Текст книги "Без названия (Я вскочил с дивана)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Под штанами у арестанта оказались белые кружевные трусики. Их он стянул и стал на четвереньки... Косой и Полковник прикрыли глаза, будто задремали...

– Людочка... – насладительно засопел Пахан, истекая слюною, а я отшатнулся от объема тюремного Астрала и унесся прочь.

ОДЕРЖАНИЕ ЛЮБВИ

В тот день, когда я разговаривал с Наташей по телефону, когда я впервые овладел земным телом председателя кооператива, я обещал своей любимой посетить ее дом под видом работника кооператива: укрепить дверной проем.

Но по теснине сложившихся обстоятельств и потому, что я понимал, видел то главное, которым следовало заниматься в первую очередь, ибо оно могло привести меня и Наташу к нашей встрече не на короткое время в тумане предчувствия, а навсегда, я не пришел в назначенный день.

Но теперь, когда мелодика моих чувств к любимой перестала быть заглушаемой аккомпанементом событий, застенки ожидания встречи расступились передо мной.

И ринулся я к телефонному аппарату, и снова договорился о своем приходе.

Гришина командировка истекала через три дня, и я должен был спешить уладить все что только можно.

В течение сегодняшнего дня, когда я готовил свое сердце к встрече и оно обретало мужскую крепость в просторах памяти, вспомнилась мне Вика, и то, как я убил ее в себе, но тогда я не мог поступить иначе, потому что неминуемо остался бы вне познания Астрала. "Вне меня просторы эти, я не долго в них летал, – вспомнились мне мои строки, – потому что все на свете за просторы я отдал", – только бы и осталось тогда мне сказать, если бы я не решился убить Вику, мою последнюю, любимейшую привязку на Земле.

А Наташу я не хотел убивать, да и нельзя ее было убить, да и незачем, Наташа была нездешней, она приходила и уходила как наваждение, и, в конце концов, я сам превратился в наваждение. Нам всегда было ближе всего быть местом для предмета, и потому обладали мы предметами только теми, которые были на нашем месте, и нам было даже невдомек, что стоит лишь стать самим предметом, и все места будут предлагаемы для него – для предмета все места есть, существуют для него, для места же есть только тот предмет, которым оно обладает. Наташа являлась предметом, она возникла на месте моем и ушла, и тогда я перестал быть местом, ибо на что мне нужна была пустота, я тоже стал предметом. Но обманчивое наваждение ускользнуло и снова стало местом... Да... тяжелее всего приручить, обладать наваждением.

Неторопливо, чтобы не захлестнула одышка, я поднялся по лестничной клетке в своем доме на пятый этаж в Гришином земном теле и позвонил в свою квартиру, как обычно, три коротких раза.

За дверью послышались шаги, и после короткой паузы кто-то глянул в глазок на председателя кооператива, – скрежетнул металлический язычок замка, дверь отшатнулась внутрь моей квартиры.

Там в прихожей стояла Наташа, она улыбчиво смотрела на меня в дверную отщелину.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Вы Гриша? – Поинтересовалась Наташа в готовности отстегнуть дверную цепочку.

– Да, я товарищ Сергея и представитель фирмы, – игриво отрапортовал я, едва удерживаясь от желания вломиться в прихожую, схватить Наташу на руки и целовать.

Тут же Наташа сорвала цепочку и распахнула дверь, она возникла перед мной в нежно-голубом атласном халатике. Наташа слегка прищурилась, словно от яркого света, будто предчувственно припоминая что-то.

– Проходите, – с торопливой заботливостью предложила она, – проходите на кухню, туфли снимать не надо. Я сейчас приготовлю чай. – Наташа захлопнула дверь и провела меня в мою кухню. – Садитесь сюда, за стол. – И она предложила мне табуретку.

Я сел на нее, я чувствовал себя в сонном восторге, все вокруг казалось ненастоящим, даже когда я проходил на кухню, забывши о своей скованности в рамках земного тела, я едва не шагнул сквозь закрытую дверь, но на удивление Наташи по этому поводу я извинился в своей неуклюжести.

– Целый ворох серебристых бликов на потолке, – сказал я, когда мы уже начали пить чай. Наташа посмотрела на меня внимательно.

