Текст книги "Всё возможно, детка"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Совещание представляло собой восхитительный образец переливания из пустого в порожнее. Официально оно было названо семинаром, проводимым в рамках Директивы генерального директора по региональной диверсификации (ДГДРД). Сегодняшнее конкретное заседание носило пышное наименование «Торжество лоскутов». Почему именно оно называлось «Торжество лоскутов», я понятия не имею. В лифте кто– то из сотрудников предположил, что карта Британии напоминает лоскутное одеяло, состоящее из тех самых регионально диверсифицированных территорий. С таким же успехом я могу предположить, что ЛОСКУТ – это аббревиатура такого словосочетания, как Линейный Общественный Совет по Как бы Учебным Тренингам. Впрочем, не настаиваю на том, что мое толкование является единственно верным. О таких вещах нас, рядовых сотрудников, обычно не информируют. Не удивлюсь, если окажется, что с точки зрения руководства это вообще не нашего ума дело.
Председательствовал на совещании директор молодежной редакции радио Би-би-си, которого зовут Том. Мы с этим Томом уже встречались. Он как-то вызвал меня к себе, чтобы в личной беседе с новым редактором подчеркнуть: он не имеет ничего против того, чтобы в программах, выпускаемых его редакцией, фигурировали шутки на тему наркотиков и даже анального секса. Другими словами, он всецело одобрил любой «круто замешанный» материал с одним условием: в эфир эта похабень должна выходить после девяти вечера и ни в коем случае не эксплуатировать тему каких бы то ни было меньшинств. Ни одно крошечное меньшинство не должно почувствовать себя оскорбленным, услышав наши хохмы.
Впрочем, на этот раз Том начал с самых общих фраз.
– Всем привет. Добро пожаловать на очередное заседание продолжающейся серии семинаров по региональной диверсификации, проводимой согласно директиве генерального директора, «Торжество лоскута». Наша тема сегодня, как вам всем известно, – региональная диверсификация и молодежное вещание.
Мне, разумеется, это не было известно, но возмущаться по этому поводу я не стал. До сего дня все семинары, проводившиеся в рамках той самой Директивы генерального директора по региональной диверсификации, едва начавшись, тотчас же увязали в дебатах о том, почему все дебаты по региональной диверсификации проводятся только в Лондоне. Но на этот раз руководство решило проявить силу воли и сдвинуть обсуждение с мертвой точки.
– Итак, давайте поговорим о молодежном радиовещании Би-би-си и региональной политике компании, – предложил нам Том. – Вы все знаете, что генеральный директор на сто процентов поддерживает диверсификацию программ Би-би– си в соответствии с региональной политикой компании. А я всецело поддерживаю его в поддержании этого процесса. Вот… Билл, я просил вас составить подробную концепцию стратегии децентрализации вещания.
Я до сих пор не понял, какой пост в нашей компании занимает Билл. По-моему, этого не знает никто (включая Тома). Моя теория на этот счет состоит в том, что Билл когда-то забрел в Дом радио (возможно, чтобы дать интервью на Радио-4 о наблюдениях за птицами в природных условиях или чтобы передать конверт со взяткой составителям сетки вещания на Радио-1) и, заблудившись, так и не нашел дорогу обратно. Есть в Доме радио что-то от лабиринта или муравейника.
– Ключом к региональной диверсификации радиовещания, – сообщил Билл, – являются региональные акценты. Нам нужно больше ведущих, говорящих с различными акцентами. Северные акценты, шотландские акценты и хотя бы один ведущий с валлийским акцентом.
Том вцепился в эту мысль, как измученный жаждой человек – в пивную кружку, услышав, как бармен звонит в колокольчик, извещая о закрытии заведения.
– Я абсолютно согласен с предыдущим оратором, – заявил он. – Региональные акценты – ключ к решению этой проблемы. Думаю, что всюду, где это только представляется возможным, ведущие должны быть носителями этих диалектов.
Все с умным видом согласно закивали, хотя всем, включая и самого Тома, было ясно, что таким образом эту проблему не решить.
– Тем не менее мы прекрасно отдаем себе отчет в том, – продолжал свое словоблудие Том, – что Би-би-си выбирает для работы в эфире только специалистов высшей квалификации. У нас есть свои квоты и нормы пригодности, и нам не следует этого стыдиться.
