Текст книги "Ландскрона (сборник современной драматургии)"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 80 страниц)
ПЕТР. Возможно, мы подспудно ожидаем обновления крови.
МАРИЯ. Мы ожидаем самого ожидания.
ИОАНН. По-моему, на нас кто-то смотрит из темноты.
ПЕТР. Кто это может быть?
ИОАНН. Возможно, одна из теней от фальшивого светила.
МАРИЯ. Может быть, тайный друг. Или скрытный соглядатай.
ПЕТР. Только тот, кто враждебен, выбирает ночь для утверждения своих происков прекословия.
ИОАНН. Мы молоды телом и согбенны духом. Возможно, именно оттого нас выбрал наш неизвестный.
МАРИЯ (Иоанну). Ты правда полагаешь, что не знаешь его?
ПЕТР. Если ты знаешь, Мария, скажи.
МАРИЯ. И ты тоже знаешь, Петр.
ИОАНН. Ты, Мария, была рядом с нами, но не была одной из нас.
ПЕТР. Ты была каждому из нас матерью, женой и сестрой. Иногда ты бывала ближе к Слову, чем всякий из нас.
ИОАНН. Духом безразличия веяло тогда надсадно над переулками и притонами прогорклого Иерусалима.
ПЕТР. Мы не оправдывали тебя, Мария, когда ты стала жертвою сфабрикованного прощения.
ИОАНН. Твоя рухнувшая прожженность была отменным снадобьем против недугов нашего разношерстного братства.
МАРИЯ. Мир тебе, Иоанн, счастливый, безукоризненный, верный.
ПЕТР. Когда я тебя еще не знал, Мария, я знал уже, что ты выберешь Иоанна.
МАРИЯ. Я не могу пойти с вами обоими, когда пути ваши разминулись.
ИОАНН. А мы не можем пойти вместе оттого, что ты все равно будешь для одного из нас.
ПЕТР. Аминь.
Мария встает и некоторое время стоит неподвижно.
МАРИЯ. Пойду подберу несколько сучьев, которые видела неподалеку.
ИОАНН. Не ходи.
МАРИЯ. Почему?
ПЕТР. Лучше огню сему погаснуть, чем согревать нечестивых, закосневших в их безыскусных горестях.
МАРИЯ. Если огонь нужен хоть одному беспокойному, не лучше ли ему никогда не угасать от самого сотворения мира и до конца времени?!
ИОАНН. Пищей огню угасающему служат упования тысяч, они же измельчившиеся разжигают пожары.
МАРИЯ. Ныне свинцом приземистым душа моя утруждена.
ПЕТР. Когда мы уйдем, один ветер будет соглядатаем исчезнувшего огня.
ИОАНН. Ты говорил, Петр, что ждал хоть какого-то знака, хоть одного намека или знамения. Но не дождался.
ПЕТР. Другим братьям повезло не более. Но они же от нас теперь ожидают решимости.
ИОАНН. Если бы они еще вдохнули в нас силу!..
ПЕТР. Тела наши устали. Дух наш притупился.
МАРИЯ. Мне кажется, что кто-то стоит сзади и дышит мне в затылок.
ПЕТР. Рядом?
МАРИЯ. Ногами стоит за горизонтом и тянется ко мне рукой.
ПЕТР. Мы не можем пренебрегать никакими ощущениями, из которых складывается наше скорбное сегодня.
ИОАНН. Возможно, это кто-то из тех, кто хочет оттеснить нас от света.
ПЕТР. Ныне мы сами носим в себе свет и славу, и скрытные соки земли.
ИОАНН. Нас одних недостаточно. Когда мы желаем славы, она открывается нам в исступлении толп. Когда мы ищем покоя, тот настигает нас извне.
ПЕТР. Куда ты пойдешь, Иоанн?
ИОАНН. Если ты снова отправишься в Самарию, я отправлюсь в Антиохию. Если ты пойдешь в Антиохию, я, пожалуй, в Эфес.
ПЕТР. Так я и предполагал.
МАРИЯ. Здесь Иуда. Можно ли ему войти?
ПЕТР. Разве нельзя нам проститься с землей этой без Иуды?
ИОАНН. Ночь все равно испорчена.
ПЕТР. Все ж таки жаль потерять такую концентрацию печали. _ Входит Иуда. _ ИУДА. Сарказм стоит над землей Израиля.
ИОАНН. Оказывается, это кроткий Иуда был нашим соглядатаем.
ПЕТР. Наши опасения были ложными.
МАРИЯ. А чего ты опасался, Петр?
ПЕТР. Просто я подумал, что это может быть Тот, кого мы ждали и кого уже не надеялись увидеть.
МАРИЯ. И ты сказал "опасения"?
ИОАНН. Оставь его, Мария. Иуда, что ты хочешь сказать?
ИУДА. Полубожественный Иуда приветствует его божественных друзей.
