Текст книги "Голубиная книга. Славянская космогония"

Автор книги: Автор Неизвестен

Еще одно воплощение Велеса – былинный Садко, купец и чудесный гусляр. Его игра перед морским царем может вызвать или укротить бурю. Путешествие удалого новгородца на дно морское – типичный шаманский полет в нижний мир. Там он находит себе и супругу – морскую царевну, нимфу реки. Напоминает эту былину самарская легенда об Иване Курчавом. Этот отчаянный парень-музыкант ушел на дно Волги за своей возлюбленной Мариной, утонувшей и ставшей русалкой. И водяной пообещал их отпустить на землю.

Есть и другие мнения по поводу языческого прототипа Давида Евсеевича. М. Л. Серяков видит в нем Сварога (Козьму-Демьяна) – бога неба, первочеловека, первого кузнеца и пахаря. Основанием служит то, что в былине «Вавила и скоморохи» герою помогают обыграть на гуслях злого царя Собаку святые Козьма и Демьян. Но имя Вавилы опять-таки напоминает Велеса! Известный же своей буйной фантазией А. И. Асов увидел в Давиде Дмитриевского собора Даждьбога, ухитрившись прочитать надпись «Дав(ид)ъ» как «Да(ж)б(ог)ъ». Впрочем, на троне Дмитриевского гусляра есть солнечный знак – косой крест. Вполне возможно, что и Сварог, и Даждьбог не были чужды поэзии и музыке. Покровительствовал же этим искусствам греческий Аполлон. Но богом-волхвом, шаманом богов, богом певцов и поэтов у славян был в первую очередь Велес.

Итак, Волос против Волота, древний, но все же человекоподобный бог против великана. Здесь «Стих о Голубиной книге» более всего напоминает «Речи Вафтруднира» из «Старшей Эдды» и 17 руну «Калевалы». Один, бог-шаман, ведет космогонический диалог с великаном Вафтрудниром. Сначала отвечает бог, затем ётун. Ставка – жизнь. Проиграл великан, не сумев ответить на очередной вопрос бога. Карело-финский Вяйнямёйнен, певец-шаман и языческий бог, забирается во чрево умершего великана-колдуна Виппунена и, устроив там кузницу, заставляет древнего чародея поделиться с ним космогоническими и магическими знаниями. В стихе все гораздо более мирно. Волот всего лишь удостоверяется в непревзойденной мудрости Давида. И после этого видит сон[4]4
  Сон этот есть не во всех записях стиха, но присутствует в его письменном пересказе – «Беседе Иерусалимской».


[Закрыть]: в его саду выросло золотое (сахарное) дерево, и села на него птица (кречет) с колокольчиком. Сон истолковал Давид: дерево – будущая дочь Волота Соломонида, кречет – будущий сын Давида, премудрый Соломон. И решили цари-мудрецы поженить своих еще не рожденных детей. Древний бог помирился и породнился с новым.

Какие же тайны, открытые лишь Волоту и Волосу, хранит небесная книга? И почему она зовется «глубинной» или «голубиной» (а также «лебединой», «сорочиной»)?

 
Высота ли, высота поднебесная
Глубота, глубота, окиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омуты днепровские.
 

Этим зачином былины о Соловье Будимировиче открывается сборник Кирши Данилова – первое собрание русских былин. «Зачинается свет от небесной высоты, от земной широты, от морской глубины»; «растури се по земальске ширине, морске дубине, небеске висине», – гласят русские и сербские заговоры. «Что высота небесная, широта земная, глубина морская? Иоанн рече: Отец, Сын и Святой Дух», – сказано в апокрифической «Беседе трех святителей». Таким образом, высота – это верхний мир, широта – земной, глубина – нижний. Следовательно, «глубинная» мудрость – та, что добывается в нижнем, подземно-подводном мире. И вовсе не от Сатаны-Чернобога. «Всезнающий» черт, по народным представлениям славян, может научить лишь черному колдовству, лиходейству да иным грешным делам. Заключивший с ним договор сам себя приравнивает к нечисти. Другое дело – Велес. По мнению ученых, он мог быть связан и с подземным, загробным миром. На это указывают и родственные индоевропейские слова: (Валгалла – буквально, «зал мертвых», литовское Weles – «духи умерших»), и курганы-волотовки, и связь Волоса с урожаем. А был еще и морской царь, общаться с коим славяне-язычники за грех не считали.

