Текст книги "Немецкие шванки и народные книги XVI века"

Автор книги: Автор Неизвестен

Итак, граф Теодор простился с королем и королевой и сказал, что желает осмотреть эти земли. Это было ему дозволено, и он отправился на остров Лимози, и прибыл туда, и был проведен в замок, в темницу, где томился в плену Андолозий. Когда он вошел к нему, несчастный и безутешный Андолозий, чьи руки и ноги в колодке к тому часу наполовину истлели, почувствовал утешение и возомнил, что граф фон Лимози прислал к нему графа Теодора, чтобы тот выпустил его, и пришло ему на ум, раз кошель у них, им нечего более взять у меня.

Тут, однако, граф Теодор начинает и говорит: «Скажи, Андолозий, нет ли у тебя еще такого кошелька, какой ты дал моему другу. Дай мне тоже такой». Он ответил: «Милостивый граф, у меня нет такого более. Если бы у меня был такой кошель, я бы вам не отказал». Граф спросил. «Говорят, будто ты – доктор нигромантии и можешь летать по воздуху и заклинать черта. Почему ты не заклинаешь его теперь, чтобы он помог тебе выбраться отсюда?» Он ответил: «О милостивый граф, я не умею этого и никогда не умел, я наслаждался лишь кошельком, который ныне у вас. Пред господом и миром я отдаю его вам и вашему другу, и обещаю никогда не предъявлять вам претензий, и умоляю вас честью Господа и Пресвятой Девы Марии помочь мне, бедному и несчастному человеку, выбраться из этой суровой темницы, дабы не сгинул я тут столь жалким образом без покаяния и святого причастия». Граф сказал: «Ныне ты печешься о спасении души, почему ты не сделал этого, когда похвалялся пред королем и королевой своей роскошью, чрезмерной гордыней и чванством и покрывал всех нас бесчестьем? Где же прекрасные дамы, которым ты так преданно служил? Все они награждали тебя призами, к ним и взывай теперь о помощи. Но я хорошо вижу, что ты желаешь выбраться из темницы. Не томись ожиданием, вскоре я помогу тебе выйти отсюда». И отвел кнехта, который стерег Андолозия, в укромное место и предложил ему пятьсот дукатов наличными, чтобы он задушил его. Стражник не пожелал этого сделать и сказал: «Он человек благочестивый и донельзя слаб, вскоре он умрет собственной смертью, я не возьму греха на душу». Граф сказал: «Тогда дай мне веревку, я сам удушу его и не уйду отсюда, покуда он не испустит дух». Кнехт не пожелал сделать этого и принести ему веревку. Тогда граф Теодор снял с себя пояс, опоясывавший его, и обвил поясом шею несчастного Андолозия, руки и ноги которого были закованы в колодку и который не мог шевельнуться. И рукоятью своего кинжала граф закрутил пояс до упора и таким способом задушил благочестивого Андолозия, и дал кнехту денег, чтобы они убрали тело прочь, и, не медля более в замке, ехал и скакал до тех пор, пока не возвратился на Кипр, ко двору короля.

Там его хорошо приняли. Он подошел к своему другу, графу фон Лимози, который приветствовал его и спросил, что с ним приключилось и как ему понравились остров и королевство. Он ответил, они мне очень понравились. И втайне граф фон Лимози спросил его, как обстоит дело с Андолозием. С радостью он поведал: «Дело обстоит так, что он более не нанесет нам убытка. Я умертвил его своими собственными руками. Мне не было покоя, пока я не был уверен, что он мертв, теперь я это знаю наверняка». Граф Теодор возомнил, что сделал хорошее дело. Ах, Боже, не ведал он, что принес себе зло. Прошло три дня, в течение которых они не брались за кошель, чтобы взять оттуда денег.

А по истечении трех дней довершилось первое полугодие, и кошель должен был перейти к графу Теодору также на полгода. Он с радостью пошел к своему другу, графу фон Лимози, и сказал, чтобы тот принес кошель и взял оттуда денег, которых ему хватило бы на некоторое время, а кошель отдал ему, ибо настал его черед распоряжаться им. Граф не возражал и сказал, что охотно сделает это, и добавил: «Когда я беру кошель в руки, мне становится жаль Андолозия. Я не хотел, чтобы ты убивал его, он и без того умер бы вскоре сам». Граф Теодор ответил: «Мертвец не наделает шума».

