Текст книги "Всё возможно, детка"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Сегодня на работе все обернулось немного не так, как я того ожидал. «Немного не так» на самом деле означает, что я оказался в полном дерьме. Осознавать это особенно тяжело, учитывая то состояние эйфории, в котором я находился после своего триумфа на Даунинг-стрит.

Сижу я, значит, на работе и пытаюсь вникнуть в суть заявки на игровое шоу, присланной, естественно, Эйденом Фьюметом от одного из его «гениальных» комиков. Чушь, конечно, редкостная; Более того, чушь абсолютная и потому еще более гнетущая. Если не ошибаюсь, суть игры состоит в том, что участники должны угадать своего партнера, нюхая носки других игроков и рассматривая их выставленные в дыры в специальной стенке голые задницы. По мнению автора, особую пикантность должно привносить участие гомосексуальных и лесбийских пар. Более того, как утверждается в заявке, это свидетельствует о важности, альтернативности и продвинутой привлекательности столь блестящей идеи.

В общем, я уже было занес привычным движением штампик с надписью: «Интересно, но скорее подходит Пятому каналу», чтобы раз и навсегда поставить для себя крест на этом идиотском предложении, как вдруг зазвонил телефон. Старательно делая вид, что ее ничто не смущает, Дафна сообщила, что со мной хочет поговорить некто, назвавшийся Мудозвоном. «Отлично», – мелькнуло у меня в голове. Мудозвон всегда относился ко мне несколько покровительственно и чуть свысока, и я как никогда обрадовался возможности сообщить ему, что больше не позиционирую себя как участника рынка рабочей силы, занимающегося активным поиском. С какой радостью я пошлю его искать себе хороших редакторов где– нибудь в другом месте! «Вот-так то, старина Мудозвон, – скажу я ему, – упустил ты редкий кадр для своего канала. Знаешь, что мне предложили на родимой Би-би-си? Я теперь с подачи, кстати, не кого-нибудь, а главного редактора-координатора канала, назначен эксклюзивным продюсером программ с участием премьер-министра. Сам понимаешь, от добра добра не ищут, и с Би-би-си мне уходить нет никакого резона».

К сожалению, шанса выдать старому приятелю победную тираду мне не представилось.

– Здорово, Сэм, – послышался в трубке знакомый голос Мудозвона. – Извини, что не ответил вовремя. Был бы очень рад пообедать с тобой, старина, но, к сожалению, все ближайшие выходные я занят – еду кататься на лыжах. Но что-то мне подсказывает, что приглашение было адресовано не мне. Оно начинается с обращения «Дорогой Найджел».

О боже.

О боже, боже ты мой.

Меня бросило в жар, потом я покрылся холодным потом, а в следующую секунду озноб и жар навалились на меня одновременно.

Я перепутал конверты!

Нет, это уже не комедия! Это просто фарс. Такое можно было прочитать только в каком-нибудь самом идиотском сценарии! Так нет же, меня угораздило вляпаться в это наяву.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы разобраться во всех перипетиях этого нехитрого сюжета. Если я умудрился отослать приглашение на обед Мудозвону Томкинсу, значит, послание, в котором я распространяюсь о желании покинуть болото, именуемое Би-би-си, неизбежно попало в руки…

На телефоне замигала лампочка. Дафна сообщила еще об одном звонке. По ее почтительному и серьезному тону я сразу понял, что дамоклов меч уже навис над моей головой. В данной ситуации действовать надо предельно осторожно, чтобы не порвать тот самый спасительный и в то же время ненадежный волосок.

– Сэм, главный редактор-координатор на второй линии.

С Мудозвоном я особо не церемонился:

– Извини, Мудила, больше говорить не могу, я в полном дерьме!

Я нажал кнопку на аппарате, и меня тотчас же окатило ледяной волной. В голосе Найджела было столько холода, словно доносился он не из трубки, а из задницы пингвина.

– Сэм, мне тут передали письмо, в котором вы называете меня мудозвоном.

