Текст книги "Роковая ночь"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

ЖЕНИТЬБА ХАЛАФА НА ТУРАНДОХТ И ГИБЕЛЬ СУЛТАНА ХОРЕЗМСКОГО

Мандарины и ученые старцы единодушно одобрили решение Турандохт. Обрадованный Алтан-хан обнял ее и воскликнул:

– Дитя мое, ты не могла сделать мне лучшего подарка! Твоя гордость и пренебрежение к женихам лишили меня всякой надежды на продолжение нашего рода. Как же я счастлив! Быть может, мне еще посчастливится увидеть внуков, и родной мне по крови царевич наследует это государство. Наконец-то ненависть в твоем сердце уступила место любви – и больше всего меня радует то, что твоим избранником стал юноша, которого я успел полюбить, как сына, и который мне стал всех дороже. Но каким волшебством тебе удалось открыть имя этого молодого героя?

– Здесь волшебство ни при чем, о отец! – сказала она. – Я узнала его случайно, естественным образом: одна из моих невольниц этой ночью ходила к нему и сумела выведать его имя.

– О чарующая взоры царевна! – сказал ей Халаф. – Ты возрождаешь меня из праха, ты вызволяешь меня из бездны отчаяния на самые вершины славы и счастья! Прости мои несправедливые подозрения, ибо я не знал, какое блаженство мне уготовано! Я жажду вымолить прощение у твоих ног.

Но здесь влюбленный юноша вынужден был замолчать, ибо одна из невольниц, все время стоявшая за спиной царевны, выступила вперед и привлекла к себе внимание всех собравшихся. Она прошла на середину зала, и все умолкли. Когда она откинула с лица покрывало, Халаф узнал свою вчерашнюю собеседницу. Ее остановившийся взгляд и мертвенная бледность выдавали какое-то ужасное намерение. Обращаясь к Турандохт, она сказала:

– Я ходила к нему вовсе не для того, чтобы выручить тебя. Я все приготовила для настоящего побега! Я хотела отбить у тебя возлюбленного и бежать с ним, чтобы обрести свободу за пределами вашей страны. Но этот неблагодарный юноша отказался бежать. Я наговорила о тебе всяких ужасов и изобразила тебя самой жестокой в мире царевной; более того, я солгала ему, что сегодня его должны убить по твоему приказу. Отвергнутая, я вернулась к тебе, полная гнева и ревности, и тогда сообщила тебе его имя, чтобы сделать ваш союз невозможным. Он выболтал мне, что его зовут Халаф, и я надеялась, что эта выданная в порыве чувств тайна даст тебе повод оттолкнуть его, – но я и тут просчиталась! Что же, мне остается лишь одно. – И с этими словами она выхватила спрятанный под платьем кинжал и вонзила его в свою грудь.

Все замерли, точно пораженные громом. Турандохт сбежала с трона в надежде спасти ее жизнь; Алтан-хан также проявил живое в этом участие. Думали, что она не смогла попасть в сердце. Но, прежде чем они успели что-либо сделать, она вторично нанесла себе рану кинжалом, и тогда царевна заплакала:

– Дорогая моя Ханума, – сказала она, – почему ты мне ничего не сказала? Почему ты не открылась мне? Если бы я знала, что мое намерение выйти замуж за этого юношу убьет тебя! Нет ничего на свете, что я пожалела бы для такой подруги, как ты!

Ханума на мгновение приоткрыла глаза и произнесла:

– Все кончено! Не оплакивай мою участь, ибо она не страшна. С молоком матери я впитала основные догмы Будды: человек приходит из пустоты и в нее уходит – и я возвращаюсь в небытие, из которого появилась!

Она глубоко вздохнула и скончалась. Император приказал совершить над ней погребальный обряд, а затем начать приготовления к свадьбе. Он направил гонцов к повелителю племени барлас с приглашением для Тимурташа и Алмас. Радость и великолепие воцарились во дворце Алтан-хана; когда все было приготовлено для празднества, был заключен брачный договор между Халафом и Турандохт, и свадьбу сыграли со всей пышностью. В великом Пекине целый месяц продолжались увеселения, и повсюду можно было видеть гулявших и угощавшихся людей.