Проблема действительно заключается в том, что большая часть ответственных работников Би-би-си – это выпускники Оксфорда либо Кембриджа, а следовательно, вряд ли они могут являться носителями ярко выраженных региональных акцентов. Из этого со всей очевидностью напрашивается вывод: либо руководство Би-би-си перестает брать на работу своих университетских приятелей, либо кому-то из этих самых приятелей придется по возможности убедительно доказывать, что они родились и выросли где-то в валлийской глухомани.
– В общем-то, не скажу, чтобы я был этим так уж недоволен, – несколько витиевато завернул Том. – Если уж мы все равно собираемся учить детей говорить неправильно, то давайте для этого хотя бы наберем людей, понимающих, что делают, потому что они хотя бы знают те правила, которые им придется нарушать.
Дорогая Пенни.
У меня сегодня начались месячные. Еще один месяц бесплодия добавился к их бесконечной череде, уходящей куда-то в глубины моего прошлого. Итак, завтра мы с Сэмом едем на консультацию в Спан– нерфилд. Сэму от этого явно не по себе – я-то это вижу, хотя в последнее время он демонстрирует несомненно больший интерес ко всему процессу. Вчера и позавчера он просто закидал меня вопросами об овуляции, искусственном изменении гормонального фона и тому подобных вещах. Я, конечно, рада его просветить, но уверена, что спрашивает он обо всем этом только из вежливости. Ну ладно, лучше уж так, чем полное безразличие.
Дорогой Сэм.
Завтра мы едем в Спаннерфилд. Что-то я по этому поводу не на шутку разнервничался и чувствую себя подавленным. Свои чувства я попытался по мере возможности выразить в сценарии (как, считаю своим долгом заметить, мне всегда советовала Люси) По-моему, получилось неплохо. Занятное дело: чем дальше, тем больше я понимаю, что мой фильм будет не просто комедией, хотя задумывал я его именно так. Нет, смешная сторона, конечно, останется. Куда ты денешься от коме дии, когда у тебя под рукой такое количество материала для всяких двусмысленностей, шуточек на медицинские темы и просто похабства. Тем не менее – и я это понял уже абсолютно точно – будет в этом фильме и вполне серьезная линия.
Один из серьезных фрагментов своего сценария я опробовал сегодня на Треворе и Джордже. Не могу не признать, что волновался я при этом изрядно: как-никак до сих пор мы не занимались ничем, кроме разных шуток и приколов. Но я твердо решил, что Колин (так зовут моего главного героя) должен быть наделен некоторыми чертами меня самого. Один из его монологов я сейчас скопирую сюда в дневник из файла со сценарием, потому что, как мне кажется, он имеет отношение и к моим предыдущим записям.
«КОЛИН (задумчиво и печально): Итак, похоже, все естественные средства борьбы с бесплодием уже исчерпаны, и нам остается только одно: искусственное оплодотворение. Я, конечно, понимаю, что дело это нужное, но мне от всей этой затеи не по себе. И грустно как-то, и вообще… ну… чувствуешь себя уже не молодым, а взрослым и даже стареющим. Все то, что раньше происходило с моими родителями и их друзьями, теперь начинает происходить со мной и моими знакомыми. Неприятности, провалы и неудачи, которые, как мы считали, случаются только с людьми старшего поколения. Алкоголизм (на этом месте Тревор с умным и важным видом кивнул), разводы, одиночество, денежные проблемы… или бездетность, как у нас с Рейчел (так зовут героиню фильма) – бездетность и попытка зачать ребенка в пробирке».
Зачитывая этот фрагмент, я очень волновался, не покажется ли он ребятам монологом нытика и слюнтяя, но Джордж и Тревор поддержали идею частично перевести фильм из сугубо комедийной плоскости в драматическую. Они согласны с тем, что некоторое количество включенных в ткань фильма личных переживаний добавит ему глубины и удачно оттенит общий комедийный настрой. Что ж, не спорю.
Что же касается комедийной стороны сценария, то они от нее по-прежнему в восторге. Джордж чуть со стула не упал от смеха, пока читал черновик эпизода, в котором я пытаюсь вытащить откуда-то из штанов баночку с образцом спермы и вручить ее медсестре. Он-то думает, что я все это сочинил, и даже в мыслях не допускает, что такой кошмар может приключиться с человеком на самом деле.
