Текст книги "Квартира муж и амнезия"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Матвей свернул направо, попетлял по узким улочкам и выбрался на Тверскую. Он включил радио, и теперь салон наполняли негромкие звуки джаза. Рита провожала глазами конструкции с яркой рекламой («Интересно, что эти черные козявки делают под глазом у бедной женщины? Они что, тушь с комочками рекламируют?»), фонарики уличной подсветки («Надо же, как лампочки подвешены, будто потолок над нами!»), монументальные фасады («Современник»... Надо бы в театр сходить, а то уже почти месяц в Москве живу, а не была нигде. Стыдно»). Затем Тверская перетекла в площадь перед Белорусским вокзалом, следом начались незнакомые Рите места. «Ленинградский проспект» сумела она разглядеть табличку на доме. Теперь за окном автомобиля мелькали строения сталинской эпохи. «Мы едем к маме. Интересно, какая у Матвея мама?» Воображение рисовало тетушку, похожую на их консьержку Анну Макаровну.
– Матвей, а ты маму предупредил, что меня везешь? – спохватилась вдруг Рита, стряхивая с себя дорожный транс. Меньше всего ей хотелось свалиться на незнакомого человека как снег на голову.
– Думаешь, надо? – спросил в ответ Матвей. – Вообще-то у меня замечательная мама, не думаю, что она станет возражать, чтобы ты у нее переночевала. Да и я давненько к ней не забегал, обрадуется.
– Ты уверен? – с сомнением переспросила Рита. Похоже, Матвей все-таки решил сделать маме сюрприз. – Может быть, все-таки предупредишь?
– Да ладно тебе, расслабься. Говорю же, мама у меня – душа-человек. Да и чего уже звонить?
Матвей въехал в арку серого десятиэтажного сталинского дома, вырулил к среднему подъезду и заглушил мотор.
– Приехали!
Потом помог Рите выбраться из машины, пискнул брелком, ставя машину на сигнализацию, подошел к домофону на двери подъезда, понажимал на кнопки и, когда домофон женским голосом ответил «да?», сказал:
– Мам, привет! Это я! Я не один, я к тебе гостью веду!
– Конечно, Мотенька, заходите! – сказал голос, и домофон приглашающе запипикал – открыто.
* * *
«Мотенька!» Пока они поднимались в скрипучем лифте на седьмой этаж, Рита искоса поглядывала на профиль Матвея и примеряла к нему смешное детское имя. Сегодняшнему мужчине с уверенным взглядом серых глаз, твердо очерченными губами и уже заметной щетиной на подбородке это имя точно не подходило. Хотя... Ресницы длинные, слегка загнутые, в уголке рта будто спряталась улыбка, на макушке встопорщился вихор...
– Рит, ты чего так меня рассматриваешь, будто впервые видишь? – повернулся к ней Матвей.
– Пытаюсь представить, каким ты был в детстве, – смутилась, застигнутая врасплох Рита. – Ты в этом доме вырос?
– Нет, вырос я в Рязани. Так что мы с тобой, некоторым образом, земляки. А эту квартиру я купил пять лет назад, когда уже ясно стало, что в Москве насовсем осел. И маму в Москву забрал, здесь ей повеселее, чем в Рязани.
Лифт дернулся, будто налетел на неожиданное препятствие. Двери подумали немного и разъехались в стороны, открывая взору стену, выложенную белой кафельной плиткой. Матвей вышел из лифта и повел Риту по коридору, вдоль которого справа и слева выстроились разномастные входные двери. В основном – железные, хотя попадались и обитые дерматином.
– Странная какая планировка, – удивилась Рита, – без площадок.
– Гостиничного типа. Но так даже лучше, никто не жмется по углам – углов мало.
Матвей подвел Риту к двери, не похожей на остальные. Она была не железной и не дерматиновой. Она была обита светло-желтыми отлакированными дощечками и, казалось, пускала зайчики по тускловато освещенному коридору.
– Ого! – удивилась Рита. – Как будто в теремок дверь!
– Нравится? – улыбнулся Матвей. – Маме тоже нравится. От прежних хозяев осталось. Хотел заменить на что-нибудь менее... выдающееся, но мама попросила не трогать.