Любовь Халафа к царевне нимало не ослабела после женитьбы. Молодая жена платила ему взаимностью, и ничто не напоминало о ее прежнем высокомерии и жестокости. Вскоре после того, как празднества завершились, возвратился гонец, отправленный в края, где обитало племя барлас. С ним прибыли не только ногайский хан и его жена, оповещенные о выпавшей на долю их сына удаче, но и сам хан Аламгир со знатнейшими из своих приближенных: ибо глава племени решил почтить своих гостей.

Халаф издалека заметил двигавшуюся ко дворцу процессию и вышел к воротам. Тимурташ и Алмас долго обнимали своего сына, и все присутствовавшие при их встрече ногайцы и китайцы плакали, глядя на эту семью. Потом Халаф приветствовал хана Аламгира и объявил всем о той щедрости и великодушии, которые тот проявил по отношению к ханской семье. Он рассказал, как предводитель племени барлас взял на себя содержание Тимурташа и Алмас и снарядил в дорогу его самого. Аламгир-хан ответил:

– Я ничего не знал о царском достоинстве ваших родителей и обходился с ними без того почтения, которое должно оказывать столь высоким особам. Сознавая свое упущение, я решил воздать им за свой промах и выказать свое уважение, проводив их лично ко двору китайского императора.

И все они вошли во дворец, где их ждал Алтан-хан. Он обнял и расцеловал высоких гостей и провел их в свои покои. Там начался разговор о бедственном положении ногайского хана: император, которому Халаф рассказал историю своих родителей, обратился к Тимурташу с предложением отомстить хорезмскому султану за поражение, которое потерпели ногайцы, и за преследования, которым он подверг семью Халафа. «Я употреблю все силы, имеющиеся в моем распоряжении!» – пообещал он и тут же велел разослать по всем провинциям указ о том, чтобы наместники возглавили отрады и армии, размещенные в подвластных им областях, и двинулись к озеру Балджута, чтобы там дожидаться общего сбора. Хан Аламгир, видя, что затевается военный поход, также послал гонца к своему племени и распорядился о том, чтобы его военачальники собирали людей и двигались в то же место, откуда они должны быть готовы выступить по первому приказу.

Потом император велел готовить угощение и принял гостей с подобающей пышностью. Хан Аламгир, Тимурташ и его жена жили во дворце, окруженные заботами Алтан-хана, и в сердцах родителей Халафа затеплилась надежда вновь воцариться в краю ногайских татар. Через положенное время царевна Турандохт родила замечательного мальчика, и по этому случаю император велел устроить праздник во всей китайской империи. Хан и ханша уже совсем забыли о прошлых невзгодах, которые рождение внука вытеснило из их памяти. Наконец пришло известие, что все отправленные к озеру Балджута войска соединились. Тимурташ, Халаф и хан Аламгир отправились, чтобы принять командование. Приехав на место, они насчитали семьсот тысяч воинов. Было решено двигаться в Хотан, а оттуда – в Кашгар; они проделали этот путь и вступили в земли хорезмского султана. Но тот не испугался и выставил четыреста тысяч бойцов. Обе армии с двух сторон подошли к Ходженду, где началось большое сражение. После кровопролитной битвы китайцы одержали верх.

У султана не оставалось никакой возможности для бегства. Он был окружен и предпочел погибнуть при попытке освободиться, нежели сдаться на милость победителя. Его сын также бился до последнего и пал от руки неприятеля. Половину хорезмского войска китайцы вывели из строя – ранили, убили, взяли в плен. Остальные, пользуясь ночным мраком, разбежались кто куда.

Несмотря на то что союзники тоже понесли потери, это сражение решило участь Хорезма и ногайского царства. Тимурташ благодарил судьбу за эту победу Он отправил в Пекин гонца с вестью об исходе сражения, а сам со своими воинами двинулся через Джагатай к городу Хорезму и захватил его. Вступив в город, он объявил его жителям о том, что не собирается никого казнить, смещать с должности и вообще производить какие-либо перемены в здешних порядках; однако, поскольку судьба даровала ему победу над султаном, он повелевает всем областям, прежде подчинявшимся этому владыке, признать власть нового государя – своего сына Халафа.

