Текст книги "Сладострастный монах"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Отец Сатурнен, – обратился он ко мне, – вы можете чувствовать себя в нашей компании столь же свободно, как и мы в вашем обществе. Теперь вы – один из нас, то есть вполне оперившийся священнослужитель, а посему настало время открыть нечто важное, что до сих пор держалось от вас в глубочайшей тайне. Вы понимаете, что нельзя делиться с юнцами секретами, кои могут знать лишь посвященные, иначе молодой человек, покинув до срока наше братство, без колебаний нарушит обет молчания. Так вот, для того, чтобы выполнить свой долг и ввести вас с круг посвященных, я и призвал вас сюда.

Торжественный тон этого вступления заставил меня внимательнее прислушиваться к словам отца приора.

– Сын мой, не думаю, что вы принадлежите к числу тех, кто ханжески морщится при упоминании о е…ле, которая столь же свойственна человеку, как еда и питие, – продолжал он. – Мы монахи, но нам ведь не удалили половые органы, когда мы ступили на стезю сию. Однако основатели нашего ордена по недомыслию своему провозгласили правило целибата, а паства ревностно следит, чтобы мы, соблюдая это установление, были лишены наиболее естественного из отправлений. Если подчиняться их тирании, то не спастись нам от беспощадного пламени, которое исчезнет лишь с нашей смертью. Но мы не можем согласиться с такими обстоятельствами. Являя миру внешний аскетизм, в уединении нашей обители мы позволяем себе хорошенько ублажаться.

В весьма приличных женских монастырях немало сестер, жаждущих утолить похотливость, унаследованную нами от Адама. В их объятиях мы забываем, что такое мука воздержания.

– Ваши слова кажутся мне удивительными, – воскликнул я.

Ответом мне был всеобщий смех.

– Зачем же нам быть дураками отказываться от сладчайшего из наслаждений, которые предлагает нам жизнь? – продолжал отец приор. – Да мы и не помышляем о том. Монастырь дает нам убежище, где возможно избежать жестокости, какую нам пытается навязать внешний мир.

– А не боитесь, что все обнаружится? – полюбопытствовал я.

– Ничуть, – уверил меня приор. – Это невозможно. Кому вздумается сунуть нос в тихую обитель? Сюда не заглядывают чужие глаза. Даже вы, будучи здесь девять лет, не имели понятия о том, что здесь творится. Что же говорить тогда о посторонних?

– Когда я смогу присоединиться к вам и утешить тех замечательных монашек, о коих вы упоминали? – с нетерпением спросил я.

– Пройдет немного времени, прежде чем вы дадите им утешение, по которому скорбят их тела и души. Развлечения сии предназначены лишь для посвященных в сан. Мы должны быть уверены в неболтливости тех, кого принимаем в свой круг. Теперь вы один из нас, посему можете присоединиться, когда вам будет угодно.

– Когда угодно! – вскричал я. – Ловлю вас на слове. Отправимся же прямо сейчас!

– Не стоит так торопиться, – с улыбкой сказал приор, заметив мое нетерпение. – Надо подождать ночи. – Вот тогда мы и пойдем в купальню, где нашли себе приют наши сестры. А теперь, отец Сатурнен, я должен сообщить вам нечто удивительное. Думаю, этого вы никоим образом не ожидали. Дело в том, что Амбруаз не ваш отец.

Я открыл рот от изумления.

– Да, продолжал приор, довольный произведенным на меня эффектом, – Амбруаз и Туанетта – не ваши родители. У вас происхождение более замечательное. Вы появились на свет в нашей купальне из чрева одной из упомянутых мною сестер.

Справившись с удивлением, я заметил:

– Святой отец, признаюсь вам, я все время чувствовал, что я не сын садовника, и теперь мне трудно не сетовать на то, что вы так долго скрывали от меня истину. Как бы я радовался, узнав об этом раньше, и, будьте уверены, я сумел бы сохранить тайну. Моя матушка еще жива?