– Откуда, – спросила она, – откуда вы знаете об этом, Гриша?

День был очень солнечным, у кухонного окна на табуретках сверкало два ведра, доверху наполненных отстаивающейся водой.

– О чем? – в свою очередь спросил я и глянул на потолок, на котором серебрились солнечные блики. Наташа тоже бросила взгляд на потолок.

– Ну да, – рассмеялась она, – извините меня, пожалуйста, я подумала совсем о другом, и в самом деле целый ворох серебристых бликов на потолке.

Я промолчал и тоже улыбнулся – как же она была хороша, моя Наташа! Ее длинные вьющиеся волосы, мои ладони магнитило прикасаться к ним; ее детские улыбки, ускользающие от меня, таяли мятно у меня на душе.

Как же хотел я любить ее в эти мгновения!

– Расскажите что-нибудь о Сереже, – попросила она.

– О Сереге можно говорить много, – стесняясь доверчивости Наташи, сказал я и медленно опустил глаза, делая вид, что рассматриваю кусочек лимона, плавающего в моей чашке чая. Я поддевал этот золотистый кусочек чайной ложечкой, и наконец – нагнулся к чашечке и ловким движением все-таки поддел лимонную дольку к себе в рот. Под откровенный хохот Наташи я стал демонстративно, морщась от горячего и кислого лимона, жевать и корчить страдальческие рожи.

– Да... – затаившись на мгновение после карикатурного представления, произнес я и оперся сдержанно нежным взглядом на Наташу. – Серега мой близкий друг, – заговорил я через некоторую паузу. – Мы с ним долго сходились, но потом... понимали друг друга твердо.

– А как вы с ним познакомились? Мне все интересно, расскажите, оживившись, попросилась в мои глаза Наташа.

И тут мне в голову пришла вполне оправданная мысль: разговариваю с Наташей, но это я знаю как ее зовут, но не Гриша.

– Вы извините, – уверенно обратился я к своей собеседнице, – но вы до сих пор не представились мне, мы с Серегой последних три года до его болезни мало видились и я не знал, что он женат!

– Честное слово, Гриша, я вот с вами сижу сейчас, разговариваю и у меня такое впечатление, что я знаю вас уже давно, даже некоторые ваши движения удивительно знакомы, откуда, не пойму. Наташа... меня зовут Наташа, – сказал она, опомнилась от задумчивого рассуждения вслух.

"Меня зовут Наташа... Наташа – запомни", – молниеносно прозвучало у меня в душе. От этих воспоминаний я не заметил, как промолчал некоторое время.

– Эй, да вы что, меня не слышите, Гриша?

"Наташа... меня зовут Наташа – запомните".

– Да, извините, – вернувшись к настоящему моменту, отозвался я.

– Что это с вами? – спросила Наташа.

– Да нет, ничего, вспомнилось, как я познакомился с Сергеем, – соврал я.

Когда я работал на теплоходе, у меня был друг Миша, и я стал рассказывать, как я с ним познакомился, как Сергей, чтобы хотя бы в перечислении событий не выдумать, не врать, а походить на подлинного рассказчика:

– Я тогда еще был совсем сопляком, а Серега вообще в пацанах, практику у нас на "Дунае" проходил, от речного училища.

– Вы плавали по Дунаю? – поинтересовалась Наташа, заботливо слушая мой рассказ.

– Нет, это теплоход так назывался – "Дунай".

– А, понятно.

– Так вот... – приготовился я продолжить рассказ.

– Простите, а вы на теплоходе кем работали? – и Наташа улыбнулась, словно догадалась о чем-то.

– Боцманом, – ответил я.

– Я так и знала, – не выдержав, рассмеялась она, – не обижайтесь, ради Бога.

– Да я и не обижаюсь, но боцман действительно должен быть увесистым на корабле.

– Ну да, это потому, что вы матросов гоняете, они потому и худенькие все, а вы себе в это время животик отращиваете. Вы признайтесь – так? Только чур не обижаться!

– Если честно, то немного правда здесь есть, – с огромным трудом заставляя улыбаться Гришино лицо, сказал я для поддержания шутки.