Тогда хорезмийцы провозгласили Халафа султаном, а Тимурташ вернулся на родину. Там его приняли с радостью и вновь признали государем. Но он не остановился на этом, а выступил в поход на Гирканию, чтобы отомстить за предательство, совершенное некогда тамошним военачальником. Тимурташу удалось наказать неверных и стереть позор поражения при Дженде, откуда раньше Халафу едва удалось спастись бегством. Теперь царь Гиркании вынужден был признать свое поражение в борьбе с Тимурташем и уступить ему трон. Только после этого старый хан вернулся в Джагатай, где дожидались известий Алмас и Турандохт.

Так настал конец несчастьям Халафа и его семьи. Его образ правления снискал ему расположение хорезмийцев, и на долгое время в его владениях воцарился мир. Турандохт родила ему еще одного сына, а Тимурташ и его жена уехали в свою прежнюю столицу – Астрахань, где провели остаток жизни. Предводитель племени барлас возвратился со своим войском к себе, получив щедрую награду за помощь, оказанную ханской семье.

Сыновья Турандохт и Халафа выросли прекрасными юношами и унаследовали: один – китайский престол, другой – хорезмский.

ИСТОРИЯ ЦАРЯ БАДР-ЭД-ДИНА ЛОЛО И ЕГО СОВЕТНИКА АТА-УЛЬ-МУЛЬКА, ПРОЗВАННОГО ПЕЧАЛЬНЫМ ВЕЗИРОМ

Некогда правителем Дамаска был царь по имени Бадр-эд-Дин. Его советник Ата-уль-Мульк служил ему с достойным всяческой похвалы бескорыстием. Он принимал близко к сердцу государственные дела и никогда не жаловался на усталость. Словом, это был честный и преданный советник. Свое прозвище Печального везира он заслужил потому, что никогда не смеялся, услышав шутку, и вообще постоянно был серьезен.

Как-то раз царь пересказал ему одно из своих приключений, которое казалось ему смешным, но Ата-уль-Мульк выслушал его, даже не улыбнувшись.

– Ата-уль-Мульк! – сказал царь, удивленный тем, что его рассказ показался скучным. – Ты служишь мне десять лет, но ни разу я не видел тебя радостным или взволнованным!

– Нет человека, который не имел бы причин печалиться, – ответил тот.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил царь. – У тебя есть какое-то тайное горе, которым ты не делился со мной?

– Да, государь мой, но такова обычная участь сынов Адама! Вот вы – разве вы вполне счастливы?

– О! Как я могу быть счастливым, – вскричал царь, – когда груз государственной власти давит на мои плечи?! Неужели ты думаешь, что кто-нибудь может считаться счастливым, имея столько врагов, сколько я? Вот мои подданные – другое дело. Я уверен, что среди них найдется множество беспечальных и беззаботных людей. Однако если ты уверен, что наш удел – скорбь, то согласись все же, что она омрачает нашу жизнь не в равной степени! Судьба испытывает людей неодинаково – так отчего же ты грустишь и отказываешь себе в удовольствиях?

– Государь мой, – сказал Ата-уль-Мульк, – причину моей тоски вам откроет повесть о моих приключениях.

ИСТОРИЯ ПЕЧАЛЬНОГО ВЕЗИРА И ЦАРЕВНЫ ЗУЛЕЙХИ-БЕГУМ

Моего отца звали Ходжа Абдаллах. Он был богатым ювелиром в Багдаде и не пожалел средств на мое обучение. По его настоянию я выучился наукам; он нанял учителей, которые обучали меня разным языкам. Когда он решил, что я накопил достаточно полезных знаний, то захотел отправить меня в путешествие по Азии, чтобы я повидал и другие страны. Но я больше всего любил удовольствия! Мое мотовство и легкомысленное отношение к жизни огорчали отца: я перестал придавать значение его советам, полагая, что они продиктованы старческой немощью. Его мудрые увещевания оставались безо всяких последствий, ибо я их не слушал. Однажды он позвал меня в сад на прогулку и повел такую речь:

– Я вижу, напрасны мои усилия направить тебя по верному пути. Что же, скоро ты избавишься от надоедливых советов отца. Я чувствую, что стою на пороге Вечности и вот-вот покину тебя. Ты останешься владельцем огромного состояния и, если твоя несчастная судьба приведет тебя к полному разорению, можешь надеяться только на дерево, растущее посередине этого сада. Да, сын мой, если ты промотаешь все мои неисчислимые богатства, тебе не останется ничего иного, как привязать веревку к одной из ветвей и тем избавить себя от бедности и связанных с ней страданий.

И действительно, вскоре он умер. Я устроил пышные похороны, а затем осмотрел наследство: оно оказалось огромным! Это разожгло мою страсть к роскоши и забавам всякого рода. Я увеличил количество прислуги, собрал вокруг себя всю багдадскую молодежь и предался развлечениям, пьянству и всяким излишествам. Через некоторое время мое состояние заметно уменьшилось, а потом и вовсе исчезло. Мои друзья и знакомые перестали посещать мой дом. Слуги перешли к другим хозяевам, невольников я вынужден был продать. Оставшись один, я вспомнил все, что говорил мне отец, но увы! Было слишком поздно! Как я горевал о том, что не слушал его… Но оставалось еще одно средство, которое он мне советовал: повеситься, чтобы избавить себя от горестей нищеты. Не сомневаясь более в правоте моего отца, я решил исполнить по крайней мере этот совет. Я продал дом, оставив себе только сад, и прожил последние деньги. Затем я купил веревку, взял два больших камня и отправился к тому дереву. «Если я не устроил свою жизнь так, как хотел мой родитель, – подумал я, – то пусть уж моя смерть будет такой, как он пожелал!» – и с этой мыслью привязал к нижней ветке веревку. На конце ее я сделал скользящую петлю, подтащил поближе два больших камня и влез на них.

Потом я просунул голову в петлю и оттолкнул камни ногами. Горло у меня перехватило, и я потерял сознание от удушья. Ветка тем временем обломилась, и я свалился на землю.

Когда я пришел в себя и огляделся, оказалось, что эта ветвь была полой и внутри ее зияла пустота. С удивлением я обнаружил несколько алмазов, вывалившихся из нее и лежавших в траве. «Может, и ствол пустой?» – подумал я и бросился за топором. Прорубив поверхность ствола, я обнаружил внутри его клад: тут были изумруды, рубины и другие драгоценные камни. Печаль моя уступила место радости, и я снял с шеи веревку. Это происшествие окончательно убедило меня в предусмотрительности отца и в том, что все его советы были продиктованы любовью ко мне.

Отныне я решил следовать его воле. Если раньше я предавался развлечениям, то теперь стал находить удовольствие в иных занятиях. Воздержанность, путешествия и торговое дело заменили мне былые увеселения и распутство. Отец передал мне свои познания в ювелирном деле, и я неплохо разбирался в драгоценных камнях. И вот я решил съездить в Ормуз; путь туда лежал морем, и я договорился с двумя багдадскими купцами о том, чтобы войти в долю и вести дело совместно. Мы отправились в путь и всю дорогу до Ормуза плыли благополучно, в мире и дружбе между собой. Но уже в конце пути мне пришлось убедиться в том, что мои товарищи не так хороши, как я думал. В один из вечеров мы сели за трапезу, беседовали и пили вино. Около полуночи я встал, лег на постель и задремал. Пробудился я оттого, что почувствовал себя в воздухе, но ничего не успел понять до того мгновения, как очутился в воде за бортом корабля. Оказывается, мои компаньоны подошли к ложу, где я сладко похрапывал, взяли меня за руки – за ноги, оттащили к борту и швырнули вниз! Так я очутился в открытом море. Была ужасная погода, дул ветер, но волны не накрывали меня, а, напротив, несли все дальше, пока по удивительному стечению обстоятельств не выбросили на скалистый берег залива. Ощутив себя на суше, я поднялся на ноги и провел остаток ночи, благодаря судьбу и провидение, спасшие меня от гибели. Как ни странно, опасность не отразилась на моем здоровье.

