Текст книги "Сладострастный монах"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанры:
Эротика и секс
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Лучшая подруга? – повторила Сюзон недоумевая. – Разве у меня остались подруги? А, должно быть, ты говоришь о сестре Монике.
– Попала в самую точку, – сказал я. – Однако давай сначала поедим, а то мне придется долго рассказывать.
Трапеза, какую я делил с Сюзон, оказалась самой восхитительной в моей жизни. Тем не менее мое желание остаться с сестрой наедине и нетерпение, с каким она хотела выслушать мой рассказ, заставили нас довольно быстро выйти из-за стола и удалиться в ее каморку. Там, лежа на кровати и прижимая к себе Сюзон, я рассказал ей о том, что случилось со мною с того дня, как я покинул дом Амбруаза.
– Так значит я не твоя сестра, – сказала Сюзон, когда я закончил свой рассказ.
– Не жалей об этом, – утешал я ее, – хоть ты и не сестра мне, ты остаешься по-прежнему моей обожаемой Сюзон, ангелом моего сердца. Забудем о несчастливом прошлом и будем считать, что жизнь наша началась сегодня, когда мы вновь обрели друг друга.
Проговорив это, я пламенно поцеловал ее груди, рука моя потянулась вниз, промеж ее бедер, и только я собрался уложить ее на спину, как она вскричала:
– Прекрати! – и вырвалась из моих объятий.
– Прекратить? – воскликнул я, крайне удивленный. – Как ты можешь говорить такое? Как ты можешь отвергать проявления моей страсти?
– Погаси эту страсть и оставь желания, а я подам тебе в том пример, – печально проговорила она.
– Сюзон, ты, видно, не любишь меня больше, коли говоришь такое! Теперь ведь ничто не может помешать нашему счастью.
– Ничего, говоришь? – вздохнула она. – Как ты ошибаешься.
Тут у нее по щекам заструились слезы. Я заставил ее рассказать о том, что так печалит ее.
– Неужто тебе хочется делить со мною мою беспутную жизнь? Даже если ты готов заплатить такую цену, то я не позволю тебе сделать это.
– Думаешь, меня может остановить столь слабое возражение? – воскликнул я. – Мне и умереть с тобой радостно, милая Сюзон!
Я проворно уложил ее на спину и делом доказал, что я ничего не боюсь.
– Ах, Сатурнен, ты потерянная душа, – сказала она сквозь слезы.
– Пусть потерянная, лишь бы рядом с тобой.
Дорогой читатель, оставляю твоему воображению дорисовать те восторги, что сподобился я испытать. Давно я не получал такого наслаждения.
День наступил так же незаметно, как исчезла ночь. Ни на минуту не выпускал я Сюзон из своих объятий. Я забыл про все свои печали. Скажу больше, я забыл о том, что существует вселенная.
– Мы никогда не расстанемся, дорогой брат, – сказала мне Сюзон. – Где тебе сыскать такую нежную любовницу? Да и мне не найти столь пылкого друга.
Я поклялся ей никогда не оставлять ее, но судьба рассудила иначе, и вскоре нам вновь пришлось разлучиться, на сей раз навсегда. Над нашими головами собрались тучи, но мы были так ослеплены страстью, что не заметили опасности.
– Спасайся, Сюзон! – в страхе крикнула запыхавшаяся девушка, которая вбежала к нам в комнату. – Не медли! Беги потайной лестницей.
Изумленные, мы вскочили с постели, но было уже поздно. В каморку ворвался дюжий солдат. Сюзон в ужасе закричала и прижалась ко мне. Солдат, несмотря на мои усилия, вырвал ее у меня из рук. Я впал в праведную ярость, которая придала мне сил. Отчаяние же сделало меня непобедимым. Я поднял кочергу, ставшую в моих руках смертельным оружием, и мощным ударом сразил несостоявшегося насильника. Он пал к моим ногам. Меня схватили, и я, хоть и отчаянно сопротивлялся, вынужден был уступить. Злодеи связали меня, как был, голого.