Матвей нажал на кнопку звонка, тот выдал деликатное «динь-дон». И дверь сразу же распахнулась, как будто хозяйка – невысокая пожилая женщина с пышными рыжеватыми волосами, стянутыми в хвост ниже затылка, в очках, джинсах, клетчатой мягкой рубахе и с кухонным полотенцем, перекинутым через плечо, – только и поджидала, когда они наконец дотронутся до этой кнопки.
– Заходите скорее, – сказала она, – у меня котлеты подгорают. Я как чувствовала, что сегодня будут гости!
И женщина убежала в глубь квартиры, а Рита, подчиняясь приглашающему «заходи!» Матвея, перешагнула порог и вступила в облако вкусного котлетного духа.
– Давай раздевайся! – Матвей принял Ритин пуховик и пристроил его за створкой шкафа-купе, который занимал левую нишу в прихожей.
Рита переобулась в яркие домашние тапочки («Надо же, новые совсем. Специально, что ли, для гостей держат?») и отошла чуть в сторону, давая возможность развернуться Матвею. «Да, после прихожей в тети-Таиной квартире здесь тесновато», – оглядела Рита небольшой пятачок у двери. Шкаф-купе в нише слева, тумба с зеркалом в простенке справа. Сразу напротив входной двери – вход в комнату, справа – дверь в еще одну комнату, слева, куда убежала мама Матвея и откуда вкусно тянуло котлетами, маленький коридорчик, который загибался углом. Понятно было, что в коридорчик выходят двери туалета, ванной и кухни. «Маленькая какая квартира!» – подумала Рита и тихо засмеялась.
– Ты чего? – поднял голову Матвей. Он уже снял ботинки и вдевал ноги в вельветовые шлепанцы.
– Да подумала, как быстро привыкаешь к хорошему. Так привыкла к просторам тети-Таиной квартиры, что про эту думаю – маленькая. А у нас в Тюмени квартирка ничуть не больше была!
– Разве маленькая? – Матвей повертел головой, посмотрел вверх. – По-моему, нормальная. И потолки три метра, и кухня большая, и коридор широкий. Это он из-за книг меньше кажется!
Книг вокруг действительно была масса. Угол между дверями комнат и часть стены до поворота коридора от пола до потолка были заполнены стеллажами. На стеллажах за стеклом теснились книжные корешки. Рита подошла поближе и узнала томики «Всемирной библиотеки». Папа в Тюмени собрал такую – то ли выиграл у себя на предприятии, то ли премию ими получил. Рита вдруг очень отчетливо вспомнила, как, маленькая, искала она картинки в одном из томиков в темно-зеленой бархатистой обложке. Кажется, это был Бернард Шоу... Картинки не находились, но Рите все равно было приятно перелистывать плотные белые листы, которые пахли незнакомо и как-то волнующе.
– Можно посмотреть? – обернулась Рита к Матвею, тот кивнул, и она достала первый попавшийся томик – попался Диккенс, – раскрыла его и поднесла поближе к лицу. Пахло хорошо – старой бумагой. – У нас дома, в Тюмени, такая же «Всемирная библиотека» была, – объяснила Рита Матвею, который с веселым интересом наблюдал за ее манипуляциями. – Я в детстве любила книжки нюхать, от них пахло как-то по-особенному. Потом, когда мы из Тюмени уезжали, мама все книжки раздарила.
Рита поставила томик на место и легко провела кончиками пальцев по корешкам, будто поздоровалась со старыми знакомыми.
– Мотенька, ты веди девушку в большую комнату, я сейчас котлеты дожарю, и будем стол накрывать! – Мама Матвея выглянула из-за угла коридорчика и взмахнула кухонной лопаткой в сторону одной из дверей.
– Ой, а можно я вам помогу! – спохватилась Рита. – Картошку почищу, или еще, может быть, что-то понадобится...
– Хотите помочь? Тогда вместе с Матвеем стол поставьте и посуду достаньте. Меня, кстати, Ольга Матвеевна зовут. – Женщина переложила лопатку в левую руку, правую вытерла о полотенце и протянула Рите для рукопожатия.
– Очень приятно, Рита, – осторожно пожала протянутую руку Рита.
– Мотенька вам подскажет, где что стоит, – кивнула женщина и опять исчезла на кухне.