Когда рассвело, я вскарабкался по крутому берегу вверх и встретил местных жителей, занятых поисками горного хрусталя; свою добычу они продавали в городе. Я рассказал им, что со мной произошло, и они пожалели меня, накормили и отвели в город. Оказалось, что это и был Ормуз. Я отправился искать пристанища на каком-нибудь постоялом дворе, и первый попавшийся мне на глаза человек оказался одним из багдадских купцов – моих спутников! Он изумился при виде меня и бросился на поиски своего товарища, чтобы сообщить ему о моем благополучном возвращении и принять меры для собственной безопасности. Вскоре оба они попытались пройти незамеченными через двор караван-сарая. Я бросился к ним и закричал:

– Эй, негодяи, небо отвергло ваш подлый замысел! Глядите, я жив назло вам!

Один из них имел наглость заорать мне в ответ:

– Отстань, проходимец! Какое мошенничество у тебя на уме, что ты не даешь нам прохода? – и оба набросились на меня и отколотили.

– Я пожалуюсь на вас судье! – восклицал я.

Но они отправились к судье и попали раньше меня, поднесли ему кое-что из моих же собственных драгоценностей и убедили его заковать меня в цепи и бросить в тюрьму.

Слух о моем заключении дошел до тех собирателей хрусталя, которых я встретил на берегу. Они пришли в город и рассказали судье обо всем, что слышали от меня. Тогда он послал за багдадскими купцами, чтобы учинить им допрос, но они успели удрать, так как опасались, что дело откроется. Узнав, что мои обидчики сели на корабль и уплыли, судья убедился в моей невиновности и велел освободить меня.

Избавившись наконец от всех напастей и счастливо избежав гибели в морских волнах, бесчестных товарищей и подозрительного судьи, я оказался на воле безо всяких средств к существованию. Друзей в этом городе я не имел, и нечего было ждать, что кто-нибудь ссудит мне денег. Оставалось побираться или голодать. Я покинул город на следующий же день после моего освобождения и направился к Ларским равнинам, что лежат между горами и Персидским заливом. Там я присоединился к купеческому каравану, двигавшемуся в Шираз; в дороге я оказывал всем мелкие услуги, за которые со мной расплачивались пищей. Обращались со мной хорошо, и я решил не расставаться с купцами после того, как они прибыли на место. В это время в Ширазе находился Тахмаспшах со своим двором.

Однажды я вернулся из соборной мечети на свой постоялый двор и увидел во дворе шахского чиновника. Он спросил:

– Кто ты, юноша, из какой страны прибыл, чем занимаешься? Мне кажется, твои дела идут плохо.

– Когда-то я знал лучшие дни, – отвечал я, – и будь я в Багдаде, где родился и вырос, тебе не пришлось бы меня жалеть.

И я рассказал ему о своем неудачном путешествии.

– А сколько тебе лет? – спросил он, и я сказал:

– Девятнадцать.

Он отвел меня в шахский дворец и там, пригласив в красиво убранную комнату, спросил:

– Как тебя зовут?

– Хасан.

– Послушай, Хасан, – продолжал он, – мне жаль, что ты претерпел так много невзгод. Я – начальник над дворцовой челядью и помогу тебе, как родному сыну. При шахском дворе есть род прислуги, называемой «касодали». Эти люди должны быть приятны лицом и хорошо сложены. Однако среди них нет ни одного, кто мог бы сравниться с тобой внешностью! Поступай же на службу, и жизнь твоя будет устроена.

Он взял меня под свое покровительство и объяснил мне мои обязанности; затем одел меня так, как полагалось по моей новой должности, и поселил меня вместе с другими молодыми людьми, которые выполняли те же обязанности. Вскоре я выдвинулся так, что завоевал уважение своих товарищей и оправдал доверие моего покровителя.

Некоторое время я оставался на службе, к чести человека, устроившего меня при дворе. Дальше произошло вот что.