ИОАНН. На подступах к тебе содрогается дружба.
ИУДА. Знаете ли вы, что я изобретатель нового лобзания?
ПЕТР. Для чего ты пришел?
ИУДА. Повидать тебя, мужественный Петр. Поговорить с тобой, разумный ИОАНН. Взглянуть еще раз на тебя, прекрасная Мария. Иуда сладок, как нектар; Иуда едок, как кислота. Иуда как дым над миром молодым; в начале печали Иуда как молния, радостью полон я.
МАРИЯ. Иуда, будь осторожен. Петр может убить тебя одним ударом. Иоанн готов сразить тебя своим отточенным словом.
ИУДА. А чем со мною, Мария, можешь справиться ты?
МАРИЯ. Я ждала твоего появления, Иуда.
ИУДА. Вот как. А ждали моего появления остальные братья? Ждали моего появления другие двенадцать?
ПЕТР. Мы ждали не тебя, но исполнения предначертанного.
ИУДА. Если будет тебе, Петр, предначертано смерть свою на дереве принять, ты и того ожидать станешь так?
ПЕТР (вздрогнув). Тебе ли, Иуда, об этом говорить?!
ИУДА. Почему же не мне?!
МАРИЯ (Иуде). Напрасно я позволила тебе прийти.
ИУДА. Не бойся, тихая Мария, мне не удастся возмутить сих бесчувственных.
ИОАНН. А сам ты, Иуда, не без чувства?
ИУДА. Так ты догадался, Иоанн? Но это только полдела. Действительно: меня нет.
МАРИЯ. Место ли для шуток твоих, Иуда?
ИУДА. Вы жизнь свою всегда принимали за чистую монету, так много сил расходуя на надежду.
ПЕТР. Опять это вечное Иудино шутовство!..
ИУДА. А разве ты не ощущаешь аромата разложения, Петр? Взгляни, вот след на моей шее, он так и не сошел, хотя я долго массировал это печальное место. _ Иуда приближается к Петру, предлагая ему потрогать свою шею.
Петр замахивается, чтобы ударить Иуду, тот проворно отскакивает от Петра. _ И это наш Петр, добродушный и терпеливый. _ Небольшая пауза. _ У меня вывалился язык, но я кое-как сумел затолкать его на место. Да, конечно. Я тогда еще обмочился. Но моча, разумеется, давным-давно высохла, оставив только едва заметный след на моих штанах. А если бы у тебя, Петр, были чуткие пальцы, ты смог бы прощупать сломанные позвонки у меня на шее. У меня посерело лицо, высохла и потемнела кожа.
МАРИЯ. Не приближайся к Петру, Иуда.
ИУДА. Наш силач старается убедить себя в том, что он жив. Петр, а что означают следы запекшейся крови на твоих руках? Что означают лопнувшие сосуды в твоих глазных яблоках? Сознайся, что ты стал гораздо хуже видеть. Что ты почти ничего не слышишь из того, что тебе говорят. Что слова долетают до тебя как будто откуда-то издалека.
ПЕТР (равнодушно). Ты лжец. Ты вор. Ты ничтожество. Ты иуда. Как может земля носить такую мерзость?!
ИУДА. Вся земля здесь в гнойниках беззаботности. Иуда как сострадательный доктор ходит по городу и читает в лицах людей их благостные заблуждения. Клоака сия от мира сего.
ИОАНН. Иуда хочет затушевать разницу между нами и собой.
ИУДА. Иуда хочет преодолеть тиранию вашего косноязычия, но виртуозность его крови отчего-то ожесточает вас. Иуда тоже мечтает производить головокружения и поставлять их миру как заморский товар.
ПЕТР. Если бы я смог до тебя добраться, мои руки сами задушили бы тебя.
ИУДА. Золото назойливости Иуды ныне готов растратить ты, Петр. Взросли розы дерзости моей, но ты топчешь их непочтительностью. Бедный Иуда нажил себе грыжу, оберегая вас от происков злопыхателей ваших. А вы препятствовали распространению моего артистизма.
ИОАНН. Из-за тебя нас принимали за чародеев.
ИУДА. Вошью швов готов ты, Иоанн, ползать по золотому шитью новорожденной надежды.
МАРИЯ. Ты для каждого успел, Иуда, подготовить свою эксцентрическую пилюлю?
ИУДА. А как же, блаженная Мария. Но я думал, вас будет больше. Где Иаков, что всегда одинаков? Где Филипп, что в праведность по уши влип? Где Фома, что спятил с ума? Где Андрей, благородный от пят до ноздрей? Где остальные, те, что как звери лесные? Иуда живет во всяком, в ком живет артист. Отхлебните хороший глоток неразбавленного Иуды. Посмотрите. Для них проще без вести пропавшими быть, чем решиться на самую ничтожную оплеушку их грядущему.