– Вы и Сережу гоняли тоже? Только не врать! – хохотала Наташа.

– Конечно гонял, а что? Он у меня как гвоздик по палубе навытяжку ходил, особенно после нашего знакомства: я его промуштровал.

– Ну и как же это было? – успокаиваясь от смеха, спросила Наташа. Вы хотели рассказать, как вы познакомились.

– Как было... – И Гришино лицо приняло задумчивый вид. – Ха, ухмыльнулся я, – дело было так: пригнали их, молоденьких гавриков, три экземпляра – один из них был Сергей.

– Так-так, – подзадорила меня Наташа.

– Я почему-то тогда остановился на нем, выглядел он довольно робко и настороженно, и я решил его в первый же вечер поставить дежурить на вахту и дал ему задание выдраить корму первой палубы. Решил я в конце вахты проверить, как там идут у него дела, спускаюсь на первую палубу, прохожу мимо ресторана (у нас теплоход туристский был) и только выворачиваю из-за угла на корму, а мне в лицо вода как ударит, с ног до головы мокрый, я думал, пробоина случилась, как заору: "Стоп, машина!" – но тут же и осекся: это Серега мне в лицо ведро воды выплеснул, ну, думаю, пацан, сейчас я тебя на канате за борт спущу.

– И спустили? – снова расхохоталась Наташа.

– Да нет, жаль мне стало его – "Простите, простите, я не хотел, я не думал" – передумал я его наказывать, за бортом уже ночь стояла, пришлось раздеваться до плавок и стирать свою одежду, прямо в реке через борт, вода-то была грязная в ведре, не мог же я в таком виде по кораблю мимо моряков пройти к себе в каюту. Постирался и, пока моя одежда сохла, разговорились мы с ним по душам, с моим подопечным. Так и познакомились, так и сошлись. И с того самого вечера крепко по мужски понимали друг друга. Да и Серега перестал робеть, как-то обветрился на реке, солнышком налился, посмуглел, матросский характер в нем прорезался. Ему вообще все очень легко давалось.

Наташа перестала смеяться, будто опомнилась, что сегодняшний день у нее не весел, и она облокотилась на стол и закрыла лицо ладонями.

– Я понимаю, – сказал я, – вам тяжело теперь... А мне можно взглянуть на Сергея?

– На спящего Сергея, – добавила Наташа и встала из-за стола. Пойдемте, – решительно сказала она и, выйдя из кухни, зашагала через прихожую в зал. И Гришино тело шло за ней.

Мы вошли в зал, Наташа аккуратно отодвинула ширму, огибающую диван, и я увидел себя.

На диване лежало человеческое тело, исхудалое и желтеющее лицо без какого-либо выражения напоминало мумию. Я лежал в темно-зеленом спортивном костюме, у меня его раньше не было, видимо, его преобрела Наташа.

– Вы что? – осторожно спросила Наташа, взглянув в мое лицо и почувствовав мое внутренее смятение. – Испугались?..

– Нет, но мне очень тяжело видеть Серегу такого. Господи, пусть он скорее проснется, – одержимо произнес я.

– Пойдемте на кухню, – предложила Наташа, осторожно устанавливая ширму на место. И мы возвратились на кухню и молчаливо уселись за стол.

Через некоторое время я обратился к Наташе:

– Вы знаете, я вам принес... – И я полез в карман Гришиного пиджака, Наташа оторвала взгляд от стола и обратилась в пристальное ожидание. Как-то Серега подарил мне сказку о любви, – достав из кармана несколько сложенных листков, исписанных от руки, сказал я, развернул эти листки и подал их Наташе, – может, вы пока почитаете, а я тем временем буду укреплять дверь?

– Нет, прочтите лучше вы, вслух, а дверь мы можем укрепить и в следующий раз, ведь правда? – И она возвратила мне листки. – Я теперь поняла: у вас удивительно много Сережиных жестов, почитайте лучше вы, пожалуйста.

– Ну, дверь-то мы действительно можем укрепить в следующий раз – я, честно говоря, шел в гости и даже не прихватил с собой инструментов.

