Текст книги "Всё возможно, детка"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Сэм! Мать вашу, вы же сегодня ответственный за передачу! – Теперь он уже не шипел, а орал во весь голос. – Сделайте же что-нибудь, чтобы поднять этот шлагбаум!

Я вернул Джо ее рацию и направился к шлагбауму, находившемуся от нас метрах в пятидесяти. В первый момент я еще попытался сохранить достоинство в походке, но тотчас же понял, что человек, старательно идущий со скоростью бегуна, выглядит, пожалуй, еще более жалко, чем откровенно несущийся сломя голову к цели. Большую часть дистанции я проделал в спринтерском спурте. Посмотрев на охранника у шлагбаума, я понял, что дело плохо: этот будет стоять насмерть.

Вся эта кутерьма с блестящими машинами, множеством камер и психующим руководством компании сбила его с толку, и теперь он вообще не был способен к конструктивному диалогу. В его мозгах засела, словно зажеванный принтером лист бумаги, одна-единственная мысль: все это запросто может быть какой-то особо хитроумной проверкой его профпригодности, и если он ее не пройдет, то его не только выгонят с работы, но и ославят при этом на всю страну. Как и все нормальные люди, он посмотрел за свою жизнь немало фильмов, в которых часовой, отдав генералу честь, пропускает его на пост, а тот затем орет на него, отправляет на гауптвахту или по законам военного времени под трибунал за то, что солдат не потребовал у него пропуск. Страж наших ворот вбил себе в голову, что скорее погибнет на посту, чем совершит такую позорную ошибку. Чем бы ни обернулось все происходящее – розыгрышем, инспекторской проверкой или настоящим визитом премьер-министра, – самой безопасной для него линией поведения будет строжайшее выполнение каждого пункта должностной инструкции, пусть оно даже и будет расценено со стороны как паранойя.

– У него нет пропуска. Его имя не включено в список приглашенных, а вы не даете мне программный номер. Правила ведь очень простые.

О том, как воспринимает эту ситуацию сам премьер-министр, я даже подумать боялся. Разглядеть выражение его лица за затемненными стеклами «даймлера» было невозможно. Чтобы выяснить, в каком настроении пребывает глава правительства, мне пришлось бы засунуть голову в открытое окно водительской дверцы. Думаю, никто бы не удивился, если бы в таком случае кто-нибудь из его охранников меня пристрелил. С трудом просматривавшийся сквозь тонированные стекла силуэт премьер-министра, естественно, не мог вызвать прилива доверия у нашего стойкого солдатика. Я даже подумал, не попросить ли главу правительства на минутку приоткрыть окно машины, чтобы продемонстрировать, кто есть кто, но не решился. Просто духу не хватило.

– Ну хорошо, – грозно сказал я и, вцепившись обеими руками в балку шлагбаума, попытался просто силой поднять ее. Само собой, ничего из этого не вышло. А кроме того, наш доблестный охранник пригрозил, что вызовет полицию. Долго звать ему бы не пришлось: четверо мотоциклистов и так с интересом следили за происходящим. Я прикинул, что если сдвинуть шлагбаум с упора и нажать на него всем телом, то, пожалуй, я сумею преодолеть сопротивление охранника. Другое дело, что эта хреновина явно была как-то подпружинена, и если ее отпустить, она запросто могла звездануть кого-нибудь по черепу и даже отправить на тот свет. Нет, только этого мне не хватало! А вдруг шлагбаум сломается, и обломок попадет в глаз премьер-министру?

Нужно было срочно что-то придумать. Вариант с грубой силой явно не срабатывал. Я отошел от шлагбаума и потащил охранника к его будке.

– Звоните в диспетчерскую, – сказал я. – Пусть они перезвонят в студию «Расти большой» и попросят для вас программный номер передачи.

Диспетчерская не отвечала чудовищно долго. В конце концов, это суббота, а по субботам телецентр всегда вымирает. Наконец охраннику кто-то ответил. Через несколько минут он уже обрадовал меня тем, что диспетчер отказывается соединить его со студией «Расти большой».