– Ты понравилась моей маме, – сказал Матвей, когда они уже раскрыли в комнате стол-книжку, застелили его скатертью и Рита перетирала найденными в серванте салфетками – на всякий случай, вдруг запылились – чистые тарелки и вилки.
– Почему ты так решил? – поставила Рита на стол очередную тарелку.
– Потому что она разрешила тебе здесь хозяйничать. А это, поверь, небывалый случай.
– Ребята! Мотенька, Риточка, подойдите сюда, если нетрудно! И большое блюдо захватите! – будто подтверждая его слова, крикнула из кухни Ольга Матвеевна.
Когда они подошли, она вручила Матвею банки с маринованными огурцами, оливками и горошком и велела их открыть. А Рите поручила нести в комнату тарелку с румяными, вкусно пахнущими чесноком, посыпанными зеленью котлетами.
Рита водрузила котлеты в центре стола и присела на диван, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Нет, это что-то невероятное. Второй привет из детства за вечер. Мама именно так и делала котлеты: добавляла в фарш чесночок, посыпала сверху зеленью. Ее куриные котлетки были главной едой на всех их семейных праздниках.
– Риточка, помогите Моте, ему рук не хватает все с кухни унести!
Ольга Матвеевна вошла в комнату, держа в руках тарелки с маслинами и хлебом. Рита поспешила на кухню на помощь Матвею, который пытался утащить одновременно блюдо с огурцами, вазочку с зеленым горошком, тарелку с чем-то вроде лечо и прозрачный графин с каким-то морсом. В четыре руки они донесли все это великолепие до большой комнаты и – хозяйка придвинула себе стул, а их усадила на диван – сели к столу.
– Ну, накладывайте кому что нравится! – скомандовала Ольга Матвеевна.
Рита положила себе котлетку, отломила кусочек, попробовала и почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Точно такая же, как у мамы.
– Риточка, вы что? – всполошилась Ольга Матвеевна, потихоньку наблюдавшая за гостьей. – Я перцу переложила?
– Нет-нет, все хорошо, все очень вкусно! – замотала Рита головой и попыталась успокоиться. Не получалось. Куриная котлетка будто открыла шлюз, который сдерживал целую лавину эмоций, событий, воспоминаний. Рита почувствовала, что еще немного – и она разрыдается прямо здесь, за столом. Она сдавленно извинилась, выскользнула из-за стола и побежала прятаться в ванной. Там открыла воду посильнее и разрешила себе рыдать, фыркать, икать и тихонько поскуливать.
– Что с ней? – спросила Ольга Матвеевна, прислушиваясь к звукам из ванной. – Котлеты не удались? Фарш свежий совсем.
– Котлеты замечательные, мамочка. – Матвей перестал жевать вторую подряд котлету и тоже прислушивался к звукам из ванной. Плачет?
– Может, на чеснок реакция? – понюхала Ольга Матвеевна свою котлетку. – Рита не беременна? У беременных так бывает.
– Беременна? – Матвей представил, от чего могла забеременеть Рита (неужели этот козел еще и в постель ее затащил?), и почувствовал, как от ярости сводит скулы. – Да я этого урода своими руками кастрирую!
– Мотенька, – Ольга Матвеевна с любопытством взглянула на сына, – ты что, увел чужую беременную жену?
– Можно сказать и так, – остыл от материнского взгляда Матвей, поднялся из-за стола и подошел к двери ванной, откуда вроде бы раздавались негромкие всхлипы. – Рита, Рит, что с тобой? Тебе плохо?
– Матвей, я в порядке, это нервное. Я сейчас умоюсь и выйду, – отозвалась Рита, и Матвей вернулся к столу, налил себе морсу и залпом выпил.
– Давай, Казанова, рассказывай, что стряслось, – подперла щеку рукой Ольга Матвеевна, и он рассказал, кто такая Рита и что с ней приключилось.
– Ты же понимаешь, что сегодня ей нельзя было возвращаться домой. Я мог бы отвезти Риту в гостиницу, но подумал, что у тебя, в домашней обстановке, ей станет лучше.
– Правильно подумал, – согласилась Ольга Матвеевна и поднялась из-за стола. – Бедная девочка, сколько на нее свалилось неприятностей. Надо поискать, где-то у меня пустырник был. Вам вместе стелить? – оглянулась она на сына от комода, где копошилась в поисках настойки.