– Вот и хорошо, – сказала Наташа, и ее задумчивые глаза разглядывали меня. Еще мгновение, и мне казалось, она увидит меня, Сережу, что Гришино тело сейчас растет и обнажит мою душу, и я незамедлительно стал читать.

СКАЗКА О ЛЮБВИ

Выпуклое синеющее небо зависало над морем. Солнечный диск будто на цыпочках еще пытался выглядывать из-за водного горизонта. Изредка доносились сонливые крики чаек. Молодой человек, в джинсах и кроссовках, в распахнутой рубашке, настойчиво поднимался на вершину крутого скалистого берега, усеянного невысокой растительностью. Тропа, по которой он шагал и делал прыжки с камня на камень, извиваясь, шарахалась от кустов, но все-таки тянулась вверх.

Когда молодой человек закончил свое восхождение, небесная синева потемнела, прохладная свежая темень опускалась повсюду. Человек у самого краешка плато, у обрыва, падающего в море, он стоял, широко расставив ноги, во весь рост и долго обдумывал что-то.

Слева, поодаль от него, неподалеку от места, где начиналась его тропа, там, внизу, разноцветились огни людских жилищ и развлекательных заведений.

Когда совсем стемнело и серебристая звездная пыль зависла над его головой, силуэт его фигуры ожил, начал, громко подкрикивая в море, декламировать стихи:

Ну не современен я от роду!

Может, мне призвать на помощь моду?..

Должное отдавши супервеку,

В джинсах я спешу на дискотеку...

Рубль вход – уверенная такса!

В темноте прожекторные кляксы.

Обступили, замелькали лица.

Захотелось в девушку влюбиться!

Я об этом танцевал весь вечер

Пляшущий оживший человечек...

Шел домой и вечер я итожил.

Ветер обходил меня прохожим.

На себя обижен я, насуплен:

Джинсы у меня сегодня "супер"!..

Так хотелось в девушку влюбиться!

Тусклые, мелькающие лица...

– Молодой человек, – возник позади, словно разбуженный эхом его стихов, некий старческий голос. Молодой человек остался стоять недвижим, наверно, он подумал, что голос ему показался, но причудливо дряхлый голос повторил опять:

– Молодой человек, вы меня слышите?

– Ты кто? – продолжая стоять не оборачиваясь, вопросил еще наполненный энергией стиха человек.

– Пилигрим.

– А что ты тут делаешь?

– Живу... ты, парень, знаешь, иди-ка сюда: разведем костер.

Молодой человек развернулся назад, осмотрелся по сторонам, но никого не смог разглядеть в ночном пространстве.

– Ты где? – робко позвал он хозяина голоса.

– Я здесь, недалеко, присмотрись хорошенько.

– Это ты сидишь на камне? – вглядываясь во мрак, сказал парень, наконец уловив очертания белой, сгорбленной фигуры напротив него, всего в нескольких шагах.

В ответ никто ничего не ответил: молодой человек сделал несколько этих шагов в сторону промолчавшей фигуры в белом одеянии, и через несколько мгновений он оказался рядом со стариком, действительно сидящим на камне, опираясь на корявую палку.

– Садись напротив, но прежде разожги-ка, парень, костер, – не спеша проговаривая слова, будто нараспев, предложил старик.

Исподволь, поглядывая на Пилигрима, молодой человек нащупал кучку хвороста у своих ног, нагнулся к ней, достал из накладного кармана рубашки зажигалку: встрепенулись искры из его рук, зашипел газовый луч огня, и ужаленный хворост, отстреливаясь, будто от боли, подернулся огоньками, и вскоре – на глазах подрос пламенный кустик небольшого костра и осветил он все плато, крохотные жучки искорок таяли над ним.

Тогда парень уселся на камень, предложенный ему, напротив старика и разглядел Пилигрима получше: его таинственный собеседник осветился. В белом халате, обеими руками он опирался на свой сучковатый и кривой посох, сидел нахохлившись, и подбородок его лежал поверх смуглых кистей рук.

– А почему вы назвались Пилигримом? – обратился молодой человек к старику.

– Я... – призадумался тот в ответ, – давно себя никак не называю.

– Тогда почему Пилигрим?