– Они не отвечают, – пояснил мне охранник, показывая на телефон, – у них сейчас прямой эфир, и в аппаратной никто не берет трубку.

– Знаю я, что у них прямой эфир, в этом-то все и…

Да перед кем я, собственно, распинался? За свою жизнь я достаточно общался со всеми этими людьми – вахтерами, охранниками, привратниками, дежурными и прочими вершителями судеб. Доказывать им что-то бесполезно. Голосу разума они не внемлют. Год за годом они не пускают меня в клубы, пабы, залы вылета в аэропортах, на крикетные площадки (когда я пытаюсь зайти не через те ворота) и, наконец, на мое собственное рабочее место. В общем, горе пришлось идти к Магомету.

Я со всех ног помчался в нашу студию, чтобы взять наконец этот треклятый программный номер. Во время этого забега по парковке и в студийный комплекс я просто физически ощущал устремленные на меня взгляды всей верхушки корпорации Они прямо прожигали мне спину, когда я ворвался в здание телецентра Как ни странно, я не ошибся дверью и не ворвался в студию, где снималась какая-нибудь драма, и не испортил очередной дубль (водится за мной такой обычай). Нет, на этот раз я прямиком влетел в аппаратную нашей передачи «Расти большой» в тот момент, когда какая-то очередная «мальчиковая» группа (под названием «Мальчиковая группа») пела песню про любовь (под названием «Про любовь»). Вырвав всю документацию по программе из рук администратора, я вытащил листок с программным номером и, сам расписавшись на нем, все так же бегом направился к воротам.

Выскочив из здания телецентра с вожделенной бумажкой, зажатой в кулаке, я увидел, что все мои усилия оказались напрасны: «даймлер» уже пропустили. Судя по всему, за это дело взялась полиция, и упрямому охраннику пригрозили арестом за саботаж, если он немедленно не поднимет этот чертов шлагбаум. В общем, я прибыл к шапочному разбору: премьер-министр уже стоял на красной ковровой дорожке и принимал глубочайшие извинения со стороны председателя Совета директоров и Генерального директора.

Премьер-министр смеялся, улыбался и отмахивался, не уставая повторять, что ничего страш ного не произошло и что такие вещи время от времени случаются с каждым из нас. Всем своим видом он давал понять, что инцидент исчерпан и переживать по этому поводу нет никакого смысла. Если бы не мелькающие в его глазах злобные огоньки и несколько напряженная улыбка, слегка напомнившая мне волчий оскал, я бы, пожалуй, поверил, что говорит он все это абсолютно искренне.

Когда почетного гостя повели наконец в гримерную, я попытался подмигнуть Найджелу, словно говоря ему: «Уф, слава богу, все вроде бы обошлось без больших потерь». Но этот мерзавец даже не посмотрел на меня.

Вернувшись в студию, я увидел, как Тэзз с преувеличенным восторгом вещает в камеры о том, что сегодняшние гости программы «Расти большой» удостоены величайшей чести: мол, сам пре– мьер(ого-го!)-министр(эге-ге!), Самый Главный Человек во всем Соединенном Королевстве уже прибыл в телецентр и вот-вот появится в студии.

Раздались аплодисменты и приветственные крики. Куклы-гоблины – неизменные участники программы «Расти большой» – замахали лапами и запрыгали перед камерами. Тэзз сияла, ее напарник-ведущий (никак не могу запомнить имя этого парня) тоже улыбался от уха до уха, администраторы пытались сохранить на лицах притворную серьезность; в общем, все как могли старались подчеркнуть значимость момента и свою радость

от того, что судьба даровала им шанс участвовать в такой необычной, первой в своем роде передаче. Наконец настал великий момент – вот-вот появится премьер-министр. Большая часть наших шишек отправилась смотреть шоу на шестой этаж – в гостевой зал с мониторами. Со мной в аппаратной остались Найджел и руководитель Службы телевещания.

– Ужас, что за цирк получился у ворот, Найджел. Надо же было так опозориться, – сказал руководитель Службы телевещания.

