Текст книги "Квартира муж и амнезия"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Поэтому Рита и не звонила ему все эти дни, прилежно выдавливая из памяти того Матвея, который кормил ее в восточном ресторанчике, помогал сбегать из дома и читал стихи про капитанов и туземок. То, что было до стихов, Рита старалась не вспоминать особенно старательно, тщательно откапывая в памяти образ прежнего шефа, сухаря и зануды Матвея Алексеевича, и закрывая им ненужные, лишние, окончательно расклеивающие ее воспоминания.
Как раз вчера начало срабатывать – Матвей уже не стоял перед глазами прекрасным принцем, уже почти превратился в прежнего сухаря-шефа. К моменту, когда Тамарочка позвонила и позвала на кладбище, выветрились последние остатки влюбленности, и у Риты очень хорошо получалось не смотреть в сторону Матвея. И сердце почти не екало, если туда не смотреть. И пульс если и частил, то совсем чуть-чуть. И тут Ольга Матвеевна вдруг подошла звать ее к себе в гости.
– Я знаю, как вам досталось в последние дни. И представляю, как вам одиноко в пустой квартире. Поедемте прямо сейчас, после похорон!
– Пожалуйте помянуть покойника, Вера Петровна всех к себе приглашает! – Старуха в черном, видимо соседка матери Толика, выскочила из-за Ритиной спины так неожиданно, что девушка вздрогнула. И посмотрела виновато на Ольгу Матвеевну, мол, видите, прямо сейчас не получится!
– Давайте сразу после поминок поедем, – опять положила руку ей на локоть Ольга Матвеевна. – Я пироги испекла с яблоками и корицей. Устроим девичник, посиделки без мужчин.
Звучало хорошо. Рита даже запах корицы ощутила – мама часто добавляла ее в сдобу. Рита вспомнила маленькую уютную квартирку Ольги Матвеевны, вспомнила свою пустую громадину, где она всю последнюю неделю спала с включенным в коридоре светом (оставаться в полной темноте было очень страшно, чудились шаги и чужое присутствие), и сказала:
– Хорошо, Ольга Матвеевна, я с удовольствием к вам зайду!
– Вот и замечательно! – легко улыбнулась Ольга Матвеевна и огляделась. – Что-то я Матвея не вижу... Надо его предупредить, что буду сегодня не одна, чтобы не нагрянул!
Мужики-могильщики закончили засыпать могилу и аккуратно похлопали лопатами по рыхлому холмику из грунта и снега. Один из мужчин в куртке и трикотажной шапочке бережно положил поверх холмика венок из лапника, перевитый красной лентой. Рита пошла класть свои каллы и наклонилась к могиле почти одновременно с Тамарочкой, которая, разогнувшись, прошептала:
– Рит, ты едешь на поминки? Мне с тобой поговорить надо.
– Еду, – кивнула Рита, и Тамарочка молча повернулась и пошла к пазику с черной полосой на кузове. Следом потянулись остальные.
До квартиры матери Толика в Бибиреве добрались на удивление быстро – то ли оттого, что утренние пробки уже рассосались, а вечерние еще не начались, то ли потому, что водители сторонились, суеверно пропуская кладбищенский автобус. Всю дорогу Рита отрешенно смотрела в окно автобуса, машинально отмечая на рекламных щитах очередного Деда Мороза, который что-либо продавал в честь Нового года: мобильный тариф, бытовую технику, квартиру в новостройке. Нет, все-таки она теперь живет в другой реальности, где Дед Мороз из доброго волшебника с подарками превратился в делягу-продавца. Где елки – проводила Рита глазами дивную конструкцию – не деревья, а пирамиды из синих флажков и зеркальных сфер. Где деньги – то самое, ради чего можно предать.
Глава 17
Мать Толика жила в панельной, вполне приличной девятиэтажке. Дверь с домофоном, чистый подъезд, ряды свежеокрашенных почтовых ящиков, лифт без скрипа и надписей. На площадке у лифта – неожиданные горшки с бурно разросшимися цветами. Рита даже остановилась и потрогала бело-зеленые крапчатые листья.
– Петровна тут их разводит, у нее каждый отросток приживается, вон, целые джунгли получились! – объяснила старуха-соседка, вышедшая из второго лифта и отставшая от Тамарочки с Верой Петровной, которые уже звонили в двери квартиры.
Им открыла женщина лет сорока с утомленным бесцветным лицом, отошла вглубь, и распахнутая дверь приглашала всех: и тех, кто ездил на кладбище, и тех, кто поднялся следом на лифте (еще двух востроглазых бабулек в платках и испитого вида мужичка в джинсах и заправленной под ремень фланелевой рубахе) – зайти в дом.