– У нас были причины держать тебя в неведении, – ласково произнес приор. – Да, мать твоя жива и здорова, и через несколько часов ты обнимешь ее. Тяжела потеря, радостно обретение.

– Жду не дождусь той минуты, когда смогу заключить ее в свои объятия, – воскликнул я.

– Имей терпение, – наставительно сказал приор. – Недолго осталось ждать. Солнце садится, не успеешь и глазом моргнуть, как падет ночь. Мы собираемся попотчеваться в купальне, и ты будешь с нами.

Нетерпение, с каким мне хотелось проникнуть в купальню, объяснялось не только желанием увидеться с матерью. Не скрою, что гораздо больше я стремился вкусить женских чар тех прелестниц, которые, как рисовало мое воображение, томятся в уединении.

«Наконец-то все вышло по-моему, – поздравил я себя с удачей, – и то, о чем я так долго мечтал, начинает осуществляться. Ежели все, о чем рассказал отец приор, окажется правдой, я буду с лихвой вознагражден за нескончаемые дни тоски и печали».

Когда пробило полночь, я возвратился в покои приора, где уже собралось пять или шесть монахов, преследовавших ту же цель, что и я. Молча прошли мы вереницею в древнюю часовню, возведенную над купальней и служившую ей защитой. Затем, не имея при себе свеч, спустились в кромешный мрак подземелья. По темным коридорам мы пробирались, узнавая путь по веревке, что шла вдоль стены, покуда не достигли освещенной фонарем лестницы.

Отворив дверь, к которой вела лестница, отец приор пригласил нас в великолепно меблированное помещение, где стояло несколько диванов, словно нарочно созданных для любовных затей. На столе мы увидели приготовления к роскошному пиршеству.

Комната была пуста, но когда отец приор позвонил в колокольчик, вошли монахини, числом шесть. Мне они показались прелестными и очаровательными. Каждая немедля кинулась в объятия того или иного монаха. Я остался единственным, кто не участвовал во взаимных приветствиях. Меня немало огорчило нескрываемое безразличие к новичку, каким я являлся, хотя скоро мне предстояло в свою очередь почувствовать гостеприимство монахинь.

Угощение оказалось превосходным: вкуснейшие блюда и изысканные вина. Рядом с каждым монахом сидела очаровательная монашка. Все пили, ели, смеялись, шутили и целовались, обсуждая е…лю с такой же непринужденностью, с какой обычно говорят о погоде.

Не имея рядом подружки, я потерял аппетит. Наряду с естественным желанием повидаться с матушкой меня одолевало едва ли меньшее желание схватиться с одной из сестер. Оглядев их, я не нашел той, которая могла некогда дать мне жизнь, – такие они были юные и свежие. Все шесть любезничали в основном со святыми отцами, но некоторые начали бросать и на меня кокетливые взгляды, и это изменило первоначальное мнение, которое я о них составил. Мое снаряжение стало как палка и хотело иметь их всех.

Смущение мое послужило источником шуток для всей компании. Когда все хорошенько учествовали свои желудки, отец приор провозгласил, что настало-де время подумать и о е…ле. От таких речей у монашек заблистали глаза. Мне, как новичку, была оказана честь начать свистопляску.

– Отец Сатурнен, – обратился ко мне приор, – вы должны показать нам, на что вы способны. В этом вам поможет ваша соседка, сестра Габриэла.

Не успел он это вымолвить, как я принялся за знакомство, обозначив его зарождение пламенным поцелуем, после чего рука сестры Габриэлы опустилась к моему гульфику. Отнюдь не самая юная из шести, она тем не менее показалась мне достаточно привлекательной: крупная, роскошная блондинка, чью красоту лишь в небольшой степени портила излишняя полнота. Кожа ее поражала белизной, а на миловидном лице сверкали восторгом огромные голубые глаза. Добавьте ко всему бесподобную грудь, высоко поднятую и упругую, как у молоденькой девушки. Я не мог отвести взгляд от сих божественных полушарий, а когда набрался смелости и пощупал их и взвесил на ладони, я пришел в сущий восторг.