– Теперь головы полетят, – процедил Найджел.

– Да-да, это уж непременно, я сам прослежу за тем, чтобы все получили по заслугам, – быстро поддакнул я, прекрасно понимая, что в первую очередь Найджел имел в виду мою голову.

Затем мы на какой-то момент забыли о наших неприятностях. Одновременно на всех мониторах, на которые мы смотрели поверх голов режиссеров, ассистентов продюсеров, звукооператоров и прочих специалистов, сидящих за пультом, появилось лицо премьер-министра. Надо признать, что выглядел он просто великолепно. Дети приветствовали его радостными криками и аплодисментами. Мне даже показалось, что все самое плохое, что могло случиться в этот день, уже позади.

Умничка Тэзз милейшим образом сделала почетному гостю первую подачу.

– Это правда, господин премьер-министр, что вы играете на электрогитаре?

– Великолепно! – завопил Найджел на всю аппаратную. – Молодец, Тэзз.

Найджел явно решил прогнуться перед начальником Службы телевещания, сделав вид, что только в его светлую голову могла прийти идея задать столь верный, по-хорошему провокационный вопрос. Но я не собирался уступать ему эти лавры без боя.

– Да, Тэзз у нас молодчина, – негромко, но четко произнес я. – Все делает так, как я ей сказал.

Премьер-министр расплылся в улыбке и удивленно вскинул брови, не хуже любого профессионального актера выражая мимикой нужную ему мысль: он словно никак не мог взять в толк, откуда Тэзз могла узнать об этом его секрете.

– Послушайте, – сказал он, – сегодня многие дети считают политиков ужасно старомодными и скучными. Но это не так. Да, я играю на электрогитаре и люблю побродить по Интернету. Я ведь самый обыкновенный человек, причем еще не старый. Я люблю поп-музыку, хорошие комедии, пусть даже иногда и с грубоватыми шуточками, и мне нравится носить модные брюки. Вот, например, как у вас, Джэзз.

Мы в аппаратной прикусили языки, но Тэзз, сделав вид, что не заметила, как премьер-министр переврал ее имя, стала раскручивать передачу дальше и в соответствии со сценарием передала слово собравшимся в студии детям. Все шло просто замечательно. Премьер-министр был предельно открыт и откровенен. Да, в детстве у него было домашнее животное – хомячок, которого звали Поупоу. Из еды он больше всего любит яичницу и жареную картошку, но к этому обязательно нужен хороший кетчуп. Он страстно любит футбол и рассчитывает, что Британия вскоре снова добьется величайших успехов в этом виде спорта. В какой-то момент он еще раз сообщил, что любит поп-музыку и сам не прочь иногда побренчать на электрогитаре.

Было видно, что премьер-министр доволен всем происходящим по уши. На его лице так и читалось: «Надо же, какой я классный парень. Как я умею общаться с любой аудиторией, даже с детьми». Присоединившаяся к нам в аппаратной Джо Уинстон тоже сияла. Казалось, инцидент у ворот забыт и тот, кого считали виноватым, может вздохнуть свободно. Я даже стал подумывать о том, что мне все же удастся урвать хотя бы часть лавров организатора столь блестящей программы.

Вот тут-то моя племянница Кайли и задала свой вопрос.

– Господин премьер-министр, сегодня, когда в нашей стране с каждым днем становится все больше бездомных детей, когда ваше правительство урезало детские пособия до самого низкого уровня в истории, когда школьные классы пере полнены сверх всякой меры, а детские больницы закрываются, – вам не кажется, что появиться в этой передаче и пытаться убедить всех, будто вам небезразлично то, что на самом деле происходит с молодежью, – это просто наглый цинизм?

О-о-о! Твою мать, твою мать, и твою тоже и так и сяк. Всех их мать!