ПЕТР. Я теперь верю, что ты уже мертв, Иуда.
ИУДА. Как смело ты смог шагнуть, мужественный Симон. Еще один шаг, и ты поймешь, что и ты не живее меня.
ИОАНН. Самоотрицание есть один из наиболее реальных способов наполнения феномена безвестности.
ПЕТР. Иоанн как всегда точен в сотворении геологических окаменелостей слова.
ИУДА. О ты, Иоанн, что для подвига зван. Смерть отыскал в расщелинах Рима, где рыхлая вечность застыла незримо. _ Иоанн пожимает плечами. _ ИОАНН. Ты бываешь когда-нибудь серьезен, Иуда?
ИУДА. Я смертельно серьезен, мой милый словесник.
МАРИЯ. Страшно слово Иуды. Оно самому ему разрывает грудь.
ИУДА. Время идет за мною по следу. Мне не оторваться от него и на полшага. Тебе, Мария, еще не раз придется возвращаться к своему ремеслу. Возможно, у нас сегодня празднество, только мы об этом забыли. У нас сухие сердца, утомленные веки, остывшие глотки. Развлеки хоть ты нас, Мария. Покажи нам, как ты завлекала. Покажи нам, как ты потом каялась. Помнишь, Мария? Знойными ночами ты слышала Иудино бормотание, слышала Иудин шепот. Видела жаркое тело Иуды, Иудино семяизвержение. Было ли это хуже или лучше, чем у всякого иного из мужчин?! Мария, ощущаешь ли ты теперь сама, как засохли твои когда-то очаровательные глаза, как ввалился твой нос, как твои истлевшие волосы отделяются от твоего безобразного черепа?! Ты сейчас такова, Мария. Я исчез, и все вы исчезли. Мы всегда носили в себе семена своего исчезновения и распада. И вот мы появились вновь, и истории наши повторяются... Мне только жаль мира, лишившегося наработанных мной прежде нечестивых навыков.
МАРИЯ. Ты, Иуда, сегодня особенно полон боли.
ИУДА. О нет, драгоценная Мария, сегодня я вполне безмятежен, я скуп и равнодушен, одною только фальшивой мимикой своей выдаю свой потаенный синдром бодрости.
ИОАНН. Иуда появился, и память понемногу стала возвращаться. Слова еще нет, но оно уже состоялось. Иуда есть наказание наше, мы заслужили это наказание.
ИУДА. Я пыль вашего ветра, я сахар ваших плодов.
ИОАНН. Из вечно средних веков мы незаметно шагнули к исходу времени, к самому его исходу.
ИУДА. Я стражник ваших болезней и благоденствий.
ИОАНН. Философия более не добавляет блеска бриллиантам будней.
ИУДА. Дерьмо чистой воды.
ИОАНН. Когда возвращаешься против своей воли, вера не помогает, но только мешает тебе.
ИУДА. Вера – машина безвременья, связывающая нынешнее с несуществующим.
ИОАНН. Иуда – тень мира, крах его закоулков.
ПЕТР. Костер наш погас. Скоро и угли его остынут.
МАРИЯ. Ночь на исходе.
ПЕТР. Новый день несет новый ужас. Новые обманутые ожидания.
ИУДА. Аминь.
МАРИЯ. Ни от чего так не устаешь, как от надежды.
ИУДА. Я же предупреждал.
Иуда резко отходит в сторону и отворачивается. Стоит с закрытыми глазами и временами раскачивается на прямых ногах.
ПЕТР (как будто он разговаривает сам с собой). Что нужно было взять? Кружку, ложку, нож, фонарик, веревку, стельки... У меня болят ноги.
МАРИЯ. Одеяло из верблюжьей шерсти.
ПЕТР. Я взял.
МАРИЯ. Иоанн, конечно, возьмет с собой много папирусов.
ИОАНН. Этому еще не пришло время.
МАРИЯ. Или уже прошло.
ИОАНН. Это неважно.
ИУДА (запальчиво, к концу фразы устало и безразлично). Пускай я принес с собой новую версию нашего существования, которая вам представляется сомнительной. Но и от нее вам не отмыться до конца дней ваших.
ИОАНН. О чем ты говорила, Мария?
МАРИЯ. Я не помню.
ИОАНН. Память возвращается и опять уходит.
МАРИЯ. Иуда – катализатор заката.
ИОАНН. Не нужно о нем говорить.
МАРИЯ. Ты прав.
ПЕТР. Все равно он есть и будет с нами всегда.