– Это меня так местные жители прозвали, я живу там, внизу, на краю поселка, но только в холодное время года, а летом брожу по окрестностям и обитаю здесь, в этой пещере, – старик распрямился немного и неторопливо взмахнул рукой в сторону своего жилища. Молодой человек последовал взглядом за взмахом руки, и в самом деле: в пяти шагах от костра, в глубине плато вырисовывались контуры небольшой пещеры, точнее входа в пещеру, который был настолько невысоким, что в него мог пройти только сгорбленный старик. Эта пещера обнаружилась для парня неожиданно, ведь он же осматривался по сторонам и почему-то не видел ее, и если бы не знак собеседника в ее сторону, казалось, пещеры бы не существовало вовсе.

– Ты ищешь любви? – через паузу снова заговорил старик, он опять опирался обеими руками на посох, и подбородок его лежал на смуглых кистях.

– Вы слышали мои стихи?

– Да, когда я услышал их, я вышел из пещеры на помощь.

– А вы сумеете мне помочь?

– Если ты захочешь этого сам – ничто, даже помощь, нельзя навязывать никому. Я... в состоянии тебе предложить свой старческий разум. Что ты сейчас чувствуешь, парень?

– Сегодня улетели блики глаз, как паруса на вздохе в непогоду, срываются в оскаленную воду, и я гляжу в себя за часом час... Да, – тяжело вздохнул парень, – смотреть в себя опасно. Мудрено – у волн холмы гранитные поникли, увы, вернуть не каждому дано однажды улетающие блики... – Черное от загара лицо старика было недвижимо обращено в сторону молодого человека, в красных играющих лучах костра короткие белые волосы Пилигрима особенно выразительно и красиво очерчивали его голову, все располагало к спокойствию и задумчивости.

– Глаза... без бликов слепы, – подытожил после некоторого молчания старик. – Это хорошо, что ты пишет стихи, – благодарно сказал он, – но я еще не совсем уяснил для себя, как далеко ты потерялся от любви, прочти еще что-нибудь, близкое сердцу твоему сейчас.

Были зайчики

солнечные...

Я пускал их в людской толчее

Ослепительным девушкам в лица.

Мог легко разлюбить и

влюбиться...

Я тогда ничего не итожил.

А вокруг зеленела листва,

И меня увлекала весна

Под слепой и доверчивый дождик.

Что мне было до истины истин!

Бесконечностью

жизненный путь.

Мне все небо хотелось вдохнуть!

Но желтели со временем листья.

Словно в первую осень иду.

Зрелым грешником крестится дождик.

Я, наверное, в этом году

До прощания с юностью дожил.

Прохожу я в людской толчее:

Ослепительны девушек лица!

Словно зайчики

солнечные,

Одинокие

падают

листья...

На плато у костра зависло некоторое молчание.

– На свете есть, такое дело, – заговорил старик, – одним создать какой предмет, другим с предмета оголтело словесный написать портрет, предмет вниманием увенчан, дитя бесчувственных идей, предмет бесстрастно опредмечен, а значит – он предмет страстей. Чем ты предметнее в судьбе, тем больше ты с бесстрастьем дружен, чем меньше нужен ты себе, тем больше ты кому-то нужен...

– Вы тоже пишете стихи? – обрадовался молодой человек, как только отзвучало последнее слово в устах Пилигрима, но старик не ответил на вопрос.

– Так ты... так никогда и не любил? – словно остановил вопрос парня, остепенил его оживление, продолжая тем самым свой путь беседы, старик. Парень на время затих.

– Я выплакал душу, теперь она опустела... а ты проводила за дверь бездушное тело... – сказал парень и снова замолчал.

– Значит, любил, – подытожил Пилигрим.

– Под шелест рублей шелестящие шины, под шелест рублей ты похоже светла, ты гордо мне бросила взгляд из машины, сквозь мыльный пузырь лобового стекла... – проговорил на едином дыхании парень.

– Любил... и не один раз... но только любил ли и в самом деле то, что искал и обрел, а не то, что пришлось по случаю, – подытожил старик, продолжая сидеть неподвижно. Изредка парень наклонялся к огню костра и подкидывал свежий хворост в него.