К подобному повороту дела премьер-министр явно не был готов. На какой-то миг его словно парализовало. Нет, в другой ситуации ему не составило бы большого труда отбить даже несколько таких наскоков, как выступление Кайли. Он бы быстро объяснил ей – и даже привел цифры, – что именно его правительство вкладывает в молодежные социальные программы гораздо больше денег, чем любое предыдущее. А поскольку в цифрах все равно обнаружился бы провал, он бы добавил, что они хотят избавиться от патерналистских отношений между поколениями и привить молодежи стремление к независимости и самостоятельности. И что пособия выплачиваются именно тем, кто в них действительно нуждается. Это просто средства массовой информации еще не смогли как следует разъяснить налогоплательщикам, насколько на самом деле эффективно расходуются их деньги. Я множество раз слышал, как он нес подобную ахинею в своих интервью, и всегда ему удавалось убедить меня – даже меня, циничного телевизионщика. В общем, он умеет выходить сухим из воды. Но на этот раз его застали врасплох.

Он явно считал, что здесь, в этой студии, на этой передаче он может чувствовать себя в безопасности. Да что там говорить: он просто должен был чувствовать себя в безопасности в утренней субботней программе для детей.

– Ну… я… гм-м… мне кажется… но я… меня беспокоит…

Кайли явно не собиралась успокаиваться на достигнутом. Захватив плацдарм, она решила добить противника в его же логове.

– Может, вас беспокоит положение детей, которых воспитывают матери-одиночки? Большинство из них сегодня лягут спать голодными…

– Заткните же наконец этого долбаного ребенка! – проорал руководитель Службы телевещания. Костяшки сжатых в кулаки пальцев Джо Уинстон побелели. Раздался хруст сломанной ею ручки. На микшерском пульте затрезвонила линия экстренной связи с центральной аппаратной. Трубку снял Найджел.

– Заткните же наконец этого долбаного ребенка! – донесся даже до меня скрипучий голос самого Генерального директора на другом конце провода.

Учитывая, что я находился рядом с Найджелом, ему не пришлось прибегать к техническим средствам, чтобы донести до меня эту оригинальную мысль.

– Заткните же наконец этого долбаного ребенка! – завопил он, и я послушно передал это распоряжение по студийной трансляции, не задумываясь о том, останутся ли после этого целыми барабанные перепонки у бедняги Тэзз.

– Нет-нет, ради бога, не прерывайте передачу, дайте ему ответить! – заверещала Джо Уинстон, но было уже поздно.

Тэзз отработала смену темы, как и подобает поднаторевшей в прямых эфирах ведущей молодежных программ. Не слишком задумываясь о логичности перехода, она бодро произнесла с примерзшей к лицу чуть перекошенной улыбкой:

– Ну что ж, на этом мы, пожалуй, прервемся. А теперь у нас в программе новый клип сэра Элтона Джона.

Ничего страшнее и придумать было нельзя. Джо Уинстон действительно была права. Премьер-министр просто обязан был ответить на каверзный, неожиданный, но все же не смертельный вопрос, и тогда его поражение не было бы столь очевидным. Но вместо этого нашими стараниями последнее слово осталось за Кайли, и в результате Самый Главный Человек во всем Соединенном Королевстве выглядел просто как кусок дерьма.

Джо Уинстон вышла из аппаратной, не проронив ни слова. Впрочем, ее последний взгляд, брошенный на меня, был достаточно красноречив. По-моему, она с какой-то стати решила, что все это специально подстроил я, причем для того, чтобы подставить ее.

– Ну, и кто у нас занимается поставкой в студию этих долбаных детишек? – прокричал руководитель Службы телевещания. Я в общем-то догадывался, о каком долбаном ребенке идет речь, и почему-то предпочел промолчать.

Еще до того, как Элтон Джон допел свою песню, кортеж с Даунинг-стрит отбыл восвояси. Пресс-служба правительства в ярости поклялась страшно отомстить Би-би-си и громко высказала обвинения не только в редкостном непрофессионализме, но и в том, что все это было заранее спланированной акцией с целью разрушить сложившийся у народа положительный имидж премьер-министра. Генеральный директор сделал отчаянную попытку хоть как-то спасти положение и с виновато-идиотским видом предложил великому человеку выпить бокал вина (в зале для приемов к тому времени все было приготовлено к шикарному фуршету). Он даже слегка пробежался вслед за разворачивающимся «даймлером» с бутылкой кларета в руках. Но поскольку высокий гость не проявил интереса к халявной выпивке, мы все пришли к закономерному выводу, что и нам сегодня не придется порадоваться щедрому финансированию представительских расходов нашей корпорацией. В общем, все радужные надежды оказались в несколько мгновений разбиты словами маленькой девочки в студии.