Как же так: книга небесная, а мудрость в ней глубинная? Для язычника здесь противоречия нет. Что верхний мир, что нижний – все равно иной, потусторонний. Есть в нем и мудрость, и опасность, и не всякому дано туда попасть или хотя бы постичь ту мудрость. Варуна, индийский сородич Велеса, связан и с небом, и с морем. Солнце, по индоевропейским представлениям, днем движется по небу, а ночью – по нижнему миру. Вот почему сказочный Зоревик (Даждьбог) добывает яйцо-царство и царевну то в подземном мире, то на высокой горе. Вершина мировой горы (Олимпа, Меру) – и есть верхний мир. О «глубине премудрости» писали и вполне православные древнерусские авторы, например Кирилл Туровский.

А откуда у небесной книги «птичьи» названия? Птица – непременный атрибут шаманства. На птице, в виде птицы или с помощью птичьих крыльев летает шаман в иной мир. Есть у него духи-помощники, в том числе и птицеобразные. Среди них выделяется дух женского пола – главная помощница, она же тайная супруга шамана. Не чужды эти представления и христианам. Святой Дух, приводящий апостолов в состояние шаманского исступления («говорения на иных языках»), воплощается в виде огня или голубя. Голубь же – священная птица месопотамской Иштар, нисходившей в нижний мир.

Со Святым Духом и связывает апокриф «глубину морскую». А маковку Дмитриевского собора увенчивал медный голубь. «Вавила-скоморох, голубиный бог» (тот же Велес) в былине насылает стаю голубей, поклевавших горох у невежливого крестьянина. Мужик еще легко отделался: княгиня Ольга сожгла, якобы с помощью голубей, столицу древлян Искоростень. Ведь у индийцев и русских голубь – еще и воплощение смерти. А лебедь – та птица, на которой летает по небу или плавает в подземном мире индоевропейский бог Солнца. Его образ хранят и бронзовые модели колесниц, запряженных птицами, и русские ковши в виде лебедей, и эллинские мифы о лебединой колеснице Аполлона. А в Индии на лебеде летает Брахма – творец мира и бог мудрецов.

В славянских и немецких сказках часто встречаются чудо-девы, обращающиеся в лебедей, уток, голубок, стоит им надеть пернатую сорочку. Счастье и удачу приносит мужу такая дева, но одно неосторожное слово – и улетает она навсегда. Это – те же помощницы-супруги шаманов. Сродни им и вилы-русалки, представлявшиеся в виде птиц с женскими головами или крылатых дев. (Имя вил, опять-таки, связано с Велесом, а становятся ими девушки, умершие до свадьбы или утонувшие.) Наконец, шаманской птицей могла быть у славян и сорока, считающаяся разносчицей новостей.

Первая группа вопросов, заданных Болотом, касается происхождения главных элементов мира: белого света, солнца, месяца, звезд, утренней и вечерней зари, ночей, росы, ветров, грома, дождя. Ответы Давида никак не согласуются с Книгой Бытия, где Бог творит мир из ничего одним своим словом. Здесь же Бог, названный Саваофом и Христом, Царем Небесным, создает мир из частей своего тела[5]5
  Указываются основные ответы, а в скобках – менее распространенные варианты.


[Закрыть]:

свет – от духа (лица, очей, сердца, суда);

солнце – от лица (груди);

месяц – от груди (лица, затылка, очей);

звезды – от риз (очей, речей);

зори – от очей (риз, солнца);

ночи – от дум (волос, сапог);

роса – от слез;

ветры – от духа (дыхания, кровей);

громы – от речей (глаголов);

дождь – от слез (мыслей).

От создания мира стих переходит к созданию человека. Здесь миф как бы «переворачивается»:

кости человека пошли от камня;

тело – от земли;

кровь – от моря;

мысли – от облаков;

разум – от самого Христа.

Нетрудно догадаться, что в изначальном мифе камни происходили от костей Бога, земля – от плоти, море – от крови, облака – от мыслей.