Дорогая Пенни.
Сегодня мы с Сэмом ездили в Спаннерфилд. Нашего нового консультанта зовут мистер Эгню, и мне он в общем-то понравился. Он сообщил, что перед тем, как начать цикл подготовки к искусственному оплодотворению, он хотел бы, чтобы мы прошли еще два теста: от меня требуется гистеросальпингограмма (ГСГ), а от Сэма – новый анализ спермы. Его старый анализ не годится, потому что специалисты Спаннерфилда всегда тестируют сперму в собственной лаборатории. Гистеросальпингограмма – это рентгеновское исследование матки и фаллопиевых труб. Само собой, это означает, что в меня через шейку матки опять закачают ведро рентгеноконтрастного вещества. И само собой, я этого жду не дождусь. От Сэма же требуется всего ничего: еще один раз помастурбировать. Так ведь именно он, а не я, закатил по этому поводу форменный скандал! Я просто ушам своим не поверила: неужели он опять взялся за старое? Я ему так и сказала: «Господи, Сэм, это же не конец света! Мы же с доктором просим тебя всего-навсего подрочить по-быстрому, а не ежа трахнуть!» Он расхохотался и даже записал эту фразу на клочке бумаги. На кой черт ему это понадобилось, я не знаю, но мне этот момент почему-то показался очень трогательным.
Дорогой Сэм.
Люси считает, что мне это ничего не стоит – подумаешь, поработать кулачком, как в прошлый раз. Так-то оно так, но на этот раз мне не разрешили заняться сбором искомой субстанции на дому! Да-да, мне придется ехать в эту чертову клинику и мастурбировать там! Боже мой, более ужасной перспективы я и представить себе не могу. К сожалению, я имел неосторожность высказать свое отношение к этой затее Люси, на что она ответила, что вполне может представить себе и более ужасное развитие событий… например, когда тебе в пупок втыкают длинный телескоп, заливают в тебя чернила, накачивают тебя воздухом ради того, чтобы получить несколько «очаровательных» фотографий твоей утробы, и сверх того все врачи Британии уже выстроились в очередь, чтобы с умным видом заглянуть тебе между ног.
Что я могу сказать на это? Такая уж она, женская доля, когда дело доходит до лечения бесплодия. Тут я ничем помочь Люси не могу.
Про ежа она, кстати, классно завернула. Обязательно вставлю эту фразу в сценарий.
Дорогая Пенни.
Сегодня к нам на работу ненадолго заглянул Карл. Ему нужно было подписать какие-то контракты. Мы перекинулись с ним буквально парой слов. Он очень мило мне улыбнулся, но не задержался ни на секунду у моего стола, а прямиком направился в кабинет Шейлы. В общем-то он поступил именно так, как обещал в своем письме. Такая модель поведения представляется мне единственно правильной и возможной в нашей ситуации, но, тем не менее, не стану отрицать, что меня это пусть даже наигранное безразличие слегка укололо. Если не все мое внутреннее «я», то по крайней мере большая его часть отчаянно хотела, чтобы он остановился и немножко поболтал со мной – ну, вы знаете, просто так, ни о чем. Разумеется, я не должна забывать, что в последний раз, когда мы с ним виделись, этот разговор ни о чем обернулся долгим и страстным поцелуем. Нет, Карл прав: было бы ошибкой подливать масла в этот огонь. И все-таки, как бы мне хотелось, чтобы он сказал хоть пару слов, кроме дежурного «привет». Но он прав, и я это знаю. Ведь если разобраться, я по сути дела, хотя и совсем чуть-чуть, в какой-то степени изменила Сэму – конечно, не на самом деле, а самую капельку (как ни по-дурацки это звучит). И это само по себе ужасно. Нужно быть честной перед самой собой: если б я узнала, что у него установились, скажем так, не совсем формальные отношения с кем-нибудь на работе, и пусть у них состоялась всего одна встреча, подобная нашей с Карлом, я бы, мягко говоря, не на шутку рассердилась. Как бы я в этой ситуации поступила? Точно не знаю, но уверена, что мне было бы очень и очень больно.