Поминальный стол был накрыт в большой комнате и, судя по разной высоте и ширине накрытого, похоже – простыней, пространства, состоял из двух столешниц. Лезть к окну, куда сели Вера Петровна, Тамарочка и две старухи с кладбища, Рите не захотелось. Ольге Матвеевне, судя по всему, тоже. И они, пропустив вперед консьержку Анну Макаровну, востроглазых бабулек и снявших куртки и трикотажные шапочки мужиков (теперь они остались в одинаковых серых джемперах), сели с узкого и низкого края, рядом с испитым мужичком, который пристроился за стол так неуверенно, будто ждал, что вот-вот прогонят. Не зря ждал – старухи в черном глядели на него строго и даже пытались что-то нашептать Вере Петровне. Но та сидела колодой, ни на что не реагируя, и старухи смирились.
Гости расселись и замерли, ожидая команды начать. С минуту за столом ничего не происходило, и тут один из мужчин решился, сказал:
– Ну, помянем Анатолия, хороший мужик был! – и принялся откручивать крышечку на ближайшей бутылке с водкой.
Ритин испитой сосед встрепенулся, поерзал на табурете, умещаясь поудобнее, и тоже потянулся скручивать голову ближайшей бутылке. Скрутил, поспешно налил себе с полстакана и выпил в три глотка, запрокинув голову и судорожно дергая острым щетинистым кадыком. Потом поставил стакан на стол, крякнул и зашарил глазами по столу, выбирая закуску.
– Степка, ты бы хоть подождал, пока остальным нальют. – Одна из старух в черном смотрела на мужичка с таким осуждением, что он опять слегка втянул голову в плечи и сказал сипло:
– А чё ждать? Поминки же, чокаться нельзя?
– Нажираться тоже нельзя! – сказала старуха. – Обрадовался, схватил, присосался! Вон, соседкам своим лучше налей!
– Это в момент! – засуетился мужичок, занося горлышко бутылки над Ритиным стаканом. Та поспешно закрыла его ладонью и придвинула мужичку стопочку. Тот плеснул в стопочку, точно вровень стеклянным краям, затем в стопочку Ольги Матвеевны, так же умудрившись не пролить ни капли.
– Ну, Толян... Анатолий, жизнь ты прожил короткую, но хорошую! – Мужичок в сером джемпере тоже разлил водку по соседним стопочкам и теперь со своей стопкой в руках держал речь, повернувшись к большой черно-белой фотографии Толика, что стояла на полке мебельной стенки. Картонная рамка фотографии с угла была перехвачена капроновой черной лентой. Толик серьезно и задумчиво глядел поверх рюмки с водкой, накрытой куском серого хлеба. Слева от снимка горела свеча. – Мы, твои сослуживцы, можем честно сказать – ты был хорошим товарищем, сыном, муж... э... – замялся сослуживец, глядя на Тамарочку, – другом. И пусть жизнь твоя оборвалась так нелепо, мы будем помнить тебя как человека кристальной души и чистого сердца. Пусть земля тебе будет пухом, Толян! – Мужичок осушил стопку в один глоток, сел и принялся накладывать себе в тарелку картошку, селедку и рисовую кашу с изюмом и черносливом.
– Кутью отдельно кладите, отдельно, с нее начинать надо, – заподсказывала старуха со строгим взглядом, но мужичок отмахнулся и принялся наворачивать селедку вперемешку с рисом и изюмом.
Рита поглядела на свою стопку. Пить водку совершенно не хотелось. Тем более что непонятно было, как ухватить стопку так, чтобы не расплескать налитую до краев жидкость.
– Чё, девка, удивляешься, как я всклянь налил? – просипел сосед, и Рита задумалась над новым словом. Всклянь... вровень с краями, что ли? – Ща отолью. – Сосед подхватил ее стопку и выплеснул треть содержимого в свой стакан. – Во, держи!
– Спасибо.
Рита поставила стопку и потянулась к тарелке с рисом. Как это назвала старуха? Кутья! Кутья оказалась сладкой, слегка отдавала медом. Заедать ею водку? Фу!
Рита возила вилкой по тарелке и думала, когда уже можно будет уйти. Обстановка за столом угнетала. Мать Толика все так же смотрела перед собой невидящим взглядом, не замечая ни рюмки с водкой, ни тарелки с кутьей, которую ей положила Тамарочка. Сама Тамарочка уже выпила пару стопок и жевала рис, изредка поглядывая на Риту виновато-независимым взглядом. Мужики-сослуживцы, словно близнецы в своих одинаковых джемперах, самозабвенно выпивали и закусывали. Старухи, и кладбищенские, и те, что появились из лифта, тоже споро работали челюстями, изредка поглядывая на фотографию Толика лицемерными скорбными взглядами.