– Это была ошибка.

– Разумеется, – согласился Найджел, – это была весьма серьезная ошибка, приятель.

Он сообщил мне, что был польщен, когда я обратился к нему за советом насчет того, не уйти ли мне со службы на Би-би-си. Его немало заинтриговало мое желание узнать его мнение, стоит ли мне, как я выразился в своем письме, «попробовать пуститься в самостоятельное плавание, то есть другим курсом». Затем меня поблагодарили за откровенность и за непредвзятый анализ ситуации, сложившейся в нашей компании. Более того, начальник пообещал внимательно обмозговать все мои соображения и сделать из них самые правильные выводы.

Щелчок. Короткие гудки. Конец связи.

Вот и все. Ни тебе «до свидания», ни упоминания о том, как оценены мои усилия по согласованию передачи с Даунинг-стрит. А я, между прочим, отправил Найджелу по электронной почте подробный отчет о том, как идет работа.

Что я, спрашивается, должен был делать? Оставить все как есть? Невозможно. Я выскочил из-за стола и бросился по коридору по направлению к кабинету главного редактора-координатора. Как известно, здание телецентра круглое В панике я не заметил, как пробежал мимо нужной двери и сделал еще один полный круг. Нет, мне, конечно, уже доводилось совершать такие пробежки, и неоднократно, но это имело место только в тех случаях, когда я был изрядно пьян и никак не мог найти помещение, где наш отдел догуливал рождественскую вечеринку.

Вняв моим отчаянным мольбам (переданным ему одной из двух ледяных сосулек – полагающихся по штату этому выскочке референток), Найджел соизволил допустить меня в кабинет.

Я ведь помню (еще помню) этот кабинет в те времена, когда заходил туда без тени страха. Да, тогда мы на Би-би-си чувствовали себя действительно одной семьей. При этом всех старших по должности мы воспринимали не врагами, а кем-то вроде дружелюбных дядюшек и тетушек. У них всех были свои особенности, даже недостатки, но все равно мы относились к ним как к родным.

Славная у нас была семейка, и старшее ее поколение отличалось особым очарованием. Эти люди всегда мало зарабатывали и немало выпивали. Порой за всю свою творческую жизнь им не удавалось купить ни одной дорогой шмотки или хоть раз сходить к модному парикмахеру. Они проходили свой путь по всем ступенькам служебной лестницы. Этот путь служения компании и зрителям они проделывали пусть и не всегда верными шагами, но честно и усердно, начиная с должности младшего администратора, доходя на пике до продюсера и заканчивая службу в виде этакого реквизита, водруженного где-нибудь в углу служебного буфета или у края барной стойки, будучи слишком пьяными для того, чтобы набраться сил, встать и выбраться из этого бесконечного круговорота. Да, эти неспешные, полускрытые пеленой пьяного тумана деньки ушли безвозвратно. Наверное, это и к лучшему. Ни один из этих добродушных стариков не выдержал бы и минуты в той атмосфере, где приходится жить нам, когда за зрителя борются полтысячи каналов, а деньги рекламодателей так и норовят уплыть к кабельным или спутниковым каналам. Тем не менее я не могу отрицать, что, стоя с дрожащими коленками перед человеком, назначенным контролировать весь наш канал (а ведь этот мудак, как я уже говорил, на два года, мать его, младше меня), я очень пожалел о том, что в этой роли выступает не какой-нибудь насквозь проспиртованный крас ноносый старый пень весом больше центнера, который просто предложил бы мне, молодому засранцу, заткнуться и в другой раз лучше думать, прежде чем разевать рот перед начальством, а главное, забыть обо всем, что случилось, до того, как мне на стол лягут на редактуру сценарии очередных серий «Терри и Джун».