Габриэла с жаром отдалась своей задаче – возбудить меня.

– Повелитель моего сердца, приди и одари меня своей мужественностью, – приказала она. – Трать ее без оглядки в том месте, где ты обрел некогда жизнь.

Ее слова заставили меня содрогнуться. Не будучи ханжой, я все-таки имел некоторые предрассудки, которые не дозволяли мне проделать с Габриэлой то, что я делал с Туанеттой и мадам Динвиль. Мне не терпелось пое…ться, но боязнь кровосмешения остановила меня на самом краю пропасти.

– О небо! – воскликнула Габриэла, поднимаясь с кресла. – Возможно ли, что это мой сын? Как могла я дать жизнь подобному трусу? Неужто он и впрямь боится утешить свою матушку?

– Милая Габриэла, – ответил я, целуя ее в щеку, – будь довольна сыновней любовью, которую я питаю к тебе. Не могу вообразить себе большего наслаждения, нежели обладать тобою, однако прошу уважать предрассудки, кои я не в силах преодолеть.

Проявление добродетели уважается в среде людей порочных и развращенных. Мое нежелание было одобрено большинством монахов, которые согласились, что были неправы, подготовив мне такой сюрприз. Лишь один пытался отговорить меня от моего решения.

– Глупец, – увещевал он меня, – ты испугался такой простой вещи. Давай поговорим рассудительно. Скажи мне, что такое совокупление? Это просто-напросто единение мужчины и женщины. Дозволено это природой, или нет? Не стану дожидаться, когда ты ответишь, ибо тебе известно, что два пола имеют неодолимую тягу один к другому. Сама природа устроила так, чтобы это взаимное влечение удовлетворялось.

Разве Господь не повелел нашим прародителям плодиться и размножаться? Каким образом, по Его мнению, это следовало делать? Может быть, Адам должен был это делать в одиночку? У Адама и Евы появились дочери, которые впоследствии спали со своим отцом. У Евы были сыновья, с которыми она делала то же самое, что ее муж с их сестрами. Теперь обратимся к Великому Потопу. На земле осталась только семья Ноя. Нечего и говорить, что братья сношались с сестрами, сыновья – с матерью, дочери – с отцом, иначе они не населили бы землю. А Лот с его дочерьми? Иными словами, огульное совокупление – это заповедь свыше.

Даже апостол Павел настоятельно советовал совокупляться, хотя он называл совокупление браком. А если хорошенько разобраться, есть ли разница? Мужчины и женщины вступают в брак с единственной целью: совокупляться. Я мог бы продолжать до бесконечности, однако прошу меня простить: мне вдруг очень захотелось последовать совету святого Павла.

Остроумие этого монаха было встречено общим смехом. Он поднялся с кресла и, помахивая восставшим членом, грозил им каждой монашенке.

– Погодите, – вмешалась одна из сестер, по имени Мадлона, – я только что придумала, как мы можем наказать отца Сатурнена за его упрямство.

Все потребовали выразиться яснее.

– Что ж, – с притворной застенчивостью поколебалась она, прежде чем продолжать, – пускай он ляжет на диван, Гарбиэла устроится на его спине, и в таком положении наш красноречивый святой отец займется с матушкой Сатурнена.

Это причудливое предложение вызвало всеобщее веселье. Посмеиваясь, я ответил, что соглашусь, ежели только в то самое время, как на моей спине монах будет иметь мою матушку, подо мною окажется услужливая Мадлона.

– Что ж, не откажусь, – весело сказала Мадлона. – До сих пор мне не приходилось бывать в подобной позиции. Надо попробовать.

Меня похвалили за силу моего воображения.

Теперь представьте себе, что за картину мы являли. Моя матушка не оставляла ни одного толчка монаха не оплаченным втройне. Ее зад лупил по моим ягодицам, и от этого мой член погружался глубже в п…ду Мадлоны. Любовный рикошет крайне развеселил наблюдателей, но мы были так заняты своим делом, что не имели возможности разделить их веселья.