Всем нам – дворцовой челяди и телохранителям, чиновникам и прочим лицам мужского пола, было запрещено появляться после определенного часа в саду, куда выходили окна гарема: в это время женщины совершали прогулку, и тому, кто бросил бы на них взгляд, грозила смертная казнь. Я как-то упустил время и задержался в саду; потом, сообразив, что уже поздно, бросился к выходу. Тут в самом конце аллеи я столкнулся с какой-то молодой особой.

– Куда это ты так торопишься?! – воскликнула она.

Вечер был светлым, и я разглядел ее лицо. Оно было мило. Тем не менее я отрезал:

– К выходу. Если ты из тех, что живут в гареме, то знаешь сама. Или мне не дорога жизнь?

– Поздно же ты о ней вспомнил, – засмеялась она, – благодари судьбу, что встретил не кого-нибудь, а меня, а то бы лишился головы на этом же месте!

– Горе мне! – воскликнул я. – Как же, несчастный, я не убрался вовремя!

– Отчего же горе, – возразила она. – Ты встретил здесь молодую красивую девушку – я льщу себя уверенностью в том, что мало кто из обитательниц гарема может похвастаться большей привлекательностью, нежели я! Так что у тебя нет оснований быть недовольным судьбой.

– Прекрасная госпожа, – сказал я. – Хоть при этом свете разглядеть вас как следует невозможно, но все же того, что я вижу, достаточно, чтобы воспламениться! Однако подумайте, каково мое положение. Смертную казнь нельзя назвать счастливым стечением обстоятельств!

– Согласна, – сказала она, – однако опасность не так велика, как ты думаешь. Шах Тахмасп добросердечен и, возможно, простит тебя. А кем ты служишь?

Я назвался.

– Ладно, – сказала она, – теперь слушайся меня. Во-первых, оставь на сегодня раздумья о завтрашнем дне. Эта забота – дело Всевышнего, а не людей! Бог лучше знает, как с тобой поступить, и, быть может, предусмотрел путь к твоему спасению. Если бы ты знал, кого встретил, то счел бы себя счастливейшим из людей и понял бы, что эта случайность может послужить к твоему возвышению. А ты тратишь время в сетованиях вместо того, чтобы радоваться.

Тогда я решил последовать ее намеку и схватил незнакомку в объятия. Но у нее и в мыслях не было предаться любви и уступить мне: она вскрикнула и позвала других женщин, которые выскочили из-за кустов, где прятались, подслушивая наш разговор.

Я понял, что это была одна из невольниц персидской царевны, которая решила подшутить надо мной для своего развлечения. Одна из женщин, смеявшаяся над моим замешательством вместе со всеми, спросила:

– Ну что, Кале-Каири? Не хочешь еще позабавиться?

– Нет, хватит с меня, – ответила та, с которой я разговаривал, – я дорого поплатилась за свое любопытство!

Все двенадцать женщин обступили меня и принялись подшучивать, говоря:

– Ого! Молодой человек не теряет времени даром! Какая жалость, что теперь его казнят за эту маленькую задержку!

Та, которую я обнимал, спросила другую:

– Жизнь его в ваших руках, моя повелительница! Что вы решили?

– Что ж, подождем, – ответила ей царевна, казавшаяся все еще слегка испуганной, – не умирать же ему сейчас! Пожалуй, отведем его в мои покои и развлечем немного: пусть запомнит этот случай надолго. До сих пор ни один мужчина не бывал у меня в гостях!

И мне тут же принесли женское платье, одели и увели с собой на женскую половину. Налево и направо, вверху и внизу блестело золото и серебро и благоухали ароматические светильники; мой глаз отказывался различать вещи в сплошном сиянии и блеске. Мы прошли в комнату Зулейхи-бегум – ибо так звали царевну – и заняли места на обитых парчой сиденьях, поставленных на узорном ковре. Женщины сели полукругом и меня усадили с собой. Царевна велела подать прохладительные напитки и что-нибудь подкрепиться. Шестеро старых прислужниц принесли кушанье «махрама» и салат из сердцевины огурца с лимонным соком и разными травами, положенный в скорлупу кокосового ореха.