– Прощай, Сюзон! – крикнул я, стараясь простереть к ней руки. – Прощай, любимая сестра!
Меня столкнули с лестницы так немилосердно, что, сосчитав ступень за ступенью, я потерял сознание.
Здесь можно было бы поставить точку в истории моих злоключений, но дорогой читатель, ежели в твоей душе есть хоть крупица сострадания, благоволи выслушать эту печальную повесть до конца. Разве мало я пролил слез? Теперь я в безопасной гавани, но до сих пор горюю о последствиях кораблекрушения. Прочти эту повесть до конца, дабы понять, как страшны плоды развращенности. Удачлив тот, кто заплатил за них не такую дорогую цену, как ваш покорный слуга.
Очувствовавшись, я понял, что нахожусь на больничной койке. В ответ на мой вопрос мне сказали, что больница эта называется Бисетр. Господи! Бисетр. Я окаменел от ужаса и в то же время ощутил невыносимый жар. Меня лечили лишь затем, чтобы обнаружить недуг куда опаснее переломанных костей – люэс. Новое наказание небес я принял безропотно.
«Сюзон, – сказал я про себя, – я не жаловался бы на судьбу, когда бы ты не страдала той же болезнью».
Заболевание становилось все более тяжелым, и понадобились сильные средства. Мне сообщили, что ради спасения жизни я должен перенести некоторую операцию. Когда я узнал, в чем она заключается, то упал в обморок настолько глубокий, что лекари решили, что я умер. Если бы так оно и было! Придя в себя после операции, я протянул руку к тому месту, в котором чувствовалась боль.
– Я теперь не мужчина! – возопил я так громко, что крик мой раздался даже в самых отдаленных уголках Бисетра.
Тогда моим единственным желанием было умереть. Я потерял способность радоваться жизни и с ужасом думал о том, кем я стал. Отец Сатурнен, некогда услада женщин, теперь превратился в ничто. Жестокая судьба лишила его самого драгоценного достояния. Кто я, если не евнух?
Однако смерть не откликнулась на мои призывы. Мало-помалу я восстановил здоровье, и главный лекарь сказал, что я могу покинуть больницу.
– Покинуть? – растерянно спросил я. – Но куда мне идти? Не знаете ли, что сталось с молодой женщиной, которую скорее всего доставили в Бисетр в тот же день, что и меня?
– Ей повезло больше, чем вам, – сурово сказал лекарь. – Она скончалась во время лечения.
– Значит, она умерла, – пробормотал я в смятении, сраженный последним ударом. – Она умерла, а я вот живу.
Я пытался в ту же минуту покончить с собой, но меня остановили и показали на дверь.
Одетый во рванье и без гроша в кармане, я решил отдать себя в руки судьбы. Будь что будет. Я брел по большаку из Парижа и наткнулся на стены картезианского монастыря, за которыми царствовала полная тишина.
«Счастливы те, – подумал я, – кто живет в сей обители, защищенные от превратностей судьбы. Их чистые, невинные души не ведают мучений, что выпали на мою долю».
Стремление приобщиться к блаженной жизни заставило меня пасть в ноги отцу-настоятелю. Я рассказал ему о своих бедствиях и просил о чести быть принятым в орден картезианцев.
– Сын мой, – сказал он, возложив руки мне на плечи, – ты обрел тихую пристань после многих невзгод. Живи здесь и будь счастлив, если сможешь.
Первое время я ничего не делал, но потом мне назначили послушание, и постепенно я поднялся до положения привратника. Эти обязанности я исполняю по сей день.
Здесь мое сердце ожесточилось в ненависти ко всему мирскому. Здесь жду я смерти, не желая и не страшась ее, и, надеюсь, что когда я покину эту юдоль печали, на моем надгробии золотыми буквами высекут нижеследующее:
Конец
Фрагменты эротических романов анонимных французских авторов XVIII века
Мемуары Сюзон
(1778)
(Сюзон, миловидная юная героиня этих мемуаров, соблазнена бессовестным аббатом, духовным отцом ее крестной. Аббат, чтобы избежать скандала, везет беременную Сюзон в Париж.)
