Текст книги "Без названия (Я вскочил с дивана)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Да, ну это понятно, – определился Юра, – всех нас когда-то похоронили, в прошлой жизни, если брать за основу теорию инкарнации.

– Нет, уж лучше молчать и дальше. Прав был Сережа, написав стихотворение "Молчание – золото", – сказал Наташа и обратилась к Боживу, – хочешь, прочту?

– Да, конечно, мне всегда были близки и понятны Сережины стихи. "Молчание – золото", говоришь, я не встречал это стихотворение у Сергея.

– "Однажды умный, – заговорила Наташа, – просто не за грош продал себя, он выразился так: "Молчи, дурак, за умного сойдешь!" Поверил в это искренне дурак... и светлым днем, особенно в ночи – дурак молчит, его целы бока. Дурак одернул умного: "Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака".

Дальше они шли молча. Юра терялся в догадках.

В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли под окнами Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в открытое окно, она радостно разговаривала со своими посетителями, но все это время Юру ни на минуту не оставляли безответные размышления. Ненароком он посматривал на Наташу и анализировал неожиданные свои домыслы.

Ему весьма не терпелось уточнить до объяснимости и, может быть, даже открыться Наташе, если такое позволят обстоятельства разговора, на неминуемость которого он все-таки надеялся, разговора откровенного, который поставит все на свои места.

Юра надеялся на подробное общение по недосказанной теме с Наташей на обратной дороге из роддома. Но случилось другое, на что Божив никак не мог рассчитывать: может, Наташа не захотела продолжать беседу и потому решила поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные обстоятельства, но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту попрощалась с Юрой, Оксанкой и Викой и уехала куда-то по делам.

МАГИЧЕСКИЙ СОВЕТ

– Алло! Иван, ты?

– Да, это я. А кто это звонит?

– Как тебе сказать... ну, в общем-то это я – Сергей... Истина.

– Сергей? – в трубке установилось молчание.

– Иван, ты меня слышишь?

– Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты проснулся?

– Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.

– Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?

– Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной будке.

– Откуда ты звонишь?

– Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.

– Я имею в виду – отсюда или оттуда.

– А, да нет, отсюда.

– Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?

– Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не полностью. Этот тип смылся.

– Ты что, влез куда-то?

– Да, в председателя кооператива.

– Понятно. И что собираешься делать?

– Да есть кое-какие соображения.

– А что Эзоповым языком заговорил?

– Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя дела.

– Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.

– Хорошо, – сказал я и немного задумался: "Стоит ли все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана – слабинка учителя".

– Ты что замолчал?

– Думаю, что сказать.

– Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?

– Заблокировали.

– Ну это пустяк. Помочь?

– Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и расхлебывать.

– Ну, смотри, тебе виднее.

– Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе позвоню, хорошо?

– Ладно.

– Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?

– Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по медицине. Занятия продолжаю.

– Не женился?

– Женился, не так давно.

– Папкой скоро будешь?

– Да, эта проблема намечается.

– Поздравляю, – с грустноватым оттенком сказал я и тут же решил закончить разговор:

– Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.

– Ну ладно, пока, звони.

– Пока, Иван, – подытожил я и уверенно повесил трубку на автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые времена, когда я работал директором кинотеатра.

Я вышел из телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере, несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что моя инородная душа, насильственно вживленная в тело председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как очертания моей теперешней грусти.

"Вот так, – подумал я, – могу остаться Гришей".

И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее поведение.

– Золотов! – не успев подумать, окликнул я человека в старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно упитанном теле.

Он стоял и крикливо рекламировал газету.

– Самая клеветническая газетенка! – подкрякивал он голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. – Берите, покупайте, самая дешевая газетенка в городе!

Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой останавливался, чтобы купить.

Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на мгновение отводя их, присматривая за публикой.

– Что-то я вас не припомню, – озадаченно говорнул он в мою сторону между рекламным слововоротом, – откуда мы знакомы?

– Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими стихами я тоже немного знаком, – начал оправдываться я, но уже понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще одна возможность укоротить астральную волю Магистра – Остапа Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда столкнувшие меня с этим газетчиком.

– Вы читали мои стихи в сборнике? – как-то особенно сладко произнеся слово "сборник", поинтересовался Золотов, видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый выход в печать.

– Да, – тут же соврал я, потому что знаком я был со стихами газетчика только по одному тому злополучному четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками, хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод. В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай поправить это дело.

– А правда, хороший сборник, – подбодрился Золотов, снова обращаясь ко мне, – целых шесть стихотворений моих! Вам понравились?