– Мам, я же сказал – Рита моя сотрудница, личный помощник, – повернулся к ней Матвей, который опять прислушивался к тому, что происходило в ванной. – Между нами ничего нет!
– Да? – подняла бровь Ольга Матвеевна. – Тогда ты – дурак.
– Что? Мамочка, что я слышу? Ты ругаешься? – развеселился Матвей.
– А что мне еще остается делать, если мой великовозрастный сын не замечает прелестных милых девушек и бросается на тощих крашеных кошек!
– Мамочка, с Дунечкой у меня все кончено, уже давно, а сегодня окончательно! – приложил Матвей руки к груди.
– Очень рада слышать. Так где тебе стелить?
– Вообще-то я хотел уехать к себе... – неуверенно протянул Матвей, оглядываясь на дверь ванной.
Дверь открылась, выпуская зареванную, но спокойную Риту. Она вошла в комнату и, опустив в пол глаза, сказала:
– Ольга Матвеевна, простите, пожалуйста, я, кажется, испортила вам вечер. Просто у вас тут многое мне детство напомнило, и на меня накатило. Извините. Матвей, может быть, мне лучше уехать в гостиницу? – подняла она на Матвея припухшие глаза.
– Рита, если вы уедете, вечер действительно будет испорчен, – сказала Ольга Матвеевна и протянула Рите стакан с настойкой. – Я вам пустырника прямо в морс накапала, выпейте. Мотенька рассказал, что вам пришлось пережить, неудивительно, что вы расклеились. Удивительно, что так долго держались. Давайте-ка вот что сделаем: унесем всю эту еду обратно на кухню, и я вам постелю здесь, на диванчике.
Ольга Матвеевна прихватила тарелки с котлетами и огурцами и, двигаясь в сторону кухни, сказала сыну:
– Мотя, а тебе я поставлю раскладушку на кухне! Достань с антресолей!
– Сейчас, мам, – откликнулся Матвей и отобрал у Риты тарелку, которую она тоже собралась уносить на кухню.
– Рит, сядь, посиди, я сам все сделаю.
Рита опустилась на диванчик, приткнулась в уголке, поджав под себя ноги и пристроив голову на спинке. Так она любила сидеть дома девчонкой. Так и засыпала иногда, утомленная каким-нибудь учебником или скучной, но обязательной по литературе книжкой. И тогда мама накрывала ее мягким пледом. Рита и сейчас почувствовала, как ее накрыло что-то мягкое и легкое, повозилась, укутываясь в это что-то со всех сторон, и пробормотала, укладываясь поудобнее:
– Спасибо, мамочка.
– Моть, ты уверен, что поступаешь правильно? – спросила немного погодя Ольга Матвеевна, когда они с Матвеем уже поужинали, попили чаю и сын теперь старательно растопыривал раскладушку, извлеченную из недр антресолей. От долгого ничегонеделания – в последний раз десант подруг навещал Ольгу Матвеевну в августе, но тогда все поместились на диванчике и раскладном кресле – раскладушка заскорузла и теперь с трудом принимала нужное положение. – У Риты сейчас было что-то вроде нервного срыва, девушка явно держится на остатках самообладания. Ты уверен, что ее нервы выдержат ваш завтрашний спектакль?
– Мамочка, а как еще можно остановить этих аферистов? Если мы начнем по-другому доказывать, что ее муж – самозванец, разве меньше для Риты будет нервотрепки? Ты только представь: нет никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть их отношения. У Риты ни родственников, ни подруг, эти сволочи все точно рассчитали! – рванул Матвей крючок и зафиксировал-таки упрямую лежанку.
– Да, наверное, ты прав, хотя ругаться совсем не обязательно, – согласилась Ольга Матвеевна и счастливо вздохнула. Похоже, ее сын влюбился. Дай-то бог!