– Вы сказали, что вышли на помощь, помогите мне полюбить, Пилигрим, подскажите как. У меня очень много любви, но она никому не нужна – одни перед ней расступаются и не решаются к ней прикоснуться...

– Знаю, – остановил молодого человека Пилигрим, – человек ты восприимчивый... умеющий слушать, толк из тебя будет. Слушай... я расскажу тебе сказку... сказку о любви.

"Жил да был один юноша. Это был очень печальный юноша. Он бродил по многолюдным улицам своего города в поисках любимой. Когда он отчаялся обрести заветного человека, он стал путешествовать по другим городам своей страны. Долго ему пришлось одиночно странствовать, одиночить: исподволь он безнадежно вглядывался в окружающий его мир людей.

Нет, нельзя сказать, чтобы совсем его не замечали девушки, но услада тела не помогла юноше, молодому мужчине постичь восторженность любви.

А он от этого печалился еще больше, но все-таки продолжал идти заповедными тропами, и только лишь вера в любовь спасала его, вера в то, что она во что бы то ни стало есть, его любимая, на этом белом свете. Порою, юноше казалось, что вот уже, скоро будет, появится она, улыбнется ему любимая. Но тщетно он ожидал своего счастья и напрасны были все его старания: девушки ускользали от него.

Он щел наощупь, ожидал, искал...

Все девушки видели: во что он одет, как сложен, богат ли, знаменит.

Никто не замечал самого юношу. И унылилась душа его.

Неуемная печаль одаряла юношу стихами, и в конце концов молодой мужчина замкнулся в себе, и, обрученный с поэзией, написал, как он решил признаться себе, свое самое последнее стихотворение в жизни своей о любви:

Любимой нет.

Ее никак не встречу.

Или уже не встречу?..

Как закон:

Мой каждый день безлюбием отмечен

И до абсурда, кажется, знаком...

И каждый день одолевают страсти,

Которые срываю впопыхах.

Любимой нет...

Разыскиваю счастье,

Но нахожу его я лишь в стихах...

И когда юноша прочитал это стихотворение для себя вслух, он холодно заплакал от несбыточности своей души.

И тогда, когда не утешился он слезами, решил он уйти в края безлюдных лесов, с онемевшей душой своей, чтобы остановить свою жизнь там.

И он ушел, как и задумал.

Он больше не искал дороги, и волнующие тропинки тоже не привлекали его, даже цветущие поляны теперь он обходил стороной. Он больше ничего не искал, он размашисто продирался, одержимый погибелью, опасностью быть разодранным в клочья дикими ветрами леса. Долго шел юноша, все тело его было исхлестано и заливалось болью от острых сучков.

И однажды, после изнурительных дней и ночей бессонного пути, он вышел все-таки на поляну, он хотел ее обойти, предчувствуя ее издали, но не смог. По одну сторону поляны было глубокое озеро, по другую – непроходимое болото, но это оказалась совсем необычная поляна: на ней абсолютно не росла трава, не разноцветились никакие цветы, только один-единственный цветок одиноко рос на этой поляне.

Этот цветок напоминал ему его самого, и тогда юноша решил остановить свою жизнь на этой поляне.

Стремительно он подошел к цветку и сорвал его, после чего он повернулся и зашагал к озеру. На берегу он остановился, бережно положил цветок у своих ног и приготовился утонуть в пучине озера.

– Постой! – услышал он позади себя повелительный оклик, и юноша дрогнул, удивился человеческому голосу здесь. – Повернись ко мне лицом, снова прозвучало повеление, и юноша повернулся.

В трех шагах от него стоял маг, он был одет в черную одежду. Налетел ветер, и черный плащ мага развевался на этом ветру огненными вспышками, потому что изнутри этот плащ был кроваво-красного цвета.

– Ты искал любви, но ты ее не нашел, – сказал маг, и он сурово смотрел в глаза юноше, – но ты не можешь потерять себя.

– Почему? – впервые за столько времени промолвил молодой мужчина, и его крепко сжатые губы разомкнулись.

– Потому, что тебе нечего терять, я научу тебя, как обрести любовь.

– Я теперь даже не знаю, зачем она мне нужна.

