый Агент, единая Истина и единое слово. То, что вверху, по аналогии подобно тому, что внизу. Все, что есть – результат количества и равновесий. Ключ затаенных вещей, ключ святилища! Это есть Священное слово, дающее адепту возвышенный разум оккультизма и его тайн. Это есть квинтэссенция философий и верований; это есть Альфа и Омега; это есть Свет, Жизнь и Мудрость Вселенские... Древность этой книги теряется в ночи времен. Она индийского происхождения и восходит до эпохи несравненно более древней, чем время Моисея. Она написана на отдельных листах, которые раньше были сделаны из чистейшего золота и таинственных священных металлов... она символична, и ее сочетания обнимают все чудеса духа. Старея с бегом веков, она, тем не менее, сохранилась – благодаря невежеству любопытных – без изменений в том, что касается ее характера и ее основной символики в наиболее существенных частях".
Зачитав цитату, Корщиков продолжал молча перелистывать тетрадь.
– Ну, пока хватит, – сказал он, захлопнув тетрадь и отложив на подоконник.
– Честно говоря, – произнес я, – то ли мир сходит с ума, то ли еще что?! Но я все больше не распутываю, а наоборот, с каждым днем ввязываюсь крепче, ухожу во что-то такое – невероятное.
– То ли еще будет, Сережа, – хитро прищурился Корщиков.
– Давайте начистоту?! – предложил я. – Что меня ожидает?
– Вы забеспокоились об обратной дороге? – спросил Корщиков.
– Да нет... Хотя, все-таки, мне кажется, я имею право знать, куда я иду?!
– И не вернуться ли назад? – словно предложил от моего лица он.
– Ну, если хотите, пусть это прозвучит именно так, – согласился я.
– Тогда, – сказал Саша, – я вас должен сразу предупредить: обратной дороги – нет!
– Весьма крылатая фраза! – сказал я.
– Да, но здесь она как никогда уместна, – подытожил Саша.
– Ясно... – призадумался я, – и насколько это серьезно, я хотел сказать – опасно?
– Смертельно... Может быть, и смертельно, – немного смягчил он.
– Значит, степень опасности зависит от чего-то?
– Да, зависит.
– И вы мне можете сказать, от чего?
– Это не секрет... Ну, вот скажите: сможете ли вы выдержать ряд испытаний?
– Каких испытаний?
– Скажем, вам будут угрожать – смертью, избиением, тюрьмой, над вами будут издеваться, насмехаться. Вам не будут верить, будут вкрадываться в вашу душу, выискивать в ней слабые места и потом соблазнять женщинами, деньгами, горем, потерями – опустошать. Пресыщать радостями и тут же отбирать их... и еще многое и многое другое... Даже пьянство будет подавать вам руку дружбы, хмельной откровенности. И в любом из того, что я перечислил, вы вполне сможете утонуть навсегда, кануть в иллюзию!
– Я не отношусь к категории людей, которые берут время на обдумывание, – я согласен на любое из этих испытаний, – сказал я.
– Если бы вы решили обдумывать, то это значило бы, что это не ваш путь! – пояснил Саша.
– Это мой путь, я его выбираю!
– Хорошо... Но только учтите, что с такой же легкостью, с какой вы согласитесь пойти этим путем, вам не сойти с него. Вы сможете остановиться на каком-то этапе, чтобы потом снова продолжить свое движение, но не более того!
– Потом, это когда? – спросил я.
– В следующем рождении, – пояснил Корщиков.
– А как надолго эти испытания?
– Это может продолжаться неведомое количество времени.
– Отчего же так?
– Оттого что здесь отсчет идет не на количество, а на качество, сказал Корщиков, и он добавил. – А еще, мне хотелось бы сказать вам вот о чем: не ищите во мне единственного учителя! Все зависит от вас самих, все содержится в вас самих! Вся жизнь, весь мир – ваш великий учитель!.. Вот, возьмите, хотя бы и нарочно, для начала, и с сегодняшнего дня начните прислушиваться ко всему на свете, всматриваться во все на свете, и, поверьте, если вы научитесь – воспринимать и оценивать... Этого уже будет немало!..
– Ну, хорошо!.. Предположим, что я уже научился весьма совершенно воспринимать и оценивать, и что тогда?
– Научиться воспринимать и оценивать – это первый этап, за которым следует овладеть собственной реакцией и отношением к воспринятому и оцененному, но и этого мало! Третий этап – проявление реакции, вашего отношения вовне, в среду, можно сказать – обратная связь... Вот тут-то и подстерегают вас всевозможные испытания, о которых я уже упоминал...
