Текст книги "Всё возможно, детка"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Люси-то, оказывается, что удумала: она собирается сделать лапароскопию в частной клинике, поскольку не смогла устроить это через доктора Купера. Я сказал – категорически нет. При этом я, конечно, сделал вид, что дело тут в политических принципах и в солидарности с государственной системой здравоохранения. На самом же деле все упирается в деньги и только в деньги. Учитывая, как удачно я переругался с «Эбав Лайн Филмз» и какое фиаско потерпел премьер-министр в схватке с Кайли, я больше чем уверен, что Найджел найдет способ уволить меня в самое ближайшее время. Поэтому до тех пор, пока мои профессиональные перспективы не прояснятся, мы не можем позволить себе абсолютно никаких дополнительных расходов.

Сегодня вечером я уже принес жертву на алтарь семейной экономии: с чистого солода опустился до купажа.

Дорогая Пенни.

Сэмом действительно можно гордиться. Он не поддался ни на какие мои уговоры и был непреклонен в своей убежденности: с его точки зрения, мы не имеем морального права делать лапароскопию в частной клинике. Я даже не думала,что он по сей день остался настолько верен своим давним принципам во всем, что касается социальной политики. Какой он все-таки у меня молодец.

Записалась на операцию в одной частной клинике на конец следующего месяца.

Сегодня на работе рассказала о своих политических сомнениях Шейле: как-никак, она у нас старый и признанный приверженец левых взглядов. Ее ответ меня просто убил: «Ну да, мы подтрунивали над этой историей с рукой Тэтчер, но ведь там речь шла о неотложной хирургии, то есть об операциях, которые делаются по жизненным показаниям и вообще для того, чтобы сохранить человеку здоровье. Для этого и нужна государственная система здравоохранения. Но лечение бесплодия – это же не неотложная хирургия, ты согласна? Люди ведь делают это не ж необходимости, а по собственной прихоти».

Именно так Шейла все и сказала, честное слово. Нет, ничего плохого она, конечно, не имела в виду. Ей и в голову не пришло, что меня это может как-то задеть. Боюсь, такого же мнения придерживается большинство людей. Хотя, может быть, я и сама бы так рассуждала, если б судьба сдала мне другие карты.

Дорогой Сэм.

Ну что ж, я знал, что топор палача вот-вот опустится на мою шею. Когда именно – это был только вопрос времени. Так вот: случилось это сегодня. Я потерял работу. По-моему, весь телецентр узнал об этом раньше меня. Тревор избегал смотреть мне в глаза, а Дафна с самого утра была явно чем-то расстроена. Ну, это понятно: с точки зрения секретаря-референта я, наверное, просто идеальный начальник, и теперь она боится, что ее отдадут во власть какого-нибудь двадцативосьмилетнего хлыща в костюме от Армани, считающего смешными только американские комедийные сериалы.

В общем, я успел поймать на себе столько сочувствующих взглядов, что когда меня наконец вызвали в офис к Найджелу, готов был ко всему, чему угодно. На самом деле все обошлось даже лучше, чем я ожидал.

– Радио, – сказал Найджел.

– Радио, – сказал я.

– Радио, – сказал руководитель Службы телерадиовещания, присутствовавший в кабинете. – Я давно собирался усилить сектор развлекательных программ на нашем радиовещании. Ваш огромный опыт в отборе лучших из лучших комиков и сатириков среди актеров и писателей делает вас оптимальной кандидатурой, чтобы возглавить это крупное новое направление.

На самом деле я прекрасно понимал, что все это значит: просто дороже окажется – как по деньгам, так и по затраченным нервам – выставить меня на улицу, чем перевести на такую должность, где никому и дела не будет, чем я там занимаюсь. С другой стороны, я все же готовил себя к немедленному увольнению или, в лучшем случае, к назначению на пост какого-нибудь координатора программ дневного вещания в Юго-Западном регионе. Так что в каком-то смысле – весьма изощренно извращенном – эту новость следовало воспринимать как хорошую.

– А как будет называться моя должность? – спросил я.

– Главный выпускающий редактор развлекательных программ. Радио, – сказал руководитель Службы телерадиовещания, не забыв сделать ударение на последнем слове.

Я выдержал паузу, затаив дыхание и ожидая, что за этим последует еще что-то вроде «исполняющий обязанности», или «заместитель», или «программ для центральных графств». Пауза даже несколько затянулась, но, в конце концов, осторожность никогда не бывает излишней. Порадоваться можно и с небольшим опозданием. Я слышал историю об одном парне, которого вызвали к Генеральному директору и сообщили, что его назначают «управляющим редактором Би-би-си-1». Он уже успел было просиять, но в этот момент Генеральный директор прокашлялся и вернул парня с небес на землю, добавив следующее: «Инициатива "Зеленая планета», Бристольская региональная редакция программ по защите окружающей среды». Парень даже не успел понять, что произошло, как уже оказался в вагоне поезда, отъезжающего от перрона Паддингтонского вокзала.