– Еще бы, – заискивающе поддакнул я, – вы настоящий поэт.

– Вы мои мысли читаете, – обрадовался газетчик, – тут недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я ему так и сказал, как его там звали... фамилия у него дурацкая, а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: "Ну, роман каждый Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, – выразительно подчеркнул слово "стихотворений" Золотов, не каждый может опубликовать".

– Да, это точно, вы правы, – быстренько подтвердил я и принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые по отношению к своей славе, а значит могли не упустить, подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.

Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось, что этот тип Золотов и в самом деле может составить в перспективе авангард литературы. "Но он же сейчас остановлен, уничтожен", – отвечал я себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если смахнуть со стола "крошки", то обнаружится, на первый взгляд, замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура, клеенчатый рисунок.

– Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу, пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, – предложил Золотов мне.

– А что, я не против, – сразу же согласился я, логика жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое существование.

– Все, – сказал Золотов, – ну их на хер, эти газеты. – И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку, ибо ручек не было, и добавил: – Ну что, идем?

– Я готов, – оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову.

Дорога была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.

Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним действительно шагали в ногу, как братья.

Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван, ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось: Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по все комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.

– А я недавно женился, – осведомил меня стихотворец, – замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю на это, у нее душа прямая, – расхохотался Золотов. – Мы не расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга, скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, – перешел на шепот Золотов, – вы с ней поаккуратнее.

– А что? – тоже прошептал я, недоумевая.

– Ведьма, – сказал Золотов и добавил, – страшная.

– В каком смысле ведьма?

– В самом прямом.

– Да ну?

– Я вам говорю!.. С мертвецами, – негромко сказал стихотворец и огляделся по сторонам, – общается.

– Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение тоже, хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.

– А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти шесть стихотворений, правда, в последнее время мне что-то не пишется, погрустневши, определился он и протянул мне чай в замусоленной чашке без блюдца. – Сахара нет, – добавил газетчик, – вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.

– А Ветистова это кто? – переспросил я, гадливо пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.

– Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?

– Нет, – отрицательно покачал я головой.

– Да это же она самая.

– Кто?

– Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?

– Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что именно она Ветистова, об этом ни слова.

– Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи почитаю, они, правда, не вошли в сборник "Счастливый сон", – Золотов рылся в шкафу. Но, сами понимаете, редактура у нас "без слуха", так сказать, да и потом, разве можно вместить всю мою открытую душу... печатные площади ограничены, – надменно произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем.

Теперь Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и сказал: – Вот, оно открылось – его и прочту, напоминаю, это из первых моих стихов.

– Да-да, – подтвердил я и принял внимательный вид, – читайте.

И Золотов нараспев задекламировал:

Найти бы

пятновыводитель,

Что с неба выведет

Луну!

Померк бы

мой руководитель,

И я ко тьме бы лишь

прильнул!

Хранитель мой – не обижайся!

Мне жаль усердие твое...

Ты мне вещаешь:

"Возвращайся!"

К тебе тянусь,

но на своем!

Я в телесах, я в низшем ранге,

под светом

извергаю

лай...

Меня ты мучаешь,

мой ангел:

Оставь меня,

не оставляй!

– Да! – сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.

– Я прочту еще одно, – заторопился он и бегло отмусолил пару страниц в тетрадке, приплевывая на пальцы. – "Дождь", – таинственно произнес он название следующего стихотворения.

Вокруг: стоят

дома многоэтажные.

Вокруг:

деревья

взмокшие

сутулятся

враскач,

как дирижеры очень

важные.

И дождь лишь

аплодирует

распутице!

Вокруг дома жилые,

ну и что же!

А в них почти пусты

балконов ложи!..

Роятся на асфальте в лужах капли,

да телевышка мокнет словно

цапля,

да дождь живой шумит...

Как за кулисами:

Зонты

и шелестят плащи расхожие.

На цыпочках торопятся

прохожие

скорей увидеть дождь

по телевизору...

– И вот, еще совсем крохотное, – не делая никакой паузы после отзвучавшего стихотворения, засуетился, заерзав на месте, стихотворец.

Блудник

К новой бабе мчит на "ладе",

Затемненные очки...

Красны, как в губной помаде,

Поворотов колпачки!