– Господи, тогда как же несовершенен простой смертный, не умеющий даже воспринимать и оценивать, я не говорю уже о его реакции – она будет непредсказуемой! – ужаснулся я.
– Тут и зарыты все распри человечества, все его конфликты, – сказал Корщиков.
– Но надо полагать, что правильно оценивать и реагировать – это еще не все? – поинтересовался я.
– Да, и это еще не все! – подтвердил Саша, – но мне бы не хотелось, как говорится, забегать вперед, – сказал он, – всему свое время!
– Думаю, что вы правы, – согласился я.
– Надо же! – воскликнул Корщиков. – Вы интуитивно делаете успехи.
– Я не заметил успехов, – сказал я, – если не секрет, в чем они?
– Вы произнесли: "Думаю".
– Ну и что же?
– А то, что это хорошо!... Вам предстоит заменить слово "хочу" на слово "думаю", – определил Саша, – у вас эти проблески уже появляются.
– Отчего же мне предстоит менять свой лексикон?
– Оттого, что "думаю" – всегда изначально, а "хочу" – оно всегда вторично. Когда вы это поймете путем личного истинного опыта, тогда вы со мной согласитесь осознанно. И все ваши испытания в единый момент прекратятся, ибо вы будете "думать", а не "хотеть"!.. Но к этому вы придете все-таки путем испытаний, и неминуемо!..
– Похоже, что испытания – это что-то вроде зловещих тренировок, сказал я.
– Да, это действительно тренировки, но только не зловещие, а очистительные.
– Значит, надо переучиваться говорить?
– Ни в коем случае! Не надо специально браться перестраивать свой лексикон.
– Вы же сказали, что мне это предстоит?
– Понимаете, Сережа, перестройка лексикона должна быть внутренней. К примеру, у девочки, хочет она того или нет, в конце концов – вырастают груди... Если вы будете намеренно исправлять свой лексикон, в данном случае слово "хочу" заменять на слово "думаю", то это слово "думаю" будет у вас выглядеть как слово "хочу", между "думаю" и "хочу" появится лишь разница в произношении.
– Почему же, Саша?
– А потому что внутренне это будет звучать примерно так: "я хочу заменить слово "хочу" на слово "думаю"! В основе остается "хочу". Вы понимаете, остается "хочу"!
– Хорошо!.. А если эта внутренняя установка прозвучит по-другому. Скажем так: "я думаю заменить слово "хочу" на слово "думаю". Тогда как?
– Но это же будет только самообман, и не более того!
– Почему же? – возразил я.
– Потому, что если вы волевым решением, а не внутренней естественной потребностью заменяете слово "хочу" на слово "думаю", то это будет актом воли вашей, а значит, вы все равно обязательно подразумеваете слово "хочу". Это как мальчик, который желает, чтобы у него отросли груди!..
– Да, – сказал я, – такому мальчику прежде всего надо стать девочкой, и груди отрастут сами собой!
– Ну, вот вы и поняли меня, – обрадовался Корщиков.
– Значит, все-таки – испытания?! – спросил я.
– Ничего не поделаешь! – ответил он.
– А вы знаете, я теперь догадываюсь, откуда у Ани такая острота восприятия слова! – сказал я. – Разговаривая с вами – это понять немудрено!
Но Корщиков не ответил на эти слова похвалы... На диване зашевелился спящий до сего времени мальчик. Саша подошел к нему, присел на краешек дивана и погладил сынишку по его крупной голове. Мальчик открыл глаза и тут же уселся молча на диване. Его отец ловко, одной рукой натянул ему трусы. Потом он положил возле сына стопку книг и снова вернулся к окну. Усаживаясь на все тот же этажерчатый стул, Корщиков спросил у меня:
– Не правда ли, очень крупная голова?
– Да, я об этом подумал, еще как только вошел сюда, в комнату, и меня это удивило... В самом деле, отчего такая крупная голова?.. Наверное, ваш сын вырастет очень умным человеком?
– Может быть, – сказал Корщиков и слегка усмехнулся, как-то очень доверчиво.
Мальчик старательно перелистывал книги, ощупывал и рассматривал их страницы. Он совершенно не обращал на нас никакого внимания.