Именно эта часть стиха находит себе широкие индоевропейские параллели и восходит, несомненно, к общеиндоевропейскому мифу. Этот миф о создании мира из частей тела бога или гиганта сохранили источники, разбросанные по странам и векам: индийские – Ригведа (X, 90), Брихадараньяка-Упанишада (1,1,1; I, 2, 3), Чхандогья-Упанишада (И, 7,1; II, 17,1)[6]6
  Упанишады – священные книги, предназначенные для странствующих аскетов-брахманов. Сложены в VIII–VI вв. до н. э. и позже, вплоть до начала новой эры.


[Закрыть]; иранские – Бундахишн, Затспрам[7]7
  Сочинение Затспрама, зороастрийского богослова IX в.


[Закрыть], Ривайят; германские – «Старшая Эдда»; средневековые западноевропейские – песнь немецкого схоласта Эззо (X в.), англосаксонские «Обряды Дунелмской церкви» (X в.), «Эмское право» (XIV–XV вв.), «Луцидарий» и «Сакрамент» Гонория Отенского (XI в.), «Пантеон» Готфрида фон Витербо (XII в.), французская рукопись XV в. из Парижской королевской библиотеки; греческие – орфический гимн Зевсу[8]8
  Орфические гимны, созданные в Греции в VI–V вв. до н. э., приписывались мифическому Орфею – фракийскому певцу-шаману.


[Закрыть]; славянские – «Беседа трех святителей», «Вопрос, от скольких частей был создан Адам». Отразился данный миф и в манихейской книге «Кефалайя». Мани, месопотамский пророк III в., попытался объединить в своем учении христианство, зороастризм и буддизм, индоевропейскую и семитическую традиции.

Древняя форма мифа сохранилась в Ригведе и «Старшей Эдде». Боги приносят в жертву великана-первочеловека (Пурушу, Имира) и из его тела создают мир. Б. А. Рыбаков проследил этот миф в трипольской культуре IV–III тыс. до н. э. На сосуде из Петрен изображен гигант. Голова его достигает неба вровень с солнцем, ноги по колена скрыты в земле, туловище же выше пояса как бы составлено из двух торсов с двумя парами рук. Согласно Ригведе,

 
Огромно его величие, но еще огромнее сам Пуруша.
Четвертая часть его – все сущее (на земле)
Три части – бессмертие в небе,
На три части вознесся Пуруша в вышину,
Четвертая часть его осталась (в земле).
 

В более поздних Ведах семь мудрецов-риши создают из семи Пуруш одного, «в то, что выше пупа, превратили они двоих». Пурушу отождествляли с Митрой-Солнцем, греки же представляли четвероруким Аполлона.

Сохранились, однако, еще более древние индийские версии, в которых космогонической жертвой служит не человек, а животное – конь (Брихадараньяка-Упанишада) или козел (Атхарваведа). Иранскую версию реконструировал археолог Ю. А. Раппопорт по изображениям на глиняной фляге из дворца-мавзолея Кой-Крылган-Кала в Хорезме и серебряной чаше, найденной в Бартыме, в Пермском крае. В начале мира была огромная водоплавающая птица (утка, гусь или лебедь). Она породила иную птицу – хищную, солнечно-огненную. Точнее, птице-зверя – грифона, льва-орла. Огненная птица растерзала водную и из ее тела создала мир. Зороастрийские книги этого мифа не сохранили, но они говорят о двух чудесных птицах: хищная Саена связана с небесным, духовным миром, водоплавающая Каршипта – с земным, материальным. (Саена – тот же Сенмурв, крылатый пес, древнерусский Симаргл.)

Вот откуда столь популярные в скифо-сибирском зверином стиле сцены терзания. Грифоны, львы, барсы терзают коней, козлов, быков, оленей, орлы – козлов или лебедей…[9]9
  Подробнее о значении сцен борьбы животных см.: Дудко Д. М. Свет из иранского мира // Заратустра. Учение огня. Гаты и молитвы. М., 2002. С.440–454.


[Закрыть] Те же самые пары борющихся животных хорошо известны в искусстве Месопотамии, ахеменидского и сасанидского Ирана и Древней Греции. Ни христианство, ни ислам не смогли искоренить древних образов. В XII–XIII вв. все те же сцены борьбы зверей изображались на белокаменных рельефах владимирских соборов, на вратах собора Рождества Богородицы в Суздале, в росписях Палатинской капеллы во дворце норманнских королей в Палермо, на иранских и среднеазиатских серебряных сосудах. А это и было время «Слова о полку Игореве» и «Младшей Эдды», время Авраамия Смоленского и «Голубиной книги». Инквизиторы, сжигавшие волхвов, оказались бессильны перед поэтами и мастерами, вроде бы вполне благочестивыми.