Я мог бы отомстить Мадлоне, дав ощутить ей вес трех тел, ибо она была в самом низу группы из четверых, но я слишком ее любил, чтобы сыграть над ней столь злую шутку. К тому же, она так добросовестно отвечала на мои движения. Поэтому я предохранял ее от тяжести, как только мог, но когда наступила минута высшего блаженства, не сдержался и опустился на нее со всей своей ношей. Однако, вместо того чтобы причинить ей боль, давление, казалось, лишь подстегнуло ее сладострастие. Почувствовав, что пара на мне достигла оргазма, я замер от ощущения чужого блаженства. Мадлона не смирилась с моим оцепенением и вздыбилась в последний раз, добившись для нас двоих такого же результата. Казалось, что четыре тела, превратившись в одно, плавали в море блаженства.

Мы так расхвалили наслаждение, которое дала нам новая позиция, что у монахов и монашек просто слюнки потекли, и вскоре все собрание сношалось на такой же манер, который мы прозвали «катреном», дабы отличить его от «каре», когда четверо образуют квадрат. Все великие открытия являются результатом случайности.

Восхищенная придуманной мною импровизацией, Габриэла призналась мне, что она получила почти такое же удовольствие, как если бы делала это со мной напрямую. Потом, обратившись ко всей компании, заявила, что намерена рассказать мне о себе, прежде чем это сделают за нее другие.

– Мальчик мой, – начала она свой рассказ, – ты не можешь похвастаться длинной чередой родовитых предков. Я – дочь экономки этого монастыря и некого монаха, о котором мне ничего не удалось узнать.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я открыла для себя любовь. Меня наставлял в том один молодой монах, и я отплатила за его доброту единственным ведомым мне способом. Вскоре и другие святые отцы начали давать мне уроки. Нечего и говорить, что я платила им тем же. Так продолжалось до тех пор, пока отец приор не предложил мне переселиться в такое место, где я могла бы совершенно свободно выражать им свою благодарность. А до того я делала это тайком: где-нибудь в алтаре, за органом, в исповедальне и время от времени в монашеских кельях. Мысль, что я смогу потакать своим прихотям, когда заблагорассудится, показалась мне искусительной, и я приняла предложение переселиться в купальню.

В первый день, как я появилась здесь, я была одета, словно девочка, пришедшая на конфирмацию. Предвкушение счастья отразилось на моем лице, и это восхитило святых отцов. Все они захотели отдать мне должное. Между ними возник спор, кому быть первым. Я придерживалась того мнения, что групповая брачная ночь завершится полным фиаско, коли я не предприму чего-либо. И я предложила, чтобы очередность определялась размерами их оснастки.

«Святые отцы, – обратилась я к ним, – то, что вас так много, не пугает меня, однако мои способности могут обмануть ваши надежды. Вас ведь двадцать, а я одна, посему борьба будет неравной. Чтобы выйти из затруднения, я предлагаю всем раздеться донага».

Проговорив это, я показала пример, сняв с себя всю одежду. Не успела я глазом моргнуть, как все монахи тоже разоблачились. Взгляд мой жадно устремился на двадцать стоящих торчком членов, напряженных, толстых и твердых, словно стальные. Я пожалела, что п…да моя недостаточно вместительна, чтобы принять их все сразу. Если бы это было возможно, я с радостью и удовольствием сделала бы это.

«Что ж, – продолжала я, – пора начинать. Я лягу на диван и раздвину ноги так широко, как только смогу. Затем каждый из вас в соответствии с очередностью, которую определила длина вашего орудия, подойдет ко мне и вкусит от моих щедрот, и так один за другим».

– Думаю, что именно вы, отец приор, – сказала Габриэла, обращаясь к настоятелю, – сделали Сатурнена, ибо из двадцати, имевших меня, от вас я получила наибольшее наслаждение. – Повернувшись ко мне, Габриэла заметила: – У тебя есть преимущество над остальными смертными. Те могут назвать день своего рождения, однако они не знают день зачатия.