Салат ели по очереди, передавая скорлупу из рук в руки, пока она не опустела; затем пили воду из хрустальных чаш. После этого завязалась беседа.

Кале-Каири случайно или умышленно заняла место напротив меня и бросала на меня нежные взгляды. Видно было, что она не только не сердится, но, напротив, весьма довольна моей дерзостью; поэтому я также строил ей глазки и вообще расположился к этой особе. Зулейха тем временем расспрашивала меня о моей службе и о том, кто я.

– Меня зовут Хасаном, – отвечал я, – и попал я ко двору благодаря начальнику дворцовой челяди его величества шаха Тахмаспа, – и дальше рассказал ей о своей жизни.

– Ну, Хасан, – сказала она, когда я закончил, – а обо мне ты все знаешь. Я – шахская дочь Зулейха и хочу, чтобы ты свободно чувствовал себя в моих покоях. Забудь о том, что нас разделяет огромная разница в положении, и о том, сколь неуместно присутствие мужчины в девичьих покоях. Отвечай мне откровенно: кто из присутствующих здесь женщин нравится тебе больше всего.

– Кале-Каири, – ответил я, – ибо она очаровала меня! Но вы, конечно, не можете ставить себя на равную ногу с невольницами, – добавил я, чтобы не обидеть шахскую дочь, – ибо там, где появляется дочь Тахмаспа, затмевается всякая красота.

Вместо того чтобы обидеться, она согласилась:

– Это хорошо, что ты отдал ей предпочтение. Это доказывает, что вкус у тебя изысканный: ведь эта девушка и мне милее всех остальных!

И вместе с остальными она принялась поздравлять Кале-Каири и шутить по поводу одержанной ею победы. Ее любимица отвечала с присущим ей остроумием.

– Принесите ей лютню, – потребовала Зулейха, – и пусть она покажет своему воздыхателю таланты, которыми наградил ее Бог.

Девушка играла и пела превосходно и доставила мне истинное удовольствие. Восхищенный ее слухом и голосом, я бросился к ее ногам с изъявлениями любви.

Все опять рассмеялись. Наше веселье продолжалось до тех пор, пока не вошла старая прислужница и не сказала: «Светает! Время расходиться». Мне велели следовать за нею; я прошел к воротцам, которые женщина отперла своим ключом и выпустила меня. Стоял уже день, когда я добрался до того места, где ночевал обычно со своими товарищами по службе. Начальник караула спросил меня, что случилось и почему я провел ночь на стороне.

– Один купец из Шираза, мой хороший знакомый, собирался уехать в Басру и никак не мог проститься со мной! Мы с ним пили и угощались до самого утра, – солгал я ему, и он поверил.

Восемь дней спустя я дежурил в шахских покоях. Один из евнухов пришел туда и на мой вопрос, что привело его к государю, ответил: «Скажи, не Хасаном ли тебя звать?» Я отвечал утвердительно; он передал мне записку и тут же скрылся. В записке было начертано: «Завтра вечером вы можете задержаться в саду при гареме дольше положенного часа. На том же месте, где вы меня впервые увидели, вы найдете ту, которая весьма тронута предпочтением, оказанным ей вами перед всеми невольницами царевны».

Я не сомневался в том, что писала Кале-Каири, но все же был удивлен ее смелостью. Мысль о том, что ее склонность ко мне проявится так ощутимо, не приходила мне в голову. В восторге от выпавшей мне удачи я пошел к начальнику караула и сказал ему:

– Можно, я сегодня пойду в гости к дервишу, который недавно прибыл из Мекки?

– Можно, – ответил он и отпустил меня на всю ночь. Я тотчас бросился в сад и дожидался там условного часа, пока не заметил наконец в той же аллее фигуру женщины, двигавшейся мне навстречу. Эта была та, кого я ожидал. Я подбежал к ней и бросился к ее ногам.

– Встань же, Хасан, – сказала она, – и ответь мне: возможно ли, чтобы я нравилась тебе больше всех девушек, которые окружают царевну?