В экипаже меня так растрясло, что, не доехав несколько лье до Парижа, я вынуждена была сойти с дилижанса, поскольку у меня начались родовые схватки. Аббат Филло воспользовался этим, дабы сообщить мне, что не столько желание спасти мою репутацию, сколько страх возбудить ревность мадам Динвиль заставил его помочь мне. Он оставил меня на каком-то постоялом дворе и тут же исчез. Больше я его не видела.
Женщина, которая жила по соседству, прониклась сочувствием к моему бедственному положению. Она доставила меня в Париж, в «Отель-Дьё» [5]5
Старейшая парижская больница, находящаяся невдалеке от собора Парижской Богоматери.
[Закрыть]. Как только я разрешилась от бремени, так сразу же удалилась из больницы, захватив свои скудные пожитки. Читатель, конечно, поймет, что без денег мое положение можно было назвать поистине отчаянным. Иначе говоря, я не знала куда податься.
Несмотря на слабость, я целый день бродила по Парижу, не замечая, по каким кварталам иду. Наконец, утомленная и изголодавшаяся, я остановилась перед лавкой виноторговца. При мысли о прошлых и будущих невзгодах слезы полились рекой. У входа в лавку стоял и дышал свежим воздухом молодой помощник виноторговца. Он подошел ко мне и с величайшей учтивостью обратился с такими словами:
– Мадемуазель, не сочтите меня бестактным, но могу ли я узнать, в чем причина ваших слез?
– Ах, месье, – заплакала я, – видно, нет на свете девушки, которая нуждалась бы в сострадании более, чем я! Жестокое чудовище привезло меня сюда и бросило на произвол судьбы. Я только что вышла из «Отель-Дьё». У меня нет ни одного су и в довершение всех бед ни одного знакомого в этом городе.
Искренность моих слов, моя юность и остатки красоты вызвали у него интерес ко мне. Он пригласил меня в лавку и тут же предложил стакан лучшего вина. Затем послал в ближайшую харчевню за тарелкой горячего супу и почти что силой заставил меня поесть. Когда я подкрепилась, он сказал:
– Я не могу оставить вас здесь. Эту лавку мы, парижане, зовем погребком, и я в ответе за все, что здесь происходит. Однако я могу рекомендовать вам приличную гостиницу и готов заплатить за постой.
Покончив с супом и выпив еще несколько стаканов вина, я получила от него записку к владельцу гостиницы. Помощник виноторговца написал в ней, что я – его родственница. Благодаря этой рекомендации в гостинице мне оказали самый радушный прием.
Не было ни одного дня, чтобы ко мне не заходил мой благодетель, и всякий день я получала от него новые свидетельства его доброты. В его поведении было столько благородства, что вскоре я влюбилась в него.
Несколько дней он умолял меня ответить благосклонностью на его любовь, которую он описывал с такой искренностью, что я решила лишь немного подождать, прежде чем удовлетворить его страсть. Наконец счастливый момент настал.
Как-то вечером, когда я уже собралась уходить, он пригласил меня спуститься с ним в погребок. Я подозревала, что он сделал это не только с целью похвастаться, как аккуратно он ведет дела. В душах наших царило согласие, поэтому меня не пришлось уговаривать и я охотно пошла за ним, хотя и не сомневалась насчет его намерений. По тому, как он сразу начал ласкать меня, едва мы спустились в погребок, легко было заключить, чего он хочет, однако я притворилась, будто ни о чем не догадываюсь. Место это не слишком подходило для того, что задумал юноша, но потребность – мать изобретений.