О, что за восторги я испытал в купальне! Я смаковал их до последней капли. Я стал душой собраний, которые мы устраивали каждую ночь. Прошло совсем немного времени, и я поимел всех отшельниц, кроме моей матушки.

Иногда, в течение необходимых перерывов, я спрашивал монахинь, как такие прелестные женщины решились провести остаток дней в уединении купальни. Это ведь напоминает заточение в темнице. Сестры смеялись над моими терзаниями.

– Ты, видно, не проник в то, как мы устроены, – объяснила едва ли не самая привлекательная монашка. – Где еще мы сможем удовлетворить нашу страсть столь полно, как здесь? Разумеется, существуют бордели, но в них по большей части приходится отдаваться самым отъявленным негодяям, – и тут она поморщила носик в отвращении. – Видишь ли, здесь у нас вдоволь мужчин, и все они порядочны, обходительны и добры к нам. Пять, от силы шесть раз – это предел возможностей мужчины, но женщине требуется по крайней мере вдвое больше. Итак, когда первый партнер покидает поле битвы побежденным, другой уже готов занять его место. Разве одно это не дороже свободы? Какая женщина, у которой в жилах горит огонь, не позавидует тому, с какой легкостью мы потакаем нашим прихотям? Женщины в миру, решившие уступить своим желаниям, всегда подвергаются унижению и пересудам. Ты скажешь – существуют браки! – тут она презрительно фыркнула. – Вообрази, что за скука иметь всякий день одного мужчину! Купальня для нас – это сераль, где мы обмениваемся партнерами и ублаготворяем тем самым тело и душу. К тому же, приходят новички вроде тебя. Может ли женщина желать большего? Ах, отец Сатурнен, перестань думать, что мы несчастливы в нашем добровольном заточении!

Я не ожидал такой убедительной аргументации от девушки, которую полагал всего лишь источником наслаждения, и вынужден был признать ее полную правоту.

Мужчина не рожден для длительного удовольствия. Получив все, о чем только мог мечтать, я стал неспокойным и раздражительным. В честолюбии я мог сравниться с Александром Македонским. Мне хотелось совокупиться с целым миром, а когда эта цель была бы достигнута, я стал бы искать новых миров, дабы завоевать новые п…ды.

В течение полугода я оставался победителем в наших любовных схватках, но потом я начал е…ться с тою же скукой и апатией, с какой прежде мастурбировал. Вскоре я почувствовал себя с этими шестью монашками так, как чувствует себя муж со своею женой. Умственная усталость сказалась на физических возможностях и умерила желание. Это ни от кого не укрылось, и сестры корили меня за леность, но я лишь отшучивался от их игривых упреков. Посещения купальни стали все более редкими. Отец приор настропалил сестер, дабы они вдохнули в меня жизнь, и они не жалели сил во исполнение этого поручения.

Они прибегли не только к естественным чарам, но также к усовершенствованиям, о коих может лишь мечтать похотливый ум. Собираясь в круг, они демонстрировали мне самые развратные позы. Подчас одна из них, будто бы отдыхая на диване, невзначай приоткрывала грудь и дозволяла узреть алебастровые ляжки и самую соблазнительную на свете п…ду. Другая, принимая положение полной готовности к битве, знаками и непристойными движениями показывала мне, что ее испепеляет желание. Иные приподнимали юбки и мастурбировали, некоторые раскрывали щель так широко, что я мог заглянуть в самые недра, а одна дошла до того, что заставила меня лечь на пол между двух стульев, на которые возлегла сама, так что ее п…да оказалась прямо над моим лицом, и принялась орудовать дильдо. Мадлона, раздевшись догола, неистово совокуплялась с монахом, на котором было не больше одежды, чем на ней, и это происходило под моим боком, так что я мог без труда наблюдать за вхождением кропила в кропильницу.