– Понимаете, Найджел… тут такое дело… – промямлил я, пытаясь побороть головокружение. Чтобы не упасть, я ухватился за «Золотую розу» – главный приз телефестиваля в Монтрё – и чуть не порезался об ее острые лепестки. – Понимаете, произошло ужасное недоразумение. На самом деле я хотел всего лишь пригласить вас как-нибудь поужинать вместе и поговорить о работе…

В ответ Найджел лишь приподнял одну бровь – не более.

– То письмо, которое попало к вам, предназначалось совсем другому человеку – Саймону Томкинсу. Да вы его знаете – он выходил на сцену вместе с вами на прошлогоднем телевизионном фестивале в Эдинбурге. Ну, это тот, который сказал, что Би-би-си в последние годы напоминает старую проститутку, пытающуюся заарканить клиента на обочине сверхскоростной автострады средств массовой информации.

Ну что ж, по крайней мере, в том, что по отношению к такому адресату было использовано нецензурное ругательство, я, по крайней мере, оправдался. Но во всем остальном, боюсь, мои барахтанья лишь способствовали тому, что я увяз в трясине еще глубже.

– Из того, что вы, Сэм, мне сказали, я делаю вывод, что данное письмо, в котором вы всячески чморите и опускаете Би-би-си (да, он именно так и сказал: «чморите» и «опускаете», несмотря на то, что не сидел в тюрьме, не служил в армии, был белым и даже имел за душой диплом философского факультета Дарэмского университета), следует расценивать как заявление о приеме на работу к одному из наиболее выдающихся независимых телевизионных продюсеров в нашей стране.

– Ну… – протянул я.

Ответ, конечно, не был шедевром, но в тот момент ничего лучшего не пришло мне в голову.

– Что «ну»? – уточнил Найджел.

Я понял, что он просто так от меня не отвяжется. Нужно было срочно придумывать что– либо более вразумительное, чем «ну».

– Ну… видите ли, Найджел, это письмо следует скорее расценивать как своего рода исследование ситуации в секторе частного телевидения в настоящее время. Это в некотором роде провокация, на которую я пошел для получения наиболее искренней и точно выражающей истинные чувства независимых продюсеров реакции.

Я прекрасно понимал, что он не верит мне ни на грош.

– Ну… а вы получили мои послания по поводу участия в передаче премьер-министра? По моему, переговоры с его канцелярией прошли просто на редкость успешно…

– Да, я их получил, – перебил меня Найджел, и на этом наша беседа, можно сказать, закончилась, если, конечно, не считать того, что напоследок Найджел «ободрил» меня, заметив, что если уж мне так плохо живется на Би-би-си, то я в любой момент могу подать заявление об уходе, а он со своей стороны может гарантировать, что рассмотрит его в кратчайшие сроки и, более того, примет положительное, устраивающее нас обоих решение. Потом добавил, что здорово разочаровался как во мне, так и в своем умении разбираться в людях. Он, видите ли, всегда считал меня человеком, верным Би-би-си (а кем еще, мать его, он мог меня считать?). В завершение разговора Найджел напел мне старую колыбельную песню о том, что старушка Биб – это одна семья, что работа в нашей корпорации – не часть карьеры, а вся карьера как таковая, и чтобы успешно выстроить ее, от счастливчика, оказавшегося в этих стенах, требуется некоторое количество искреннего корпоративного духа.

Ну да, конечно, мистер Найджел с «Гранада– телевижн», вы абсолютно правы и, само собой, не устанете все это повторять до того самого момента, когда освободится место кого-нибудь из ушедших на пенсию топ-менеджеров Четвертого канала или мистеру Мёрдоку придет в голову укрепить свою менеджерскую братию на одном из его таблоидных каналов человеком, имеющим опыт работы на государственном телевидении. Вы и тогда повторите, что Би-би-си – это, конечно, семья, но только семья, загнивающая и разлагающаяся изнутри, не способная сохранять далее свое единство. И вот из этой семейки, словно крысы с тонущего корабля, побежали во все стороны те самые уроды, без которых не обходится ни один семейный клан. Возглавит же очередь искателей более легкого и вкусного хлеба, разумеется, Найджел собственной персоной.