Глава 13
Рита сидела за стеклянной стеной и чувствовала себя рыбой в аквариуме. Она будто плавала в густом воздухе и разглядывала людей, которые смутно мельтешили за толстым стеклом. Люди сновали туда-сюда и не обращали на Риту никакого внимания. Она взмахнула руками-плавниками и подплыла поближе к стеклу, стараясь разглядеть пеструю равнодушную толпу снаружи. И тут один человек из толпы оглянулся, подошел к аквариуму и, положив ладони на стекло, приник к нему лицом. Это был мужчина, он некоторое время вглядывался в глубь Ритиного убежища, пытаясь разглядеть что-то и ничего не видя. Даже ее, Риту, не видел, хотя она глядела прямо ему в лицо. Его светло-серые, почти прозрачные глаза смотрели сквозь нее, будто Рита и сама стеклянная. Мужчина у стекла нахмурился, досадливо сдвинул брови, и тут Рита его узнала. Это был Гриша, ее муж. Осознав это, Рита вмиг растеряла свою равнодушную вальяжность и испугалась, что сейчас он ее увидит, найдет, нашарит взглядом. И тогда случится нечто ужасное. Муж Гриша будто уловил ее страх, зрачки его глаз дрогнули, отыскивая Риту. И – увидели, впились в ее испуганные зрачки. «Вот ты где!» – беззвучно, но отчетливо проговорили Гришины губы и растянулись в довольной ухмылке. Он отошел от стекла и вытащил из-за спины удочку. Леска, покачиваясь, застыла у стекла и показала Рите большой крючок. Вернее, три крючка, собранные на одном стерженьке наподобие смертоносного острого гарпуна. Рита представила, как Гриша метнет крючок в ее аквариум, как вопьются в ее бока эти острые жала, и беспорядочно забила руками, стараясь отплыть, убежать подальше от страшной стеклянной стены. Она уперлась спиной в другую стену и, зажмурив глаза, чтобы не видеть Гришиного хищного взгляда, давила спиной, давила, стараясь убраться как можно дальше. И вдруг стена поддалась, хрустнув, как скорлупа, и Рита упала навзничь на мягкую зеленую траву. Она открыла глаза и увидела яркое синее небо с легкими перьями далеких облаков. Рита перевернулась на бок и посмотрела в сторону, откуда упала. Там на большом камне стоял запущенный, заросший тиной аквариум. Среди темных треугольных рыб выделялся черный, даже на вид скользкий, сомик. Он в упор смотрел на Риту, и его светло-серые глаза очень странно выглядели на черной зубастой морде.
«И приснится же такое!» – повозилась Рита, уютно устраиваясь под одеялом. То она сама – рыба, то на нее таращится рыба с человеческими глазами. Сон был странным, но не настолько, чтобы думать, что к ней вернулись ее всегдашние кошмары. Рита попыталась в подробностях вспомнить сон. Нет, в самом деле. От прежних кошмаров в нем остались только равнодушные люди за стеклянной стеной. А ощущение полной безнадежности и никомуненужности – ушло. И вообще, если вспомнить, в последний раз сон про стеклянную стену ей приснился накануне Женькиного приезда. А потом, в Праге, она так урабатывалась, что спала без сновидений. И в поезде крепко спала. И потом... Стоп. Что значит потом? И вообще, где это она?
Рита резко стряхнула с себя сонливость и стала соображать. Память услужливо подсунула воспоминания: муж Гриша, профессор Дворецкий, Толик погиб, бумаги с антресолей свалились, она в гостях у мамы Матвея, завтра они... Или уже сегодня?
Рита села на диване и посмотрела на ходики, которые деликатно постукивали на противоположной стене. Света, который струился в незашторенное окно от ярких уличных фонарей, хватило, чтобы разглядеть: четыре часа. Сморило ее где-то около девяти вечера. И она, судя по всему, выспалась.
Рита легла обратно на диван и немножко полежала, честно стараясь уснуть. Не спалось, в голову лезли обрывки ненужных мыслей и воспоминаний. В квартире по-прежнему попахивало котлетами. Рита вспомнила вкус того кусочка, что успела проглотить прежде, чем с ней случилась истерика, и сглотнула голодную слюну. Есть захотелось очень сильно, так что впору пробираться на кухню и под покровом ночи рыться в холодильнике. Рита минут десять боролась с внезапным аппетитом и сдалась. Села, осторожно нашарила у дивана тапочки и, не зажигая света, потихоньку побрела на кухню. С порога заметила вожделенный пенал холодильника, он вырисовывался темным силуэтом на фоне окна, метнулась к нему и тут же налетела на что-то громоздкое, перегородившее кухню. И упала на это громоздкое поперек, вовремя – чуть носом не тюкнулась! – упершись в пол обеими ладошками. И дыхание затаила, соображая, не разбудила ли своим падением Ольгу Матвеевну.