В аппаратной тем временем прямо по горячим следам началось служебное расследование. На место преступления не поленились прибыть заместитель Генерального директора и руководитель Службы телерадиовещания. Я в общем-то понимаю, что они попали в незавидное положение. Отношения между Би-би-си и Даунинг– стрит всегда были несколько натянутыми, и нашим боссам всякий раз не без труда удавалось продлевать лицензию на прежних условиях – при сохранении определенной независимости и прежних условиях финансирования. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что публичное унижение премьер-министра в прямом эфире-не лучший способ обеспечить сохранение компенсационных выплат из бюджета за отсутствие рекламы на наших каналах. Я внимательно слушал своих боссов, которые, не замечая моего присутствия, обсуждали, какой нагоняй им предстоит получить от их собственных боссов. Но при всем сочувствии к уважаемым начальникам меня в тот момент гораздо больше беспокоило то, что я видел через стекло аппаратной. Студия на глазах опустела. Родители быстро разобрали своих детей и увезли их по домам – от греха подальше. В павильоне появилась бригада монтировщиков, которые начали готовить декорации для другой передачи. Дело это весьма хлопотное: нужно за короткое время совершенно преобразить внутреннее пространство довольно большого помещения. Само собой, происходит это шумно, нервно и, как может показаться со стороны, совершенно беспорядочно и хаотично: громадные детали декораций куда-то уезжают и откуда-то приезжают, еще более громадные детали спускаются с потолка, осветительная аппаратура передвигается, возводятся новые трибуны. Множество людей с криками и шумом носится взад-вперед. И посреди этой суматохи и хаоса замерла в оцепенении моя племянница Кайли. Она выглядела одинокой и даже испуганной. Разумеется, она понятия не имела, куда ей теперь идти и что делать. Это, в общем-то, и понятно: я ведь обещал забрать ее после передачи. Проблема заключалась в том, что в сложившейся ситуации выполнить свое обещание я никак не мог я прекрасно понимал, что стоит мне показаться где-то поблизости от племянницы – и все неприятности, которые когда-либо были у меня в жизни, покажутся мне сущим пустяком.

Увы, тактика ожидания, пока все само рассосется, на этот раз не сработала. Найджел заметил девочку.

– Смотрите, эта чертова маленькая анархистка до сих пор торчит здесь! Глазам не верю! – изумленно сказал он, показывая пальцем в сторону студии. И тут же его осенила убийственная для меня мысль: – Значит, это ребенок кого-то из нашего персонала!

Все присутствовавшие в аппаратной подошли к стеклу и уставились вниз. В другой ситуации эти люди наверняка прониклись бы сочувствием к маленькой девочке, оказавшейся в незнакомом месте, да еще в такое время, когда здесь все стоит вверх дном. Даже отсюда, из аппаратной было видно, что Кайли оказалась перед серьезным выбором: продолжать держаться спокойно, как и подобает взрослому человеку, или плюнуть на все и зареветь. Впрочем, должен заметить, что зареветь в этот момент была готова не только она.

– Если на Даунинг-стрит узнают, что эту девчонку привел кто-то из сотрудников, там никогда в жизни не поверят, что мы все это не подстроили нарочно, – сказал заместитель Генерального директора. – Белл, срочно идите туда, выведите ее из студии и выясните, у какого кретина хватило ума ее сюда притащить.

Надежда! Последний шанс! Его нельзя упустить! Нужно срочно бежать в студию, тащить Кайли на выход, каким-то образом спроваживать ее, а когда она окажется вне досягаемости для этих инквизиторов, свалить все на приятеля кого– то из монтировщиков декораций – лучше из тех, кто уже уволился. Всегда можно пообещать начальству провести самое серьезное расследование, а затем спустить дело на тормозах или запутать его так, что в нем и Скотланд-Ярд не разберется.