Он стал ласкать и покрывать поцелуями мои груди. Другою рукой он проник ко мне под юбку и начал ощупывать иные приманки, но все это явилось лишь прелюдией к тому, что он хотел на самом деле. Я для вида изобразила смущение, хотя желание мое было не менее острым, нежели его. Я посетовала на его вольности, но все, что я делала для своей защиты, только подогревало его пыл. Наконец, посмотрев на стоявшую рядом винную бочку, он поднял меня и водрузил наверх, а сам, пристроившись между моих бедер, поднял мои юбки, вытащил из штанов член, способный удовлетворить самую сластолюбивую женщину, и ввел его до упора. И хотя п…да моя побаливала после родовых мук, прошло немного времени, прежде чем я начала испытывать блаженную радость. Мой дорогой Николя (так звали юношу) нападал на меня столь рьяно, что, не будь за моей спиною стены, я бы не сдержала его толчков. Ноги мои он держал у себя под мышками и, толкаясь вперед, притягивал меня к себе, дабы снаружи не осталось ни дюйма его славного члена.
После трех обильных оргазмов, какие мы имели без передышки и не переменив позиции, мы умерили наши забавы, премного удовлетворившись друг другом, и обещали назавтра возобновить начатое сегодня.
Такая приятная во всех отношениях жизнь продолжалась бы много дольше, когда бы виноторговец, которого некий недоброжелатель поставил в известность о наших проделках, не пригрозил Николя расчетом, ежели тот не прекратит любовную связь. Честный парень, чья любовь ко мне была столь же велика, как и моя к нему, не сумел мне сообщить дурные новости иначе, как заливаясь слезами. Его печаль была столь велика и казалась такой искренней, что я, хоть и сама себе места не находила, была вынуждена утешить его.
– Что с тобою станется, – промолвил он, – если нам придется разлучиться?
– Я вернусь в родительский дом, – отвечала я, – и, поверь мне, любимый мой, память о твоей доброте всегда будет мне дорога.
Зная, что это наша последняя встреча, он вручил мне все деньги, какие у него были, и сделал это с щедростью, которая ему была так свойственна. Я не смогла принять всю сумму, тогда он убедил меня взять хотя бы четыре луидора [6]6
Луидор – крупная монета достоинством в 24 ливра.
[Закрыть]на дорожные расходы. В тот же день я заказала место в почтовом дилижансе и через два дня отправилась в обратный путь.
Попутчики мои оказались людьми самых разных сословий. Тут были монахи, аббаты, офицеры. Среди них я была единственной женщиной. Во время путешествия разговор заходил на всякие темы – очень поверхностный, как водится в дороге. Офицеры обсуждали военные кампании, аббаты – дела сердечные, а монахи тем временем не тратили лишних слов на пустые разговоры и занимались в основном тем, что любезничали со мною.
Один из монахов оказался особенно настойчивым. За обедом он сделал мне весьма заманчивое предложение. Он сказал, что снимет для меня небольшой дом близ своего монастыря и будет поддерживать меня так, что мне не придется жалеть, а, напротив, по совести говоря, я должна буду восхвалить его щедрость. Иными словами, он обещался устроить мою судьбу. Его предложение показалось мне заманчивым еще и потому, что я боялась быть вновь определенной в дом моей крестной, где в мое отсутствие наверняка разразился грандиозный скандал. К тому же у меня было естественное желание стать хозяйкой самой себе.
Договорившись о том, что он даст мне содержание в сто луидоров, не считая небольших дополнительных подарков, мы условились, что аванс мне будет выплачен после нашей первой ночи.
Мы позаботились о том, чтобы на первом же постоялом дворе устроиться на ночлег в соседних комнатах. Почти в час ночи я услыхала условный сигнал монаха. Я открыла дверь, и он немедленно вошел, стараясь производить как можно меньше шуму. Он принес с собой бутылку великолепного шампанского, которую мы не замедлили распить. Еще не допив вина, монах начал распускать мой корсаж. Увидев, какие у меня груди, он впал в экстаз. По правде говоря, они действительно были на редкость упруги, округлы и белы, точно алебастр. Затем, отметив, что на мне чересчур много одежды, он взял на себя обязанности моей горничной. Сей любезник был истинным монахом, поскольку было видно, что он ни в коем случае не впервые проделывает такие вещи. Сластолюбец не позволил мне оставить даже нижней рубахи, сказав, что хочет видеть все мои прелести.