В иранском мифе Ахриман убивает первочеловека Гайомарда и первого быка, но Ормазд создает из тела Гайомарда металлы, а из тела быка – растения. Так не владыка ли Тьмы в облике льва убивал быка-первозверя? Но на митраистских рельефах быка убивает Митра. Солнечному богу помогает лев, а из хвоста быка вырастают колосья. Кто бы ни убивал и ни растерзывал изначального зверя (быка, коня, козла) или птицу (гуся), это – благое терзание, создающее мир, превращающее смерть в жизнь. А в мифах о Пуруше или Имире первозвери всего лишь принимают человекоподобный облик (великан и боги), терзание же превращается в жертвоприношение.

Древние индоевропейцы, создавшие миф о сотворении мира из тела великана, были земледельцами и скотоводами энеолита. Они возделывали землю мотыгами и примитивными сохами, стерегли свои стада верхом на конях, с каменными топорами и медными кинжалами. Миф же о растерзании первозверя, быть может, сложили еще охотники палеолита в своих пещерах. Не зря ведь митраисты оформляли свои храмы в виде пещер, а мир представляли в виде пещеры, созданной Митрой.

В Упанишадах, зороастрийских источниках и орфическом гимне Зевсу жертвоприношения великана уже нет. Мир создается, как и в «Голубиной книге» и «Беседе трех святителей», из частей тела самого творца и владыки Вселенной – Брахмы, Ормазда, Зевса. Этот вариант мифа явно более поздний, но тоже общеиндоевропейский. Наконец, в славянском апокрифе о создании Адама и у католических авторов X–XV вв. миф «переворачивается»: не мир создается из тела первочеловека, но части тела Адама создаются из частей мира. Из древнего мифа развилось и популярное в поздней античности и средневековье учение о соответствии макрокосма-Вселенной и микрокосма-человека. В Индии теории макрокосма и микрокосма соответствовало учение о тождестве Брахмана (Абсолюта, божественной сущности мира) и Атмана (Человека, сущности человеческой души). Гностики, сочетавшие платоновский идеализм с иранской и библейской мифологией, создали образ Антропоса (Человека) – идеального небесного прототипа человека и всего мира. Вникая во все эти эти утонченные идеалистические учения, трудно представить, что в истоках их лежит жуткий, но величественный первобытный миф о схватке двух первозверей или о человеческом жертвоприношении.

Данный миф известен не только индоевропейцам. Иудейские мудрецы развивали под влиянием гностиков учение об Адаме Кадмоне, соответствующем Антропосу. Четверорукий гигант, подобный трипольскому, изображен на сосуде IV тыс. до и. э. из Юго-Западного Ирана. В то время там обитали предки эламитов, родственные дравидам – создателям доарийской цивилизации долины Инда. В Китае же известен миф о первочеловеке-великане Паньгу. Он разделил небо и землю, а из частей его тела возник весь мир. В энеолите существовала общность раннеземледельческих культур «расписной керамики», простиравшаяся от Балкан до Китая. Триполье – всего лишь одна из этих культур. Разделенные порой тысячами километров пути по степям и пустыням, они составляли, однако, пояс, по которому, словно ток в проводнике, быстро распространялись элементы культуры. И не столь важно, кто тогда, шесть тысячелетий назад, первым создал миф о космическом гиганте – индоевропейцы или другие ранние земледельцы. Главное то, что эта космогоническая идея древних мудрецов-волхвов стала достоянием человечества, а не исчезла вместе с породившим ее племенем.