Дорогой дневник.
Могу с полной уверенностью заявить, что сегодняшнее утро можно причислить к самым жутким и мрачным в моей жизни.
Коммунальная мастурбация в Западном Лондоне.
Звучит это, впрочем, куда веселее, чем было на самом деле. Есть в этой фразе что-то объединяющее и даже творческое, вроде танца или мюзикла. Дейл Уинтон и Бонни Лэнгфорд в спектакле «Коммунальная мастурбация в Западном Лондоне».
Но на самом деле в этом не было ничего хорошего, веселого или объединяющего.
Господи, какой же это все-таки мрак. Мне сказали, что я могу прийти в любое время с девяти до двенадцати, но Тревор посоветовал явиться минут за пятнадцать до того, как заведение откроется, чтобы занять очередь первым. Тревору доверять можно: он уже набил руку по части сдачи анализов спермы (ха-ха-ха!), потому что всякий раз, когда ему приходится выступать в качестве донора для очередной пары лесбиянок, они настаивают, чтобы он предварительно сдал анализ. Конечно, Тревора это несколько задевает, и он обвиняет этих женщин в социальной инженерии и попытке вывести новую расу с заранее заданным превосходством людей лесбийской ориентации. Лесбиянки на это возражают, что прежде чем превращаться в фаршированных индеек, они хотят убедиться, что его сперматозоиды не дохлые, не парализованные и уж конечно не какие-нибудь двухголовые мутанты. Охренеть можно, скажу я вам. Но в то же время я прекрасно понимаю, что в сообществе людей с гомосексуальной ориентацией откровенность, на наш взгляд даже излишняя, является нормой отношений. Это вполне очевидное следствие многолетней борьбы за политическое и социальное самоутверждение.
Как бы то ни было, но мне повезло гораздо меньше, чем Тревору. Видимо, на мой день пришлось гораздо больше желающих заняться онанизмом, чем когда он был здесь в последний раз. Явившись в указанное в направлении помещение в восемь сорок, я обнаружил, что передо мной уже заняли очередь четыре человека. Все сидели в нагоняющей депрессию комнате ожидания, стены которой были сплошь увешаны плакатами, предупреждающими о вреде курения. Ума не приложу, зачем так настойчиво напоминать об этом именно здесь – в комнате, где люди дожидаются своей очереди помастурбировать. Хотя кто его знает – может, некоторые мужики (по привычке) закуривают прямо в процедурной сразу после завершения процесса?
В общем, как я уже сказал, я зашел в комнату ожидания и сел, выбрав место, по возможности равноудаленное от всех остальных несчастных, дожидающихся своей очереди. Не успел я перевести дух, как в помещение зашел еще один человек. Судя по всему, он был лучше меня осведомлен о здешних порядках. Прежде чем сесть на стул, он подошел к стойке и расписался в какой-то бумажке. Я сразу же насторожился! Неужели здесь действует какая-то особая схема формирования очереди, о которой меня никто не предупредил? Неужели для того, чтобы подрочить в баночку, нужно записываться и получать какой-нибудь номерок? Я снялся с места и обследовал регистрационную стойку. Мои опасения подтвердились – я обнаружил листочек, на котором значилось: «Пожалуйста, запишите свою фамилию в список и ждите, когда вас вызовут». Это был действительно листочек – я не преувеличиваю. То есть не преуменьшаю – не какой-нибудь здоровенный плакат во всю стену, а убогий листочек на папке с прищепкой, лежащей на краю стойки регистрации. Неужели трудно было положить на это место маленькую листовочку с предупреждением о том, что «Курение может нанести вред вашему будущему ребенку», а на стену повесить большой плакат с надписью: «Запишись!»?
В итоге в результате недостаточной осведомленности я оказался в очереди не пятым, а шестым. В какой-то момент я даже подумал Поговорить с тем человеком, который пришел после меня, и объяснить, что на самом деле я занял очередь раньше и просто не знал, что нужно записываться. Само собой, эта мысль как пришла, так и. ушла, и ни с кем я ни о чем говорить не стал. Более того, сегодня я твердо уяснил для себя: в очереди невольных онанистов никто ни с кем ни о чем не говорит. Вся больница может выгореть дотла, но те, кто собрался в этом помещении, скорее сгорят заживо, чем крикнут: «Пожар!» Попал сюда – сиди и жди. Молча.