Когда я осталась совершенно обнаженной, он велел мне лечь на кровать, сперва на спину, потом ничком. Затем, держа в руке мерцающую свечу, принялся изучать мое тело, останавливая особое внимание на некоторых частях, которые его привлекали более остальных, и покрывая поцелуями все без исключения.
Наконец, усладив свой взор и осязание, он неоднократно скрепил наш союз печатью на той же кровати, к обоюдному удовольствию.
Утром нам надо было рано выезжать, посему монах ушел к себе в комнату. Что до меня, так я не долго мучилась бессонницей. На следующий день мы проехали в дилижансе всего два лье, ибо необходимо было уклониться от главной дороги, дабы достичь деревни, где мне предстояло поселиться.
Наши попутчики, которым было известно мое место назначения, немало удивились, когда я сошла с дилижанса вместе с монахом. Еще больше они удивились, увидев, что мы пошли одной дорогой. Офицер, не в силах сдержать раздражение и досаду, выкрикнул из окна:
– Святой отец, почему ты раньше не сказал, что собираешься принять молодую даму в свой орден?! Коли бы ты не был монахом, я бы потребовал сатисфакции за оскорбление, какое ты нанес лично мне и этим господам!
Монах был больше заинтересован в увеличении расстояния между ним и офицером, нежели в поиске остроумного ответа на насмешки. Другие монахи ничего не сказали, но видно было, что они в бешенстве, поскольку добыча, которую они метили для себя, уплыла у них из-под носа. Что до меня, то я, уже покинув экипаж, отвесила попутчикам издевательский реверанс.
Когда мы достигли деревни, мой монах сказал мне, что собирается проводить меня в дом одной из своих духовных дочерей, кающейся грешницы, которую он попросит приютить меня на некоторое время, пока не найдет для меня собственный дом. Еще он добавил, что будет благоразумно, ежели я стану изображать добродетель и святость, дабы легче было провести упомянутую даму.
По приходе в дом монах сообщил своей духовной дочери, что он часто видел меня у своих знакомых в Париже, где и узнал от меня, что я, потеряв мужа, желаю пожить в деревне, чтобы поправить здоровье. Тогда он посоветовал мне выбрать деревню в окрестностях его монастыря, поскольку там и воздух превосходен, и природа живописна, что не было преувеличением. В конце концов ему удалось убедить меня остановиться в этом месте. Почтенная дама приняла меня очень радушно. В ее доме я провела восемь дней, а за это время мне приготовили собственное жилье.
Из этих восьми дней ни один не прошел без того, чтобы ко мне не наведывался мой монах, но поскольку и до моего приезда он часто навещал свою духовную дочь, эти визиты не вызвали у нее никаких подозрений. К тому же, оба мы вели себя с величайшим благоразумием и осторожностью.
Не испытывая недостатка в знании начал религии, я с успехом беседовала на такие темы с достойной дамой. Итак, не утруждая себя особыми проявлениями благочестия, я скоро заставила ее думать о себе как о весьма добродетельной женщине. Больше всего ей нравилась, как она сама призналась монаху, то, что я, упражняясь в святости, не теряю веселого расположения духа. Таким образом, я стала играть роль Тартюфа, и духовная дочь моего любовника отзывалась обо мне не иначе как с величайшей похвалою.
Когда в моем маленьком домике все было готово, я переехала туда. Устроиться мне помогала все та же дама, которая осталась на обед, равно как монах. Он никогда не приходил ко мне обедать, если не была приглашена мадам Марсель (так звали достойную даму). Она неизменно выражала восхищение тем, как мне удается сочетать развлечения с моей высокой репутацией. Монах тоже без устали повторял, что для такой юной женщины удивительно быть столь благочестивой. Мадам Марсель стала жертвой обмана своего духовника с его напускной святостью и моего лицемерия. Другими словами, она играла роль сводни, сама о том не догадываясь.
Шесть лет я жила в той деревне и пользовалась уважением среди всех местных жителей. Без меня не обходился ни один званый обед; сосед соперничал с соседом за право считаться моим приятелем. Мужья приводили меня в пример женам как образец добродетели, а матери ставили в пример дочерям.