Варианты мифа (они приведены в конце этой книги) при всем их разнообразии настолько сходны, что можно восстановить изначальный вариант. Он был примерно таков: из тела великана (бога) происходит земля; из крови – вода (море); из волос – растения; из костей – камни (горы); из глаз – солнце (и другие светила); из дыхания – ветер; из мыслей – облака (луна, океан); из речей – гром; из головы – небо. Мир, таким образом, создавался не из бездыханного и безмолвного трупа первочеловека-первобога, но из его живого организма. Более того, первобог (Брахма, Зевс, Род) продолжает не только жить, но и управлять порожденной из него Вселенной. Это учение хорошо иллюстрирует известный Збручский идол X в., одновременно представляющий четырехликого, в княжеской шапке, Рода-Святовита – и весь мир, четырехсторонний и трехъярусный. Из этого первобытного мифа вырастут позднее пантеистические учения, отождествляющие Бога с природой (Спиноза, Сковорода).

Индоевропейские мудрецы энеолита мыслили и общество (по-славянски мир) не иначе как устроенным по образу и подобию мира-макрокосма. В «Стихе о Голубиной книге» к вопросам о создании мира примыкают вопросы о происхождении сословий. Они, оказывается, тоже произошли от частей тела, только не Бога, а первочеловека Адама: цари и царицы – от его головы, князья и бояре – от туловища («мощей»), крестьяне и женщины – от колен. И эта схема – опять-таки индоевропейская, причем очень древняя. Согласно той же Ригведе, от уст Пуруши произошли брахманы (жрецы), от рук – кшатрии (знатные воины), от бедер – вайшьи (общинники – крестьяне, ремесленники и торговцы), от бедер – шудры (слуги – рабы и полурабы). То же утверждают «Законы Ману», созданные будто бы первочеловеком Ману, сыном солнечного бога Вивасвата. Только первочеловеку Пуруше в них соответствует первобог Брахма. Этот миф сохранился только у индийцев и славян. Влияние первых на вторых в принципе не исключено (как уже сказано, славяне в IX в. бывали не только в Иране, но и в Индии). Но само представление о трех сословиях – общеиндоевропейское. Это блестяще доказал в своих многочисленных трудах один из крупнейших индоевропеистов XX в. Ж. Дюмезиль.

Древние индоевропейцы выделяли три социальные функции и соответственно три сословия. Жрецы (мудрецы) должны были заниматься интеллектуальным трудом, воины – воинским, общинники – производительным. К первой функции относились магия, ритуалы, поэзия, хранение знаний – словом, все то, чем занимались славянские волхвы, индийские брахманы, иранские мобеды, кельтские друиды, а также управленческий труд (суд, хранение и толкование законов). К третьей же – земледелие, скотоводство, ремесло, торговля – в общем все обеспечивавшее материальное благополучие общества. Во Франции трехсословная система дожила как юридическая реальность до 1789 г. А в это же самое время украинский философ Григорий Сковорода писал о трех «сродностях» – к «богословию», «воинству» и «хлебопашеству». Одним из учителей украинского мудреца здесь был Платон, в чьей утопии граждане делятся на правителей-мудрецов, воинов и работников.

В славянском апокрифе о царе Соломоне идеальное общество представлено в виде золотого дерева. Его самоцветные листья – князья и бояре, месяц на нем – царь, пшеница у подножия – воины, рожь – крестьяне.

Общество древних индоевропейцев было не феодальным или рабовладельческим, а варварским. Каждый должен заниматься своим делом, права же на безделье и тунеядство не имеет никто – ни богатый, ни бедный. Такова была суть трехсословной системы. Выросла она из системы трех возрастных классов – юношей, зрелых мужей и старцев. Поначалу каждый человек в молодости был воином, в зрелые годы – производителем, а в старости – мудрецом. Позже общество стало достаточно богатым, чтобы содержать профессиональных мудрецов и воинов. Личное богатство или бедность при этом не имели значения. Считалось, что быть бедным воином или мудрецом почетнее, чем богатым общинником. И что стремиться к богатству пристало лишь общиннику, а мудрецу вообще лучше всего быть неимущим. Вот почему в Индии так почитали отшельников и странствующих аскетов, в Элладе – киников, на Руси – калик перехожих.