ИУДА (как будто он разговаривает сам с собой). Вот что-то всплывает во мне, едва осознанное, полустершееся, как будто со следами подчисток. Как будто скребли изнутри мой усталый мозг, чтобы там поверх прежнего записать что-то столь же бесплодное и бессмысленное. "Иуда, Иуда, – слышу я голос одной хромой девочки из моего перезрелого селения, – отчего ты не хочешь пить, как велит тебе мать, козье молоко?" Я, стриженый мальчишка, смотрю на эту девочку с презрением. "Не думай, – говорю, – будто ты можешь меня учить", – и бью ее по руке. Меня принуждают эту девчонку считать своей сестрой, хотя она мне вовсе не сестра, я знаю это точно. Это все штучки моей матери, у которой много детей от разных кавалеров. Уже так все перепуталось, что никто и не знает, от кого он, когда и зачем был рожден. Шлюхи вообще источники всяческих недоразумений. Селение наше потом еще будет разрушено, когда сикарии спровоцируют гнев Рима. Его никогда уже не будет ни на одной карте. Там и теперь только змеи живут в развалинах, да скорпионы прячутся от палящего солнца.
ПЕТР. Мне нравилось, Мария, когда ты клала свою руку поверх моей руки. Всего только прикасалась рукой.
МАРИЯ. Я знаю. Ты хорошо выспался днем?
ПЕТР. Не помню.
ИУДА. Я принес вам в дар свою изощренную безыскусность, я бросил ее к вашим ногам, а вы отворачиваетесь. Иуда – сообщник космоса. Иуда – гордость гор и горизонтов. Иуда – скромность травы.
ПЕТР. Весной, когда море бывало спокойным, улов иногда оказывался колоссальным, и перекупщики рыбы буквально толпились тогда на берегу. Рыба, конечно, падала в цене, но мы не жалели, отдавали ее всю иногда, не торгуясь, чтобы на другой день, еще до зари, снова уйти в море. И молодые мускулы тогда гудели от прохладной усталости. Эта картина всегда стоит у меня на сетчатке глаза.
ИУДА. Ты знаешь, Петр, я вчера покончил с собой.
ПЕТР. Да?
ИУДА. Да.
ПЕТР. Когда это было?
ИУДА. Не помню. Возможно, в прошлом году.
МАРИЯ. Как ты это сделал?
ИУДА. Разбил голову о камень.
МАРИЯ. А где рана?
ИУДА. Видимо, затянулась.
ИОАНН. Полностью затянулась? Сама собой?
ИУДА. Возможно, какой-то след и остался.
ИОАНН. Я ничего не вижу.
ИУДА. Ты смотришь в другую сторону.
ИОАНН. Я не люблю этих кровавых историй.
ИУДА. Я тоже.
ПЕТР. Почему ты это сделал?
ИУДА. Наверное, мне было невмоготу. Возможно, мне хотелось лопнуть, как мыльному пузырю.
ПЕТР. Удалось?
ИУДА. Не могу сказать, что удалось вполне.
ПЕТР. Попробуй еще раз.
ИУДА. И тебе нисколько не будет меня жаль? Ты, Петр, как бутерброд. Где снизу лежит рыхлый Симон, а сверху намазан Иуда. Душистый, изощренный Иуда.
МАРИЯ. Вечно ты, Иуда, умудряешься сварганить что-то этакое...
ИОАНН (как будто сам с собой). Рекомендательные мои письма в Александрии никого не удивили, ни один из книжников не принимал меня всерьез. Навьюченный своими свитками, я скитался тогда по университетским центрам Малой Азии. Особенно я гордился трактатом "Эмоции как метафоры степеней самодовлеющей божественности", хотя тот был написан мной еще в шестнадцать лет. Завороженный механизмами мистики в старинных святых текстах, я до одури просиживал над ветхими папирусами. Я мечтал стать вровень с ученейшими мужами эпохи, но мои полезные знакомства вскоре меня разочаровывали. Присутствие оставляет след. Отсутствие оставляет след. След есть наш смысл и единственно возможное бессмертие. Искусство, возможно, есть предмет общественной гигиены, его же полагают уловом честолюбия личности.
ИУДА. Знаешь, Петр, иду я сегодня по городу и вижу надпись: "Место безверия. Торговля разрешена". Бедный Иуда тоже хотел бы, чтобы сознание теряли от его виртуозности, чтобы плоти толп содрогались восторгом. Что такое сделалось с нашим отечеством, чтоб ему сдохнуть?!
ИОАНН. Мир обанкротился, и теперь только одни священные сарказмы есть средства осуществления свободы в условиях тотальной боли.
ПЕТР. Возможно, мне нужно искать себе еще более скромный удел. Каким-нибудь бедным строителем должен был быть я. Бродячим учителем или сельским жонглером.
ИУДА. Жизнь и смысл, жизнь и смысл без передышки. Этого ты хотел, Петр? Этого ты добивался, Иоанн?
МАРИЯ. Твой тайм-аут исчерпан, Иуда. Время уходить.
ПЕТР. Время уходить нам всем.