Полагаю, нет нужды говорить, что во время этой милой беседы вопрос о приглашении на ужин даже не затрагивался.

Дорогая Пенни.

Сегодня получила фотографию Гертруды. По правде говоря, меня несколько разочаровало, что в конверте оказался тот же самый снимок, что и в газете. Я думаю, что для рассылки можно было приготовить хотя бы несколько разных кадров. Это же все-таки не бесплатно делается. Остается утешать себя тем, что присланная копия отличается гораздо лучшим качеством, чем фото в газете.

Знаешь, Пенни, я вынуждена признать, что несколько обеспокоена возможной реакцией на мой поступок (я имею в виду участие в коллективном удочерении очаровашечки Гертруды) со стороны некоторых людей – например, моей мамы, у кото рой экологическое сознание совсем не так развито, как у меня. С них станется предположить, будто мое участие в этой акции продиктовано всепоглощающим желанием иметь собственного ребенка. Так вот: я со всей ответственностью заявляю, что это не тот случай! Исчезновение горных горилл – это трагедия глобального масштаба, и мое посильное участие в ее решении является поступком гражданским и, я бы даже сказала, политическим.

Дневник!

Люси вставила в рамку фотографию детеныша гориллы и повесила ее над камином. Когда я поинтересовался, с чего бы это вдруг, она объявила, что мы некоторым образом ее усыновили. Дожили! Честно говоря, я начинаю беспокоиться, оказывает ли неудовлетворенный материнский инстинкт Люси положительное воздействие на ее психику. Но самое интересное даже не в этом. С первого взгляда на этого младенца гориллы (зовут его, кстати, Гертрудой) я ясно понял вот что: эта обезьяна – прямо копия Катберта, сына Джорджа и Мелинды, хотя, может быть, Катберт полохматей будет.

После работы заглянул в клуб-бар нашей корпорации. В последнее время это заведение наводит на меня тоску. Его перепродали какой-то сети кафе и пабов, и теперь оно называется то ли «Трясуны», то ли «Плясуны». А может, «Ползуны».

По правде говоря, я не в состоянии запомнить это название. Всякий раз, как мне приходит в голову прочесть, что написано на картонках, подкладываемых под пивные кружки, выясняется, что я уже слишком пьян, чтобы разбирать печатный текст. Другое дело – чайный домик, в который превратили бывший бар Первой студии. Чай так чай. И я прекрасно знаю, что называется эта забегаловка «Приют бродячего актера». Ну, да дело не в этом. Захожу я, значит, сегодня в бар и натыкаюсь на Джорджа и Тревора. Они что-то оживленно обсуждали, но, заметив меня, замолчали на полуслове. Ситуация получилась весьма неловкая. Я-то понимаю, к чему все идет. Ясное дела, история о том, в какое дерьмо я вляпался по собственной оплошности с главным редактором-координатором, уже стала всеобщим достоянием. Ждать осталось совсем недолго: скоро этот сюжет (слегка обработанный) выплывет в какой-нибудь передаче в виде комедийной репризы или особо веселой подставы в «Скрытой камере». Для меня, понятно, добром это не кончится.

Остается утешаться тем, что эти прискорбные события заставили меня совершенно забыть о предстоящем анализе спермы.

Дорогая Пенни.

Сэм сегодня явно не в духе. Видно, что он здорово переживает по поводу конфликта с этим выскочкой – главным редактором-координатором канала. (Кто, как не полный кретин, мог потратить семь миллионов государственных денег на экранизацию «Поминок по Финнегану»?[1]1
  Роман Джеймса Джойса.


[Закрыть] «ПОМИНКИ ПО ФИННЕГАНУ»! Представляешь себе, Пенни? Ну, что там экранизировать? Это и читать-то невозможно. В дорожной карте Бирмингема и то проще разобраться. А тут – семь миллионов! По-моему, вышло по миллиону фунтов на каждого потенциального зрителя. Я позволила себе эту шутку на прошлогодней рождественской вечеринке. Джордж хохотал просто до упаду, зато Сэм как в воду глядел: он еще тогда поморщился и незаметно одернул меня, посоветовав думать, прежде чем шутить, а еще лучше – и вовсе прикусить язык.)