– Рит, тебе удобно? – спросил Матвей и пошевелился у Риты под животом.
Рита вскрикнула и тюкнулась-таки лбом об пол. Потом ящеркой соскользнула вниз и уселась на полу, разглядывая, через что же это она навернулась. Через раскладушку. Через Матвея на раскладушке.
– Не спится? – спросил Матвей, приподнимаясь на локте. Его лицо оказалось на одном уровне с лицом Риты, глаза – на уровне ее глаз. – У тебя в глазах фонари отражаются, – вдруг охрипшим голосом сказал Матвей, а потом положил руку на Ритин затылок, притянул ее к себе и поцеловал.
Рита закрыла глаза и прислушалась. Целоваться с Матвеем было приятно. Очень. Целоваться с ним было настолько хорошо, что даже сидеть вот так, на полу, уже не оставалось никакой возможности. Хотелось прекратить контролировать всякие мышцы-кости-сухожилия, не отвлекаться на такую ерунду, как чувство равновесия, а обмякнуть в его руках безвольно и каждой клеточкой, каждым нейрончиком впитывать касания этих нежных твердых губ...
Она и обмякла, и растеклась, оказавшись вдруг рядом с Матвеем на узкой раскладушке, и он уже стаскивал с нее свитер, проводя всей ладонью по горячей, вздрагивающей, гибкой спине.
– Нет, я так не могу, – шепотом сказал Матвей, и Рита замерла испуганно, возвращаясь с небес на тесную скрипучую раскладушку. Какая-то пружина больно впивалась в правое бедро, и Рита пошевелилась, стараясь отползти от Матвея. Кажется, она сглупила. Наверное, ему что-то приснилось, вот он и полез к ней с поцелуями. А теперь, когда нащупал ее толстую задницу, окончательно проснулся и, наверное, удивляется, что в его постели делает эдакая корова.
– Извини, Матвей, я нечаянно, я в темноте споткнулась, – пробормотала Рита и стала выбираться из раскладушечного гамака.
– Ты что? – Матвей прижал ее к себе покрепче и прошептал, щекоча ухо горячим дыханием: – Я тебя обидел?
– Нет, – замерла Рита. – Но ты же сказал, что не можешь...
– На этой раскладушке – не могу, – опять пощекотал ей ухо Матвей. Потом высвободил из-под Риты руку, рывком поднялся с раскладушки и потянул девушку за собой. – Пойдем!
Повел ее в обратный путь по коридору и возле диванчика опять принялся целовать так, что Рита снова обмякла и растеклась по дивану безвольной сладострастной лужицей.
– Ритка, может, ты мне снишься, а? – спросил Матвей, когда они уже слетали туда и обратно и вернулись в реальность, которая заявляла о себе не только ощущениями, но и запахами, словами и тиканьем часов на близкой стене. – Представляешь, мне как раз сон снился, про тебя. Как будто ты – Ассоль. И тут ты падаешь на меня, будто с неба!
– С берега! – хихикнула Рита.
– Что – с берега? – не понял Матвей.
– Ну, Ассоль же своего капитана Грея на берегу ждала, а не в облаках! Хотя в облаках витала, за что и заслужила репутацию дурочки.
– Она не была дурочкой! Она умела мечтать! – обиделся за Ассоль Матвей.
– Конечно, я знаю. Это была моя любимая сказка, мне ее папа раньше вслух читал, – тихо сказала Рита.
Матвей, услышав, что ее голос изменился, слегка зазвенел, как от сдерживаемых слез, перевернулся, поднялся на локте и заглянул в Ритины широко раскрытые глаза.
– Рита, а можно спросить, отчего погиб твой отец?
– Его зарезали.