Древнеиндоевропейские мудрецы – это шаманы и старейшины-жрецы. Воины – военные вожди и дружинники. Производители – остальные общинники. Были тогда, вероятно, и рабы, но они стояли вне трех сословий. Относились к рабам патриархально – как к детям, неполноправным членам семьи (у славян «отроками» называли и детей, и рабов). Так смотрели на них, в частности, гомеровские греки и ранние римляне. Это потом классическая античность «открыла», что рабы – не люди, а говорящие орудия. И только нищие мудрецы-киники смели утверждать обратное. Арийцы, покорив Индию, зачислили все коренное население в шудры и тщетно пытались воспрепятствовать смешению их с тремя высшими кастами и этих каст между собой. В Иране же выделили в четвертое сословие ремесленников. Примечательно, что в стихе от коленей первочеловека происходят не только крестьяне, но и «женский пол». Женщина здесь принижена в патриархальном духе, но по крайней мере приравнена к общинникам, а не к рабам.

Цари изначально принадлежали к первому сословию. Образец такого царя-жреца, законодателя, мудреца и шамана, общающегося с нимфой (чем не Садко?) – римский Нума Помпилий. Но дальнейшая история уже разделившихся индоевропейцев была наполнена борьбой жрецов и воинов за царскую власть. Эта борьба воспета в сказаниях о Геракле и Еврисфее, Рустаме и Кей-Каусе, Илье Муромце и Владимире. Кто был прав: расчетливый, но трусливый и неблагодарный царь-старейшина или храбрый, но буйный и непослушный воитель? Победа осталась за воинами. В частности, скифский Колаксай и славянский Зоревик – воины. Античная демократия превратила жрецов и даже самого царя (басилевса, рекса) в выборных чиновников. У германцев жреческое сословие вообще исчезло.

На Руси же борьба шла до самого ее крещения и даже после него. Волхвы старались подчинить себе князей. Князья же – присвоить функции жрецов и славу колдунов-волхвов. Ибн Русте, арабский историк X в., писал, что у русов «знахари» (волхвы) «господствуют над их царем, подобно хозяевам», и могут принести в жертву любое животное или человека. Этот араб, современник Олега, словно знал предание (явно волхвами и сложенное) об этом вещем князе, поплатившемся жизнью за недоверие к волхвам и их предсказаниям. Былинный Волх (Вольга) Всеславич, князь-чародей, вождь дружины оборотней, соединил в себе черты Вещего Олега и Всеслава Полоцкого, уже в XI в. имевшего прочную славу колдуна и оборотня. Черниговские князья X в. были погребены в Черной могиле с принадлежностями жрецов – священными рогами и жертвенными ножами. Чехи и поляки называют священника «князем» (knez, ksiqdz).

В том же X в. у восточных славян существовало своеобразное двоевластие (отчасти заимствованное у хазар): мирный «священный царь» и его заместитель-воевода. Первый правил номинально, второй – реально. За бездеятельного Игоря правил сначала Олег, затем Свенельд, отчасти сохранявший свое положение и при Ольге, Святославе, Ярополке. Ибн Фадлан, писавший в 922 г., будто царь русов (Игорь) никогда не сходит с престола и только предается пирам и удовольствиям, конечно, преувеличивал. Но вот былинный Владимир (в отличие от исторического – энергичного воина) занят только устройством пиров, а Русь защищают богатыри.

Не последней причиной крещения Руси и других славянских стран было стремление князей избавиться от опеки волхвов. Для северо-западных славян это обернулось насильственным онемечиванием. Недалеко от них ушли чехи и поляки. Болгары и сербы надолго попали под византийское иго. На Руси князья не без труда сумели подчинить себе епископов. Но еще Ивану Грозному пришлось выдержать тяжелую борьбу с митрополитом Филиппом Колычевым, «тишайшему» же Алексею Михайловичу – с патриархом Никоном. Завершил тысячелетний спор Петр I, показавший церковникам кортик со словами: «Вот вам булатный патриарх!» Опричный «монастырь» Грозного, «всешутейший и всепьянейший собор» Петра были не просто лихими забавами вольнодумцев, но своеобразно выраженной (не без расчета на популярность в народе, не любившем попов) претензией на сакральную власть. Тот же Грозный не чуждался и языческих аграрных обрядов: пахал, сеял и ходил по полю в саване на ходулях.

«Голубиную книгу», как уже сказано, слагали волхвы, а перерабатывал священник-двоеверец. В начале стиха к небесной книге сходятся все сословия: цари, князья, бояре, попы и крестьяне. Но в его древнейшей мифологической части место первого сословия, происходящего от головы первочеловека, занимают не попы и не волхвы, а цари с царицами. В былинах при дворе Владимира фигурируют князья, бояре, богатыри и волхвы:

 
Ай же вы мои, да князи-бояра,
Сильни русские могучие богатыря,
Еще вси волхи бы, все волшебники!
 