Вне всякого сомнения, читателю любопытно узнать, каким образом нам с монахом удавалось встречаться наедине без того, чтобы наша любовная связь была обнаружена. Мой монах полагал, что я озабочена лишь тем, чтобы придать глянец благопристойности своему распущенному поведению. Но разве не из чувства благодарности сохраняла я репутацию своего любовника? К тому же, будь я иных правил, продолжалась ли бы наша связь так долго?
Чтобы не наскучить читателю этих мемуаров, я больше не стану тянуть с удовлетворением его любопытства. Слушайте же, как мы встречались.
Отец Геркулес (ибо так звали монаха) был старшим в братии. Можете себе представить, что по этой причине он пользовался гораздо большей свободой, нежели остальные монахи. Выбирая для меня дом, он остановился на доме, стоявшем на отшибе, в тенистом саду. Подходы к нему были безлюдны, а у отца Геркулеса, как вы сами понимаете, имелся ключ от калитки, что содействовало его ночным визитам. Когда монахи удалялись к себе в кельи, он покидал монастырь, отпирал калитку, проходил садом и оказывался у меня в постели. Вместе мы проводили каждую ночь, ну может быть, выпало несколько, когда монах чувствовал необходимость восстановить свои силы. Утром он уходил в очень ранний час и возвращался в монастырь, так что никто не замечал его отсутствие. Сколько чудесных ночей провели мы вместе!
Я старалась, насколько могла, разнообразить наше удовольствие и всегда заставляла отца Геркулеса отвечать на мои неуемные желания. Наверно, поэтому в конце концов незадачливый монах стал испытывать бессилие. Разозлившись на то, что член у него всегда болтается между ног вялый и дряблый, точно мокрая тряпка, и наскучив бесцельной игрой с сим предметом, я решила найти для моего монаха подходящего адъютанта. Таким образом, я сама стала причиной всех моих бед. Мне пришлось заплатить дорогую цену за собственную неблагодарность и опрометчивость моего нового любовника.
Не много у меня ушло времени, чтобы сделать выбор. При каждом посещении монастырской церкви от моего взгляда не укрывалось, что органист во время мессы смотрит на меня, совершенно не скрывая своих желаний. Он был рослым здоровяком, словно рожденным для того, чтобы ублаготворять женщин, имеющих такое же пристрастие к е…ле, как и я сама. Единственной трудностью было найти предлог, под которым можно было залучить его в дом. Но разве влюбленной женщине не хватит хитрости, если речь идет об удовлетворении ее страсти? Любезный читатель, послушай-ка, что я придумала. Тебе судить, хороша ли была моя уловка.
Однажды, когда у меня обедали мадам Марсель и отец Геркулес, я завела разговор об особенностях жизни в деревне. Я высказалась, что надобно иметь какое-то занятие, дабы избежать скуки и особливо скоротать долгие зимние вечера, когда поневоле приходится оставаться дома. А проводить время за вышиванием не для меня, добавила я, поскольку это занятие дает работу лишь пальцам, оставляя ум в невыносимом состоянии бездействия.
– Мне гораздо предпочтительнее видеть женщину, – сказала я, – увлеченной рисованием, живописью или музыкой.
– Вам нравится музыка? – спросил отец Геркулес.
– Да, святой отец, – отвечала я. – Скажу больше: это моя страсть. Я всегда мечтала научиться играть, да только все было недосуг.
Мадам Марсель сказала, что считает музыку весьма богоугодным искусством и что с радостью стала бы брать уроки вместе со мной, если бы не ее почтенный возраст.
– Но вы, – добавила эта добрая женщина, – еще молоды и несомненно добьетесь успеха в занятиях.
Мой любовник, обрадовавшись возможности доставить мне удовольствие, согласился с мнением мадам Марсель и обещал прислать ко мне монастырского органиста, очень хорошего музыканта и к тому же великолепного пианиста, который удалился в деревню, дабы в отсутствие суеты посвящать больше времени своему искусству.