Иногда они снимали с меня всю одежду и клали меня на скамью. Одна сестра садилась верхом ко мне на грудь, щекоча мои уста нижними волосами, вторая – седлала живот, а третья устраивалась на бедрах и пыталась ввести мой член в свою щель. Еще две стояли по бокам, чтобы у меня в каждой руке было по п…де, а шестая, обладательница самой очаровательной груди, трясла над моим лбом сладкими сиськами. Все они истекали истомою, так что мои ладони, ноги, живот, грудь, член и лицо оказывались мокры. Я тонул в их выделениях, но отказывался смешать свой нектар с их соком. Подобные попытки, впрочем, как все остальные, оказывались напрасными. Мало-помалу ко мне стали относиться как к существу потерянному.

В таком состоянии я повстречал однажды во время одинокой прогулки в монастырском саду отца Симеона, мудрого и весьма ученого монаха, дожившего до седин в непрерывных трудах любви и обжорстве. Он подошел ко мне и дружески обнял меня.

– Сын мой, – сказал он, – вижу, что ты в глубокой печали, но не позволяй себе отчаиваться. За свою долгую жизнь я не однажды находил способы оживить страсть к наслаждению и чувственный пыл, который является отличительной чертой всякого доброго монаха. Сейчас ты переживаешь не лучшие дни, это ясно каждому. От столь жестокого недомогания требуется сильное лекарство. Наши возможности, к сожалению, ограничены от природы, хотя, надо признать, мы, монахи, являемся ее баловнями. Но излишняя растрата сил даже у монаха вызывает те же последствия, что у обыкновенного смертного. Именно неумеренное расходование своих возможностей стало причиной твоего расслабления и некоторого отвращения к занятиям любовью. Теперь, дабы восстановить растраченное, тебе требуется сочная пища, и тут мне не приходит на ум ничего лучше, чем набожная женщина.

Я не сумел скрыть удивление.

– Я говорю вполне серьезно, – продолжал отец Симеон, – и это вовсе не парадокс. Ты еще молод и не знаешь, что такое набожная женщина, а мне это хорошо известно. Видишь ли, в них неистощимый источник, от которого можно зажечь угасшее пламя. Они способны возбудить пыл даже в самом пресыщенном мужчине. Я познал это на собственном опыте. Уверяю тебя, мне пришлось более чем однажды иметь с ними дело.

Я взглянул на него с недоверием, ибо он считался старой развалиной с ледяной водой вместо крови в жилах. Отец Симеон еле двигался, яички его были пусты, а член превратился в ничто. Таково было всеобщее мнение. Со времен послушничества он славился неукоснительным исполнением целибата.

– Да, сын мой, – продолжал он, – ты пребываешь в том счастливом возрасте, когда можно неограниченно наслаждаться радостями жизни. Не пренебрегай этим. В твои годы я не упускал возможности, а сейчас мне больше пристало размышлять о вещах поважнее, например, о вечной жизни. Тем не менее, я не могу отказать в совете тем, кто в нем испытывает нужду. Повторяю: единственным средством от апатии является набожная женщина, а чтобы заполучить ее, надобно добиться разрешения принимать исповедь. Я позабочусь об этом.

Я поблагодарил его за совет и за предложение помочь мне стать отцом-исповедником, хотя сомнения не оставляли меня.

– Это еще не все, – продолжал он. – Прежде чем ты приступишь к новому поприщу, тебе нужен некто, кто поможет тебе сделать первые шаги. Я буду счастлив сыграть эту роль. Наша беседа еще не кончена, однако сядем на скамью, где нам будет гораздо удобнее продолжать разговор.

Мы сели, и святой отец, откашлявшись, произнес следующее:

– Ты, вероятно, не знаешь, что сие счастливое таинство, известное под названием исповеди, восходит к нашим предшественникам, первым монахам, и священнослужителям раннего христианства. Это – самая драгоценная часть их наследия. Я всегда испытывал величайшее восхищение их гением. Когда-то священники не знали жизненных удобств, а в животе у монахов частенько не водилось ни крошки, поскольку они целиком и полностью зависели от скудной благотворительности. С изобретением исповеди все изменилось в лучшую сторону. Богатство дождем посыпалось на нашу голову, и теперь мы довольны и счастливы.