– Да, – словно опомнился Корщиков, – только вы, – обратился он ко мне, – не думайте о своей исключительности относительно испытаний!.. Все человечество, каждый человек, животное, птица, дерево, травинка, звезда, пылинка, – несут тяжкое бремя своих испытаний, необходимых только им в их посвящении. Все, абсолютно все и все посвящаются в истину, медленно или быстро – не имеет значения, но посвящаются!
– Тогда, – удивился я, – к чему меня было предупреждать об испытаниях, если испытания – присущи всему и всем на свете?
– Маг, – сказал Корщиков, – тем и отличается от профана, что он, Маг, нарабатывает опыт путем осознанным, направленным, а профан, в том числе и ученый профан, нарабатывает опыт бессознательно, методом проб и ошибок, в лучшем случае интуитивно! Такое посвящение – тоже посвящение, но довольно медлительное, хотя и естественное. Оно, порою, растягивается на баснословное количество воплощений, смертей и жизней!.. Вы хотите остаться профаном? – спросил Корщиков.
– Нет. Конечно же нет, – ответил утвердительно я.
– Папа, я хочу молока, – неожиданно отозвался мальчик на диване.
– Я сейчас, малыш, – тут же отреагировал на просьбу сына Корщиков. Извините, я только подогрею ему молока, – сказал он мне.
Вскоре малыш пил свое молоко вприкуску с магазинным сухарем и поглядывал на меня, а я спросил у Корщикова:
– А почему именно я?
– Вы хотите сказать: почему именно вы удостаиваетесь в Посвящении осознанном? – пояснил Корщиков.
– Да, я имел в виду это.
– Как я уже сказал вам, что исключительности у вас нет, как нет ее ни у чего и ни у кого на свете! Все и все посвящаются в истину...
– И все-таки, почему же именно я? – повторил я вопрос.
– Почему именно вы?
– Да, да, почему? – я теперь смотрел Корщикову в глаза.
– В этой вашей инкарнации, – сказал он, – в сегодняшнем воплощении, ваше Посвящение дошло до уровня, когда само Посвящение пора осознать как таковое! То есть ваше Посвящение не противоречит естественному развитию Всеобщего Вселенского Посвящения, оно также протекало и протекает, как у всех и у всего! Просто в этой, сегодняшней жизни вашей вы, наконец, доразвились, путем баснословных предыдущих испытаний в других воплощениях, до осознанности! Поверьте, каждый профан, в конце концов, обязательно придет к моменту осознанности своего Посвящения, только в какой из своих инкарнаций, земных воплощений это произойдет – неведомо никому!.. У вас этот момент наступил...
– А могу я не успеть завершить свое Посвящение и в этой жизни, спросил я и озабоченно облокотился на подоконник.
– Не завершите в этой, все равно продолжите завершение в следующей! сказал Корщиков.
– Как же это? – настаивал я.
– Скажем, – пояснил Саша, – родитесь в семье Посвященного.
Мы приумолкли. Было слышно, как малыш грызет сухарь...
Я опустил глаза и долго смотрел себе под ноги, размышляя. Прошло некоторое время. И вот у меня возникла противоречивая мысль:
– Знаете, о чем я подумал сейчас? – не поднимая глаз, произнес я.
– О чем же? – отозвался Корщиков.
– Я подумал: истина – это Бог? Так?
– Предположим, так, – подтвердил Саша.
– Тогда как же объяснить существование дьявола и Посвящение в его ряды? Ведь такое Посвящение – тоже существует?! – и я уставился Корщикову в глаза.
За все время беседы он ни разу не отвел своего взгляда в сторону! Мне начинало казаться, что он всегда упорно смотрит на меня, даже когда подогревает молоко!
– Я уже осведомил вас, что Посвящение существует только одно, – в истину! – сказал Саша.
– Но все же, как быть с дьяволом? – настаивал я.
– И дьявол, – улыбнулся Корщиков, – и, как вы выразились, его Посвящение, – все это – разновидности, э-э, различные по степени испытания.
– Значит, человека может отбрасывать и назад на пути Посвящения? Но тогда вы, по-моему, противоречите сами себе! Не вы ли сказали, что человек продолжает свое Посвящение с того уровня в следующей жизни, на котором он остановился в предыдущей?!
– Верно, я говорил так и не отрицаю ничего. Но противоречия здесь никакого нет. И вот почему. Если человека отбросит назад и в следующей инкарнации своей жизни он будет не человеком, а, скажем, – деревом! Сможет ли он продолжить свое Посвящение в истину, будучи деревом, с того этапа, на котором он остановился в образе человека?!