Наступило молчание. Я выдержал паузу, в которую постарался вложить свое многозначительно одобрение, а Золотов тем временем настороженно смотрел куда-то на пол, словно прислушиваясь к нарастанию моего восторга, а мне, признаться, и в самом деле показались его последние стихи довольно симпатичными, неплохими, но, конечно же, вызвать страстное восхваление, которого ожидал Золотов, они не могли. Мне ничего не оставалось делать, как прибегнуть к почитательской гиперболе: размашисто воскликнуть:

– Вы – гений, Золотов! Да, это не каждому дано.

"А он действительно молодец", – добавил я про себя.

Золотов торжествовал.

– В наше время нелегко, – театрально проговорил он, – встретить ценителя поэзии – истинного, – добавил он.

– Вы меня явно переоцениваете, – отозвался я на встречную похвалу. А вы знаете, у меня к вам дело, и непростое, оно касается непосредственно вас, – определился я.

– Дело? Вы мне еще больше начинаете нравиться, – Золотов развалилися на стуле напротив меня. – Говорите, я весь внимание, – уважительно потребовал он.

– Пожалуй, начну с того, что представлюсь вам: я должен перед вами извиниться, даже, скорее, немного огорчить, но не одна ваша супруга Ветистова – ведьма, в данном случае.

– Что? Вы тоже?

– Нет, я не колдун, как вы решили подумать. Я – сенсетив, энергетический интуит, так сказать.

– Обалдеть! А что это такое? – воскликнул Золотов и хлопнул ладонями себя по коленям.

– Понимаете, – слегка призадумался я, – э-э, м-да, сейчас объясню: природа меня одарила способностью воспринимать в какой-то мере некоторые структурные связи между прошлым и будущим, другими словами, определять причинно-следственную связь.

– Как это? – озадачился стихотворец, продолжая не понимать меня.

– Ну вот, собственно говоря, мы и подошли к делу, на примере которого вам станет определенно ясно, что же такое причинно-следственная связь, но как я ее вижу, вам предстоит убедиться чуть позже, когда вы проследуете по результатам моего совета.

– Все, я готов слушать, – сказал Золотов, но глянул на часы. – А-а, отмахнулся он, – хрен с ними, не пойду сегодня больше горланить, говорите... как вас?..

– Меня зовут Гриша, – подсказал я.

– Ага, – кивнул стихотворец, – говорите, Гриша.

– Так вот, постольку поскольку я неравнодушен к вашему творчеству, заговорил я и подумал: "Не слишком ли деловито и поучительски я изъясняюсь, может, стоит и попроще, а то заподозрит что-нибудь Золотов, не поверит, мало ли что ему на ум взбредет". – Так вот, – повторился я после непродолжительного раздумья, – я ведь, Игорь, знаю, отчего у вас жизнь теперь наперекосяк пошла.

– Так-так, – оживился он и наклонился поближе ко мне, – умный вы человек, я чувствую.

– Что Бог дал, то и мое, я всегда говорю – лишнего у Бога не возьмешь, лишнее не потеряешь.

– Классно сказано! – изумился мой собеседник.

– Ведь я не зря сегодня подошел к вам на улице, когда я прочел вашу подборку стихов в коллективном поэтическом сборнике...

– "Счастливый сон", шесть стихотворений, – вставил Золотов, – ну-ну, и что?

– Я прочел эту подборку и сразу же все понял – вам специально сделано, чтобы вы были несчастны.

– Вот гады! Это точно, – засуетился Золотов. – Вы знаете, это точно! Сто процентов правды, а я думаю, что же такое, не пишется мне и невезуха с ножом к горлу каждый день. А как же они, сволочи, сделали?

– Очень просто, вы помните свое стихотворение о памяти друга?

– Третье, – подсказал стихотворец, – третье по счету в подборке.

– Именно в этом стихотворении вам все и сделано.

– Стоп, – остановил меня Золотов, – сейчас я достану сборник. Стихотворец кинулся к ближайшей книжной полке и вертуозно извлек оттуда небольшой целлофановый пакет, в котором аккуратно был завернут в газетку его поэтический сборник. Он снова уселся напротив меня на стул и заперелистывал эту книжицу. – Вот, – остановил он страницу, – мой титульный лист, все шесть стихотворений здесь.

– Но нам нужно третье, – ненавязчиво подсказал я.

– Да, третье, – словно получивши установку, подытожил Золотов и аккуратно стал отлистывать первую страницу, – раз, два, три, – вот оно, отсчитал он и драгоценно подал сборник мне в руки, – только я вас прошу, страницу не загибайте, – озаботился он.