Так что о волхвах как сословии на Руси не забывали. Тем временем у полабских славян, покоренных немцами, исчезли и жрецы, и князья. В договоре 1181 г. между маркграфами Оттоном Мейсенским и Дитрихом Лужицким славянское общество делится на жупанов, кметей (воинов, рыцарей) и смердов. Жупан – глава общины (жупы), старейшина, позднее – средний феодал (барон). То есть в сознании славян, как и других индоевропейцев, общество «достраивалось» до трехсословного, ибо считалось, что только такое устройство, соответствующее устройству мира-вселенной, гарантирует миру-обществу процветание.

Царем в Древней Руси называли либо могущественного иноземного государя (императора Рима или Византии, хана Золотой Орды), либо великого князя Киевского, (например, Ярослава Мудрого в надписи на стене Софийского собора). Стих, как и былина, вопреки феодальной реальности, где князь, в том числе и великий, был прежде всего воином, рисует идеальную картину: священный царь (великий князь) только правит, обороняют же державу знатные воины (князья, бояре, богатыри). Русские волхвы и их преемники-сказители сохранили идеал индоевропейских жрецов: править должны мудрые. А не сильные или богатые.

Трехсословная система, разумеется, освящала привилегии господствующих классов. Но она же заставляла их помнить о своих обязанностях перед обществом, не давала превратиться в законченных паразитов. В Афинах, на родине демократии, за праздность наказывали. До «свободы» не трудиться додумалось только Новое время (если не считать Спарту и поздний Рим, где свободные презирали труд). И когда Петр III вполне в духе этого времени даровал дворянству «вольность», т. е. право вовсе не служить, то тем самым превратил бар в глазах крестьян в тунеядцев, которых следует истребить или изгнать. По иронии судьбы, поднял народ против «освободившихся» дворян казак Пугачев под именем… Петра III. И даже отмена крепостного права не уменьшила ненависть простых людей к помещикам и заводчикам: ведь те были «свободны» даже не управлять своими поместьями и заводами, а прожигать жизнь в Петербурге и Париже. Так разрыв с тысячелетними традициями ударил по тем, кто мнил их «устаревшими» и «стеснительными» для себя.

От происхождения мира «Голубиная книга» переходит к его устройству. В каждом классе явлений природы (живой и неживой) и общества выделяется самый главный и священный предмет – «мать» (не обязательно женского рода), гораздо реже «отец». Только главный царь назван «над царями царь». При этом всякий раз поясняется, почему именно этот предмет – главный. Итак,

главный царь – «белый», русский;

мать землям – Свято-Русь;

мать морям – Окиян (океан);

мать озерам – Ильмень;

мать рекам – Иордан;

мать рыбам – кит;

мать городам – Иерусалим;

мать церквям – церковь Богоматери (Гроба Господня) в Иерусалиме;

мать книгам – Псалтирь;

мать птицам – Стрефил;

мать зверям – Индрик;

мать горам – Фагор (Фавор);

мать камням – Алатырь (Латырь);

мать деревьям – кипарис;

мать травам – плакун.

Сам термин «мать» говорит о некоем порождающем начале, первопредке, идеальном прообразе. Все в каждом классе рождается или создается по образу и подобию «матери». При этом ничего не говорится о творце-мужчине. Сама логика этого термина – древняя, матриархальная и совершенно не библейская. Глубина же его – общеиндоевропейская. Слово «мать» и родственные ему означают у славян, индийцев, иранцев, балтов, германцев, в латыни также «начало», «источник», «основа». В частности, «матица» – главная балка дома; у поморов «матица» – киль судна, «матка» – компас. Представление о «матерях» заставляет вспомнить трипольские женские фигурки, кельтских богинь-«матерей», индийских деви.