– Я думаю, что не сможет!
– Вы совершенно правы, Сережа. Не сможет! Не сможет, пока не отработает определенные качества в образе дерева, и потом, снова, в какой-то из последующих жизней не станет человеком подобного уровня развития, который он уже имел до отступления назад в образ дерева... Разве здесь – есть противоречие. Человек действительно продолжает свое Посвящение в следующей инкарнации, здесь, скорее, можно подразумевать не в следующей, а в последующей инкарнации подобного уровня!.. Вот почему важно не терять чистоту Посвящения в каждой инкарнации, в каждом земном воплощении, чтобы не отступать назад, дабы заново заслуживать путем новых и возможно неисчислимых испытаний возврата к уровню Посвящения, которого ты достиг уже сегодня, чтобы продолжить его... – Корщиков умолк.
– Что же, Саша, – вы убедили меня, – согласился я.
Снова наступила пауза. Корщиков наклонился и поднял с пола валявшиеся там очки. Он стал протирать их салфеткой. Я увидел, что одно стекло у этих очков продолжало оставаться треснутым. "Может, тот безбилетный тип из автобуса по описанию Вики, – это все-таки он, Саша?" – подумалось мне. И я решился:
– "Возрожден ли мистицизм?", у вас есть эта книга? – спросил осторожно я.
– Была, – тут же ответил Корщиков, продолжая усердно протирать очки.
– А куда она делась? – поинтересовался я, испытывая некоторую неловкость за учиненный допрос.
– Я продал ее, – спокойно ответил Саша, жарко подышав на линзы, и они запотели.
– В автобусе? – уточнил я.
– Да... – ответил он.
– А знаете, ваша книга у меня! – сказал я и принялся ожидать реакции Корщикова.
Он продолжал протирать очки, шли секунды.
– Вы ее прочли? – спросил Корщиков как ни в чем не бывало.
– Да, – робко ответил я...
И тут в нашу комнату кто-то постучал.
– Извините, я пойду открою, – сказал Саша.
Хлопнула дверь. Из-за разноцветной шторы в комнату вошла молоденькая девушка. Она подмигнула малышу на диване, и тот улыбнулся. Девушка в сопровождении Корщикова подошла ко мне.
– Это Сережа, – сказал Корщиков ей.
Я встал с кресла. Девушка протянула мне руку:
– Оля, – сказала она.
– Моя жена, – добавил Саша.
ЗЕК
От Корщикова я возвращался очень поздно. Уже было далеко за одиннадцать, когда я сел в троллейбус. В салоне находилось десятка полтора человек. Все сидели. Я закомпостировал талон и уселся к окну напротив средней двери. Колеса, как резиновые мячи, жестко пружинили на многочисленных выдолбинах когда-то заасфальтированного узенького переулка. Троллейбус раскачивался на ходу и гремел всем своим железным телом. Вдруг мой взгляд обнаружил знакомое для меня лицо сидящего впереди пассажира. Я его сразу же узнал. Правда, узнал чисто визуально, имя не помнил. Это был парень лет тридцати, коротко подстриженный и, по-моему, слегка навеселе. Он сидел полубоком.
Настроение у меня было великолепное. Я ощущал его всем телом. Я не мог удержаться, и мое лицо осветилось улыбкой. И дернуло же меня!
– Что ты улыбаешься? – обратился он ко мне и полностью развернулся через плечо в мою сторону лицом так, что чирканул своим носом меня по щеке.
Я не придал этому значения, немного подался назад, пристально рассматривая парня.
– Привет, – сказал я совершенно беззаботно.
– Напомни, откуда я тебя знаю? – спросил парень голосом, ничего хорошего не обещающим. – Мне твоя физиономия знакома!
И тут меня осенило, но и настроение упало:
– Мы с тобой в молодости были знакомы по Тарасу. Я друг Тараса, – и я осекся, сказав это.
– Друг? – как-то пренебрежительно передразнил парень меня.
– Да, когда-то мы дружили, – неохотно проговорил я.
– Друг, – прошипел парень, – а ты знаешь, где сейчас Тарас? – Парень словно требовал от меня этого знания. Слов ему показалось мало, и он всем телом навалился на железный поручень кресла, перевесился через него ко мне и уперся своим лбом в мой лоб.
– Да, он сидит, – постарался ответить я как можно спокойнее, – сядь, пожалуйста, на свое место, – попросил я, – на нас люди смотрят...