И пошли вместе в некий покой, где в сундуке хранился кошель, он вынул его и положил на стол, стоявший в этом покое. Граф Теодор взял кошель в руки и хотел, как прежде, отсчитать оттуда денег, однако кошель был пуст. Они не ведали, что кошель потерял свою силу и свойства, как только оба брата, Ампедо и Андолозий, умерли. Тут и силе кошелька настал конец. Знай они это, содержали бы они Андолозия с великими почестями и делали бы ему добро, чтобы он дольше прожил, либо по меньшей мере наполнили бы золотом один-два сундука и благодаря этому до конца своих дней жили бы в богатстве.

Не добыв из кошелька денег, они взглянули друг на друга. Граф Теодор в свирепом гневе воскликнул: «О ты, коварный граф, ты, значит, захотел обмануть меня и подсунуть мне другой, скудный кошель вместо столь совершенного! Не надейся, что я стану терпеть это. Не мешкай и живо неси чудесный кошель!» Граф фон Лимози ответил ему и сказал, что это тот самый кошель, который он взял у Андолозия, и иного у него нет. И как случилось, что он более не таков, как прежде, ему неведомо. Но граф Теодор не удовольствовался этим, и чем далее, тем более свирепел, и сказал, что он задумал учинить ему злодейство, но ничего из этого не выйдет, и обнажил меч. Видя это, граф фон Лимози также схватился за меч, и они с яростью набросились друг на друга, и каждый из них желал зарубить другого насмерть, и наделали такого шума, что в покой ворвались кнехты. Тут они увидали, что их господа сражаются друг против друга, встряли меж ними и разняли их. Но покуда их разнимали, граф Теодор смертельно ранил графа фон Лимози. Его слуги увидали это и схватили графа Теодора. И дошла до короля, до двора его весть, как два графа, которых прежде было не разлить водой, рассорились меж собой. Король повелел спешно доставить обоих господ во дворец под стражей, чтобы допросить их о причине распри. И когда взялись исполнить повеление короля и доставить ему графов, то раненого фон Лимози никоим образом привести не смогли и доставили во дворец лишь графа Теодора.

Тут король вскоре узнал, что единственная причина разгоревшейся злобы – кошель Андолозия, и тотчас повелел привести палача, и, запасясь свидетелями, допросить графа Теодора далее, и весьма тщательно дознаться у него обо всех тех делах, которые он сотворил. И пытали его и с великой жестокостью били, так что он волей-неволей поведал им, как в темнице своими собственными руками удавил Андолозия, и обо всем деле с начала и до конца.

Когда король услыхал, как они обошлись с благородным Андолозием, он всем сердцем опечалился и разгневался на убийц и злодеев и, недолго думая, вынес приговор и повеление: обоих их колесовать и, если граф фон Лимози столь недужен, принести его на место казни, если он мертв, мертвым его и колесовать. И как гласил приговор, так с обоими графами-убийцами и поступили, предав их обоих казни, их настигло заслуженное возмездие: убив благочестивого Андолозия, они по праву заслужили смерть.

И когда убийцы милостью кошелька, которым и наслаждались-то они лишь краткий миг, были колесованы и убиты, король немедленно послал слуг на остров Лимози и повелел занять замок, город, и деревни, и весь остров целиком, особливо же замок, в котором томился в плену добросердечный Андолозий. Король повелел схватить там женщин и мужей, всех, кто ведал об убийстве, был в нем повинен и умолчал о том, и приказал казнить их пред замком безо всяческого милосердия. Он узнал также, что труп Андолозия они бросили в ров с водой вблизи замка. Он повелел извлечь его оттуда, и с великими почестями и горящими факелами доставить в Фамагосту, и захоронить в том чудесном соборе, который заложил и выстроил его отец, а также устроить по нему пышную мессу, поминовение на седьмой день и на тридцатый так, как подобало бы некоему из могущественнейшего и высочайшего рода его королевства. И были на его поминовении старый и молодой король, а также старая королева и молодая королева Агриппина, которая на сей раз сожалела о верном Андолозии.

И вследствие того, что оба они, Ампедо и Андолозий, не оставили после себя наследников, король взял роскошный дворец себе и нашел там великое богатство и роскошь – домашним убранством, драгоценностями и наличными. В этом дворце поселился молодой король, который жил в Фамагосте вплоть до кончины своего отца.

История эта весьма поучительна: кабы молодой пожелал и потребовал в лесу от Девы счастья мудрость вместо чудесного кошелька, ему воздалось бы за нее сторицей, ибо это сокровище никто не смог бы у него похитить. Благодаря мудрости и разуму он раздобыл бы также бренное богатство, достойное пропитание и немалые поместья. Но поскольку в юности, гонясь за весельем и наслаждениями, он превыше всего любил и ставил мирское богатство и роскошь, то уготовил он себе самому и сыновьям своим страдания и язвительную горечь, и, хотя краткий миг жилось им сладко и припеваючи, возымело это все же такой конец, о каком вы тут услыхали. Без сомненья, еще многие предпочли бы подобный кошель всяческой мудрости. Но каждый, кому предоставится такой выбор, должен, не раздумывая долго, последовать разуму, а не своей дерзкой и прихотливой душе и выбрать мудрость, а не богатство, как и совершил Соломон, благодаря чему он стал богатейшим королем на свете. Но должно полагать, Дева счастья, предоставляющая такой выбор и подарившая Фортунату кошель, изгнана из наших земель, и в этом мире ее более не найти.

ШИЛЬДБЮРГЕРЫ

Удивительные, причудливые, неслыханные и доселе не описанные похождения и деяния вышеназванных жителей Шильды из Миснопотамии, [129]129
  Стр. 422. Миснопотамия– Месопотамия. Ср. ниже Калекут– Калькутта. К реальной географии отношения не имеют.


[Закрыть]что позади Утопии

1598

Удивительное дело, как это столь славные подвиги шильдбюргеров оказались по сию пору неописанными! А ведь из-за каких пустяков люди аршинные грамоты строчат! По правде говоря, сам я не могу отрицать, что здесь впору на несправедливость сетовать. Но что делать? И кого в том винить? Уж конечно не самих жителей Шильды – велики были их дела и не о письме заботы. Не стали они подвиги свои на бумаге славить, а прибегли для этого к более мудреным знакам и отпечатали их на сырой еще глине могильных памятников. Кстати сказать, это тоже свидетельствует об их необычайной прозорливости, ибо, дай они глине затвердеть, им пришлось бы ковырять в ней не деликатными своими перстами, а костылем ночного сторожа (а костыль этот, как всем известно, снабжен острым железным наконечником и весит три пуда шесть фунтов и двадцать два золотника) или другим каким остроконечным орудием – к примеру, навозными вилами. А ведь была у них не plumbum ingenium – свинцовая башка, но столь доброй памятью они были наделены, что тот, кто услышал нечто от своих внуков, мог спустя несколько сотен лет слово в слово все пересказать своим дедам и прадедам, как если бы знал это еще до сотворения мира. Впрочем, дела свои шильдбюргеры окружили такой глубокой тайной, что ни один человек в мире не смог бы про них проведать, не приснись они одному повелителю ех terra incognita, сиречь из никому не ведомой державы, а у повелителя этого тоже, как говорится, была ума палата. Пробудившись, он тотчас призвал к себе трех самых мудрых своих и благородных советников, из коих один был точильщик, другой – трубочист, а третий – соломорез, и повелел им сей же час, прямо на Рождество Христово, отправиться в землю позади Утопии и до тех пор не устраивать привала, покуда не доберутся они до страны, где отыщут троих таких же умников, как они сами. И три вышеупомянутых посла, не теряя времени даром, взвалили себе на плечи каждый свой инструмент, и пустились в путь-дорожку, и после долгих странствий добрались до Калекута. Когда же входили они в город, тамошний городской голова, коего звали Свиногон [130]130
  Стр. 423. Свиногон– «говорящее» имя, в оригинале Saufried (от нем. Sau – свинья и Friede – мир, спокойствие). Это имя упоминается лишь однажды, затем речь идет о городском голове (Schultheiß) – бывшем свинопасе.


[Закрыть]Лёбель, как раз направлялся со своими советниками в ратушу. Но поскольку не все советники в назначенный час явились, рассерчал тот городской голова сверх всякой меры, схватил свиной рожок, каким обычно сгонял свиней, приложил его к своему благородному рту и затрубил с такою силой, что от натуги аж почернел. Тут городские советники сломя голову примчались. Понравилась городскому голове этакая прыть, и промолвил он важно: «Вот ведь как вас, больших господ, сзывать приходится, эх вы, чурбаны!» Об ту пору гнал мимо ратуши его помощник стадо свиней, а господа заседать еще не начали. И стали свиньи тереться – бока чесать – о столбы и подпорки. И весь дом стал сотрясаться и ходить ходуном, так что городской голова, опасаясь, как бы дом не рухнул, тут же на месте издал указ поставить на каждом углу по советнику, дабы те отгоняли свиней; ну, а поскольку дубинок у них с собой не было, стали они махать на свиней шляпами, чтобы ратуша, Боже упаси, не рухнула.

Когда эта опасность миновала, поспешили советники наверх. Тут надобно заметить, что у ратуши не было лестницы, и потому слуга городского головы спускал сверху доску на веревках и при помощи хитроумно прилаженных блоков поднимал господ советников одного за другим наверх. Трое послов иноземных от изумления рты разинули и восхитились тем, как тут все разумно устроено. И пришли они к заключению, что, пожалуй, и впрямь нашли себе подобных, но прежде, чем к городскому голове с приветственной речью обратиться, порешили поднабраться еще мудрости и пошли на погост поглядеть могильные памятники. Когда же увидели, какие затейливые знаки выдавлены на каждом, призадумались они, что же это значит. Поскольку ума им было не занимать, в конце концов они смекнули, что знаки эти передавали потомкам – чем погребенный был при жизни славен и знаменит. К примеру, вилы на могильнике говорили, что усопший знал толк в навозе; а прописное «С» означало, что покойник был мастер выгребать свинарник, и так далее и тому подобное. После чего поспешили послы к ратуше и попросили у городского головы аудиенции, которая была им милостиво предоставлена. Взгромоздились они один за другим на доску, и слуга вытянул их наверх. Теперь надо было одному из них слово молвить, и после долгих препирательств, кому говорить первому, выбор пал на точильщика, и он повел такую речь:

«Мы – трое послов; я – мастер точить ножи, ножницы и топоры на точильном колесе; товарищ мой, тот, что сзади выпрямлен, а спереди согнут, – искусный соломорез, а третий – умелый и бесстрашный трубочист. Прибыли мы к вам из дальних стран, господин Свиногон, несравненный мастер дуть в свиной рожок и без устали размахивать бичом от восхода и до заката среди своих свинодрыг». Посол намеревался продолжить речь, но точильное колесо, прилаженное за плечами, его перевесило, и он внезапно свалился вниз на мостовую. Стукнулся он так сильно, что вмиг позабыл, о чем говорил, когда же немного опамятовался, горожане попросили его свою речь закончить. Он же не мог и рта раскрыть, так как при падении вывихнул себе ребро, и тут стали они думать да гадать, как бы ему помочь. Надумали снова поднять его на доске наверх и опять сбросить: авось ребро станет на место. Так и случилось. Тут горожане потребовали, чтобы он продолжил свое так славно начатое приветствие, но точильщик ответил: «Да я с перепугу все слова растерял». Услыхав это, бросились они, словно полоумные, по домам, и в скором времени вернулись – кто с лопатой, кто с киркой, кто с ломом – и давай раскапывать мостовую на месте, где чужеземный посол свою речь растерял. Долго копали, долго искали, но ни одного словечка не нашли, хотя вырыли довольно глубокую яму. Очень они огорчились, стали совет держать и смекнули, что недурно бы приспособить эту яму под колодец. Но не знали они, какой ему быть глубины, а потому перекинули через яму балку, один из них ухватился за нее руками и повис; за его ноги уцепился второй, за того – третий, и так далее. В конце концов верхнему пришлось тяжеленько, и он крикнул тем, кто за него схватился: «Эй, милые соседи, держись крепче – мне на руки поплевать надо». Но только руку отпустил, как вся ватага рухнула на дно, один на другого. Что тут было делать? Всякий может ошибиться. Наконец, задумались горожане, куда им девать выкопанную землю, и после долгих словопрений один нашел выход: надо выкопать рядом другую яму и свалить туда землю из первой. Переглянулись они, покумекали, и еще один изрек: «А куда мы денем землю из второй ямы?» Тут первый воскликнул: «Дурачье вы, дурачье! Вторую-то яму надо выкопать поглубже, чтобы в нее вся земля – из первой и из второй – вошла». И когда три посла это услышали, покраснели они от стыда за свое скудоумие – и давай Бог ноги! Смекнули, что против такого народа им и соваться нечего. Вернулись они к своему королю и всё ему доложили, что они в Калекуте слышали, видели и до чего дошли своим умом. И просили соизволения отправиться туда на свой страх и риск еще разок и разузнать обо всем побольше. Когда же опять они вернутся, глядишь, и они тоже наберутся мудрости, которую не грех будет перед всем светом обнаружить.

 
Кто я? Что я? Все эти байки
Я расскажу вам без утайки.
Я Ганс Большой, не лыком шит,
Хоть мой башмак из лыка свит.
Мешок большой тащу я с поля,
Но мыслей у меня поболе.
Слышь, хмелем мой мешок набит,
Но котелок еще варит.
 

Старые люди много-много сотен лет тому назад сочинили этот прекрасный стишок, который и в наши дни не потерял своей правдивости и потому заслуживает внимания:

 
Родители, коль вы благонравны,
Будут и детки ваши исправны.
Коли присущи вам добродетели,
Будут и детки – добру радетели.
От яблони близко яблоко падает.
Послушное чадо матушку радует.
От справной коровы – добрый телок.
В отца уродился добрый сынок.
Орел к небесам взмывает без страха,
Но робко в землю вжимается птаха.
Усвой же урок мой, коль не забудешь:
Мыться не станешь – чистым не будешь.
 

Все это можно с полным правом сказать о шильдбюргерах (что проживают за Калекутом, в могущественном королевстве Миснопотамии), к чести и славе оных, ибо они также следовали по стопам своих достопочтенных предков и были в том тверды, и ничто не могло их с пути свернуть, покуда не сделала этого великая нужда, коей хочешь не хочешь, а поклонишься и коя знать не знает никакого закона и не помышляет об общем благе, о сохранении и процветании родного отечества, – так вот, такая нужда заставила свернуть их с верного пути и вступить на другую дорожку, о чем вы вскорости непременно услышите. И на их поучительном примере надобно нам усвоить, как надлежит следовать своим честным родителям в добрых нравах и делах, и тогда из беды проистечет для всех большая польза.

Ну так вот, ежели верить слухам, которые ходят о них по всем землям (а что еще остается делать, коли нет более людей, которые все это смогли бы доподлинно записать, ведь все бумаги, вкупе с родовыми книгами и летописями, сгорели дотла во время ужасного пожара, когда город Шильда вместе со всем, что в нем находилось, стал добычей пламени, о чем в свое время и в своем месте мы доложим со всей обстоятельностью), – так вот, говорю я вам, ежели верить слухам – последние не всегда лживы и вздорны, но в иных есть немалая толика правды, – первые шильдбюргеры были родом из Греции и происходили не от кого иного, как от одного из семи мудрецов. Тому подтверждением служат их благородные повадки и высокая мудрость; да и название Миснопотамия тоже греческое, и корень сего слова означает «болтун», каковы многие греки, хотя и не все).

Но который именно из великих греческих мудрецов был праотцем шильдбюргеров, этого, как ни прискорбно, установить нельзя, подобно тому как еврею неведомо, из какого колена Израилева он происходит.

Тут уместно заметить, что древние греки частенько бывали неблагодарными и платили злом за добро, кое оказывали им мудрые сыны их отечества, и подчас весьма сурово расправлялись с ними: кого казнили, как, например, Мильтиада, Фокиона и прочих; кого изгоняли, как Ликурга, Тезея, Солона, Аристида, Фемистокла [131]131
  Стр. 427. Мильтиад, Фокион, Ликург, Тезей, Фемистокл– древнегреческие герои мифов и исторические персонажи, которых объединяет то, что за свои заслуги они снискали неблагодарность соотечественников. Автор книги допускает неточности: так, Мильтиад – полководец эпохи греко-персидских войн, предводитель греков, победивших при Марафоне (490 г. до н. э.), – вовсе не был казнен.


[Закрыть]и многих других, и должны они были влачить свои дни и кончать свою жизнь на чужбине. Вот одному из таких мудрецов, без сомнения не худшему, пришлось поселиться в упомянутых краях вместе с женой и детьми, и дети после его смерти возвратиться в Грецию не пожелали.

На примере этих детей оправдалось то, о чем гласит изречение:

 
Каков ствол, таковы и ветки,
Каковы родители, таковы и детки, —
 

ибо пошли они в своих отцов мудростью, и потому, обжегшись на молоке, дули на воду, и не захотели возвратиться к неблагодарным грекам, по чьей милости стали чужеземцами. Посоветовались они и решили пустить корни в этой стране, построили себе дома, стали пасти скот, пахать землю и взяли за правило как можно меньше мешаться в чужие дела.