ИУДА. В повадках моих торжество утверждения, вы же смотрели на меня так, как будто я украл ваше фамильное серебро. _ Петр встает, отряхивает с одежды крошки и пыль. Нерешительно топчется на месте. _ ПЕТР. Ночь прошла. Тяжесть осталась.
ИУДА. Ты, Петр, смирился с автоматизмом неосознанности твоего обихода. Меня же влекут великие проблески моего своеволия.
ПЕТР. Мы свидетели горечи, Иуда, современники спасительного сомнения.
ИУДА (кричит). Тебя распнут на кресте вниз головой!
ПЕТР. Со мной это уже было.
ИУДА. Ты идешь на это снова?!
ПЕТР (пожимает плечами). Ты ведь тоже не можешь отступить ни на шаг от своей миссии удушья.
ИУДА. Возьми меня с собой. Я смогу уберечь тебя от многих наваждений невежества.
ИОАНН (Петру). Когда ты будешь в городах, будь осторожен вблизи высотных домов.
ПЕТР. Благодарю тебя. Я учту. Будь осторожен и ты.
ИОАНН. Мария, с кем ты пойдешь?
ИУДА. Ответь им.
МАРИЯ. Видимо, я все же останусь в Иерусалиме.
ИОАНН. Он будет разрушен два раза.
МАРИЯ. Я знаю.
ИУДА. Пойдем со мною, мужественная Мария, и мы наполним дни наши чинопочитанием морали, небрежностью бреда. Корчами укоризны, упражнениями в бессилии, ожогами торжества.
МАРИЯ (как бы про себя). После больницы я увидела, что абсолютно никому не нужна. Появилось много новых молоденьких девочек, более расторопных, более смазливых, более беззастенчивых. Я стала женщиной в девять лет, я жила тогда в доме богатого торговца кожами. И что я теперь? Мерзкая рухлядь. С множеством болезней, которые то затухают во мне, то вновь сотрясают мое несчастное тело до последней его клеточки.
ИОАНН (Петру). Десятки братьев ждут уже тебя там, куда ты пойдешь. Поэтому тебе будет нелегко не быть одиноким.
ПЕТР. Я бы никогда больше не возвращался сюда, но я знаю, что у меня для этого не хватит сил.
ИУДА. На теле кровоточащей ночи и ныне так много запекшейся радости. Берегись, Израиль! Иуда твой брат.
МАРИЯ. Богат он был неимоверно, этот торговец, но вечно на что– то все жаловался. "Большие деньги – большое раздражение", – иногда говорил он.
ИУДА. Взгляни на Марию, Иоанн. Тебе нужна эта безглазая мумия? Посмотри и ты, Петр. Красота Марии иссякла.
ИОАНН. Ты статен, Петр, и все еще красив. Поэтому тебя станут слушать.
ПЕТР. Да нет же. Иуда прав. _ Пауза. _ Ну что ж... _ Петр подбирает свой узел, неловко кланяется своим товарищам и медленно уходит. _ ИОАНН. Мы пытались рассказать историю, но у нас ничего не вышло. Она ссохлась и съежилась, будто змеиная кожа на огне. Отчего-то неудача вызывает в нас удовлетворение. Не слишком значительное, но, пожалуй, вполне определенное. _ Иоанн старается поймать взгляд Марии, но та стоит, отвернувшись от Иоанна. Вскоре он убеждается в бесплодности своих попыток, пожимает плечами и беззвучно уходит. Иуда и Мария одни. Иуда, кажется, порывается что-то сказать, но если прежде слова мелькали между всеми участниками действия, как будто у жонглеров мелькают их проворные орудия, то теперь, возможно, впервые появляется страх перед словом, перед возмущенным безмолвием. Иуда и Мария смотрят друг на друга, Иуда, возможно, тянется к Марии, возможно, готов наброситься на нее. Но что-то во взгляде женщины удерживает Иуду. И только когда Мария видит, что Иуда полностью укрощен и покорен ей, она уходит. __ Пауза. _ ИУДА (смеется). Ну вот, кажется, мне снова удалось их всех провести. (Иуда серьезен.) В общем, это было не так уж и сложно. Что ты говоришь? Ты мог бы проделать это еще и еще раз? Ну, конечно. Всегда и везде. Всякий раз, возле их затухающего костра? Не только. И на шумных базарах, и залитых солнцем площадях. Да, но как провели тебя самого! Ну ничего, не страшно. Со мной всегда мой верный, мой преданный друг. (Из-под одежды Иуды высовывается конец веревки, Иуда вытаскивает из-за пазухи веревку с петлей на конце.) Что это такое? Как это что?! Мой друг, моя жена, моя сестра. Она всегда верна бедному Иуде. _ Уходит. _ _Конец_
_На страницу "Содержание"_
–======-
_Игорь Шприц_
_НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ..._
Пьеса в девяти картинах __ *Действующие лица*
_Алашеева Ассоль Николаевна_ – контролер следственного изолятора города Н-ска, 30 лет
_Князев Андрей Игоревич_ – подследственный того же изолятора, 40 лет
–__ __
_Асины монологи_
_МОНОЛОГ ПЕРВЫЙ_
(Зрителям). Пожалуйста, не шуршите....