Скоро ты познаешь преимущества исповедника. Люди станут благословлять тебя, а женщины – обожать. Для них сам Господь, чьей милости они просят при твоем посредничестве, меньшее божество, нежели ты. Первый совет – не совестись брать от престарелых дам и вдовушек, этих фанатичек, которые приходят на исповедь не столько для того, чтобы примириться с Богом, сколько – поглядеть на красивого молоденького священника.

Будь милостив к юным девушкам, ибо их пожертвования редко бывают более чем символические. Но они могут предложить дар гораздо драгоценнее, а именно свою девственность. Чтобы похитить эту восхитительную драгоценность, требуется умение. Сосредоточь все свои помыслы на молодых набожных девушках, ибо лишь они способны исцелить тебя. Несмотря на вполне объяснимое стремление излечиться, следи за каждым своим шагом. Не выражай своих желаний открыто. Любая женщина прекрасно уловит даже намек. Она сердцем почувствует то, что не следует произносить вслух. В случае с молоденькой девушкой, хотя завоевать ее много труднее, победа окажется гораздо слаще.

Во всех них ты обнаружишь естественную склонность к любовной игре. Как этим воспользоваться – вот настоящее искусство. У застенчивой девушки в скромном платьице в потупленных глазках тлеют угольки, готовые вспыхнуть, ежели их раздуть ветром страсти. Будь нежен и находчив, и ты несомненно добьешься успеха.

В беседе с некоторыми ты должен расписать эротические наслаждения такими яркими красками, чтобы они не могли устоять.

Возможно, ты возразишь мне, что добиться своего в столь трудном деле не так-то просто. Не отчаивайся, во всем надобна практика. Их тайные желания обязательно победят скромность. И не робей, выслушивая их болтовню. Ведь они благоговеют перед тобой как перед представителем Господа. Положи словно невзначай ладонь к ней на грудь, направь на нее взгляд, полный страсти, подними ей юбку. А если забоится – успокой, скажи, что есть много способов избежать беременности.

Наставление отца Симеона так распалило мое воображение, что я не отставал от него и от отца приора, покуда не получил то, что так страстно желал иметь.

Итак, я стал посредником между грешниками и Милосердным Господом. Мне мнились наслаждения, кои снизойдут на меня, когда я буду выслушивать исповедь робкой девушки, которой не терпится уступить своим тайным желаниям. Я направился в исповедальную кабинку и занял свой пост.

Мне приходилось слышать об одном молодом священнике, который, принимая первую в своей жизни исповедь, беседовал с безобразной старухой. Исповедав ее, он заперся в своей келье и не выходил оттуда остаток дня. К счастью, я не последовал его примеру, когда передо мною явилась такая же старая карга.

На меня напало красноречие, и мне удалось утешить ее так успешно, преподав ей лицемерный совет из области нравственности, что она захотела тут же отблагодарить меня. Я вспомнил о том, что говорил отец Симеон – не совеститься, требуя денег от престарелых дам – и получил щедрое вознаграждение. Старуха оказалась болтлива, и мне удалось вывести ее на разговор об ее семье. Она проклинала мужа и ополчалась на сына, негодника, изменявшего своей жене, как, впрочем, и ей изменял ее собственный муж. Похвалы она расточала лишь дочери, единственно служившей ей утешением на старости лет. Она мол и образец набожности, и ангельской чистоты. Дабы грязь этого мира не осквернила ее, она оставляет свою комнату лишь затем, чтобы пойти в церковь, а радость получает только от молитвы.

– Ах, – произнес я елейным голосом, – какое счастье, должно быть, продолжиться в такой примерной дочери. Какую церковь посещает сие святое создание? Не нашу ли? Мне бы очень хотелось увидеть этот образец добродетели.