Вы без труда догадаетесь, насколько это предложение отвечало моим желаниям. В особенности мне понравилось то, что мои гости не заподозрили подвоха и что мой любовник сам вырыл себе яму, даже не помышляя о том.
На следующий день отец Геркулес послал ко мне органиста. Надеюсь, вам ясно, что тот не стал заламывать невозможную цену за свои уроки.
Первые восемь занятий я держалась с холодной сдержанностью, которая сбила бы с толку любого, только не моего органиста. На самом же деле мое показное безразличие служило не для того, чтобы обескуражить его, но для того, чтобы разбудить в нем инициативу. Наконец он заявил, что сгорает от страсти, и честно признался, что хочет преподать мне урок иного свойства, имеющий лишь небольшое отношение к музыке.
Когда двое имеют одно и то же желание, как правило, проходит не так уж много времени, прежде чем они находят способ удовлетворить его. Мы откладывали сладостную минуту только затем, чтобы обеспечить полную тайну наших свиданий, первое из которых назначили на такую-то ночь у меня в спальне. Я была уверена, что отец Геркулес не достигнет состояния, пригодного для любовных дел, поскольку прошлой ночью я не преуспела в придании ему твердости духа и плоти, как ни старалась. И все же береженого Бог бережет, посему я закрыла калитку на засов и, таким образом избавившись от этой заботы, обратилась мыслями к будущим любовным радостям. Долгое воздержание, которому меня поневоле подвергал мой монах, заставило меня с вожделением ждать той минуты, когда придет органист.
Как медленно тянется время, ежели кого-нибудь ждешь! Если бы я то и дело не смотрела на часы, то могла бы подумать, что условная минута давно миновала и что мой любовник уже не придет. И для него, однако, ожидание оказалось не менее мучительным, чем для меня. Когда он наконец пришел, то сразу же произнес следующие слова: «Как ошибаются те, кто говорит, будто время быстротечно! Видно, они никогда не ходили на свидания с любимыми, иначе бы не сказали такое».
Поцелуи и объятия, с необходимостью предваряющие главное, длились недолго, ибо у нас было мало времени. Дабы не терять драгоценных мгновений, мы сразу отправились в постель. Прекрасным наездником показал себя мой любовник в ту ночь! За два или три часа он восемь раз припускал галопом, причем первые четыре раза не покидая седла, а остальные – после небольшой передышки. Нетрудно сообразить, что за всю свою жизнь я не часто встречалась с подобными атлетами. Я даже склоняюсь к мысли, что если бы он не должен был уходить от меня в столь ранний час или если бы пришел пораньше, то без труда довел бы счет до дюжины! Мой юный органист нисколько не казался утомленным трудами любви, мало того – он умолял меня позволить еще разок, однако я отказала ему. Во-первых, близился рассвет, во-вторых, я боялась своими неумеренными требованиями привести его в состояние, подобное тому, в котором находился отец Геркулес. Посему я принудила его удалиться, чему он беспрекословно подчинился.
Едва мой любовник ушел, как я уснула, ибо весьма нуждалась в отдыхе. Должна признаться, что, успев отвыкнуть от столь изобильной пищи, я чрезвычайно утомилась после такого волшебного пиршества чувственных наслаждений. Мой сон был глубок и сопровождался восхитительными сновидениями. Мне чудилось, будто мой дорогой органист по-прежнему сжимает меня в объятиях, будто он вращает у меня во рту своим языком, не забывая тем временем исполнять свои обязанности несколько ниже. Мой зад при этом ходил вверх и вниз с непостижимой быстротою, и я была близка к предельному наслаждению, как вдруг в спальню вошла мадам Марсель, подняв шум и, разумеется, разбудив меня.
Надобно испытать на себе то дивное состояние и те восторги, которые чувствовала я тогда, чтобы понять, до чего меня раздосадовал и рассердил неожиданный визит старой дамы. Однако я овладела собой и более или менее скрыла свой гнев. Вскоре появился мой монах. Он сказал, что собирался засвидетельствовать почтение мадам Марсель, но не застав ее дома, предположил, что она пошла ко мне. Я попросила их пройти в другую комнату и дать мне возможность одеться.