Время текло невероятно медленно, но ровно в десять откуда-то из разных коридоров, к нам вышли две медсестры, проявившие нездоровый с точки зрения постороннего интерес к списку желающих сдать анализ. К тому времени очередь увеличилась еще на трех человек, и нам пришлось сидеть вплотную друг к другу по сторонам маленького квадрата, составленного из стульев. Никто из нас, естественно, не пришел в восторг от столь тесного соседства. Одна из сестер взяла со стойки папку со списком и назвала первую фамилию. У всех на глазах бедняга встал, подошел к стойке, получил свою баночку и был направлен по коридору в комнату для онанизма.
Ну что ж, теперь правила игры были объявлены всем в открытую. Одна комната. Всего одна, мать их, комната. Мы обречены сидеть в этой агонизирующей очереди онанистов, бесконечно долго ожидая, пока очередной несчастный сделает свое дело. Каждому стало предельно ясно, что время, которое он будет вынужден провести здесь, в этом аду, зависит целиком и полностью от того, насколько быстро отстреляются стоящие в очереди перед ним. Общая скорость продвижения определяется темпами самого медлительного онаниста. Минут через десять дверь в конце коридора открылась, и из нее вышел первый счастливчик. Не глядя ни на кого из нас, он сунул свою баночку в маленькое окошечко в стене, вернул медсестре какую-то бумажку в полиэтиленовом пакете и был таков. Везунчик хренов. По прошествии пары минут – потраченных, с моей точки зрения, на бесполезную болтовню, – сестра вызвала следующего по списку и вручила ему такую же баночку и бумажку в полиэтилене. Очередной несчастный был этапирован в камеру обернувшихся пыткой удовольствий. По правде говоря, эта бумажка в пакете несколько сбила меня с толку. Что там могло быть такое? Инструкция по онанизму? Интересно, есть ли среди мужчин такие, кому действительно нужны советы, чтобы исполнить этот нехитрый трюк. А пластиковый мешочек к чему? Я бы даже назвал такое отношение к людям довольно бестактным.
Ко всякого рода инструкциям я вообще испытываю довольно сложные чувства. Даже не к самим инструкциям как таковым, а к той настойчивости, с которой одни люди стараются навязать свои советы другим. Может быть, таким образом нами пытаются управлять? В конце концов все мы, записывая на автоответчике сообщение-приветствие, обязательно наговариваем ставшую уже привычным и бессмысленным заклинанием фразу: «Если вы хотите оставить сообщение, пожалуйста, говорите после звукового сигнала». Ясное дело, что всем это и без того известно. Может, еще стоит добавлять: «Да, и не забудьте положить трубку после того, как наговорите свое сообщение, иначе по вашему телефону будет не дозвониться». Вот например, вчера вечером мы с Люси достали из холодильника замороженный пирог. На коробке было написано буквально следующее: «Удалите картонную упаковку перед тем, как поставить пирог в духовку». Нет, я понимаю, что могут найтись такие экземпляры, которые по забывчивости или собственной тупости этого не сделают. Но я глубоко убежден, что таким лучше предоставить возможность на своем опыте научиться правильно разогревать замороженные продукты, а не то в один прекрасный день они окажутся у костра с какими-нибудь картонками в руках и, не получив письменных инструкций, могут серьезно обжечься.
Нам на работе выдают шариковые ручки. Так у них на пластмассовых колпачках написано, что не рекомендуется совать их в рот из-за риска получить травму. Нет, честное слово, я не шучу и нисколько не преувеличиваю. По-моему, такими же предупреждениями можно сопроводить подставки для яиц, пластмассовые сердцевинки от рулонов туалетной бумаги или, например, ковры. Нет, наш мир определенно свихнулся.