Я уже рванулся было бежать из аппаратной, но в этот момент заметил, как Кайли, готовая расплакаться, бросилась в отчаянном порыве наперерез пробегавшей мимо девушке-администратору. Поняв, что бежать куда бы то ни было поздно, я в ужасе наблюдал, как администраторша подносит ко рту свой микрофон. Все это словно происходило в замедленной съемке. В тот момент вся моя жизнь пронеслась у меня перед глазами. (Надеюсь, дневник, ты простишь мне использование такого избитого литературного штампа.)

– Алло, аппаратная, – раздался из динамика на микшерском пульте громкий и четкий голос администраторши. – Я тут нашла потерявшуюся девочку. Ее зовут Кайли, и она говорит, что она племянница Сэма Белла. У вас там его нет? А то она домой хочет.

Дорогая подруга по переписке.

Ну что ты будешь делать с этим Сэмом. Именно тогда, когда мне нужно было быть абсолютно расслабленной и спокойной, он умудрился не только оставить меня одну, но и воспользовался моментом, чтобы, как я понимаю, выставить себя на работе полным мудаком. Он не хотел рассказывать мне о своих неприятностях, что в общем– то говорит о нем с лучшей стороны. Я даже подумала, что он осознал всю тяжесть борьбы за преодоление доставшейся мне столь тяжелой кармы.

Потом, когда я заметила, что он слишком уж долго что-то пишет в своем дневнике, то спросила, какое событие заслужило такого подробного описания, и вот тут-то все и выплыло наружу. Мне, конечно, его очень жаль, но боюсь, что в ближайшее время думать об этом и переживать всерьез я не смогу. Мне сейчас просто не до того. Надо только не забыть сказать об этом Сэму. Сейчас мой внутренний мир настроен на другую волну: мне нужно добиться, чтобы моя душа вибрировала в едином ритме с силами природы и магическими потоками энергии древних цивилизаций. Естественно, никакие политики, никакое телевидение и связанные с ними неприятности по работе не имеют к магическим потокам энергии ни малейшего отношения. Сэм вроде бы не возражает против такого отношения к его проблемам. Он вообще не очень любит о них говорить. Как и большинство мужчин, он предпочитает копить в себе обиды и переживания, чтобы в один прекрасный день выплеснуть их на окружающих в виде скандала. Им не приходит в голову просто поговорить о своих заботах, а уж на то, чтобы попросить у женщины помощи, они не пойдут ни при каких обстоятельствах. Они считают это унизительным. И вообще думают, что разговоры не вписываются в перечень достойных занятий: пить, смотреть телевизор, опять пить и трахаться.

Дорогой дневник.

Новость о том, как в передаче «Расти большой» ребенок сумел «опустить» самого премьер-министра, стала главной во всех воскресных газетах. По-видимому, журналистам этого показалось мало, и они продолжают зубоскалить на эту тему и сегодня. Разумеется, мое имя было упомянуто в каждой статье без исключения. Несмотря на сделанное мною официальное – насколько это возможно для частного лица – заявление, никто, конечно, ни хрена не верит, что я все это не подстроил специально. Удивляться и обижаться нечего: слишком уж все удачно для журналистов совпало, учитывая, что выпендрившаяся таким образом девочка – моя племянница. Журналюги, само собой, попытались добраться и до Кайли, но я, предугадав такое развитие событий, предупредил Эмили: если Кайли скажет кому-нибудь из представителей прессы хотя бы одно слово, то Эмили может больше не считать себя моей сестрой. Похоже, мои предупреждения были приняты всерьез, и Кайли теперь находится под домашним арестом за наглухо задернутыми шторами, и это будет продолжаться, пока не утихнет вся шумиха.