Мне действительно очень жаль Сэма. Он явно здорово переживает из-за того, что случилось, но я просто не представляю, как ему помочь. Странный он все-таки человек (как, впрочем, и все мужчины). Судя по его поведению, никакая помощь ему не требуется. Все, что ему нужно, – это чтобы его оставили в покое и не мешали читать газету (черт бы ее побрал!). Случись такое со мной, мне нужно было бы внимание, всяческие проявления сочувствия, настойчивые попытки утешить меня и развеселить. Я вообще считаю, что люди должны относиться друг к другу с большим вниманием и участием. А Сэм, наоборот, не требует никакого сострадания к себе, но и не слишком спешит проявить заботу о других. Иногда это бывает очень неприятно, особенно когда мне действительно нужны помощь и участие. Сегодня я попыталась завести разговор на беспокоящую его тему – хотя бы для того, чтобы дать ему выговориться и, может быть, прийти к каким– нибудь конструктивным выводам. Не тут-то было! Он знай себе потягивал пиво и отпускал идиотские шуточки насчет того, что если у нас все– таки будет ребенок, то ему придется идти работать лет с семи, потому что, видите ли, его семья будет жить в беспросветной нищете. Ха-ха-ха. Очень смешно. А если серьезно, то впечатление такое, будто скоро мы действительно будем не только бездетной парой, но еще и малообеспеченной семьей, нуждающейся в льготах и пособиях. Замечательная перспектива.

Дорогой Сэм.

Ну что ж, дело сделано. Супружеский визит к кулачку можно считать успешно состоявшимся. Прошло все, правда, не так гладко, как можно было бы ожидать, учитывая мой огромный опыт в этой области, но все-таки результат достигнут: искомый образец был получен. Даже как-то смешно думать об этом: мои собственные сперматозоиды находятся сейчас где-то вдалеке от меня и томятся в ожидании какого-то там исследования. Бедненькие! Наверное, совсем сбились с толку в незнакомой обстановке, не понимают, что происходит, и только тычутся в разные стороны, вопросительно изгибая хвостики. Надеюсь, за ними там будут хорошо ухаживать, не дадут перегреться или, наоборот, простудиться насмерть где-нибудь на сквозняке. По-моему, нет ничего особенного в том, что я испытываю своего рода отцовские чувства к этим штучкам, которые еще так недавно были частью меня.

Получение материала для анализа потребовало от меня не только физических усилий, но и некоторого нервного напряжения. Дело в том, что сначала мы с Люси решили, что она будет присутствовать при сеансе мастурбации. Может, даже протянет мне руку помощи (фигурально выражаясь). Придумала все это, конечно, она сама. Ей, видите ли, ужасно не понравилась мысль, что я буду заниматься сексом без нее – пусть даже и с самим собой. Она была твердо убеждена, что за все это время я ни разу не вспомню о ней и направлю все свои эротические фантазии на кого– нибудь другого – скорее всего, на Вайнону Рай– дер. Вот блин, она ведь абсолютно права! Именно так все и обстоит. Не пойму только, что в этом плохого или непонятного. Переспать с Люси я могу каждую ночь, а вот заняться сексом с Вайноной мне позволено только в том единственном случае, когда нужно сдать сперму на анализ. Я попытался объяснить все это своей супруге, добавив, что психологи давно уже устаиовили бесспорный факт: разнообразные и не подавляемые эротические фантазии представляют собой абсолютно нормальную часть здоровых моногамных сексуальных отношений. Разумеется, обсуждать это с Люси оказалось гиблым делом. Кончилось все тем, что она не на шутку на меня обиделась. По– моему, это просто полная чушь.