Парень неохотно сел на место, но ненависть шевелила его черные зрачки, и он казался почти безумным. "Нет, он не пьян, он обкурен", подумал я, и у меня все содрогнулось внутри. Скотский страх выпарил из меня всю радость без остатка.
– А ты почему не сидишь?! – заорал парень.
– Собственно говоря, почему я должен сидеть? – словно оправдывался я. – Плохого я ничего не делал...
– Но ты же друг!! – опять заорал парень.
Я видел, как некоторые пассажиры искоса поглядывали на нас, другие отводили свои взгляды, словно ничего не замечали и не слышали. Страх одиночества и беспомощности овладел мною. Лет пять назад я стоял на загородной станции электрички и вот также отводил свои глаза, на платформе было человек четыреста, не меньше, и никто, в том числе и я, не помешали избивать цепями группе пьяных оглаедов из местной деревушки одного не понравившегося им подростка.
Одиночество, одиночество! Мы стремимся к нему и от него погибаем часто...
– Но ты же друг?! – напомнил о себе парень. Он, видимо, уже почувствовал, что я боюсь, и теперь, успокоившись, продолжал издеваться.
– Да, я был его другом, но это было лет пятнадцать назад, взволнованно заявил я.
– Я тебя научу ценить друзей, – говорил и скалился парень, – Тарас там сидит, а ты здесь, на воле – сука!
– Ну, ладно, я сейчас выхожу, – как бы извинился я.
– Я тоже выйду с тобой, – предупредил он.
– Зачем? – спросил я.
– А мы сейчас выйдем и подеремся!
– Не пойму, за что драться? – недоумевал я.
– А я тебе морду набью! – настаивал парень.
– За что? – поразился я, и страх все больше овладевал мною. Парень был на голову выше меня, мускулист, и потом это безумие в глазах! Мало ли что у него на уме!
– Я тебя узнал, – ехидно усмехнулся он. – Ты – Китаец!
– Я никогда не был Китайцем, – возразил негромко я.
Но мне стало еще больше не по себе. В юности эти наркоманы действительно называли меня Китайцем.
– Нет, ты – Китаец! – сказал он. – Я вспомнил!.. Я тебя по молодости бил!
– Я никогда не был Китайцем, – безнадежно проговорил я. Но мне действительно вспомнился случай: этот парень как-то отнял у меня книгу "Смерть героя" Ричарда Олдингтона. Ее я переплетал сам. Корешок был очень крепкий от обилия окаменевшего клея. Я тут же настойчиво потребовал свою книгу обратно, парень, неожиданно для меня, со всего размаха ударил меня корешком книги в лицо! Окровавленный, я убежал тогда... Может поэтому и сейчас у меня мелькнула мысль убежать, выскочить в темноту переулков! Но тогда я был безусым юношей и мне это было простительно!.. А сейчас... Да, но и получать побои, будучи вполне солидным человеком, директором кинотеатра! Представляю, как это будет выглядеть! Мне стало жутковато... "Лучше поеду еще пару остановок на троллейбусе. На конечной остановке много фонарного света, и, наверняка, еще немало людей. Может, все-таки, он отстанет от меня там? Навру ему, что еду куда-нибудь далеко! Береженого Бог бережет!" – подумал я про себя.
Троллейбус остановился на моей остановке, но я не сдвинулся с места. Двери со скрежетом захлопнулись, и троллейбус как-то зловеще помчался дальше...
– Ты почему не вышел? – торжествовал, чуя мой страх, парень.
– Я решил ехать в другое место, – сказал я.
– Куда? – злобно потребовал он.
– Да так, в одно место. По делам надо... – объяснил я, словно уговаривая, убеждая парня оставить меня в покое.
– Я поеду с тобой! – решительно огласил он.
И тут я почувствовал, что мой страх мучительно нарастает, пускает во мне свои корявые корни все глубже. Мне вспомнилось, что как-то я испытывал подобное состояние: я ехал без билета, куда-то очень опаздывал, меня оттеснили в угол контролеры, я что-то ответил им злобное; моя остановка промелькнула, а мне предстояло ехать в управление платить штраф; состояние досады, нелепости, озлобленности и безысходности тогда обуревало меня, и злорадный, панический страх тоже всасывался мне в живот... Но сейчас, как и тогда, я крепился, старался утрамбовывать, глубоко вдавливать этот страх, насильно распирая легкие воздухом.
Я вытеснял трусливость наружу и растворял ее в пространстве вокруг себя своими жестами, словами...