Ну ладно, вернемся к очереди онанистов. У следующего парня процедура заняла почти пятнадцать минут. Пятнадцать минут, чтобы просто подрочить! Ну ничего ж себе! Мне в свое время на это за глаза хватало пятнадцати секунд! Судя по реакции остальных дожидающихся своей очереди, такая мысль пришла в голову не мне одному. Все демонстративно зашаркали подошвами по полу и стали поглядывать на часы. В конце концов этот любитель растянуть удовольствие все-таки вышел в коридор, пихнул свою баночку в окошко и покинул здание. Все шло своим чередом – мучительно медленно. В комнате ожидания стоял кофейный автомат. Разумеется, та бурда, которую он выдавал, имела весьма отдаленное отношение к кофе. Эту жидкость скорее можно было описать как горячую воду, слегка подпорченную маленькими коричневыми островками. Право дело, лучше бы уж просто кипяток наливали. Вообще странно: мы же все точно знаем, что эти автоматы наливают в стаканчики откровенную поносную жижу – по-другому не скажешь. Но при этом такие аппараты названы кофейными, и мы, повинуясь магии слова, пьем эту гадость. Если бы надпись на автомате гласила: «Жидкое дерьмо», полагаю, мы бы оставили эту несчастную машину в покое. А всё инструкции – обратите внимание, мы выполняем инструкции, даже не задумываясь, что можно вести себя по-другому. Словно зайцы, которые несутся по прямой в свете автомобильных фар.
Наконец, уже без четверти десять, подошла и моя очередь. «Мистер Белл», – вызвала дама. Конечно, именно здесь нужно было поставить работать женщину. Я вспомнил, как подростком, покупая презервативы, готов был часами бродить по универсаму, выжидая, когда за аптечным прилавком появится продавец-мужчина. Так нет же: он так и не появлялся, и приходилось, проклиная все на свете, покупать резинки у девицы моего же возраста В общем, медсестра выдала мне баночку и инструкцию в полиэтиленовом пакете Причем, если я использую выражение «полиэтиленовый пакет», то понимать это надо буквально: никаких тебе аккуратно заламинированных карточек – просто древняя, лет двадцати от роду бумажка с инструкцией в старом же пластиковом мешочке. Об этих бумажке и мешочке можно было, не кривя душой, сказать, что они на своем веку видали виды.
– Последняя комната налево, – сообщила медсестра. – Когда закончите, оставьте баночку в окошке лаборатории и верните мне бланк.
Ну что ж, должен признаться, что приходилось мне мастурбировать и в более приятной, располагающей обстановке. Только не поймите меня неправильно: я вовсе не считаю, что министерство здравоохранения должно тратить крохи своего скудного бюджетного финансирования на интимно подсвеченные будуары, задрапированные красным бархатом и благоухающие афродизиаками для таких «любителей» подрочить, как я. Я просто хочу сказать, что помещение, в котором я очутился, может любого вогнать в депрессию.
В комнате находился стул, подставка для журналов, раковина и в углу – корзина для использованой бумаги. Это все. Не считая вышеперечисленного, в помещении не было ничего. Упакованная в полиэтиленовый мешочек инструкция проинформировала меня, что прежде чем приступить к главному делу нынешнего утра, я должен тщательно вымыть руки и тот предмет, за который мне предстоит ими браться. В мусорной корзине уже виднелся целый ворох бумажных полотенец, брошенных туда предыдущими дрочунами. Само собой, я сразу понял, что этой бумагой они вытирали не только руки, но и свои члены. Я вдруг как-то чрезвычайно реально осознал, что буквально за минуту до того, как я вошел, другой мужчина в этой самой комнате… Нет, приказал я себе, об этом лучше даже не думать.
В общем, я вымыл все, что нужно, и придирчиво осмотрел предложенный мне стул. Это был самый обыкновенный казенный стул с прямой спинкой и плоским сиденьем. Такой стул совершенно естественно смотрелся бы в учительской какой-нибудь средней школы где-нибудь году в семидесятом. К сожалению, я вынужден также сообщить, что он был весь покрыт пятнами. Нет– нет, конечно, не теми, какие можно было предположить, зная о предназначении комнаты, а просто пятнами от старости. На сиденье отпечатался темный треугольник, оставленный, наверное, миллионом мужских задниц и ног, вытерших обивку. На подставке для журналов я обнаружил пачку старых порнографических и полупорнографических изданий. Давненько я не листал ничего подобного и в какой-то момент даже приободрился. Мысленно подмигнув самому себе, я хихикнул и подумал: «Ага, а вот и бонус». На самом деле разглядывать эти журналы мне расхотелось, как только я взял их в руки. Они были просто очень старые. Но не в том смысле, в каком могли бы вызвать некоторый интерес: это вам не порнуха шестидесятых годов или что-нибудь в таком роде. Нет, просто старые журналы примерно трехлетней давности. На стене прямо над этой подставочкой было прикреплено объявление, гласившее (я не шучу), что любые «материалы для чтения» будут приняты в дар с благодарностью. Материалы для чтения! Мы живем в такое время, когда пятилетний ребенок может без труда выйти в Интернет и посмотреть любую похабщину и даже фильмы с реальными убийствами, а здесь, в клинике, в помещении для занятий онанизмом старые порножурналы стыдливо обзывают «материалами для чтения».