Но меня подобные сюрпризы, похоже, миновали. Итак, теперь я называюсь «Главный выпу скающий редактор развлекательных программ. Радио».

– А зарплата? – спросил я, желая поскорее все узнать и не дать Найджелу застать меня врасплох.

– Перевод с сохранением заработка, – ответил Найджел и, глядя мне в глаза, добавил: – При том условии, что вы перейдете тихо и не будете писать никаких клеветнических статей в раздел массовой информации «Индепендент» или в журнал «Бродкаст».

Итак, все произошло быстро и практически бескровно. Освободить свой кабинет, занимаемый так долго, я должен был прямо сегодня. Я набрался наглости и спросил Найджела, можно ли будет перевести вместе со мной в Дом радио (где теперь будет находиться мой офис) и Дафну. Он совершенно спокойно согласился, но – до сих пор не могу в это поверить! – она сама отказалась! Судя по всему, она прекрасно поняла, что перевод на радио является серьезным понижением профессионального статуса, и решила, что У нее нет никаких причин делить со мной карьерное падение и отказываться от привычной и явно более привлекательной работы.

– Нет, спасибо, Сэм, – сказала она. – Я благодарна за ваше любезное предложение, но я личный секретарь главного управляющего редактора комедийных и развлекательных программ на теле– мщении. Я не личный секретарь главного выпускающего редактора развлекательных программ на радио.

Ну что ты на это скажешь. Киплинг, что ли, написал, что они еще смертельно беспощадней, чем мужчины. (Он, конечно, имел в виду женщин, а не личных секретарей.)

Слава богу, что сегодня Люси не потребовала от меня обслужить ее по супружеской части. Ну, не чувствую я себя на данный момент полноценным мужиком. Интересно, с чего бы это? Конечно, грех жаловаться на судьбу. По крайней мере, обеспечить нам с Люси привычный уровень благосостояния я в ближайшее время смогу – но какой ценой? Я и раньше-то не считал, что делаю на работе что-то нужное, выдающееся или хотя бы достойное уважения. А что будет теперь? Какой– то ублюдок-стрелочник одним движением руки перевел меня на путь, ведущий в тупик. Юмористические и развлекательные программы на радио – жанр, вымирающий на глазах. Все, что из него можно выжать, уже было испробовано несколько десятилетий назад. Да, Радио-4 славилось своими забавными викторинами и всякими смешными приколами, остроумными авторами и исполнителями альтернативного стиля, но все это уже давно в прошлом. А Радио-1, куда меня сослали, – это просто болото, и никакой настоящий юмор им на хрен не сдался. Они либо ставят записи каких-то древних замшелых спектаклей, обозначенных как комедийные, либо тиражиру ют идиотские шуточки в качестве заставок между передачами. Боюсь, я уже староват, чтобы шерстить чужие программы, выискивая подходящие цитатки в одну-две фразы. Ну что же, идущее ко дну судно юмористических радиопрограмм получит в моем лице еще одну чушку в качестве балласта.

К моему немалому удивлению, Люси все эти перемены в моей судьбе ничуть не расстроили. Наоборот, она даже нашла в них свои преимущества. С ее точки зрения, раз уж я все равно не слишком любил и ценил свою старую работу, то на новую, которая в моих глазах и вовсе ничего не стоит, я не буду тратить свои творческие силы и найду наконец время, чтобы заняться тем, чем давно собираюсь: начну писать.

В общем, сели мы с Люси на любимого конька и поехали.

– Ну конечно, замечательно придумано, – сказал я, – раз меня перевели на радио, значит, через пару месяцев я создам нетленный шедевр – сценарий комедии, которая будет иметь грандиозный успех. Да почему бы и нет? Вот только ты как-то подзабыла, что за последние годы я не написал ни строчки.

Наверное, стоило промолчать, но мне за сегодняшний день и так слишком со многим пришлось смириться. Но Люси просто ненавидит, когда у меня «негативный настрой».

– А знаешь, почему не написал? – накинулась она на меня. – Да потому что ты просто вычеркнул из жизни такое понятие, как «чувства», «эмоции». Какой же ты писатель, драматург, если воспринимаешь жизнь только как логическую последовательность событий и больше ничего, а прочувствовать, что происходит вокруг тебя и с тобой самим, не способен.