– Она здесь всякий день, – сообщила мне престарелая мать. – Вы не могли не заметить ее, ибо она необычайно прекрасна, хотя мне не надо было упоминать об этом, поскольку это вряд ли интересно тому, кто, подобно вам, упражняется в святости.

– Мы восхищаемся всем, что является творением Господа, в том числе и женской красотой, – ответствовал я.

Вдохновленная моим любопытством, престарелая дама начала описывать свою добродетельную дочь. По ее описанию я догадался, что речь идет о восхитительной брюнетке, которая не пропускала ни одной мессы.

«Отец Симеон, – сказал я про себя, – должно быть, это и есть одна из тех набожных дурочек, о коих вы мне рассказывали. Надеюсь, она придет ко мне на исповедь, дабы я мог убедиться в справедливости вашего пророчества».

Я побоялся спугнуть удачу и посему в первой беседе с матушкой решил не заставлять ее тут же прислать дочь ко мне на исповедь. Лучше повременить до следующего раза. Дабы завоевать расположение старухи, я отпустил ей все грехи, как прошлые, так и настоящие. Я с радостью отпустил бы ей и будущие грехи, ежели она того пожелала бы, это ведь мне ровным счетом ничего не стоило. Когда она собралась покинуть исповедальню, я велел приходить почаще за святой водицей.

Дорогой читатель, мне уж слышится твое восклицание: «Дом-Бугр, продолжай в том же духе, ты на правильном пути, скоро исцелишься!».

Да, святость, которую я на себя напустил, начала приносить плоды. Возблагодарив Бога за Его милосердие, я стал испытывать эрекции такой силы, что ко мне возвратилась надежда на скорую поправку.

На следующий день я исправно присутствовал на всех службах, и вы без труда догадаетесь почему. Там я увидел мою брюнетку. Она усердно молилась Богу.

«Вот она, – удовлетворенно подумал я. – Вот этот образец добродетели. Ах, как приятно отведать сей лакомый кусочек! Что за восторг преподать ей первые уроки любви. Я исцелен, ибо у меня эрекция, как у настоящего кармелита».

Моя святоша тоже смотрела на меня. Сказывала ли ей обо мне ее матушка? Торопись. Надо погасить пламя, которое разжег во мне ее взгляд.

Я не сдержался. Ее благочестивый вид довел меня до кипения, и рука моя помимо воли потянулась к восставшей плоти, твердой, как железо. Радость, которую я испытал, облегчившись, была столь велика, как если бы я побывал в ней самой.

Однажды я уходил на некоторое время из монастыря, а, возвратившись, узнал от привратника, что меня уже несколько часов дожидается некая молодая особа, которая настаивает на личной беседе. Я поспешил в приемную, где обнаружил, к моему крайнему удивлению, святой предмет моих вожделений.

Заметив меня, она тут же бросилась ко мне и упала к моим ногам.

– Сжальтесь, святой отец, – умоляла она, а по щекам у нее струились слезы. Рыдания не позволили ей продолжать.

– Что случилось, дитя мое? – участливо спросил я, помогая ей подняться. – Доверься мне. Господь милосерден. Он видит твою скорбь. Открой свое сердце мне как Его представителю.

Она пыталась заговорить, но рыдания душили ее. Затем она упала без чувств в мои объятия. Каким глупцом я был бы, если бы, повинуясь первому порыву, отправился за помощью! Я уже сделал несколько шагов с этой целью, но, подумав хорошенько, вовремя остановился.

– Куда ты уходишь? – вдруг спросила она. – Благоприятнее возможности не представится.

Я подошел к моей святоше, распустил ей лиф и узрел соблазнительнейшую на свете грудь. Белоснежные шелковистые полушария с розовыми окончаниями были словно колонны у врат, ведущих в парадиз. В восторге и ликовании прижался я к упругим формам и притронулся губами к их острым завершениям. Уста наши встретились, и дыхание смешалось в одно.