Понятия не имею, почему бы местным врачам не написать письмо, например, в «Пентхаус». Уверен, что издатели были бы счастливы пожертвовать некоторую часть своей продукции в пользу несчастных мужчин, вынужденных в столь нечеловеческих условиях вносить свой вклад в повышение рождаемости.
В этот момент меня вдруг прошибло холодным потом: время-то идет!
Бог ты мой, я ведь торчу здесь уже две или три минуты! Я тотчас живо представил себе, как мужики, сидящие в очереди, преувеличенно шаркают подошвами по линолеуму, многозначительно поглядывают на часы и мысленно матерят меня: «Какого хрена, сколько этот мудак будет еще там дрочить в свое удовольствие! И как таких козлов сюда вообще пускают!» Точно такие же чувства я испытывал по отношению к человеку, который был здесь за несколько мгновений до меня. В следующий миг я представил себе тех, кто сидит сейчас в очереди в комнате ожидания, как они перемигиваются и бормочут: «Ишь ты, небось статейки там в журналах почитывает».
Так, хватит тянуть время! Нужно срочно браться за дело! Меньше всего на свете я хочу задерживать людей в этой кошмарной очереди. Вот только как, скажите на милость, взяться за это самое дело, когда прямо физически ощущаешь на себе такое давление? Это просто невозможно. Я сел на стул, снова встал, заглянул в один из журналов. Паника во мне поднималась и крепла, и кроме паники, к сожалению, не поднималось ничего!
В конце концов каким-то нечеловеческим усилием воли я заставил себя немного успокоиться. Мне пришлось призвать на помощь все свое логическое мышление и согласиться со своими же собственными доводами насчет того, что дверь заперта, сюда никто не войдет, никого из людей, сидящих в очереди, я больше никогда в жизни не увижу, и в конце концов я могу торчать тут столько, сколько мне, черт подери, захочется!
Итак, я присел на этот ужасный, вытертый, старый стул и решительно сосредоточился на том деле, ради которого сюда пришел. При этом на меня еще сильно давило то, что согласно всем про читанным мною книгам, посвященным этой теме, я обязательно должен поймать баночкой самую первую каплю нужного вещества! Столь же настоятельно требовала этого от меня и приложенная к баночке инструкция в полиэтиленовом пакете. Первое – оно и самое лучшее, и с этим трудно поспорить. А все остальное – просто барахло, и если оно даже никуда не попадет, то туда ему и дорога.
В итоге у меня все-таки что-то получилось. Что-то. Надеюсь, этого количества для анализа хватит. Надеюсь. Ничего другого мне не остается. Прав ли я – время покажет. Посмотрев на часы, я обнаружил, что просидел в этой камере пыток больше двадцати минут. Я почти физически ощутил волну язвительных восклицаний со стороны заждавшихся меня товарищей по несчастью. Стараясь смотреть себе под ноги, я прошел мимо них, просунул баночку в окошко и направился к выходу. Мне было настолько не по себе под перекрестным огнем презрительных взглядов, что я даже забыл вернуть на место злосчастную инструкцию в пластиковом пакете. Медсестре пришлось окликнуть меня. Возвращая проклятый пакетик с бумажкой, я чувствовал себя просто униженным.
В общем, как я уже говорил, доводилось мне проводить утро и получше.
В общем, мне кажется, что я чувствовал бы себя лучше, если бы мне залили в шейку матки галлон чернил. Впрочем, говорить об этом Люси я не рискну.
Дорогая Пенни.