В общем, все это продолжалось до тех; пор, пока мы вконец не переругались и не легли спать. Люси отключилась просто мгновенно, что в общем-то и понятно, учитывая, насколько глубоко и эмоционально она, бедняжка, переживает все свои проблемы. Я же, как человек, не способный что-либо чувствовать и переживать, проворочавшись битый час, так и не смог уснуть. Слова Люси продолжали звучать у меня в ушах. Выходит, я специально ничего не пишу, чтобы избежать столь нелюбимого мною изучения собственных чувств? Или дело обстоит наоборот? Может, я старательно игнорирую собственные эмоции, чтобы сохранить уверенность, будто писать мне не о чем? Впрочем, как ни крути, а похвастаться нечем. Затем я задумался о том, какие эмоции смог бы испытывать, появись они у меня, как у всех нормальных людей. Что творится в моей душе? Вот, например, очень ли меня беспокоит то, что я потерял прежнюю работу? Да нет, если честно, это меня не слишком волнует: чего переживать из-за работы, в которой ты ничего особенного не до бился. Если уж совсем начистоту, я совершенно незаслуженно занимал это место. Я просто объективно не мог быть хорошим выпускающим редактором и заказывать комедийные программы и сюжеты, потому что, как ни смешно это звучит, я слишком ревниво относился к людям, которые эти программы и сюжеты мне приносили. Старательно пряча от других свою несостоятельность, я исподтишка, как злобная собачонка, покусывал тех, кто способен на творчество. А что я при этом чувствовал? Может быть, я как раз и стремился избежать собственных чувств? Тогда как это связать с желанием начать писать? Ни черта не понимаю. И о чем писать? О том, что я люблю Люси? Ну что ж, тема хоть и не слишком свежая, но вполне достойная. На любви можно построить все что угодно – хоть комедию, хоть трагедию. Или писать о том, что мы с Люси хотим иметь детей? Это я определенно чувствую. Честное слово, может, вслух я в этом ни за что бы не признался, но на самом деле я больше всего на свете хочу, чтобы у нас с Люси были дети.

И тут меня просто осенило! Вот это да, как же я раньше-то до этого не допер! Это же просто очевидно! Вот о чем нужно писать! Я сел на кровати. Не прошло и минуты, как у меня в голове сложился четкий, я бы даже сказал, проработанный план. Не зря, видимо, пишут, что иногда мозг даже самого заурядного человека способен на неожиданные интеллектуальные прорывы.

– Есть, Люси! Нашел! – завопил я во всю глотку, от чего она чуть с постели не свалилась.

– Что нашел?

Слова с трудом складывались в связные предложения – так много мне хотелось сказать. Получился, не побоюсь этого слова, настоящий поток сознания.

– Тему, тему нашел. Наверное, это и есть вдохновение! Меня только что озарило. Дорогая, это же так очевидно – мне и самому непонятно, как я до сих пор до этого не додумался. Я напишу сценарий о бездетной паре! Это будет настоящая современная драма – о жизни и отсутствии жизни в ней… Юмор, шутки всякие, конечно, тоже там будут. Но настоящий юмор. Может быть, классический черный. Если подобрать подходящую тональность, это получится просто восхитительно. Анализы спермы, посткоитальные исследования, секс по предварительному плану, отчаянные попытки сделать хоть что-то, выливающиеся в самодеятельные спектакли на лоне природы… Ты только представь себе! Вся привычная интимная жизнь этой пары катится к черту, жена не может думать ни о чем, кроме зачатия, она проливает слезы над детской одежкой… усыновляет детеныша гориллы…

Сейчас-то я понимаю, что прозвучало все это не слишком тактично, но могу поклясться: никого обидеть я не хотел. Если разобраться, я ведь говорил о том, что собираюсь написать сценарий, книгу, в общем, вымысел, художественное произведение о двух вымышленных людях, а вовсе не о нас. Наверное, стоило бы это сразу же объяснить Люси, но мне было не до того: я был слишком взволнован. Да и чего, в конце концов, можно ожидать от человека, который считает себя творческой личностью и в чью голову за долгие годы впервые пришла сколько-нибудь стоящая творческая идея.

– Да эта история просто просится на бумагу и даже на экран! Она сама напишется, – повторял я, а в моей голове один за другим уже рождались все новые и новые сюжетные повороты… – Как тебе, например, сцена, в которой женщина не может решить, какой пакетик с травяным чаем окажет лучшее ароматерапевтическое воздействие на ее биоритмы? Я уже не говорю про кульминационный эпизод – театрализованное представление на открытом воздухе… Читатели и зрители просто обхохочутся…

Я бы мог продолжать говорить еще долго. Этого потока образов, наверное, хватило бы на несколько часов. Меня, как говорится, понесло, но почему-то в этот момент Люси перебила меня. Впрочем, «перебила» – не совсем точное слово, чтобы описать то, что она сделала: она просто взяла и выплеснула мне в лицо полчашки холодного травяного чая.