На работу я сегодня не пошел, даже телефон отключил. Все равно хуже мне уже не будет. Пожаловаться бы Люси, но, наверное, не стоит: она так увлечена своими внутренними переживаниями. В конце концов, такие разговоры только расстроят ее, но ни в коей мере не изменят мою участь и существующее положение вещей. Странное дело: этот дневник действительно стал для меня своего рода терапией. К тому, чтобы побыстрее обзавестись детьми, это не имеет никакого отношения, но поплакаться в жилетку неодушевленному собеседнику иногда на самом деле бывает полезно: успокаивает нервы.

Дорогая Пенни.

Вот странно: мне на самом деле ужасно жаль Сэма, и я, конечно, отдаю себе отчет, чем нам грозят его неприятности на работе, но при всем том у меня по-прежнему сохраняется какое-то легкое, приподнятое настроение. Я прекрасно понимаю, что чем сильнее становится моя надежда, тем больнее мне будет, если мои ожидания не оправдаются. Но поделать с собой ничего не могу – во мне явно что-то переменилось. Неужели хорошее настроение – это так плохо? И вообще я не намерена тревожить то, что, возможно, происходит сейчас во мне, ни одной дурной или печальной мыслью. Я уверена, что душевное состояние оказывает огромное влияние на состояние физическое. И я действительно чувствую себя в течение этого месяца не так, как обычно. В чем это выражается, я, пожалуй, не смогла бы описать, но в том, что это так, я уверена. А значит – кто знает..?

Сэм, похоже, не без оснований опасается, что его выгонят с работы. Но, честное слово, если бы мне удалось забеременеть, я не стала бы сетоватъ на судьбу, окажись мы вдруг безработными и бедными. Я готова жить всей семьей в одной комнате, лишь бы сбылось то, о чем я столько лет мечтаю. Сэм всегда хмыкает, когда я так говорю, и в общем-то он прав. Ни один человек не желает жить в бедности и в одной комнате, но, честное слово, если бы за все то, что у нас есть, можно было бы купить ребенка, я бы пошла на эту сделку хоть завтра.

Дорогой дневник.

У Люси, судя по всему, совсем поехала крыша на почве желания забеременеть. Она то и дело повторяет мне, что ей, дескать, без разницы, богато мы будем жить или бедно, лишь бы у нас появился ребенок. Она утверждает, что ей в материальном плане ничего от этой жизни не нужно, только вынь да положь ей ребенка. Вот только реальной проблемы она не хочет понять: вполне возможно, что нам в самом деле придется перейти в категорию малоимущих вне зависимости от того, будет у нас ребенок или нет. Бездомные и бесплодные – потрясающее сочетание, ничего не скажешь. С другой стороны, не могу не отметить уверенность Люси в том, что на этот раз все наши ухищрения обязательно должны сработать. Она, по– моему, всерьез считает, что главную роль в этом деле должен сыграть положительный эмоциональный настрой. Занятно. Она даже сказала, что если у нас родится девочка, то надо будет назвать ее Примроуз. Ну что ж, поживем – увидим. Меня, по крайней мере, радует уже то, что Люси в последние дни просто расцвела.

Да, кстати, если эта чушь действительно сработает, то нужно будет попробовать этот метод на себе: я имею в виду позитивный эмоциональный настрой в отношении того, как бы умудриться не потерять работу.

Пенни.

Сегодня утром у меня начались месячные.

Ничего не хочу – только лечь и умереть.

Ну зачем, зачем я позволила себе на что-то надеяться? Как можно было поддаться на такую чушь? Не знаю почему, но ведь я всерьез поверила во всю эту хрень с магическими кристаллами, энергетическими линиями и позитивным настроем. Но, с другой стороны, у меня есть оправдание: в конце концов, могла же я предположить, что мне хоть раз в жизни повезет. Всего одно удачное стечение обстоятельств, и я была бы счастлива до конца дней своих. Как же, разбежалась. Везения ей захотелось. Черт, черт, черт, черт, черт.

Но почему именно я? Какого хрена? Столько женщин обзаводятся детьми, не слишком-то этого желая.