Сегодня мне сделали гистеросальпингограмму. Эта процедура не считается особенно болезненной, но меня предупредили, что лучше, если кто– нибудь подъедет встретить меня после нее и отвезет домой – на тот случай, если я буду слишком напряжена эмоционально или почувствую дискомфорт. У Сэма, естественно, на это время запланирована очень важная встреча, которую он немедленно предложил отменить, на что я ему сказала: «Нет-нет, ни в коем случае. Не утруждай себя, со мной все будет в порядке». В клинику со мной поехала Друзилла, что было очень мило с ее старо – ны в любом случае, и было бы еще милее, если бы она не воспринимала все больницы, в особенности гинекологические отделения, как те места, где человек богохульствует, идет наперекор воле богов и пытается обрести здоровье, подвергая себя противоестественным пыткам. Все бы ничего, но я чувствую себя несколько неловко, когда она начинает рассуждать об этом во весь голос в комнате ожидания.
– Ты же понимаешь, что от большинства болезней, которыми они здесь занимаются, можно избавиться с помощью правильно подобранного сбора трав, – заявила она с порога, да так громко, чтобы все ее слышали. -Да и вообще немного найдется на свете хворей, от которых не помогла бы клизма из сирени с шиповником. Может, сразу и не вылечишься, но полегчает определенно.
Сама гистеросальпингография прошла абсолютно как обычно. Ноги вверх и в стороны – как обычно. Дежурный гинекологический осмотр – как обычно. Дюжина прыщавых студентов, уставившихся мне в промежность, – как обычно. Потом – заливка контрастного вещества. Кладут тебя при этом так, чтобы заливаемые чернила не вылились обратно, а потекли туда, куда надо, то есть в маточные трубы. Если честно, мне даже было по-своему интересно, поскольку мне дали возможность посмотреть на маленьком телевизионном мониторе, как чернила расползаются по моему телу. Сначала я боялась и думала, что потеряю сознание от этого зрелища, но на самом деле все оказалось не страшно. Мне даже в некоторой степени понравилось. Потом рентгенологи сделали несколько снимков, и на этом все закончилось. Доктор потратил на всю процедуру минут десять, я же – с раздеванием и одеванием – примерно двадцать. Чувствовала я себя в общем-то нормально, если не считать легкой тошноты и головокружения. Между прочим, меня предупреждали, что некоторые женщины считают эту процедуру очень неприятной и болезненной. Похоже, мои внутренности уже просто потеряли чувствительность к какому бы то ни было вмешательству извне.
После процедуры мы с Друзиллой зашли выпить по чашечке кофе, и я рассказала ей про Карла. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что Друзилла по этому поводу придерживается того же мнения, что и Мелинда. Она считает, что я просто обязана «перестать издеваться над бедным мальчиком и переспать с ним»! Если честно, я даже не предполагала, что все мои подруги настолько вольно относятся к понятию супружеской верности. Впрочем, если бы я потрудилась хорошенько подумать об этом, то не стала бы удивляться по крайней мере позиции Друзиллы. Она же просто зациклена на сексе и твердо уверена в том, что трахаться нужно с кем угодно и с чем угодно при первой подвернувшейся возможности. Предпочтение, естественно, отдается групповухе, устроенной где-нибудь поближе к Стоунхенджу.
На это я возразила Друзилле, что мы с ней, возможно, слишком уж торопим события. «Может, бедный Карл даже и не собирается трахаться со мной», – сказала я. Нет, мы, конечно, с ним целовались, но это был особый случай: я была жутко расстроена, а он меня утешал. Может, он просто исключительно милый парень, который испытывает ко мне чисто дружеские чувства.
– Ха! – заявила Друзилла так громко, что некоторые леди за другими столиками пролили свой кофе. Друзилла, она такая – ей нет никакого дела, как кто на нее посмотрит. А мне – есть.
А еще меня неприятно поразило вот что: независимо от того, каковы намерения Карла насчет меня, отношение моих подруг к Сэму достойно, прямо скажем, сожаления. По-моему, они считают, что я замужем за каким-то бесполым, бесчувст венным придурком, которому можно и нужно безнаказанно изменять направо и налево. Я высказала это Друзилле, а она возьми да и ответь: «Обрати внимание, подруга: все это ты сказала, а не я». С ее стороны это было просто свинство.
Дорогой Сэм.