– А как тебе сцена, где женщина обливает чаем бессовестного, циничного ублюдка, который собирается ославить ее на весь белый свет и разорвать ее душу на мелкие кусочки, чтобы скроить из этих кусочков дешевые хохмы? – спросила она Не скрою, мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять суть ее вопроса, заданного в столь эксцентрично-ироничной форме. Меня это не на шутку удивило. Нет, сейчас это меня больше не удивляет: я все хорошенько обдумал и понял, почему Люси так на меня взъелась. Но в тот момент ее поведение поставило меня в тупик.

– Да ты что! – завопил я. – Ты же сама говорила! Сама! Ты все время повторяешь, что я должен заглянуть в себя и что только в своей душе можно найти источник вдохновения!

– Я никогда не предлагала тебе превратить наше личное несчастье в тему для шуток на потребу публике! – По-моему, за всю нашу совместную жизнь я еще никогда не видел Люси в такой ярости. – Может быть, это даже хорошо, что мы бесплодные. Если б у нас были дети, ты бы, наверное, захотел, чтобы они вносили деньги в семейный бюджет, а для этого стали малолетними проститутками!

По-моему, это был уже перебор. Нет, я прекрасно понимаю, что поступил, может быть, не слишком тактично и она обиделась, но при чем тут детская проституция?

– Ты же ни черта не понимаешь! – сказала она. – Мне тридцать четыре года. Я пытаюсь за вести ребенка уже больше пяти лет! Сэм, может быть, я на самом деле бесплодна!

Ну да, не могу не признать, что я если не забыл, то во всяком случае как-то свыкся с этой мыслью. Люси привыкла считать, что проблема нашей бездетности волнует только ее. На самом деле это не так, просто переживаю я это иначе, чем она. Я как-никак тоже состою в бездетном браке. Что бы там Люси ни говорила, но эмоции мне не чужды. Больше того: я по-прежнему боюсь признаться себе в том, что мы действительно можем так и остаться без детей. Другое дело – я никак не могу взять в толк, чего от меня хочет Люси. Какая реакция ей требуется от меня? Надеть траур? Или сесть рядом с ней и оплакивать того, кто гипотетически мог быть нашим ребенком, но по воле судьбы так и не появился на свет?

Боюсь, что сегодня я не удержался и высказал все эти мысли Люси. Она, естественно, восприняла их как подтверждение правоты своих давних подозрений насчет того, что мне наплевать, будут у нас дети или нет. Затем она развила свою мысль в том направлении, что я, по всей видимости, активно не хочу обзаводиться детьми и вся вина в том, что у нас до сих пор нет очаровательного карапуза, лежит на мне. После этого я, наверное, сорвался и наговорил ей лишнего. Я имею в виду слова о том, что Люси никогда не пыталась взглянуть на ситуацию с моей точки зрения.

– Может, я действительно уделяю этому недостаточно внимания, – сказал я. – Ну и что – разве это преступление? Или ты считаешь, что я предал нашу любовь, раз уделяю какое-то внимание и своему собственному существованию? Своей работе и своей карьере? Неужели я должен полностью посвятить собственную жизнь совершенно абстрактному, несуществующему ребенку, который еще неизвестно, родится у нас или нет?

Люси уже готова была разрыдаться, но я, как и полагается циничному ублюдку, каким она меня считает, продолжал в том же духе.

– Тебе не кажется, что такое обожествление следующего поколения отдает чем-то первобытным? Ну вот – рождается ребенок. Родители посвящают ему всю свою жизнь, жертвуя при этом всем тем, на что сами надеялись и к чему стремились. Потом, когда ребенок вырастает и способен сам добиться того, о чем мечтали его родители, у него появляется свой ребенок, и все повторяется по кругу. Не слишком ли расточительно мы обходимся с судьбами того поколения, которое может работать и что-то создавать сейчас, в данный момент? Нет, это в самом деле какой-то первобытный подход.

Люси встала с постели и пошла на кухню, чтобы сделать себе еще чашку травяного чаю. Мне оставалось только надеяться, что она не собирается снова облить меня. Вернувшись, она печально посмотрела на меня и сказала:

– Но ведь это же и есть жизнь, понимаешь, Сэм! Для этого мы и предназначены… а вовсе не для того, чтобы делать какие-то дурацкие фильмы.

Вот, оказывается, в чем корень наших разногласий! Лично я считаю, что родился на свет для того, чтобы делать фильмы! Ну, или, говоря шире, чтобы состояться как личность и выразить себя тем или иным способом. В конце концов, жизнь-то у меня одна. И я должен ее прожить, а не только поучаствовать в создании новой жизни. Со стороны может показаться, что моя позиция слишком эгоистична, но если отойти от общепринятых штампов и посмотреть с другой стороны, то разве она более эгоистична, чем позиция тех, кто старается заполонить планету новыми копиями самих себя? Честно говоря, не знаю. В общем, я попытался успокоить Люси, снять нависшее напряжение хотя бы для того, чтобы мы могли поспать, а не сидеть всю ночь, выясняя отношения.

– Послушай, Люси, извини меня… Я вовсе не хотел тебя обидеть. Конечно, я хочу, чтобы у нас были дети, просто… просто…

Но Люси вовсе не желала, чтобы ее успокаивали.

– Просто ты хочешь написать комедию об этом, – сказала она. – Так вот: если ты когда-нибудь попытаешься каким-то образом использовать наше личное несчастье в своих целях, я от тебя уйду. Слышишь, Сэм? Я не шучу. Я немедленно от тебя уйду.

С этими словами она повернулась ко мне спиной, и так мы пролежали до утра в зловещем и бессонном молчании.

Дорогая Пенни.

Ночь сегодня выдалась – хуже не придумаешь. Переругались с Сэмом в пух и прах. Давно такого не было. Он считает меня ущербной, склонной к самоуничижению шизофреничкой, а я думаю, что он сам – наглый, зацикленный на себе параноик, к тому же с эмоциональной точки зрения вообще недоразвитый. Другое дело, что сейчас у меня нет ни времени, ни желания писать об этом дальше. Слишком страшные новости мы получили сегодня утром. Узнав о том, что случилось, я поняла: все мои проблемы и заботы кажутся по сравнению с этим ничтожными и отходят на второй план.

Часов в девять утра нам позвонила Мелинда и сказала, что Катберта увезли в больницу с подозрением на менингит. Сейчас он в клинике «Ройял Фри» в Хэмпстеде, и Мелинда, естественно, с ним. Точный диагноз будет установлен только через день или два, но если подтвердится худшее, то дело обстоит действительно очень серьезно. Бедная Мелинда, она же просто с ума сойдет. Если это действительно менингит, то даже при благополучном исходе (если Катберт выживет) у него могут остаться необратимые мозговые нарушения со всеми вытекающими отсюда последствиями и осложнениями. Нет, конечно, может, все и обойдется. Сейчас нам остается только ждать.

Господи, мне даже думать об этом страшно. А поглядеть на Сэма – так ему на это вообще наплевать. Подумаешь, мол, чей-то там ребенок умрет или останется на всю жизнь инвалидом. Я знаю, что на самом деле он не такой, он по-своему переживает, но на вид этого не скажешь.

Дорогой дневник.

Не понимаю, чего Люси от меня хочет. Сегодня мы услышали ужасную, действительно ужасную новость от Джорджа и Мелинды: у Катберта подозревают менингит. Люси по этому поводу просто сама не своя – вся в слезах и в терзаниях. Но с моей точки зрения это абсолютно бессмысленно – тот самый случай, когда слезами горю не поможешь. Кроме того, зачем сразу настраиваться на худшее, ведь это пока всего лишь подозрение. Я, конечно, понимаю, что Люси сейчас особенно эмоционально реагирует на все, что так или иначе связано с детьми, но чем я могу помочь в этой ситуации – для меня остается загадкой. Когда ребята позвонили нам, я сказал: -«О господи, ужас– то какой. Бедные Джордж и Мелинда». В ту же секунду мне стало понятно, что Люси не считает такую реакцию достаточно человечной и эмоционально насыщенной. Попытавшись исправить ситуацию, я на всякий случай добавил: -«Господи, это просто ужас», но, по-моему, это получилось у меня не слишком естественно и искренне, и Люси обиделась еще больше. Нет, меня это даже раздражать начинает. Можно подумать, что мне на самом деле не жаль Джорджа, Мелинду и их сына, но я просто не представляю, какими еще словами должен был выразить свои чувства. От того, что я забьюсь в истерике, ничего не изменится. Я перезвонил Джорджу и спросил, могу ли чем-нибудь помочь. Разумеется, нет. Сам вопрос в данном случае совершенно идиотский. Джордж и так прекрасно знает, что если ему что-то понадобится, он в любой момент может меня попросить. Не понимаю, что я еще могу сделать в этой ситуации.

Дорогая Пенни.

По поводу Катберта пока никаких новостей. Анализы еще не готовы.

Сегодня я ходила на первую консультацию к врачу из частной клиники. Это доктор Джеймс. Довольно приятный, но, как выяснилось, операцию будет делать не он. В ею обязанности, оказывается, входит только направить меня в другую клинику-в Эссекс или ещё куда-нибудь за тридевять земель. Итак, вот калькуляция: десятиминутная консультация – одна штука, выписанное направление – одна штука, сто фунтов в кассу – одной купюрой. Неплохая арифметика, благодарю покорно.

Ко всему прочему, я еще чуть не опоздала на эту чертову консультацию. По телефону мне сказали, что доктор Джеймс принимает на Харли– стрит. Харли-стрит, дом 298АА. Откуда же мнв было знать, что до этой поганой квартирки, где он устроил свой кабинет, еще переться и переться от Харли-стрит – не меньше, чем полмили, и все вдоль Уэймут-стрит. Просто смех берет, как эти доктора стараются увязать свои заведения с каким-нибудь престижным адресом. Это самый настоящий снобизм, а в итоге получается, что адрес просто фальшивый. Так мы все можем сказать, что живем на Харли-стрит. Тем не менее доктор Джеймс встретил меня и проводил в кабинет, не заставив ждать ни минуты. Учитывая мой опыт общения с государственной медициной, это действительно выглядело, прямо скажем, впечатляюще. Тем не менее бдительности я не потеряла, и когда мне предложили кофе с печеньем, я предпочла отказаться. У меня есть сильное подозрение, что в частных медицинских учреждениях установлен не самый выгодный курс обмена взбитых сливок на денежные знаки. Например, одна ложечка на десять фунтов стерлинюв. Я рассказала доктору Джеймсу обо всем; что со мной делали, пытаясь определить причину, по которой так и не наступает беременность, и, как и ожидалось, он предложил провести телевизионную трансляцию в прямом эфире непосредственно из моего живота. Господи, да мне плохо становится при одной мысли об этом.

Освободившись, я сразу же поехала в Хэмпстед, в больницу «Ройял Фри», чтобы навестить Мелинду и Катберта. Зрелище там предстало душераздирающее: все эти плачущие, напуганные и страдающие младенцы и детишки чуть постарше. Нет, это нечестно. Они не должны так мучиться. Мелинда молодец, она держится, но со стороны видно, чего ей это стоит. Она почти не спит и выглядит паршиво. Катберта положили в изолятор, куда посторонних, естественно, не пускают, так что сама увидеть его я не смогла. Мелинда говорит, что он выглядит таким слабеньким и хрупким, что она с трудом может сдержать слезы при виде собственного ребенка. Она говорит, что каждую секунду порывается вскочить, побежать, сделать хоть что-то, чтобы защитить его, но тут же понимает, что ничем помочь не может. Вот она сидит там и ждет. Ее терзают совершенно необоснованное, но вполне понятное мне чувство вины перед своим ребенком, страх и, конечно, кошмарные видения: Катберт, кричащий от боли, или умирающий у нее на руках, или остающийся на всю жизнь инвалидом. В какой-то момент она заплакала, и я тоже разревелась вместе с ней,что уж было просто глупо с моей стороны: я-то ведь собиралась утешить и поддержать ее. Взяв себя в руки и вытерев слезы, я рассказала ей, как мы с Сэмом устроили оргию на вершине Примроуз-Хилл, и это на время отвлекло Мелинду. Она даже посмеялась. Но увы, настоящего хеппи-энда к такой занимательной истории я ей предложить не смогла: чего тут врать, если весь этот театр абсурда не сработал. Потом Мелинда поинтересовалась, как у меня развиваются отношения с лордом Байроном Фип– псом, но я отмахнулась и сказала, чтобы она не глупила: все это уже забыто. Как бы не так; однако это выяснилось чуть позже.

Когда я вышла из больницы, мне пришлось даже некоторое время посидеть в садике на скамейке, чтобы чуть-чуть успокоиться. Господи, как же я переживаю за бедного Катберта. Конечно, я прекрасно понимаю, что это не мой ребенок, но что с того: ведь я его так хорошо знаю, и потом, я всегда очень близко к сердцу принимаю, когда страдают дети. По-моему, это совершенно нормальная человеческая реакция. Я позвонила Сэму на мобильник – просто чтобы услышать от него что-нибудь утешительное, но он сегодня подчищает за собой хвосты на старой работе. По его голосу я сразу поняла, что он, естественно, очень занят. «Значит, новостей пока никаких?» – сказал он, что на самом деле означало: «Тогда какого черта ты мне названиваешь?» Сэм в таких делах отличается редким практицизмом, если не сказать – цинизмом.

В общем, настроение у меня совсем испортилось, и я пошла на работу, ничуть не успокоившись. Вполне возможно, что это была моя ошибка. Не стоило сегодня туда ходить. Но что было, то было. Когда я вошла в наш офис, пребывая, как уже было сказано, в эмоционально напряженном и, следовательно, особо уязвимом состоянии, в помещении не оказалось никого, кроме Карла Фиппса собственной персоной! Он стоял у моего стола и читал какой-то контракт.

Нет смысла отрицать: выглядел он симпатично. Да что там симпатично – просто красавчиком. Свой пиджак он повесил на вешалку и остался в свободной белой рубашке с расстегнутым воротом. В сочетании с узкими черными «ливайсами» 501-й модели и сапогами на каблуках в кубинском стиле его костюм идеально подошел бы для заядлого фехтовальщика-дуэлянта – только рапиры не хватало.

– Шейла и Джоанна пошли на пресс-конференцию в «Аполлон», – начал объяснять он, но не договорил. – Вы плакали.

– Нет-нет, и не думала, – попыталась соврать я, что прозвучало просто смешно.

– Люси, что случилось? Скажите мне. Я просто не могу видеть вас заплаканной.

Ну вот, так оно всегда и бывает. Именно чьей– то заботливой фразы мне и не хватало, чтобы разреветься в три ручья. Прежде чем я поняла, как это все получилось, он уже обнял меня и стал утешать. При этом, честное слово, я ни на секунду не почувствовала, чтобы он как-то пытался прижаться ко мне или дать волю рукам. Ну, если только… Нет, на самом деле ничего такого в его движениях не было. Пожалуй, он действительно пытался проявить заботу и участие. Другое дело, что он сам при этом чувствовал – по-моему, мужчины вообще не способны полностью исклю чить сексуальный компонент из своего поведения. В общем, сначала я рассказала ему о маленьком Катберте и о том, как я переживаю за Джорджа и Мелинду. Карл повел себя в этой ситуации просто молодцом. Он не только проявил сочувствие совершенно искренне (а если это и не совсем так, то его актерское мастерство заслуживает высокой оценки), но и обнаружил неожиданно глубокое знание темы, правильно перечислив симптомы и сделав вывод, что наиболее вероятный исход, которого следует ожидать, – что страшный диагноз не подтвердится.

– В большинстве случаев подозрение на менингит только этим и ограничивается – я имею в виду подозрением.

– Откуда вы знаете? – спросила я, продолжая хлюпать ему в жилетку, то есть в рубашку.

– Я же актер, – с совершенно серьезным видом ответил он. – Кому, как не мне, разбираться в медицине.

Даже в слезах и на нервах я не могла не обратить внимания на некоторую, скажем так, нелогичность этого утверждения. Судя по всему, Карл тоже это почувствовал и сразу же все разъяснил:

– Пару лет назад я играл молодого врача в трех сериях «Ангелов». Роль так себе, довольно проходная, но зато у меня была хорошая возможность расширить свои познания в медицине.

К этому моменту он уже гладил меня по голове – просто чтобы успокоить.

– Симптомы в таких случаях очень общие и приблизительные: маленький ребенок ведь не может сам объяснить, что он чувствует. Часто бывает, что врачи еще не успевают разобраться, в чем суть проблемы, а ребенок уже… нет-нет, не пугайтесь: он просто берет и выздоравливает. На самом деле младенцы гораздо выносливее, чем кажется, а кроме тою, у них огромная воля к жизни, хотя, глядя на них, в это трудно поверить.

Должна сказать, что его стараниями я почувствовала себя намного лучше. Нет, надеяться на что-то я еще не осмелилась, но, по крайней мере, смогла немного успокоиться. Говорить с ним было так приятно – одно удовольствие, не то что с моим Сэмом. Понимаю, что нельзя так отзываться о собственном муже, но ничего не могу с собой поделать. Человеческое участие и готовность разделить твои переживания – действуют на меня просто безотказно. В общем, я рассказала Карлу обо всех своих проблемах, включая даже и страх оказаться бесплодной. Карл оказался хорошим слушателем – редкое качество у актеров – и, по-моему, искренне мне сочувствовал. Нет, я не говорю, что он сообщил мне что-нибудь новенькое – этого я и не ждала. Естественно, он загрузил меня подборкой историй о своих знакомых и двоюродных сестрах, которые за долгие годы уже отчаялись иметь детей, а потом нарожали по десятку, но при этом – странное дело – весь этот дежурный треп оказал на меня на редкость умиротворяющее воздействие.

Ну вот. Добрались мы, значит, до самою главною.

Чтобы долго не рассусоливать, перейду прямо к делу. Писать о чем-то еще, пытаясь оттянуть этот момент, больше невозможно. Итак, признаюсь: я его поцеловала. Да, поцеловала, и это было просто потрясающе. Мы все говорили, говорили и говорили, а потом он смахнул мне слезы с ресниц, и как-то так получилось, что он взял меня за руку, и вдруг – мы уже целуемся. И это было не какое– то легкое прикосновение губ, а самый настоящий глубокий поцелуй, полноценный и горячий. Ну, Пенни, сама знаешь: страстная борьба языков и все такое прочее. Мы впились друг в друга, как боксеры в клинче.

О господи, сейчас мне жутко даже думать об этом.

Мне кажется, продолжалось это всего минуту или две (ну, может быть, три, но уж никак не больше). Просто настоящий поцелуй. Карл не стал испытывать удачу и пытаться форсировать события. (Мне кажется, тут мне просто повезло, а то неизвестно, чем бы оно все кончилось.) Он медленно притянул меня ближе к себе – совершенно не грубо и не нагло, хотя при этом моя (боже мой!) грудь крепко прижалась к его груди. Я сегодня была без лифчика, и учитывая, что на мне был только тонкий кашемировый джемперок, а на нем, как я уже говорила, легкая хлопчатобумажная рубашка, ничто не мешало мне почувствовать себя тесно прижавшейся к нему и его тесно прижавшимся ко мне. Господи, а сердце-то у меня как при этом билось! Ему, наверное, казалось, будто ему в грудь колотят кувалдой.

В общем, кончилось все тем, что я заставила себя оторваться от него. Надо же было что-то делать, а выбор в такой ситуации был небольшой: либо отодвинуться, либо допустить, чтобы все шло дальше к тому, о чем и подумать страшно! Страшно – не страшно, но в голову мне такое пришло. Ничего себе! Остается только добавить, что он повел себя в этой ситуации предельно корректно и тактично. Он действительно умеет держать себя в руках, если сумел сделать вид, что отпускает меня спокойно, раз я хочу на этом остановиться (а я хотела?). Он чуть заметно улыбнулся, нежно поцеловал меня в лоб и сказал:

– Если будет не с кем поговорить, я всегда рядом. Ты только позвони. Просто набери мой номер. – С этими словами он и ушел.

Разумеется, после этого мне было уже не до работы, и я поплелась домой. И вот я сейчас здесь сижу, усиленно размышляя над тем, что же такое со мной творится. Так меня не целовали уже давным-давно. Само собой, я чувствую себя виноватой, но при этом не стану отрицать, что мне это дело очень даже понравилось. Тут, впрочем, я вспомнила о Катберте, о своем бесплодии и почув ствовала себя полной свиньей, способной при всем этом приходить в восторг от какого-то поцелуя. Господи, ну почему же жизнь такая сложная штука!

Я сделала перерыв и снова вернулась к дневнику. Чувствую себя еще хуже. Стоило мне вспомнить про Сэма, как меня тут же захлестнуло чувство вины. И дело не только в этом поцелуе, но и во всем, что я наговорила Сэму прошлой ночью. Ему вдруг пришло в голову написать сценарий о бездетной семье – и я даже знаю, о какой именно. Услышав это, я как с цепи сорвалась, но теперь думаю, что это было не совсем справедливо по отношению к Сэму. Нет, эта идея мне по-прежнему кажется отвратительной, и если он на самом деле напишет что-нибудь в таком роде, я его просто убью. Другое дело, что мне следовало в тот момент с большим пониманием отнестись к его заскокам и хотя бы из сочувствия попытаться посмотреть на ситуацию с его точки зрения. В конце концов, ведь я сама все время давлю на него и пытаюсь заставить прислушаться к собственным чувствам и использовать услышанное в работе. Другое дело – мне и в голову не могло прийти, что он возьмется за описание настолько болезненных для меня эмоций. Естественно, чтобы разрешить ему использовать наши абсолютно личные переживания и страдания ради того, чтобы выжать из них несколько дешевых приколов и написать легкую комедию, и речи быть не может.

Но, думаю, мне следовало бы объяснить ему недопустимость такой идеи пусть и твердо, но в более деликатной форме.

К тому времени, когда Сэм пришел домой, я уже чувствовала себя как никогда верной женой, жаждала его любви и так же сильно жаждала показать ему свою любовь. Я решила во что бы то ни стало продемонстрировать ему, как он мне дорог и как важна для меня близость с ним. Как же! Ни черта не сработало. Я попыталась обнять его, прижаться покрепче, слиться с ним в физическом и эмоциональном смысле, но он (надо же, какая неожиданность!) только чмокнул меня в щеку и прямиком проследовал в свой чертов кабинет, чтобы поразмышлять над своей распроклятой карьерой. Если он задался целью толкнуть меня прямиком в объятия всяких байронических актеров в стиле Хитклиффа, то ему это удается на редкость хорошо.

Он даже не удосужился спросить меня, как чувствует себя Катберт и не было ли новостей из больницы.

Дорогой Сэм.