– Да нет, что вы, я отношусь к поэзии с прилежанием, особенно к хорошей поэзии, – и Золотов приготовился растаять в удовольствии, когда я вздохнул полной грудью, чтобы прочесть стихи:

Передам дыхание по кругу

Но жалко, что не всё, и в том беда...

– продекламировал я с выражением, Золотов блаженствовал.

– В этих строках и зарыта собака, – уверенно сказал я.

Золотов скривился, словно ему прищемили палец.

– Опечатка, – оправдался он, – редактор гад, верстки не дал вычитать, там по-другому:

Передаём дыхание по кругу,

Но жалко, что не все, и в том беда...

– Это так я выразился о смерти своего друга, – осведомил меня стихотворец, – а они все испоганили, через опечатку эти строки от моего лица прозвучали, ну и где же тут сделано, как?

– Я не буду вдаваться в подробности энергетического мира, но скажу вам одно...

Но тут, огрызнулась замочная задвижка в прихожей, и в следующее же мгновение послышался торопливый голос: "Игоре-ок, Игорь Владимирови-ич!"

– Ветистова, это она, – шушукнул мне на ухо Золотов, – точно почуяла, что вы здесь.

– О-о, у нас гости? – все еще из прохожей раздавался голос среди какой-то неопределенной возни. – Игорек, у нас гости? – вопросил голос еще раз.

– Да, Ветистова, у нас сенсетив, – отозвался стихотворец. – Потом договорим, – снова шепнул он мне, – она скоро уйдет, у нее в это время вечно дела.

– Ой, вы меня извините, – бегло заговорила Ветистова, вошедши к нам в комнату, – я так избегалась, столько дел, и везде я нужна, вам Игорек не рассказывал, чем я занимаюсь, извините, как вас зовут, а я занимаюсь мертвецами, это вы и представить себе не можете, насколько это опасно и сложно, мы разыскиваем мертвецов по фотографии, но, правда, не всегда и мертвецов: бывает, и просто пропавших без вести.

– Меня зовут... – попытался я вставить фразу.

– А вы знаете, какой гениальный мой Игоречек, это восходящая звезда. Недавно целых шесть стихотворений опубликовали у него. Вы не читали?

– Читал, Гриша меня зовут, – тут же вдогонку добавил я, боясь, что мне так и не дадут представиться.

– Стоп... Гриша, – на мгновение Ветистова задумалась и приложила правую руку ладонью ко лбу, левую слегка отвела в сторону. – Так, сказала она. – Гриша, Гриша, Гриша, ой, как же там, сейчас, одну минуточку, дайте сосредоточиться, все, мне все ясно, – снова оживилась она, – вы сенсетив.

– Ну да, я об этом уже говорил Игорю, а Игорь...

Но Ветистова снова перебила меня:

– Вы сенситив, и очень хороший, хотите я вам скажу, в какой области вы работаете? Так... – Ветистова стала перемещаться передо мною, держа свои руки вытянутыми вперед, и ее ладони смотрели мне в лицо. ...Так-так... та-ак, – приговаривала она, закатывая глаза под потолок, и это чем-то напоминало туземный танец. – Все! – воскликнула Ветистова. Мне все ясно, вы очень хорошо чувствуете время, так?

– Ну, похоже, что вы приблизительно ответили, – подтвердил я.

– Чем вы занимаетесь? Я угадала, да?

– Я умею видеть причинно-следственную связь.

– Ну вот же, я и сказала, чувствуете время.

Мне это начинало надоедать.

– Ветистова, ты – ведьма, – восторженно и одухотворенно похвалил свою супругу Золотов.

– Ой, какая же я ведьма, просто я действительно талантливый экстрасенс... Стоп, я прошу тысячу извинений, я совсем забыла, мне же позвонить надо сейчас, Львовна меня ждет, у нее клиентура по гороскопам наметилась, ей нужно моя консультация, я сейчас, мальчики, одну минутку, только три слова, и все.

– Ну это действительно все, – шепнул мне Золотов, но я сидел непоколебимо, делая вид, что довольно серьезно отношусь к происходящему вокруг.

– Алло... Алло!.. – снова выкрикнула в трубку Ветистова, после того как поспешно несколько раз передернула телефонный диск слева направо. Светочка, это ты?... Ага, и я тоже только что пришла, ты адреса их записала?... Ой, ну а что же ты... Да... Понятно... Ну ты же пойми, Светочка... Светлана Львовна, не перебивай меня, я сейчас, мальчики, еще два слова, да нет, это я не тебе, это у нас гости...