Меня зовут Ася. Мне нравится мое имя. В паспорте написано – Ассоль. В школе меня дразнили Фасолью. А мама меня называла Фасолинкой, поэтому я очень любила фасолевый суп. Сейчас я над ним просто плачу... Она говорила, что я самая красивая девочка в городке. Наверно, это так и было... Мне кажется, из меня должна получиться смешная старушка. Интересно, можно ли стать самой красивой старушкой в городе? Большие города меня пугают. Так легко заблудиться, потеряться, пропасть. Фасолинкой в большом котле. Хорошо бы остаться одной на всем белом свете. Пустые города, пустые страны, дороги... Я бы много путешествовала, увидела бы мир без людей, без никого... Одни только кошки пугливо перебегают улицы и смотрят из подворотен немигающими глазами... Вы заметили, что кошки никогда не моргают? Только прищуриваются на мгновение. Они все сговорились никогда не моргать... Или жить на маяке, на острове, чтобы вокруг было море, скалы, птичий базар с чайками... С закрытыми глазами больше всего на свете я люблю слушать крики чаек... Еще я очень люблю оранжевый цвет. Я могу часами смотреть на апельсин, лежащий на столике у моей кровати. Когда он засыхает, я сжигаю его в печке и кладу свежий, душистый, оранжевый. Он светится в темноте, как маленькое заходящее солнце... Мысль, что я могу съесть это солнце, для меня кощунственна. Мне их покупали, а я их не ела, только смотрела. Все говорили – странная девочка, ты же просила апельсины, вот они... Я странная девочка... Я очень странная девочка...
_Картина первая_ _ На сцене – типичная камера следственного изолятора. Две застеленные кровати, при кроватях тумбочки и табуретки. Есть стол со стулом. Нормальное окно с форточкой, снаружи окна решетка. С внутренней стороны окна – крупноячеистая металлическая сетка. У входа сантехнический узел с унитазом и раковиной. Он (узел) отгорожен от зрителей и общего объема камеры стенкой в три четверти человеческого роста. На стене светильники, в двери – глазок. Щелкает замок, дверь открывается, в камеру входит Ася. _ АСЯ (стоящему за дверью). Я кому сказала – лицом к стене, руки за спину! Еще повторить? (Осматривает кровати, проверяет унитаз, краны, подходит к двери.) Подследственный, в камеру. (Входит Андрей, руки за спиной, в руках пакет с вещами.) Вещи на стол. Вещи выкладывайте на стол. Все выкладывайте, все. (Осматривает вещи.) Что это? Я вас спрашиваю.
АНДРЕЙ. Вы же прекрасно видите.
АСЯ. Мое зрение вас не касается. Что это?
АНДРЕЙ. Это – безопасная бритва.
АСЯ. Это не положено.
АНДРЕЙ. Но она же безопасная!
АСЯ. Не положено. Шнурки, ремень, подтяжки. Быстрее. (Забирает неположенные вещи.) Раздевайтесь.
АНДРЕЙ. Я научный сотрудник.
АСЯ. Перед законом все равны. Раздевайтесь.
Андрей снимает с себя одежду, Ася привычными движениями проверяет карманы и швы, складывает все на стул.
АНДРЕЙ. Трусы снимать?
АСЯ. Лучше не надо. А вот носочки снимите. Откройте рот. Сюда, под лампу. Шире. Скажите "А".
АНДРЕЙ. А-а.
АСЯ. Фамилия?
АНДРЕЙ. Князев Андрей Игоревич.
АСЯ. Статья.
АНДРЕЙ. Не знаю.
АСЯ. Ну и абас.
АНДРЕЙ. Что вы сказали?
АСЯ. Ничего. Можешь одеваться.
АНДРЕЙ. Попрошу мне не тыкать.
АСЯ. Можно и не тыкать. Быстрее одевайтесь. Вот. (Протягивает листок.) Ознакомьтесь – распорядок дня и правила поведения подследственного в камере. Читать умеете, подследственный? Не слышу ответа, подследственный!
АНДРЕЙ. По слогам.
АСЯ. Вот и хорошо. Вопросы есть?
АНДРЕЙ. Есть.
АСЯ. Ну?
АНДРЕЙ. Вы можете не хамить?
АСЯ. Кому?
АНДРЕЙ. Мне! Я ведь еще не заключенный.
АСЯ. Во дает! Я хамлю! Ну ты и борзой, первый раз такого вижу. Я хамлю! Это ж надо такое придумать – вот девочки посмеются! Слушай, милок, ты хоть понимаешь, куда попал?