Троллейбус остановился на конечной остановке. Я вышел из него. Парень тоже вышел, и сразу же – ударил меня в живот!
– Ты что... офонарел?! – будто взмолился я.
Удар был не очень болезнен. Скорее всего он походил на сильный толчок – под дых.
– Я сейчас тебя искровавлю! Сука!.. – заорал парень на меня.
Наш троллейбус, на котором мы приехали, отъехал, а на его место быстро подкатил троллейбус другого маршрута.
– Дурак набитый! – выкрикнул я и направился в этот троллейбус. Видимо, потому, что я находился в движении, парень промазал по моей заднице ногою и слегка зацепил меня по бедру.
Я заскочил в заднюю дверь троллейбуса, прошел с клокочущим сердцем через весь салон и сел на пустующее место напротив передней двери. Мысленно я молил, чтобы троллейбус тронулся побыстрее с этой тревожной остановки... Через окно я видел, как в желтом фонарном свете парень разъяренно озирался по сторонам в поисках своей жертвы...
И вот случилось то, чего я больше всего боялся. Парень зашел в троллейбус и тоже через заднюю дверь. Где я сижу, он не знал, но чувствовал, что я где-то здесь. Рыская прищуренным взглядом, он через весь салон медленно приближался ко мне. Еще вполне можно было выскочить в открытую переднюю дверь, и он бы этого даже не заметил, но я непоколебимо остался сидеть на своем месте: "Будь что будет..." – подумал я. Теперь меня больше одолевало презрение к этому человеку и настоящая человеческая обида.
– А-а! Вот где ты! – ехидно заулыбался парень, он даже повеселел как-то, обрадовавшись своей находке. Наверное, он уже не надеялся отыскать меня. Женщина, сидевшая рядом со мной, суетливо подскочила на ноги, и, оглядываясь сочувственно на меня, пересела на другое место. Парень тяжело рухнул на ее место. Он хотел придавить меня плечом, но я упрямо напрягся всеми мышцами и не пошевельнулся.
– Ты что, козел, на меня там проорал? – на этот раз не так уже громко рявкнул он.
– А за что ты меня в живот ударил? – сдавленно встрепенулся я.
– Ты, да я тебя щас прямо здесь грохну! – припугнул он.
– Слушай, может, хватит? Что ты ко мне пристал? – вежливо ответил я.
– Ты же сказал, что ты друг? – буксовал парень.
– Да, мы дружили с Тарасом, – снова доказывал я, – но потом он сам от меня отошел. В последние годы, перед его тюрьмой, мы с ним только издалека и здоровались...
– Ну ладно... Давай выходить! – потребовал парень.
Троллейбус остановился. Пассажиры провожали меня печально и обреченно. Мы с парнем вышли на остановку.
Отсюда пешком напрямик мне было добираться домой минут двадцать.
– Не бойся, – успокоил меня парень, – я больше тебя не трону... У меня такой же, как ты, остался там, за стеной...
Мы углубились в ночь притихших двориков микрорайона.
– Ты что, сидел? – поинтересовался я на ходу.
– Да, месяц как откинулся, – ответил он.
– А где ты сидел?
– На "сухом".
– И много?
– Три года.
– А за что?
– Пластилин в кармане был...
– Ясно, – грустно сказал я.
– Тарас, он здесь, в десятке сидит, – пробурчал парень, – говорят, что его "опустили" и у него крыша поехала.
– Да, – сказал я, – я слышал об этом. Это очень печальные вещи...
Некоторое время мы шли молча.
"А в сущности, что такое страх? – рассуждал я про себя. – Промежуток между трусостью и гордыней? Оплот нерешительности? В страхе можно и убить, и убежать... А может, страх – это островок безопасности посреди шумного шоссе? Стоишь на таком островке: опасно и вперед, и назад... Два смертоносных для тебя движения, и впереди, и сзади... Впереди – гордыня, позади – трусость... Гордыню всегда сломить хочется, а трусость убивает тебя сама изнутри, и она очень отвратительна со стороны! Что трусливый, что гордый – одно и то же! И то и другое противно. И то и другое вызывает какой-то безумный, кровавый экстаз у зла, нападающего на них. А вот если человек находится в состоянии страха, не трусости или гордыни, а именно страха, но всем существом своим пытается преодолеть его – это сразу же видно со стороны! Не тронет зло такого человека. Только преодолевать страх надо не в сторону гордыни или трусости, а через человечность свою..."
И тут мне вспомнились сегодняшние слова Корщикова:
