Текст книги "Немецкие шванки и народные книги XVI века"

Автор книги: Автор Неизвестен

Один вояка отправился в Рим и пошел на исповедь к римскому папе. Он поведал владыке о своих грехах, каковых накопилось немало, и попросил отпущения и покаяния с тем, чтобы не попасть за эти грехи в ад. Папа повелел ему в течение двух лет не пить вина, не есть мяса, не спать на перине и не прикасаться к женщинам. А через два года ему следовало явиться в Рим снова. Ландскнехт поклялся папе впредь так и поступать и начал соблюдать обет, чрезвычайно для него нелегкий. Пошел он странствовать по свету, и странствовал долго, и истратил все свои деньги, да и одежда на нем обтрепалась и прохудилась.

И оказался он однажды неподалеку от женского монастыря. Монастырь стоял у дороги, окруженный чудесным садом, и в саду росло красивое грушевое дерево. Добрый молодец, сильно изголодавшись, забрался на дерево и начал есть груши. И вышло так, что как раз в эту пору прогуливалась в саду, по своему обыкновению, настоятельница тихой женской обители. Она конечно же увидела вора и потребовала у него ответа на вопрос, по какому праву или с чьего разрешения он взобрался на дерево. Добрый молодец объяснил свое поведение единственно муками голода. Надеты же были на нем дырявые штаны – и картина, открывшаяся снизу, показалась аббатисе в равной мере внушительной и заманчивой. «Грех этаким пренебречь», – подумала монахиня и пригласила вора в келью, а там выставила перед ним на стол вино и мясо. Он же наотрез отказался от угощения, поведав, что действует согласно повелению и запрету самого папы римского. Настоятельница возразила ему, заметив, что из любого положения можно найти выход, и выставила на стол рябчиков и мальвазию. При этом она уверила ландскнехта, что рябчиков нельзя назвать мясом, а мальвазию – вином. Когда же настала ночь, монахиня предложила доброму молодцу разделить с нею ложе. Но и от этого он отказался, поведав, что спать на перине ему также запрещено. Аббатиса возразила, сказав, что перина набита пером (это видно уже из ее названия), а ее девический матрац – легчайшим пухом, и воин согласился с ее доводами. И тут захотела радушная хозяйка со своим гостем совокупиться. Но и это запретил ему папа римский, ответил ей вояка. Нельзя ему прикасаться к женщинам. К женщинам нельзя, согласилась настоятельница, а к монахиням можно, потому что монахини не женщины, а сестры Господа Бога нашего. И провел ландскнехт в женском монастыре на правах, коли можно так выразиться, отца настоятеля как раз два года. Вел он себя там, вне всякого сомнения, хорошо и делал то, чего от него требовали, потому что иначе бы его в монастыре столько не продержали.

И вот в назначенный срок явился он в Рим и потребовал отпущения грехов, так как епитимья была уже позади. Папа призвал его на исповедь и первым делом спросил, пил ли он вино. Нет, ответил ландскнехт, потому что все это время он провел в монастыре, а там употребляют только мальвазию. Спросил папа, ел ли он мясо. Нет, ответил ландскнехт, только рябчиков и другую птицу, а ведь это не мясо. А не спал ли он на перине? Нет, потому что перину набивают пером, а он спал на матраце, набитом легчайшим пухом. Все эти грехи отпустил ему папа и спросил под конец, не спал ли кающийся грешник с женщинами. С женщинами не спал, ответил солдат, только с одной аббатисой и множеством монахинь. Папа римский впал, услышав такое, в великий гнев и наложил на греховодника вместо отпущения грехов полную анафему, потому что монахини суть сестры Господа Бога нашего. «Раз так, – ответил ландскнехт, – то я прихожусь Господу нашему свояком, и мы уж с ним сами по-родственному разберемся, а отпущения вашего мне не надо». И возвратился в обитель к поджидавшим его монахиням.

ОТВРАТИ ПЕЧАЛЬ

Сия книга состоит из пятисот пятидесяти благородных, благопристойных, веселых и разоблачительных рассказов и притч старых и новых писателей, среди коих и фацетии прославленного ученого поэта Генриха Бебеля, увенчанного венком, а также некоторые новые правдивые истории из жизни всех сословий, к каждой из коих присовокуплена для ясности особая мораль. Нигде прежде не выходила в свет. Записана и составлена

ГАНСОМ ВИЛЬГЕЛЬМОМ КИРХГОФОМ

<1563–1603>

Истинно и доподлинно говорю вам, частично и на основании собственного опыта, что, встретив лицо, облеченное властью, мужики наши снимают перед ним шапку и не просто так, а главным образом по трем причинам. Во-первых, они боятся того, что служитель, которому они выкажут неуважение, обойдясь без подобающего приветствия, их за это как следует прищучит. Во-вторых, им стыдно того, что их могут счесть нерасторопными и неуклюжими. В-третьих же, и это самое главное, они надеются на то, что снятие шапки в знак почтения принесет им со стороны человека, которому столь явно польстили, несомненную выгоду, так что поведение их откровенно своекорыстно. Ах ты Господи, если бы только всем это было бы настолько же ясно, как мне самому! Поэтому вникните хорошенечко в нашу историю! В некоем глухом местечке один добрый и справедливый человек был на протяжении многих лет сельским старостой, а затем его неизвестно почему сместили и прогнали. Вскорости после вынужденной отставки довелось ему отправиться пешком к реке – довольно широкой и вдобавок к тому вышедшей из берегов чуть ли не около самого моста. Пока бывший староста, озираясь по сторонам, раздумывал, как бы ему перебраться на другой берег, попался ему на глаза мужик, косивший траву. Мужик не слышал еще о его смещении и обратился к бывшему старосте так: «Господин староста, ежели вам угодно попасть на другой берег, так я вас от всей души перенесу на своем горбу». Старосте подобное предложение пришлось кстати, и, согласившись, он сел на мужика верхом. А когда они очутились уже посередине реки, решил он своего перевозчика приободрить и вымолвил: «Милый мой! Ты мне оказываешь великую услугу! И ежели случится так, – а так оно, несомненно, и случится, – что меня снова сделают старостой, я уж постараюсь тебя как следует отблагодарить». Мужик спросил: «А что, вы больше не староста?» – «Нет». – «Тогда какого же черта я тебя, подлеца, на себе тащу! А ну пошел к такой-то матери!» И с этими словами скинул старосту в воду да и пошел прочь. А добрый человек был одет тяжело и богато – и поэтому чуть не утонул и добрался до берега лишь с великим трудом. Вот потому-то и говорят: мужику мил тот поп, что не стращает с амвона, тот староста, что не велит работать, тот сборщик, что не собирает налога, да тот солдат, что никого не грабит. А если не соблюдаешь подобных правил, то, значит, ведешь себя крайне неосмотрительно и должности своей скоро лишишься – а уж тогда мужики и продавать тебе не захотят ничего, что прежде приносили и норовили отдать даром.

 
Едва опасность миновала,
Как страха прежнего не стало.
Того, кто прежде был в чести,
Отныне просто не снести.
Лишь новой власти скажем: «Здрасьте!»
Власть хороша, пока у власти.
 

Одному благородному разбойнику, или же рыцарственному злодею, стало однажды страшно того, что он за свою жизнь успел содеять. И поспешил он в церковь, желая исповедаться в своих грехах, и принялся там разгуливать, вертя в руке золотой гульден. Приметил это один попик, которому золотой отнюдь не помешал бы, и подумал: «Как бы мне этот гульден заполучить, пока его кто-нибудь другой у меня с крючка не снял! Сколько месс приходится отгнусавить, пока не заработаешь этакое сокровище». И, подумав так, он подошел к рыцарю и после положенного обмена приветствиями сказал ему: «Милостивый государь, вижу, что есть у вас кое-что, вас безмерно обременяющее, и коли вам желательно исповедаться и облегчить этим душу, то я в полном вашем распоряжении». Рыцарь сказал: «Изволь». Однако же, прослушав исповедь, попик спросил у него, чувствует ли он полное раскаянье в содеянных грехах и не угодно ли ему, ведая о том, как слаба человеческая натура, дать себе и Богу зарок впредь не грешить ни разу. «Нет, не угодно», – резко бросил рыцарь: такого зарока он дать не может, да к тому же и не хочет. А раз так, то отпустить ему грехи было никак нельзя, и попику пришлось обойтись без сверкнувшего ему было гульдена. Но и другой священник, ничуть не менее алчный, чем первый, обратился к рыцарю примерно с таким же предложением и позволил тому исповедаться в своих грехах. Когда же дело дошло до обещания впредь не грешить и оно натолкнулось на точно такой же отказ, священник подумал: «Не спущу ему грехи, так и гульден пиши пропало. А сколько всяких вкусных вещей можно накупить на гульден!» Поэтому пустился он на хитрость, даровав рыцарю отпущение грехов следующим образом, причем – по-латыни, чтобы тот не понял смысла его слов: «Да простит тебя Господь Бог наш Иисус Христос, и да отпустит тебе грехи, во что я, однако, не верю, и да призовет тебя к себе на небо, что, однако же, совершенно исключено!» Так священник получил гульден, а рыцарь – отпущение, и оба они остались довольны друг другом. А кто из них кажется тебе, мой читатель, человеком более бесчестным? Оба хороши, как сказала бы какая-нибудь стерва, с которой всякому приходится держать ухо востро. Да и где только не встретишь сегодня таких богобоязненных рыцарей: прежде чем откушать в страстную пятницу яичко или не дай бог мяса, они отымут у честного купца лошадей с фургоном да и вытрясут из его карманов все до последнего гроша.

 
Сходив во храм за отпущеньем,
Вновь предаваться прегрешеньям —
Как подтираться черепком
Или огонь гасить мешком.
 

Нижеприводимую потешную историю, повествующую о том, как дурные дела приняли дурной оборот для того, кто на них пустился, рассказал нам 7 июня 1558 года достопочтенный Рейнгарт [38]38
  Стр. 249. Рейнгарт– обычное имя Лиса в средневековом немецком эпосе.


[Закрыть]Шенк, он же Лис, бывший в ту пору старшим советником городской управы в городе Рейнфельсе. Очень старый многоопытный Лис возлежал однажды утром на Страстной неделе у себя в норе и предавался размышлениям о том, сколько он на протяжении своей жизни принес вреда крестьянам, передушив в несметных количествах принадлежащих им гусей, уток и кур, – и, соответственно, сколь сильно он нагрешил и какой Господней кары за это заслуживает. А поскольку люди как раз в ту пору начали всерьез беспокоиться о своей душе, исповедаясь и каясь в содеянном, решил и Лис повести себя соответствующим образом. Он отправился в ближайшую деревню и застал тамошнего священника за прогулкой в саду. Лис подошел к нему, поздоровался и рассказал о своих затруднениях, не утаив и намерения впредь исправиться. Священник, пекшийся о собственных курах ничуть не меньше, чем любой другой деревенский житель, был рассказом Лиса в высшей степени обрадован и утешен. Он отечески ободрил собеседника и уверил его в том, что Бог смилостивится над ним и не покарает его прежестоко, если тот конечно же сперва глубоко раскается и исповедуется в своих грехах. Они уселись рядом под деревом – и Лис исповедался настолько обстоятельно, что пересказывать здесь содержание его исповеди нет ни малейшей нужды, потому что каждый прекрасно понимает, как именно грешат подобные твари. По завершении исповеди священник изрек: «Возлюбленный сын мой, жизнь свою ты провел самым ужасным, жестоким и убийственным образом, и поэтому тебе сейчас самое время начать ее заново. И поскольку обыкновенного покаяния для тебя слишком мало, раз уж грехи твои настолько тяжелы, надлежит тебе, дабы заслужить прощение, провести остаток дней в строгости и в святости, в молитве и в посте, ежедневно по четыре раза произнося вслух весь молитвослов – и прежде всего решительно покончив с употреблением птичьего мяса, как-то: курятины, гусятины, утятины и прочей убоины, тогда как есть мышей и падаль тебе не возбраняется». И хотя означенные условия показались Лису трудновыполнимыми, он твердо пообещал их придерживаться. После чего получил от священника отпущение грехов и убрался восвояси. Некоторое время добрый Рейнгарт и впрямь придерживался праведного образа жизни, но затем у него начало сильно ныть в животе и горчить во рту. Ведь он прекрасно помнил, что курятина куда вкусней и пользительней, чем мышатина, да и священник, надо признать, со своей епитимьей несколько переборщил. Пару дней в неделю обходиться без мясной пищи было бы куда ни шло, но не всю же неделю! Не одну неделю за другой! К тому же крестьяне по природе своей зловредны и заслуживают того, чтобы их время от времени наказывали. Укрепившись в подобных мыслях, Лис решил сделать себе определенную поблажку – но только такую, за которую никто не смог бы упрекнуть его в непослушании. Поэтому, хорошенько поразмыслив, он сшил себе длиннополый серый кафтан, какие носят тамошние жители, завел огромного формата молитвенник, представился старым и больным и повадился молиться вслух у деревенских плетней – так, чтобы его видели и слышали и мужики и куры. К тому же он взялся отгонять от деревни собственных сородичей и собратьев по лисьему племени, которым случалось наведываться туда по обычной надобности, – и отгонял он их пламенной проповедью на тему о том, какой великий грех душить кур. По два раза в день он удалялся в близлежащий лесок, затем возвращался в деревню и молился с прежним пылом. Подобное поведение Лиса заставило глупых и несчастных кур проникнуться к нему доверием и внушить такое же доверие к нему гусям и прочей домашней птице. Они заключили с Лисом великий мир, и он зачастую журил их за недостойное поведение и поучал, как исправиться; исправление же состояло в том, чтобы не докучать более своим хозяевам, поднимая переполох во дворе, в курятнике и в дому, не искать того, что им не положено, а довольствоваться исключительно тем, что им насыплют в кормушку, равно как и тем, что они сами найдут в навозе. Яйца же надлежало им класть не где ни попадя и тем паче не в соседских дворах, а единственно в особо устроенные для этого гнезда. Точно так же следовало им всячески жиреть и тучнеть, не отходить далеко от курятника, не изменять дворовому петуху и так далее. Куры били себя лапками в грудь, каялись в прегрешениях и просили Лиса как истинного праведника продолжать поучать их и не оставлять своей заботой и впредь. «Каяться и исповедоваться, – отвечал он им, – вот лучший способ искупить былую вину». Куры вопрошали далее, где бы он посоветовал им заняться этими нелегкими трудами. А он ответствовал: «Если вы не подыщете себе чего-нибудь получше, я бы посоветовал вам, поодиночке или по две, ежедневно удаляться со мной в лесочек, где у меня оборудована молельня, да и вообще святое место, – и каяться там». Такое предложение пришлось курам по душе, а самому Лису тем паче. День или два он наводил тень на плетень, а затем предстал перед курами в еще более жалком состоянии, чем прежде, и уверил их, будто их товарки, которым уже довелось удалиться с ним в лесочек, каясь и мучаясь, отдали Богу душу прямо на месте и оттуда же были взяты на небеса. С помощью этого подлого приема продувная бестия извела, заманив к себе в лесок, столько кур, что вроде бы кое-что начали замечать и крестьяне. Да и священник, претерпев немалый урон, в конце концов пошел поискать своих кур в окрестном лесочке. Пошел – и застукал обращенного им в святость греховодника за весьма малопочтенным занятием: тот как раз налагал покаяние на очередную курицу, лишив ее уже головы и крылышка. «Так-то, – вскричал священник, – так-то ты, праведник, выполняешь данный тобою обет? Если бы я отпустил тебе в тот раз грехи тем же способом, как ты – моим курам, то курятник мой не опустел бы настолько!» А лукавый схимник ответил ему на это: «Что ж это вы, сударь мой, так меня позорите? И притом понапрасну: я прекрасно обхожусь, как и обещал, без курятины, да вот никак не могу отвыкнуть от вкуса куриных перьев во рту».

Таковы же и мы, люди, начиная с прародителя нашего, грешника Адама. И бежим, казалось бы, грехов, и стараемся их не совершать, а сами и зрением, и слухом, и речами нашими ищем услад и удовольствий. И никто из нас не виновен в этом менее, чем все остальные. Но в первую очередь повествует эта история о старых греховодниках, развратниках и прелюбодеях, которые из-за преклонного возраста своего не в силах уже насладиться по-людски, о потаскунах и потаскухах, красота и доблесть которых остались в прошлом или уже не могут обеспечить им успеха в том, к чему они по-прежнему стремятся, в частности же – и из-за страха осрамиться, а все же и они находят радость в своем отвратительном состоянии и извлекают выгоду из него, сводничают, заводят притоны и пускают к себе всех без различия, лишь бы – с определенной целью, а самим им достается не мясо, а только вкус перьев во рту. Те, кому нечем похвастать в постели, тем сильней бахвалятся постельными подвигами на рынке.

 
Природе нашей невдомек,
Что жить безгрешно учит Бог.
У всех одна и та же цель.
Кобель и в старости – кобель.
И старый Лис, хоть он облез,
Хитрее юношей-повес.
 

Поэт Бебель, из книги которого взяты и переложены на немецкий язык многие из наших историй, пишет, что он сам был свидетелем того, что произошло в одном кабаке (и о чем мы расскажем ниже), в котором предавались не только беспробудному пьянству, что нынче стало свинским обыкновением и у нас, но и потешали и развлекали друг друга всевозможными забавными разговорами, шутками и проделками. И вот после долгих бесед, в которых на свой лад блеснул умом каждый, взялся один рыцарь насмешничать над сидевшим там же купцом, и издевался он над ним в следующих выражениях: «Вне всякого сомнения, худо приходится вам, купчишкам, вынужденным разъезжать по разным странам и возвращаться домой ой как нескоро. А худо потому, что случается вам оставлять дома, в больших городах, ваших молодых и красивых жен, а уж в городах-то полно добрых да статных молодцев, порою – и благородного происхождения, – вот потому-то у горожан и бывают такие красивые дети, ведь похожи они не на главу семейства, а на какого-нибудь прохожего да проезжего. А у нас, рыцарей, таких забот нет: даже когда нам случается быть в отъезде, супруги наши пребывают в замках да во дворцах – и, следовательно, вдали от подобных искушений или же соблазнов». – «Позволите ли вы, сударь, – сказал купец, – подшутив надо мною таким образом, выслушать и мои возражения». – «А почему бы и нет?» – ответил рыцарь. «Так вот, – произнес купец, – если уж в наше отсутствие наши жены (говорить обо всех не стану и за каждую тоже не поручусь) предаются любви с красавцами, то у нас, по крайней мере, рождаются красивые дети. А вы, в замках ваших, предоставляете кошке сторожить сыр – и жен ваших в отсутствие мужа развлекают и утешают шуты, повара и конюхи, – поэтому-то на свете так много глупых, уродливых и даже темнокожих дворян. Вот ведь и пословица гласит: „Где благородство, там и уродство“».

Так что шутка вышла боком самому шутнику.

 
В глухом лесу начнешь кричать —
Возьмется эхо отвечать.
Не безобиден даже вздор.
Состришь – сострят тебе в отпор.
Способных разобидеть слов
Не слышишь лишь от молчунов.
 

Разве все, кому в удел достаются честь и доброе имя, получают их по заслугам? Жизнь и труды человеческие свидетельствуют об обратном. В особенности касается это потаскух и потаскунов, которым удается прослыть людьми добропорядочными, а то и прославиться, не прилагая к этому никаких усилий, скорее направляя свои помыслы совсем в другую сторону. Точно так же и всяк считает иногда ландскнехтов людьми праведными, даже Божьими, тогда как на самом деле их следовало бы поносить на чем свет стоит (речь у нас не идет о справедливых и праведных воителях, носящих это имя с честью). Что же касается прозвища «Божьи люди», или даже «Божьи солдаты», то о его происхождении повествует такой шванк. Одна достойная и почтенного возраста женщина побывала в городе на рынке и приняла там молодого вина больше, чем ей следовало. Ближе к вечеру, когда она решила все же попробовать добраться до дому, в родную деревню, вино ударило ей в голову с такой силою, что частично вышло изо рта, отчего ей стало совсем худо и она свалилась с дороги в глубокую яму, из которой уже никак не могла выбраться без посторонней помощи. А по дороге проходил живший в городе ландскнехт. Он уже давно заметил женщину, заметил также, как ей плохо, потому что шла она шатаясь да и перегаром от нее несло изрядно. А тут она завопила, моля о помощи. И добрый молодец ей помог. После чего женщина горячо поблагодарила его, а поскольку она, как уже было сказано, мало что соображала, то она спросила у него, кто он такой. «Ландскнехт», – ответил ландскнехт. «Ах ты, ландскнехтик мой славный, – сказала пьяная баба. – Божий ты человек, вот ты кто. И пусть Христос не оставит своего человека и наградит его». Итак, прозвание «Божий человек» применительно к ландскнехтам изобретено старой, пьяной и ничего не соображающей бабой.

 
Чужую славу получать
– Как непосеянное жать.
Коли не судят по делам,
Любая слава только срам.
А дело доброе порой
Вознаграждается с лихвой.