Но «матери» «Голубиной книги», видимо, имеют также иранский исток. Они явно сродни иранским «рату». Этим словом в зороастрийских книгах называется самый главный, священный, первосозданный предмет в каждом классе предметов (или существ). Означает оно «глава», «судья», а также «измеряющее начало» (часть суток и олицетворяющее ее божество). Оно родственно важнейшему иранскому термину «арта» (индийский «рита»). Арта-Рита – космический закон, природный и моральный, связанный с небесными светилами и их ходом. Термин этот родствен славянским «рота» («клятва»), «ряд» («договор»), греческим «ретра» («договор, оракул»), «арета» («добродетель») и др.[10]10
  Подробнее см. книгу М. Л. Серякова «Вселенский закон. Незримая ось мироздания» (М.: Яуза – Эксмо, 2005).


[Закрыть] Рату богов – Ормазд, людей – Заратуштра, гор – Хугар (Хукарья), птиц – Сенмурв (Саена), рыб – Кар и т. д.

Список рату приведен не где-нибудь, а в иранской «глубинной книге» – Бундахишне (текст см. в конце данной книги). Список этот, однако, мало похож на список «матерей» русского стиха. Но все же похож. Сходна отчасти структура (рату птиц, рыб, рек, гор, растений, морей-озер). Сенмурв напоминает Стрефила, Кар – кита, имя мировой горы Хугар – Фагор (Хвангур). Главное же – сама идея серии главных предметов, рату-«матерей», свойственна, видимо, лишь славянам и иранцам. Как и идея космогонической книги, где этот список изложен. При этом речь идет только об иранцах южных, цивилизованных. У северных иранцев – скифов, сарматов, осетин не было не только священных книг, но и преданий о них. Потому есть основания предполагать знакомство славянских волхвов с Бундахишном. Вспомним: Давид не читает «Голубиную книгу», а пересказывает ее «по памяти, как по грамоте». Возможно, волхвы имели дело не с писаным текстом или переводом иранской книги, а с ее устным пересказом. Но в любом случае они сумели оценить значение письменного слова. «Стих о Голубиной книге» пронизан каким-то варварским благоговением перед Книгой – предметом непонятным, загадочным, но священным и исполненным священного знания. Сами-то южные иранцы не считали Бундахишн или даже Авесту упавшими с неба. Славяне же использовали давний скифский миф о Колаксаевом золоте, заменив в нем небесные золотые дары небесной книгой.

Кто же они, славянские рату, «матери» и «отцы» всего сущего?

Над царями царь – русский царь. Он – «белый царь», царь православный, стоящий за «дом Пресвятыя Богородицы» (то ли киевская Десятинная церковь, то ли Успенский собор Московского Кремля). «Царем Небесным» в стихе именуется Христос. «Царем над всеми царями» величает его «Беседа трех святителей». Однако же главным царем оказывается не он, не библейский Давид или Соломон, не византийский император, а верховный правитель Руси-России. Термин «царь» («цесарь»), происходящий от имени Юлия Цезаря, возник у славян под греко-римским влиянием. Он применялся и к древнерусским князьям – киевским, владимирским, волынским, смоленским, затем к московским (начиная с Дмитрия Донского), а с 1547 г. стал официальным титулом государя Московского и всея Руси.

Но славянское представление о святости царской (княжеской) власти восходит к общеиндоевропейской эпохе. Об этом говорит неофициальный титул «белый царь», впервые засвидетельствованный С. Герберштейном в отношении Василия III. Однако уже арабские источники IX–X вв. передают титул царя славян как «свиет-малик» – «свет-царь» или «свят-царь». Белый цвет у славян и других индоевропейцев – символ света, добра, святости, чистоты, свободы. «Белый свет» – чистый земной мир (в отличие от нечистого иного), «белая слобода» – поселение, свободное от податей. У древних же индоевропейцев белый цвет символизировал мудрецов (царей-жрецов), красный – воинов, черный (или синий) – производителей. Изначальным царским цветом был, таким образом, белый. Волхвы, создавшие «Голубиную книгу», и здесь хранили верность древним жреческим представлениям. Тем самым они негласно полемизировали с другим – иранским, скифским представлением о солнечном царе-воине. Последний взгляд был перенят славянами еще в скифскую эпоху. Об этом говорят сколотский миф, сказка «Три царства», а также величание русских князей и царей «солнцем», «красным солнышком», «солнцем праведным». Отметим также, что титул «над царями царь» в точности соответствует иранскому титулу «царь царей» («шахиншах»).