* * *
Город, где она выросла, был непростым местом. Местом, где из земли били фонтаны. Для кого-то – нефтяные, для кого-то – денежные. Ее родители приехали покорять Север сразу после института, познакомились, влюбились, поженились, родили Риту. Там, в Тюмени, все было непростым: климат, работа, люди. Климат был таким, что зимой иной раз металл лопался от мороза, а летом кожа пузырилась от жары. Работа была такой, что люди либо вкалывали на вахте, ковыряя по двенадцать часов две недели подряд мерзлую или болотистую почву, либо отдыхали, иногда шалея от безделья. Люди же в их непростом городе попадались всякие – и те, кто был готов последнюю рубаху отдать, если понадобится. И те, кто пропивал или проигрывал последнюю рубаху, спуская в двухнедельной гульбе по ресторанам и в бесконечном карточном азарте свою немаленькую «нефтяную» зарплату.
В тот вечер они пошли в ресторан отмечать мамин день рождения. Маме исполнялось сорок восемь лет, и папа, которому через две недели предстояло отметить собственное пятидесятилетие, шутил, что у них «генеральная репетиция банкета». На самом деле никакой репетиции не было, был столик на четверых, для папы, мамы, Риты и ее тогдашнего жениха Павлика. Вначале все было хорошо, просто замечательно: ледяное шампанское в высоких фужерах, красная и черная икра на маленьких тарталетках, какие-то очень вкусные салаты и шашлыки из дичи. Папа был в ударе, шутил, говорил всякие тосты, мама смеялась, пила и светилась румянцем. Рита тоже глотала колючее шампанское и от души радовалась за родителей, стараясь не обращать внимания на скучающую физиономию Павлика. Он у нее был очень серьезным молодым человеком, работал бухгалтером в главном офисе. Был уже старшим бухгалтером, в перспективе обещал вырасти до главного. Рите, которая в том же офисе работала менеджером отдела внешней торговли, очень льстило, что Павлик обратил на нее внимание. Ей, при ее внешности и манерах, с ним очень повезло. Рите иногда даже неловко бывало за себя, смешливую и несерьезную, когда он молча поднимал брови в ответ на ее дурацкие шуточки. И она даже научилась выключать в себе эту дурашливость в присутствии Павлика. А сейчас, в мамин день рождения, отключиться не смогла. Или не захотела. И поэтому специально не смотрела в сторону Павлика и то прыскала, то заливисто хохотала папиным шуткам и тостам. Видимо, этот ее смех и привлек к ним того человека.
Он подошел к их столику откуда-то из глубины зала, остановившись за спиной у родителей. Рита сразу даже и не поняла, что ему нужно. Оказывается, танцевать. Ресторанный оркестр как раз заиграл что-то про «колдовское озеро», и на пятачке у помоста уже топтались несколько пар.
– Танцевать, говорю, пойдем! – повторил парень в ответ на Ритино улыбчивое – только что отсмеялась папиной шутке – «Что, простите?». Смотрел он при этом на Риту странным рассеянным взглядом: вроде на нее, а в то же время и сквозь нее. Рите он не понравился.
– Простите, я не танцую, – убавила она градусов в своей улыбке.
– Чё ломаешься, цаца? Пошли, говорю, – качнулся в ее сторону парень.
Рита подумала, что он пьян, и беспомощно оглянулась на Павлика. Павлик с невозмутимым видом протирал очки и не собирался вмешиваться. Тогда вмешался папа:
– Молодой человек, вам же сказали, девушка не танцует!
– Да? А эта девушка танцует? – перевел парень рыбьи глаза в сторону мамы и положил тяжелую, темную лапу ей на плечо.
Мама вскочила, опрокидывая стул, папа взвился, схватив нахала за грудки, и тот, пробормотав «Судьба твоя такая», сделал быстрое движение рукой. Папа вдруг затих и тихо сполз на пол, странно зажимая бок. Рита смотрела, как из-под папиных пальцев сочится кровь – откуда? Слышала, как громко кричит мама, – почему она так страшно кричит? Наблюдала, как к их столику сбегаются люди и, будто издалека, до нее доносилось: «Человека убили!»
Потом об этом случае судачил весь город. Какой-то отморозок, проигравшись в карты, поставил на кон жизнь человека. Проиграл и пошел выбирать жертву.