Ветистова разговаривала по телефону с полчаса, не меньше, время от времени выкрикивая в мою с Игорем сторону: "Я сейчас, мальчики, еще два слова, три минутки, и все, очень важное дело!"

И я все-таки почувствовал себя весьма счастливым, когда Ветистова в одно, действительно, прекрасное, мгновение наспех бросила телефонную трубку на аппарат и, окутанная ворохом совершенно непонятных объяснений в мою сторону, извиняясь через слово, медленно отступила в прихожую, и вскоре ее хохочущий голос будто захлопнула входная дверь в какой-то банке, и он перестал быть слышен, это Ветистова все-таки ушла из дома.

– Дела, – сказал Игорь.

– Суета, – добавил я.

– Что? – не расслышавши моего слова, спросил Золотов.

– Я говорю, замечательная у вас жена, Игорь.

– Да, с женой мне повезло, у нее такой нюх на поэзию, она мои стихи сразу вычислила, ко лбу книжку приложила и тут же определила: "Самые лучшие стихи в сборнике твои, Игорь". А я верю ей, как себе, – похвалился Золотов, – ну, ладно, на чем мы там остановились?

Я снова открыл сборник, отложенный на время в сторону, и сказал:

– К сожалению, у меня очень мало времени, поэтому в подробности вдаваться не буду, но чтобы все ваши невзгоды рассеялись, Игорь, вам надлежит в первой строке третьего стихотворения в слове "передам" вписать перед последней буквой "м", только обязательно ручкой, от руки, букву "ё", во второй строке букву "ё" в слове "всё" заменить на букву "е".

– И все?... – удивился Золотов, – но это я всего лишь исправлю опечатки, и потом... книжку портить... – Но все-таки Золотов решился поверить мне, и вскоре мы распрощались.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ПАРАЛЛЕЛИ ВРЕМЕНИ

ПОЧЕМУ?

Когда Наташа, так неожиданно для Божива, ушла от здания роддома, наспех, но заботливо попрощавшись и с Викой, и Оксанкой, ушла, как она объяснила, по неотложным делам, она безотлагательно направилась в Лесной поселок.

За все это время, пока она проживала у Сережи, ни разу Наташа не выбиралась в свой родной уголок, она абсолютно не помнила, откуда она пришла в квартиру к Истине, и на все расспросы об ее отношениях с ним, будь то Сережина мама или же узкий круг знакомых теперь ей лиц, она всегда отвечала однозначно: "Я не могу вам об этом говорить, мне трудно объяснить".

И вскоре окружающие ее люди перестали докучать расспросами: Сережина мама, как воспитанный, порядочный человек, не могла не верить Наташе, и всего лишь однажды она произнесла: "Когда-нибудь, если сможешь, расскажешь сама, доченька..." Она приняла ее такой, как она есть. Вскоре все упоминания о таинственном приходе Наташи улеглись.

Наташа не чувствовала себя подкидышем, и одно лишь только помнила она, как детское сновидение: она когда-то умерла, но пробел между смертью и сегодняшей жизнью Наташа никак не могла восстановить в своем сознании, и это ее беспокоило, и часто ее насиженная грусть у окна в Сережиной квартире уводила ее воображение в прошлую жизнь, в которой последние времена означались всего лишь пунктирами памяти.

Много раз пыталась Наташа вдуматься в расстояние между пунктирами, и сердцем она чувствовала, что эти расстояния не опустошенные, она все больше понимала, что они не поддаются воспоминанию, что они словно сами по себе живы и скорее могут вспомнить Наташу, нежели она их.

И теперь Наташа уверенно направлялась в свою родовую обитель в той замысловато-необъяснимой жизни.

Нет. Объяснить себе она никак не могла: почему столько времени не решалась, а скорее даже не возникла у нее потребность определиться в этой неприкосновенности – она просто думала, словно рассматривая все издалека, и лишь только теперь ей захотелось принять в этом участие, участие в своих воспоминаниях.

И что ее заставляло, сейчас Наташа не объясняла себе, как не может никто объяснить на свете, как он засыпает каждую ночь, когда он переходит за границу яви.

На троллейбусной остановке маршрута номер девять Наташа уже стояла минут пять, размышляя о своих намерениях. Возле нее находились еще несколько человек: какой-то военный паренек, цыганка и супруги – лет сорока пяти на вид. И все, и вокруг, на всем обозримом протяжении не было больше ни души, даже машины куда-то запропастились, шоссе пустовало.

И вдруг, первым это явление заметил военный паренек.