Вот ведь женщины! Ну что ты с ними будешь делать! Они на самом деле могут вообразить, что человек может изменить жене, даже занимаясь онанизмом в полном одиночестве! Это просто какая-то раннехристианская нетерпимость и прямолинейность в толковании заповедей. Слава богу, у меня хватило ума лишний раз не доставать Люси и не сообщать ей, что я собирался пригласить на эту виртуальную «групповуху» Тиффани из «Жителей Ист-Энда», Коррс и еще Эмму – Бэби Спайс.

Впрочем, несмотря на все свои обиды, Люси, как я уже упоминал, решила, что ее участие в данном мероприятии будет иметь ключевое значение. Проснувшись сегодня утром, я пошел в гостиную и взял с каминной полки баночку для анализа. Я вручил Люси драгоценный сосуд, а сам, снова завалившись на кровать, взялся за свое подозреваемое в некоторой ущербности мужское достоинство, а Люси открыла баночку и сразу же выставила ее в предполагаемый сектор обстрела. Она явно полагала, что извержение вулкана произойдет прямо в ближайшие секунды.

Так вот: спешу сообщить всем тем, кому это может быть интересно, что занятия мастурбацией на публике (особенно когда эта самая публика опаздывает на работу и проявляет всяческое нетерпение по поводу того, что еще не завтракала) – совсем не такое уж легкое дело. Нет, конечно, мы с Люси когда-то пробовали развлекаться таким образом – и одновременно, и по очереди, – но это делалось, так сказать, в режиме отдыха, в виде одной из сексуальных игр, и уж конечно, абсолютно спонтанно, а не по заранее утвержденному сценарию. Мы могли просто захотеть этого и исполнить свой эротический каприз. Но чтобы мастурбировать с какими-то утилитарными целями – нет уж, извините. Знаешь что, дорогой дневник, я тебе честно скажу: занимаясь этим делом, я сегодня просто охренел (в прямом и переносном смысле слова). Чего стоило само по себе это зрелище! Я стою на коленях на кровати, Люси – передо мной с баночкой в руках: ни дать ни взять – нищенка, клянчащая подаяние. Но самое главное, что при этом ничего, абсолютно ничего не происходит. Люси, надо отдать ей должное, быстро просекла, что что-то не так, и честно постаралась по мере сил исправить дело: она старательно отработала свое, сначала постонав и поохав, принимая при этом передо мной эротические позы, потом стала гладить себя по груди и другим аппетитным местам, и наконец, плюнув на все, сама взялась за дело двумя руками. По правде говоря, даже не знаю, кто из нас двоих чувствовал себя в это время большим идиотом. Не прошло и полминуты, как я почувствовал, что Люси все это надоело и она думает только о том, чтобы успеть позавтракать и накраситься перед уходом на работу. Я ценю ее такт и самообладание. Судя по всему, ей стоило огромных усилий не смотреть без конца на часы. В общем, довольно скоро мне стало ясно, что так у нас с ней ничего не получится. Я, конечно, люблю ее, и больше того – она меня по-прежнему возбуждает, но даже после десяти лет совместной жизни не каждый сможет преодолеть неловкость и смущение в такой ситуации. Ну, не получалось у меня ничего, хоть ты тресни, и в конце концов я перебазировался в другую комнату, чтобы подбодрить своего бедного старого зверька в одиночестве.

То, что такой оборот дела пришелся Люси не по вкусу (хотя она это всячески отрицает), я понял сразу. Но, с другой стороны, что мне оставалось делать? Мастурбировать без эрекции не имеет смысла, а как добиться эрекции в таких условиях-я ума не приложу. У кого, спрашивается, хоть что-нибудь может встать, когда собственная жена раздраженно пялится на твой член и приговаривает негромко, но вполне отчетливо: «Ну давай, давай скорей, уже ведь четверть девятого. Что, теперь я, значит, тебя совсем не возбуждаю?»