АНДРЕЙ. Я прошу вас не тыкать, я с вами на брудершафт не пил!
АСЯ. А тебе никто и не предлагал. И долго не предложат! Я хамлю!
АНДРЕЙ. Послушайте, вы! Оставьте меня в покое! Уходите, прошу вас! Я устал, я спать хочу.
АСЯ. Заткнись – он спать хочет! Знаю я ваши сны, небось, гуся с дороги дернуть захотелось. Слушай внимательно: это камера! следственного изолятора! просто так сюда еще никто не попадал! Ты, вот ты – подследственный! Я – контролер! Ты – никто. Я – все! Понял?! Дошло? Повторить еще раз? Я не хамлю – я исполняю свои обязанности. А если хочешь увидеть, как хамят по-настоящему, так я могу устроить. Пригласить дядю?
АНДРЕЙ. Руки коротки. Прошли ваши времена! Есть закон – я требую адвоката! _ Ася быстрым движением бьет Андрея. Он падает на пол и заходится в кашле. _ АСЯ. Адвокат в отгуле. Все уехали за грибами. Есть у нас такой старинный русский обычай – по осени за грибами ездить. Какие еще будут пожелания? Массажиста? Педикюршу?
АНДРЕЙ (встает с трудом). Вы меня провоцируете... Я знаю... Вы меня провоцируете. Это подло – бить того, кто не может ответить. Меня предупреждали, что будут провокации!
АСЯ. Умнеешь на глазах, чувствую, найдем общий язык. Подло бить женщину. Наоборот – можно. Это закон природы. Если хочешь, можем устроить тебя женщиной. Но не советую, женская доля здесь такая трудная.
АНДРЕЙ. Знаю я ваши приемчики, читал про ваши пресс-хаты.
АСЯ. Начитанный! Редкая для нас птица. Ну что, очухался, птичка божия?
АНДРЕЙ. Оставьте меня в покое, умоляю вас. Не трогайте меня, неужели вам приятно унижать меня?
АСЯ. Мне ты безразличен. По мне, так лучше пустая камера, чем ты в ней. Хлопот меньше. И не психуй, не раздражай, веди себя тихо, послушно! Неужели это так трудно для воспитанного человека?! Мы здесь тоже с нервами, нас тоже надо беречь! Нас мало, а вас много! Пойдешь в зону, там кум с тобой нянькаться будет! Ему за это платят. А мне платят, чтобы все тихо было! Договорились? Не слышу ответа.
АНДРЕЙ. Договорились.
АСЯ. Вот и ладушки. Дай сигарету. (Андрей дает сигарету.) А спичку даме? Благодарю, подследственный. Какие будут пожелания?
АНДРЕЙ. Я могу лечь спать?
АСЯ. Должен. Отбой уже был.
АНДРЕЙ. Почему я один?
АСЯ. Начальник скажет – подселю. Но не советую – свинью могут подложить.
АНДРЕЙ. Одному запрещено законом.
АСЯ. Здесь тайга закон. Имеете право подать жалобу районному прокурору, послезавтра он как раз из запоя должен выйти. Но ненадолго, поэтому поторопись. Руки поверх одеяла, как в пионерлагере. Во сне храпишь?
АНДРЕЙ. Вроде нет.
АСЯ. Это плохо. С храпунами удобнее – издалека слышно. Попробуй на спине может, захрапишь. Дай еще сигаретку на дежурство. (Идет к выходу.) Напомни имя-отчество.
АНДРЕЙ. Андрей Игоревич.
АСЯ. В журнал записать. Спокойной ночи, Князев.
АНДРЕЙ. Спокойной ночи.
АСЯ. То-то же. _ Ася выходит и закрывает за собой дверь. Андрей ходит по камере, затем подходит к двери и стучит. _ АСЯ (из-за двери). Что за шум, подследственный?
АНДРЕЙ. Вы свет забыли погасить!
АСЯ. Не положено! Спи, Князев, не буди во мне зверя! _ Андрей укладывается спать.
_ _Картина вторая_ _ Андрей спит. Открывается дверь, в камеру входит Ася. Она еще не успела смениться с ночного дежурства. _ АСЯ (будит Андрея). Эй, Князев, проснись. Проснись, кому говорю. Давай, давай, дело есть. (Андрей вскакивает.) Одевайся.
АНДРЕЙ. Уже подъем? Который час?
АСЯ. Шесть. Час до подъема. Дело есть, поговорить надо. Иди помочись, на душе легче станет.
АНДРЕЙ. Выйдите, пожалуйста.
АСЯ. Еще чего, не мальчик, чай. Я отвернусь. (Пока Андрей совершает утренний туалет, Ася напевает романс.) Князев. Ты хочешь, чтобы тебе здесь было хорошо?
АНДРЕЙ (выходит из-за перегородки). Мне здесь хорошо. Тихо. Вы такая чуткая, внимательная, поете прекрасно... Что я могу еще сказать?