– Ты так мила и так хороша собой, Кале-Каири, – сказал я, – что не должна сомневаться в этом! Хоть я и провинился перед тобой и вряд ли ты обо мне хорошего мнения, но верь – твой образ всегда стоит у меня перед глазами!

– Я рада, что ты не изменился ко мне, – сказала она, – еще и потому, что твоя молодость, ум, характер и особенно то, что ты был ко мне так внимателен, расположили меня в твою пользу. Но я пришла поделиться с тобою своими сомнениями, дорогой мой Хасан, ибо есть основание предполагать, что наша взаимная склонность может обернуться несчастьем. Не знаю, радоваться мне или скорбеть о том, что ты отдал мне свое предпочтение. Знай, что ты понравился самой Зулейхе, и скоро она даст тебе знать об этом! Как мне сохранить твою любовь, если моя соперница столь могущественна?

Но тут я прервал ее:

– Ты показалась мне прекраснее всех, и я не стану искать иной возлюбленной, кроме тебя! Шахская дочь, владетельная особа, государыня – никто не сможет повлиять на мой выбор, какою бы властью он ни обладал. Игла – и та притягивается к магниту, так неужели я одолею мое тяготение к твоей драгоценной особе? Меня полюбил шах Тахмасп и отличил перед всеми настолько, что со временем, возможно, назначил бы своим преемником, но ради тебя я отказался бы и от шахской милости!

– Бедный Хасан! – сказала она. – Остерегись проявить равнодушие к этой царевне! Если она сочтет тебя неблагодарным, нам обоим несдобровать. Видно, придется мне примириться с поражением.

– Ну нет, – сказал я, – лучше оставить службу и избавить себя от ее ревности. Я перестану появляться в этом саду, и вы обе мало-помалу забудете опрометчивого Хасана. Ты утешишься!

Последнее я произнес с такой силой, что слезы брызнули из ее глаз.

– Ты заслуживаешь того, чтобы знать правду, – сказала она мне, плача, – и я открою тебе секрет: Кале-Каири – не я, а другая, с которой ты разговаривал вчера как с царевной. Царевна же – перед тобой.

Я был поражен.

– Знай же, в тот вечер, когда я тебя увидела, мы поменялись ролями с моей невольницей, – продолжала она, – и хоть сегодня я вижу, что твое честолюбие склоняется перед любовью, я все-таки считаю нелишним сообщить тебе, что ты завоевал сердце самой Зулейхи, которая надеется теперь видеть тебя еще более счастливым, чем прежде!

Я заверил ее в моей искреннейшей привязанности и собрался произнести целую речь, но она остановила меня, сказав:

– Для женщины, запертой в стенах дворца, честолюбие мало существенно. Наши сердца склоняются к тем, кто ищет любви. Ты понравился мне, и этого было довольно!

Беседуя, мы заметили, что начало рассветать. Кале-Каири пришла перед самым восходом солнца и вывела меня через те же воротца. Вернувшись к себе, я размечтался. В мыслях я воображал себе самое привлекательное будущее, какое только может рисоваться влюбленному и полному надежд юноше. Но увы! В то время как я уже считал себя на вершине счастья, нежданное горе лишило меня разом всего. Через несколько дней прошел слух, что царевна заболела, а вскоре после того мне сообщили, что она умерла. Я никак не мог поверить этому до тех пор, пока своими глазами не увидел приготовлений к похоронам; всеобщий траур, которому предались подданные Тахмаспа, окончательно убедил меня в этом. Все, кто служил во дворце, в том числе и я с моими товарищами, участвовали в траурной процессии. Мужчины шли, обнажившись до пояса и нанося себе удары, царапая руки и тело; в отчаянии я нанес себе несколько ран; ответственные чиновники двигались за нами с пением, исполненные скорби по умершей и уважения к ней, и отрывки из Корана, которые они возглашали, были крупными буквами выписаны на длинных свитках китайской бумаги, свисавших с их тюрбанов. Двенадцать вельмож несли на своих плечах кедровый гроб, покрытый серебряными пластинами, и каждый держал в руке одну из лент, прикрепленных к крышке.