Уединившись, я в конце концов все же смог получить, так сказать, нужный продукт. Впрочем, употребляя слово «продукт», я вообще-то грешу против истины. То жалкое количество, которое я смог из себя выцедить, соотносится с тем, чего я от себя ожидал, как крохотный пузырек-пробник с полноценным флаконом какой-нибудь парфюмерной продукции. Я просто глазам не поверил. Вообще-то я всегда жил с ощущением того, что при эякуляции выделяю по крайней мере средне– статическую порцию спермы, то есть хотя бы не меньше, чем любой другой мужик. Впрочем, чего уж теперь скрывать: если мне и было за что себя похвалить в соревновании по сугубо мужским спортивным показателям (таким, как длина, толщина, продолжительность и т. д.), так это за успехи в повышении объемов производства. Так вот, теперь я с полным правом могу заявить следующее: любой мужик забудет о своей мании величия, как только увидит свою сперму на донышке стерилизованной пластиковой баночки. Уверяю вас, весьма жалкое зрелище. Жалкое и у-бо-го-е. В общем, порция воробьиного помета смотрится и то более внушительной.

Интересное дело: насколько, оказывается, трепетно я отнесся к этому мероприятию и как болезненно воспринял неутешительные результаты. Я почувствовал себя беззащитным и перепугался так, словно меня собираются прилюдно проверить на соответствие гордому званию настоящего мужика. Можно подумать, я собрался не анализ спермы сдавать, а проходить тест на сексуальность и потенцию. Честно говоря, поймав себя на такой мысли, я ничуть не обрадовался. Я всегда гордился своими современными, не сексистскими взглядами и на каждом углу совершенно искренне, как мне казалось, заявлял, что мужчина должен прежде всего состояться как личность, как профессионал, на худой конец как добытчик денег, но никак не в примитивном качестве жеребца-осеменителя. Кто бы мог подумать, что на старости лет я тоже азартно впишусь (пусть и заочно) во всю эту мачистскую хренотень насчет того, у кого в штанах аппарат круче. Так нет же: вот он я – пристально рассматриваю полученный образец и всерьез раздумываю над тем, не добавить ли в баночку немножко воды с мукой ради увеличения объема.

Тем не менее жизнь уже неоднократно заставляла меня признавать правоту незыблемого правила: ты – это то, что ты есть, и ничего тут не поделаешь. Бороться бесполезно, нужно просто смириться. Кроме того, я вдруг осознал, что потратил на созерцание своего «продукта» и размышления по поводу его скромного количества как минимум минуты две из тех шестидесяти, что были в моем распоряжении. Если я за час не доставлю баночку в клинику, то сперматозоиды подохнут и придется проходить весь этот круг ада заново.

Настало время очередной пытки. Доктор Купер неоднократно повторил мне, что при транспортировке баночка должна находиться в тепле.

Для начала он предложил мне вполне безобидное решение – засунуть ее себе в штаны. Затем, когда я расслабился, он перешел на птичий язык своих медицинских заклинаний, и, выбирая знакомые слова в потоке латинской матерщины, я уяснил, что данный священный ковчег не худо было бы запихнуть в некую полость, где температура соответствует температуре моего тела. Пошевелив мозгами и подобрав наконец к этой шифровке подходящий ключ, я уразумел, чего от меня все– таки хотят судя всему, идеальное место для транспортировки баночки с анализом спермы в лабораторию, по мнению доктора, находится у меня между ягодицами. Могу подтвердить даже под присягой непередаваемость ощущений, которые я испытал, выйдя из дома с баночкой, зажатой ягодицами. Мною немедленно овладела иррациональная (не побоюсь этого слова – даже безумная) мысль, будто все окружающие в курсе того, что я затеял. Вот вроде бы и полисмен на углу сурово и недовольно посмотрел в мою сторону, вот и маленькие детишки цепляются за материнские юбки и тычут в меня пальцами, а уж о девчонках, спешащих на работу в свои офисы, даже и говорить нечего: они при виде меня просто переходят на другую сторону или по крайней мере сходят с тротуара на проезжую часть и брезгливо морщатся, когда я оказываюсь от них на меньшем расстоянии, чем предписано морально-санитарными нормами. Готов поклясться, что слышал, как продавец «Ивнинг Стандард» прошептал мне в спину: «Вот грязный извращенец». Впрочем, трезво подумав, я предположил, что и сочувственные, и удивленные взгляды, которыми окружающие одаривали меня, скорее всего притягивал мой несчастный, растерянный и в то же время очень напряженный вид. С другой стороны, а чего они от меня хотели? Вряд ли можно ожидать, что мужчина будет выглядеть уверенным в себе, раскованным и неторопливым, если у него почти что в задницу засунута здоровенная бутыль, где на донышке перекатываются какие-то жалкие три сперматозоида, жить которым осталось считанные минуты.