– Человек, нашедший любовь, бессмертен, ему больше незачем жить временной человеческой жизнью. А ты решил остановить свою жизнь, чтобы подчеркнуть ее временность, ты хочешь остаться смертным?

– Нет... я не хочу умирать.

– Да будет именно так. Смерть также временна, как и жизнь. Только единому вечность и бессмертие, а ты не един, потому что одинок, а значит, смертен. Поступишь так, как я тебе скажу, иначе больше не найдешь меня.

– Я готов, – ответил юноша.

– Ты не нашел любви, ты гонялся за порхающими разноцветными лепестками бабочек, но они одна из этих бабочек не порхала у тебя в душе.

– Да, кажется, я начинаю понимать, – отозвался юноша.

– Внимательно осмотрись, – потребовал маг, и юноша все окрест окинул взглядом.

– Не вокруг, а в себе.

Юноша сосредоточился.

– Увидел ли ты образ любимой там?

– Боже... – проговорил после некоторого молчания юноша, – я так несовершенен, в моем сердце нет любимой, я не вижу ее. Тогда что же я искал? И как я мог найти то, чего нет?

– Ты никогда не искал, ты гонялся за красочными наваждениями.

– Да.

– Надо создать и овладеть, иметь и потерять, и лишь тогда искать и найти.

– Создать и овладеть, – задумчиво повторил юноша, – иметь и потерять, и лишь тогда... искать... и найти! – воскликнул он. – Я сделал последнее...

– Ты зарился на чужое добро и потому всегда получал пинка, чужая собака непослушна и может укусить.

– Только моя собака откликнится на зов и позволит себя погладить, твердо сказал юноша.

– Обрети любимую в себе, создай ее образ, он должен ожить, шевельнуться в твоей душе, заговорить с тобой на языке сердца, но и тогда ты не найдешь любимой.

– Я должен буду его потерять, свой образ?

– Отказаться от него, вывести его из души и забыть о нем.

– И забыть о нем, – подытожил юноша.

– Забыть о нем, но твоя любимая будет помнить о тебе, и тогда ты будешь не одинок в своих поисках: твой образ тоже будет искать тебя, и придет время, когда вы в одно мгновение узнаете друг друга, твоя любимая вернется к себе на родину – к твоему сердцу. Другого пути у любви нет.

Юноша задумался и, как бы рассуждая вслух, проговорил:

– Но если я забуду образ любимой, то как же я его найду, ведь я не буду помнить, что искать?

– Ты забудешь его в душе, но он будет жить в мире, и ты будешь помнить об этом и приглядываться к лицам, чтобы узнать его. Ты должен зорко посматривать на свой образ любимой издали, пока не встретишь его. Только не нянчить его в сердце, его колыбель должна быть пуста. Любимая должна прежде всего сама потратиться на поиски тебя. Родина помнит о нас, но не она приходит к нам, а мы возвращаемся к ней... – и с этими словами маг отпустил юношу в мир людей, повелел ему вернуться туда.

Всю обратную дорогу юноша создавал образ любимой в своей душе, и, когда он пришел к людям, преодолев долгие расстояния, любимая ожила, шевельнулась в его сердце, и он забыл о ней, и колыбель его души опустела, и образ его любимой стал жить в мире и разыскивать его, и юноша пристально, издалека посматривал на любимую.

И пришло время, и они встретились, и в одно мгновение узнали друг друга, и им хорошо было вместе.

Но... предсказанное единение с любимой... у юноши продлилось недолго. Он стал замечать, что любимая охладевает к нему, а он все ярче и сильнее любит ее, и даже наступали моменты, когда юноше не обязательно было видеть свою любимую, ощущать ее присутствие рядом, потому что любимая начинала жить как-то иначе. И он чувствовал каждое ее движение: тела и сердца, даже будучи один.

И вот наступило самое страшное – любимая совсем охладела к юноше и покинула его, и как только это произошло, юноша снова опечалился, и пуще прежнего его душа была вся в слезах.

И тогда юноша опять покинул мир людей и ринулся через леса на заветную поляну к магу.