– Понимаешь, Матвей, – шептала Рита, вытирая невидимые в полумраке слезы, – получается, в тот вечер кто-нибудь из нас обязательно должен был умереть. Если бы я с ним пошла танцевать, он меня бы убил. Или маму. А убил папу... Я с тех пор панически боюсь дерущихся мужчин, мне кажется, что, если будет драка, один из них обязательно погибнет!
– Ты поэтому тогда увела от меня Гришку? Почувствовала, что я готов ему врезать? – догадался Матвей и притянул Ритину голову к своему плечу. – Ты плачешь? Вот бегемот, опять я тебя расстроил!
– Почему бегемот? – улыбнулась в темноте Рита.
– Потому что толстокожий. Не рассказывай, если тебе тяжело, я не хочу, чтобы ты плакала.
– Нет, ничего страшного. Я хочу рассказывать. Я должна кому-то это рассказать! – быстро утерла слезы Рита.
– Убийцу нашли?
– Нашли, конечно. Он и не прятался. Дали пятнадцать лет строгого режима.
– А куда делся этот твой бухгалтер?
– Павлик? Остался в Тюмени. Мы после того случая перестали встречаться. Мне не до него было – папу хоронили, квартиру продавали, потом переехали, – а он и не настаивал.
– А почему ты думала, что тебе повезло с этим занудой?
– Потому что он был слишком хорош для меня, – немного помолчав, призналась Рита.
– Это чем же он был так хорош? – ревниво поинтересовался Матвей.
– Красивый, серьезный, положительный... – стала вспоминать Рита.
– Прямо как я. А ты что же?
– А я была глупой, беспечной толстухой, – тихо сказала Рита и мысленно добавила: «Ею же и осталась».
– Тогда ты очень с тех пор изменилась, – серьезно сказал Матвей, – теперь ты умная, роскошная, интересная женщина.
– Правда? Ты первый мне так говоришь! – счастливо засмеялась Рита. – Хотя нет, не первый. Папа мне тоже так говорил. Знаешь, я в юности очень хотела похудеть, журналы всякие покупала с диетами, на воде сидеть пыталась. А папа ругался: «Выброси эти глупости из головы! Из тебя получается роскошная женщина! Просто твои сверстники – идиоты, ничего в женской красоте не понимают. А всякие твои подруги-селедки тебе просто завидуют!» Это он Женьку имел в виду.
– Почему Женьку? – не понял Матвей.
– Потому что она моя лучшая подруга, потому что она красива, как топ-модель, и потому что все наши мальчишки в нее были влюблены с восьмого класса.
– А в тебя?
– А в меня в старших классах втрескался наш биолог, он вызывал меня к доске и ставил пятерки просто так. А Женьке не ставил, гонял по всему учебнику и придирался. Она злилась, зубрила, даже в энциклопедии читала факты по теме. Поэтому, наверное, и стала энтомологом, из принципа! – улыбнулась Рита. – Она ведь с характером, не то что я – что задумает, обязательно сделает. Захотела в экспедицию, мух своих ловить – поехала и ловит!
– Ты так ярко про эту свою Женьку рассказываешь, я даже захотел с ней познакомиться, – заметил Матвей, и Рита рассмеялась:
– Только если поклянешься в нее не влюбляться!
– А что, были прецеденты? – хмыкнул Матвей.
– Были. В десятом классе взялась поговорить обо мне с одним мальчиком. Он понравился мне очень, поглядывал вроде бы в мою сторону. Ну, Женька и вызвалась стать парламентером...
– И что?
– И ничего. Он до выпускного экзамена портфель за ней таскал.
– И вы поссорились, – догадался Матвей.
– Вот еще! – фыркнула Рита. – Женька сказала, что он слишком вредным оказался, что я с таким экземпляром не справлюсь, а она его выдрессирует!
– Ишь ты, дрессировщица! – Матвей заложил руки за голову и сказал: – А я из-за девочки с Севкой подрался. В девятом классе.
– Ты? С Севкой? – Рита аж села, выскользнув из-под пледа. – Не верю!
– Правда-правда. Я одной девочке, Алене, стихи написал. Про Ассоль. Она их подружке показала, та Севке разболтала, а он меня дразнить вздумал. Пришлось расквасить ему нос!
– Так вот почему он тебя сегодня поэтом назвал! А ты до сих пор стихи пишешь?
– Нет, больше не пишу. Раньше писал, а с того случая – как отрезало.