Разумеется, все такси, попадавшиеся по дороге, были заняты, а автобусные парки просто решили поиздеваться надо мной, потому что на каждом автобусе, который оказывался в поле моего зрения, была прицеплена табличка: «Учебный. Посадки нет». На входе на ближайшую станцию метро красовалось криво повешенное, написанное от руки объявление, извещавшее о возникших именно на этой линии технических неполадках. Мне, видите ли, предлагалось посочувствовать тем двум тысячам пассажиров, которые оказались заперты в поездах на перегонах между станциями. Как же, разбежались! Мне бы кто посочувствовал. В общем, высмотрев наконец в потоке машин свободное такси, я не мог поверить своему счастью. Мое недоверие оказалось более чем оправданным. Как выяснилось, это же самое такси присмотрел для себя какой-то урод. Он заметил меня (как и я его) периферическим зрением, и, безошибочно определив друг в друге соперников, мы бросились к машине наперегонки. То есть я хочу сказать, что он-то бросился, а я, естественно, поковылял. Мне помогло то, что я изначально находился ближе, и в итоге за ручку на дверце машины мы схватились одновременно.

– Полагаю, это мое такси, – со всей возможной в тот момент вежливостью произнес я, чувствуя себя вправе проявить некоторую настойчивость. В любой другой ситуации мне бы и в голову не пришло упорствовать, а тем более вступать в конфликт из-за такой ерунды, но тут у меня просто не было выбора – в моем распоряжении оставалось всего двадцать восемь минут.

– Засунь себе в задницу, что ты там полагаешь, потому что я на это положил еще больше, – прозвучало мне в ответ. На тот случай, если я чего-то не понял в этом потоке метафор, мне еще и пояснили популярно: – Отвали на хрен, эта тачка моя. И вообще, чего ты суетишься? Не последнее, мать твою, такси.

Ума не приложу, как только люди могут быть такими грубыми и так злиться из-за какой-то мелочи. У меня не получилось бы так ответить незнакомому человеку, даже если бы мне приплатили. Примерно такое же чувство удивления и беспомощности охватывает меня, когда я вижу, как люди выбрасывают мусор из окон машин прямо на дорогу. Они что, с другой планеты? Лично я ни за что на свете не позволил бы себе такого. Наверное, мы с этими человекоподобными относимся к биологически разным видам. Впрочем, лучше на этом не зацикливаться, а то от сознания того, насколько их больше, чем нас, недалеко и до клинической депрессии.

Так вот, несмотря на все вышеизложенное, сегодня я не был намерен упускать такси, как бы ни сложился мой поединок с представителем внеземной цивилизации. Хоть режьте, мне нужно было ехать, и ехать срочно.

– Понимаете, мне это такси действительно очень нужно, – сказал я. – Это вопрос жизни и смерти.

– Увянь. – Мой оппонент вовсе не собирался сдаваться. – У меня тоже дела, и поважнее твоих будут, так что катись отсюда. Я эту тачку первый усек.

– Видите ли… – На мгновение я запнулся, а затем все же выложил решающий аргумент: – Просто у меня в заднице находится еще теплая сперма, и если ею не заняться немедленно, все сперматозоиды могут подохнуть.