Мадам Марсель пробыла у меня не более часа и затем удалилась, оставив меня наедине с монахом. Как только она ушла, отец Геркулес радостно сообщил, что его вероломный друг подавал этим утром очевидные признаки жизни. Поэтому он и поспешил ко мне с новостями, нисколько не сомневаясь, что сумеет дать мне должное удовлетворение. Еще он сказал, что нам не следует терять время, а напротив, надо поскорей использовать вновь обретенную силу. Не зная, как отговориться от подобных притязаний, я немедля согласилась еще раз попытать счастья.
Облапав мои ягодицы, груди и п…ду, святой отец приложил невероятные усилия, дабы выполнить свое великолепное обещание, однако все оказалось напрасно. Тщетно я старалась помочь ему: все, что мы делали, измотало нас, не принеся ни капельки удовольствия. Наконец, видя, что его член утратил даже намек на твердость, каким он обладал вначале, я убедила отца Геркулеса не стараться совершить невозможное. Более того: я посоветовала ему отдохнуть недельку-другую и надеяться на то, что за это время к нему вернутся утраченные силы.
Любезный читатель, можешь ли ты поверить в то, что Сюзон, которая живет лишь для того, чтобы е…ться, обрекла бы себя на столь длительное воздержание, если бы не рассчитывала с пользой для себя употребить отсутствие монаха? Разумеется, нет. Я бы предпочла пойти на риск потерять любовника, нежели постоянно быть снедаемой огненными языками неудовлетворенной страсти. Таким образом, совет мой был далеко не случайным. Мне представилась возможность получить желаемое, и я не собиралась упускать ее.
Я чувствовала себя в безопасности, поскольку знала, что монах не придет ко мне до тех пор, пока не сможет показаться мне на глаза, не сгорая со стыда. Понимая, что это произойдет не скоро, я каждую ночь принимала органиста. В этом человеке словно дьявол сидел, а уж силы в нем было – на десятерых. Раз от разу он обхаживал меня со все возраставшим рвением. Каждая ночь приносила новые радости: никто не умел так, как он, разнообразить удовольствия.
Если бы в мои намерения входило описать все позы, которые мы применяли, то мне пришлось бы составить объемистый том. Скажу больше: даже те из читателей, кто знаком с прославленными «Позами» Аретино [7]7
Имеется в виду серия из шестнадцати рисунков, иллюстрирующих различные позы любви. Вдохновленный этими рисунками, знаменитый поэт и писатель Пьетро Аретино (1492–1556 гг.) создал несколько коротких эротических стихотворений.
[Закрыть], имеют лишь слабое представление о том, чем мы занимались. Тем не менее я не намерена оставлять этот период моей жизни, не описав одну из них.
В один прекрасный день мы перепробовали множество разных способов, и я была совершенно уверена, что воображение моего любовника истощилось. Представьте себе мое удивление, когда я увидела, что он подвязал веревку обоими концами к потолку, соорудив подобие качелей. Сиденье на этих качелях он устроил так, чтобы оно находилось на уровне его пояса. Всегда получая несказанное удовольствие от его причуд, я откликалась на них неизменно с большой охотою. Однако на сей раз, должна признаться, я не могла постичь до конца его замысел, который тем не менее поразил меня своей новизною, поэтому я наблюдала за приготовлениями с чрезвычайным вниманием.
Когда все было устроено, он усадил меня на качели и велел поднять колени и развести пошире бедра, чтобы п…да стала легко доступной. Убедившись, что я поняла, как мне себя вести, он привел качели в движение и сам немного отступил, держа наготове свой мудолом. Все было рассчитано с такой точностью, что когда качели в обратном движений пошли ему навстречу, цель оказалась поражена. Всякий раз, как его мудолом своею головкою касался моих срамных губ, он совершал выпад вперед, заталкивая член до предела и заставляя меня раскачиваться все размашистее, что увеличивало обоюдное наслаждение.