А мне ведь больше ничего не нужно. Абсолютно ничего! Всю свою жизнь я хочу только одного: иметь детей. Сколько себя помню, я всегда играла в дочки-матери и хотела быть мамой. Это всегда было моей единственной мечтой, единственной целью в жизни.

И вот именно у меня ничего не получается.

Шестьдесят три цикла! Шестьдесят три гребаных месяца бесконечных попыток, попыток и попыток – и ничего! Я вся измотана и истерзана (в дополнение к тем мучениям, которые я и без того каждый раз испытываю в такие дни). Не перестаю удивляться – почему же я? Почему именно мне не дано зачать, выносить и родить хотя бы одного ребенка? Почему? Вот моя сестра – у нее двое. У Мелинды один. У каждой из тех чертовых баб, которых я встречаю в универсаме «Сэйпсбери», детей наверняка по дюжине, не меньше. Я прекрасно понимаю, что не должна из-за этого плохо к ним относиться, но иногда почему– то не получается. В конце концов, это нечестно! Конечно, я знаю, что множество женщин находится в таком же положении, как я, что они не меньше меня страдают, но мне-то до них нет никакого дела. Как, впрочем, и им до меня. Плевать они на меня хотели. А я-на них.

Дорогой я.

Ну что ж, констатируем факт: спектакль, который мы разыграли на вершине Примроуз-Хилла, не принес никаких плодов. Облом.

Стыдно признаться, но ведь, по правде говоря, и я начал на что-то надеяться. Бедная Люси сумела до того позитивно настроить себя на это дело,

что даже я обрел какое-то подобие позитивного настроя. Я пару раз ловил себя на том, что пытаюсь представить, какой будет наша жизнь, если у нас действительно появится ребенок. Причем воображал я себе не бессонные ночи и бесконечные памперсы, а слащавые картинки с семейными чаепитиями и сказками на ночь. Сироп, да и только. А то еще погрузка в машину палаток, удочек и тому подобного и отъезд куда-нибудь за город, а там…

Все, пожалуй, хватит. Так и умом тронуться недолго.

Дорогая Пенни.

На работе я сегодня была одна и могла, ни перед кем не отчитываясь, провисеть пять часов на телефоне, чтобы дозвониться до доктора Купера и выяснить, может ли он записать меня на лапароскопию. Большая часть из имеющихся у меня 247 книжек о том, «как забеременеть», утверждает, что это и есть самый естественный очередной шаг в попытках добиться желаемого результата. Само собой, доктор Купер не сказал мне ничего нового, подтвердив то, что я уже читала. Существует, конечно, и другое мнение. Книги по альтернативной медицине и гомеопатии, разумеется, не приветствуют такого грубого и жестокого вторжения в женский организм. Но черт ею знает, кому тут верить? Я уже столько всяких способов перепробовала. И, честно говоря, если бы я отказалась есть и пить все то, чего не одобряют эти альтернативные медики, то давно уже померла бы с голоду, так и не дожив до желанной беременности.

До хирургического отделения мне дозвониться не удалось. Сейчас идет какая-то эпидемия гриппа, и у медицинских работников, видимо, большая запарка. Чует мое сердце, что нам придется раскошелиться на проведение этой процедуры в частной клинике. Конечно, восторга это у меня не вызывает, потому что мы с Сэмом всегда с доверием относились только к государственной медицине, но теперь у меня просто нет выбора. Очереди в государственных клиниках такие длинные, что пока до меня дойдет дело, я успею выйти из детородного возраста. Кроме того, раз очереди такие длинные, то, может быть, мне следует обратиться в частную клинику, просто чтобы не занимать чью-то государственную койку. Возможно, у кого– то в этот момент решается вопрос жизни и смерти. Вот странное дело: я помню, когда миссис Тэтчер оперировала руку в частной клинике и сказала: «Я могу себе это позволить и сделаю это, чтобы не удлинять очередь», весь Лондон изрядно зубоскалил над ней, считая все это только позерством и желанием запудрить людям мозги. И надо же: теперь я сама готова повторить ее слова и не чувствую себя обязанной кому-то что-то объяснять.

Господи, как же мне тошно.

Дорогой Сэм.