АСЯ. Но вы, к моей несчастной доле... Князев, короче, мне надо, чтобы все было тихо, а тебе надо, чтобы все было хорошо... Понял?
АНДРЕЙ. Понял.
АСЯ. Ни черта ты не понял. Тебя ведут, как барана к мяснику, к девяносто третьей, а ты даже не трепыхаешься.
АНДРЕЙ. Извините, я со сна... Что такое девяносто третья?
АСЯ. Или гонишь гусей, или ты придурок. Ты хоть школу кончил?
АНДРЕЙ. С золотой медалью.
АСЯ. А-а, медалист! Как же я сразу не доперла? Головастик. Тогда слушай: девяносто третья – хищение госсобственности в особо крупных размерах. Раньше по ней светила вышка, теперь – пятнадцать с конфискацией.
АНДРЕЙ. Я ни в чем не виноват, я не виновен! Расследование все выяснит. Я честный человек – я ничего ни у кого ни разу не крал!
АСЯ. Верю. Такие, как ты, и украсть-то толком не могут. Но сидят в основном такие. Все это ты на суде кричать будешь, но я туда не хожу. У меня нет времени туда ходить. У меня другие проблемы. Мне самой от них кричать хочется.
АНДРЕЙ. Я могу вам чем-то помочь?
АСЯ. Горячо.
АНДРЕЙ. Но чем? Вы хоть намекните.
АСЯ. Кто из нас с медалью школу кончил?
АНДРЕЙ. Вам нужны деньги?
АСЯ. Логично.
АНДРЕЙ. Но у меня их нет. Я такой, как все. Я научный сотрудник.
АСЯ. Князев, упустить шанс – это самое худшее в жизни. И потом, если просит женщина, это просит Бог. В Бога веришь?
АНДРЕЙ. Мне бы не хотелось обсуждать этот вопрос с вами.
АСЯ. А я верю. Вот чего тебе здесь не хватает?
АНДРЕЙ. Для полного счастья? Лампы, словаря русско-английского, бумаги, машинки пишущей.
АСЯ. Жалобы в ООН строчить будешь?
АНДРЕЙ. Мне монографию надо закончить.
АСЯ. А персональный компьютер тебе не нужен?
АНДРЕЙ. Слова-то какие знаете.
АСЯ. Это я пошутила. Все можно, что сказал. И продуктов подкину. Икры не обещаю, но сытым будешь.
АНДРЕЙ. И сколько все это будет стоить? (Ася показывает два пальца.) Двести тысяч? Два миллиона? Но помилуйте, у меня этого нет.
АСЯ. Это твои проблемы. Ты сегодня хорошо спал?
АНДРЕЙ. Да.
АСЯ. И, между прочим, храпел, как паровоз. На месте твоей жены я бы тебя придушила. К тебе никто не приставал. А ведь может быть ой как иначе! Ты хочешь работать, ты хочешь хорошо есть. Ты ведь хочешь этого?
АНДРЕЙ. Да.
АСЯ. Плати. Бесплатный только сыр в мышеловке.
АНДРЕЙ. Вы меня просто шантажируете.
АСЯ. Просто. Князев, это ведь я с тобой по-хорошему. Придут другие с другими словами и другими ценами. По слухам, так ты у нас Корейко! Все отдашь, лишь бы их больше не видеть. Поверь мне, голубчик, уж я здесь всякого насмотрелась. Решайся, будь мужчиной. Ну?
АНДРЕЙ. А что я здесь могу решить?
АСЯ. Давай телефон.
АНДРЕЙ. Чей?
АСЯ. Мамы, папы, дяди, тети! Давай рожай, сейчас смена придет. И что-нибудь интимное, чтобы поверили.
АНДРЕЙ. У меня нет никого.
АСЯ. Что, и жены нет? Вот она, медаль-то. Небось, будильничек только на полшестого заводится, а?
АНДРЕЙ. Мы с ней не разведены, но у меня нет морального права просить у нее деньги.
АСЯ. Но хоть кто-нибудь у тебя есть, хоть одна живая душа?
АНДРЕЙ. Кот был. Записывайте.
АСЯ. Я запомню.
АНДРЕЙ. Петербург, Политехническая двадцать шесть, квартира три. Телефон двести сорок семь, девяносто один, двадцать семь. Гусаков Сергей. Приятель. Он не откажет.
АСЯ. Что-нибудь, известное вам двоим. Ну, пароль.
АНДРЕЙ. Скажите: Ирочка Нелюбова.
АСЯ. Он поймет?
АНДРЕЙ. Да. Он у меня ее увел.
АСЯ. И здесь тебя нажгли. Годится. Ну вот, Князев, а ты боялся. Бесплатный совет дам – никому здесь не верь, никого не бойся и ни о чем никого не проси.