– Смотрите, смотрите! – восторжествовал он и принялся тыкать указательным пальцем вытянутой руки в сторону от остановки, взбудораживая всех вокруг.

– Ну и что, серебристая машина, – спокойно произнес мужчина из супружеской пары.

– Спортивный автомобиль, но каплеобразной формы, – поддакнула его жена.

– Да нет же, – не успокаивался парень, – я же с самого начала, как он появился, увидел его, он упал с неба, там, вдалеке, на шоссе.

– Да вы что, с ума спятили, какой же это автомобиль, – раскричалась цыганка, – у него даже колес нет!

– Он парит над шоссе, – воскликнул военный.

– А может, это реактивный самолет, – недоверчиво проговорила супруга.

– Черт побери, он медленно приближается к нам, – забеспокоился супруг.

Наташа стояла молча, ничего не соображая. В эти мгновения говорливой переклички пассажиров на остановке она силилась, но совершенно не могла припомнить, откуда и как она оказалась на этом месте, она просто понимала, что она человек и что вокруг нее люди уже объяты паникой, она абсолютно спокойно воспринимала необъяснимое приближение серебристой каплеобразной формы по шоссе.

И вот эта серебристая необъяснимость остановилась, плавно зависла в двадцати сантиметрах от поверхности шоссе поодаль от суматошной кучки людей.

Теперь пассажиры приумолкли, и похоже было, что они тоже ничего не помнят, как и Наташа.

Вскоре сквозь зеркально-серебристую поверхность каплеобразой формы словно просочились два фиолетовых существа. Они были почти прозрачными. Полностью повторяя очертания тела человека, существа стояли сейчас друг подле друга. Затем они взметнули фиолетовые руки к небу, и серебристая каплеобразная форма вздрогнула, будто сгусток ртути, и начала медленно принимать другую видимость: вскоре на ее месте оказался серебристый столб, а поверх него, на уровне голов фиолетовых существ, сформировался увесистый металлический шар. Одно фиолетовое существо шагнуло к шару, прислонило свои ладони к нему и тут же растворилось, другое же существо сделало знак кучке пассажиров последовать примеру первого существа.

И пассажиры, будто примагниченные притяжением этого шара, медленно, один за другим зашагали в его сторону.

Вначале приложила свои ладони цыганка и тут же растворилась, затем проделали предложенное муж и жена, и их тоже не стало, последним исчез военный паренек, но он слегка поколебался перед тем как приложить свои ладони.

Оставалась Наташа.

Фиолетовое существо сделало ей знак стоять на месте. Затем оно снова взметнуло фиолетовые руки к небу, и перед ним вновь образовалась серебристая капля. Теперь существо жестами обратилось к Наташе и предложило приблизиться к нему. Наташа незамедлительно подошла, но не остановилась, а шагнула прямо в эту серебристую форму и растворилась в ней...

...Солнечные зайчики густо облепливали дом в глубине двора, расположенный среди ветвистых фруктовых деревьев, шелестящая зелень навевала прохладу, площадь у калитки была пустынна, это была огромная знакомая площадь. На другом ее конце колонно высился кинотеатр, но вокруг не было ни души.

Наташа стояла у калитки на цыпочках и смотрела поверх нее во двор, в знакомый двор.

Неожиданно на крыльцо дома вышла знакомая женщина, Наташа тут же узнала ее.

– Мама! – сдавленно выкрикнула она, и женщина обернулась на зов. Мама смотрела в строну калитки, что-то ропотно шептала и крестилась.

– Наташа! – наконец-таки крикнула она, ноги ее подкашивались и заплетались. – Доченька моя, доченька! – наговаривала женщина, одержимо приближаясь к заветной калитке. Ты же умерла, доченька, Наташечка. Наташа испугалась, точно была мертвой не она, а ее мама, приближающаяся к ней.

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

– Пойдем со мной!

– В чем дело? Куда вы меня тащите?

– Пойдем, я тебе сказал, – обозленно прошипел какой-то мужчина, схвативший Божива за руку, в самом центре города, когда Юра возвращался из кинопроката.

Надвигался глубокий вечер. Юра уже мысленно пожалел, что так надолго задержался у фильмокартотеки с тематическим планом.

Мужчина был не выше Божива по росту, но крепким невероятно, и поэтому он повиновался его стальной крюкастой руке и последовал молча за ним.

Божив уже узнал его и, может еще поэтому, не сопротивлялся. Так они прошагали метров пятьдесят до поворота в темный, словно ожидающий крика, квартал.