Лютый ветер бушевал на поляне. Маг ожидал юношу, он стоял посредине поляны, и огненные вспышки его плаща полыхали вокруг него. Маг сурово смотрел на юношу, который стоял, понурив голову, в неведении, ожидая приговора судьбы.

Но маг молчал, тогда заговорил юноша:

– Я все сделал, как вы сказали, но я не знаю, где я ошибся.

– Осмотрись, – и юноша всмотрелся в свою душу, и он прозрел, – Боже, – воскликнул он, – что я наделал! Я вижу в своем сердце образ любимой, так вот почему ее не стало у меня!

– Ты забрал свою любимую обратно, она возвратилась к тебе в сердце.

– Что же мне теперь делать?

– Ты должен вернуть ее в мир людей, и она снова будет с тобой.

– Я понял... – сказал юноша твердо. – Не пускайте любимых обратно в свое сердце, не оставляйте их у себя в душе, и они никогда не покинут вас, – и с этими словами юноша снова вернулся в мир людей, и он отпустил любимую из души своей, и она снова вернулась к нему.

И пошли они вместе, рука об руку, по пути бессмертия, обретая вечность.

И решили они вместе прийти к магу, чтобы поблагодарить его за урок судьбы.

Но когда явились они на заветную поляну, то обнаружили на ней солнечный ливень. Мага не оказалось на поляне.

По дороге к поляне юноша шел с твердым желанием подобрать тот единственный цветок, некогда сорванный им в далекой печали одиночества, и оживить его, возвратить ему дыхание Земли.

Но как же восторженно удивился юноша, когда увидел, обнимая любимую, что вся заповедная поляна усеяна цветами, и разноцветные лепестки бабочек порхают над ними. Юноша снова захотел писать стихи и написал первое:

Жизнь не безжалостна, коль рушит,

И ты за то ее прости,

Пусть выкорчевывает души,

Чтобы полянам расцвести...

Пилигрим замолчал.

Молодой человек неотрывно слушал его, изредка лишь подбрасывая в костер свежие пучки хвороста.

Так они и просидели до самого утра молча.

И снова начало синеть выпуклое небо над морем, солнечный диск будто на цыпочках выглянул из-за гор побережья, и костер угас, только легкий дымок, словно остатки раздумий, струился над ним. Крики чаек вонзались в небо, а чайки вонзались в море и выныривали из морской глади, и снова неслись в небо навстречу своим крикам. И парень в джинсах и кроссовках, в распахнутой рубашке, сидя на камне напротив старика в белых одеждах, что по-прежнему опирался на корявый посох, сказал: "Я все понял, спасибо тебе, Пилигрим".

– Сережа, – сказала Наташа, когда Гриша закончил "Сказку о любви", и я насторожился. "Нет", – подумал я, – она не просто сказала "Сережа", она позвала, окликнула меня"...

Наташа пристально смотрела в Гришины глаза, я почувствовал, что еще одно неуловимое мгновение – и она узнает меня.

Но в следующую секунду я невероятными усилиями словно выкорчевал Гришино тело из-за кухонного стола, Гриша молниеносно поднялся, глянул на наручные часы и тут же торопливо заговорил:

– Все, мне пора, у меня еще тысяча заказов. Сказку я оставляю на время вам, почитаете. – И я протянул исписанные листы Наташе.

Опешенная моим вскоком из-за стола, она машинально взяла их у меня из рук.

– Может, еще чаю? – засуетилась она.

– Нет, нет, я бегу, сумасшедше опаздываю, – уже из прихожей выкрикнул я, открывая входную дверь.

– Гриша, а как же вы пойдете на заказы, у вас даже инструментов с собой нет.

– Ничего, я забегу на работу, – бегло ответил я, вышагивая из квартиры.

– Но вы же не успеете!

– Я возьму такси.

– Гриша!.. – окликнула меня Наташа, стоя на лестничной клетке, когда я уже сбегал по ступенькам на этаж ниже.

– Что? – отозвался я, приостановившись.

– Когда вас ждать?

– Я позвоню, – выкрикнул я уже не бегу, ловко перескакивая ступеньки.

УРОК ВТОРОЙ

– А теперь слушай меня внимательно, – чувственно признес я Боживу.

– Постой, Сережа, – взмысленно остановил меня Юра.