Рита тоже поглядела на снимок и на несколько мгновений застыла над своей тарелкой. Ей почудилось, что взгляд человека на фотографии стал печальным и просящим. Свеча, что ли, так бликует? От этого взгляда Рите окончательно стало не по себе, и она поднялась из-за стола:
– Вера Петровна, Тамара, вы извините, примите мои соболезнования, мне пора идти.
– Подожди, Рита, мне тебе кое-что сказать надо!
Тамарочка поспешно соскочила со своего места и принялась пробираться между столом и стенкой. От ее движения пламя свечи возле фотографии Толика задрожало, и теперь Рите почудилось во взгляде на снимке раскаяние.
– Пошли, на кухню выйдем! – потянула Тамарочка Риту, и та с облегчением ушла от жующего и пьющего стола, показав глазами слегка встревоженной Ольге Матвеевне, что у нее все в порядке.
– Танечка, ты выноси пирожки, да и садись со всеми! – попросила Тамарочка на кухне женщину, что открывала им двери. Теперь женщина укладывала на два блюда крохотные печеные пирожки. Она кивнула, подхватила блюда на обе руки и ушла в комнату. А Тамарочка, дождавшись, пока та уйдет, объяснила Рите: – Троюродная племянница Веры Петровны, из Сызрани. Приехала на похороны, потом останется за ней ухаживать. А я домой вернусь, не могу больше здесь. Хотя как я там буду одна – не представляю.
Тамара привалилась спиной к стене – ни стола, ни стульев на кухне не было, видимо, вся мебель несла поминальную вахту – и сказала, не меняя интонации:
– Рита, мне уже пятую ночь подряд Толик снится.
– И что? – не поняла Рита.
– Он просит, чтобы ты его простила. Говорит, пока не простишь, его Бог не примет.
– Тамарочка, да за что мне его прощать? – не могла взять в толк Рита.
– Понимаешь, – Тамарочка смотрела в пол, – я тут подумала... Кажется, этот Гришка-паскудник правду сказал. Мог Толик Таисию отравить. Он в тот вечер к ней заходил в девять часов кран ремонтировать. На кухне. Вроде неделю назад чинил, а тут опять прорвало.
– Тамарочка, ну что ты выдумываешь! У тети Таи в квартире все такое старое, неудивительно, что часто ломается! – всплеснула руками Рита.
– Ритуль, ты меня не перебивай, ладно? Я ведь все эти ночи сплю очень плохо. Как Толик приснится – так сердце колотится, что просыпаюсь и по нескольку часов уснуть не могу, все думаю и вспоминаю. И знаешь, получается, что он чуть ли не с первого вечера, как у меня остался, про Таисию выспрашивал. Что, мол, за соседи на площадке, можно ли им его пылесос предложить. Я сказала, что вряд ли Таисия купит, а он еще переспрашивал, одна она живет или, может, дети к ней ходят, может, они возьмут. И потом, когда я к Таисии пошла с уборкой помогать, напросился со мной. Я не хотела его брать, тетка твоя не очень-то чужих в дом пускала, а он все равно выскочил за мной, стал с теткой твоей знакомиться, спрашивать, что в доме починить надо. В общем, привыкла к нему Таисия, а Толик взял моду обязательно к ней заходить каждый раз, как ко мне приходил.
– Ну и что, Тамарочка? Что же плохого в том, что Толик помогал одинокой старой женщине?
– Да ничего, Ритуль, ничего! Только приходил он от нее злым каким-то, не разговаривал со мной – рычал. А в тот вечер, когда три часа с краном у нее провозился, пришел веселый... Нет, неправильное слово... Взбудораженный какой-то. Шутил, подмигивал, спрашивал, на что бы я потратила полмиллиона долларов. А утром вспомнил, что я должна сходить к Таисии, что она вроде бы просила помочь ей занавески снять и постирать. Я и пошла, в дверь звонила минут десять, потом забеспокоилась, что плохо с ней, домой вернулась за запасными ключами. Ну и нашла ее под кухонным столом, остывшую уже. А на столе – две чашки из-под чая. Тогда мне не до того было, закрутилось все – милицию вызывали, «скорую». А сейчас думаю: никогда бы Таисия вот так чашки на столе не оставила. Она даже за мной сразу все убирала, только я встану из-за стола. Получается, ее скрутило, когда она чай с Толиком пила. А он, выходит, перешагнул через нее и домой пошел. Или, как Гришка этот говорил, сам Таисии яду налил. И когда я про это думаю и про то, что он, оказывается, сынок профессорский, у меня в голове все прямо по полочкам складывается: Толик мог сделать это, чтобы забрать квартиру у Таисии.
– Тамарочка... – коснулась Рита ее руки, и Тамарочка оторвала от пола взгляд и подняла на Риту виноватые воспаленные глаза.
– Знаешь, как он бесился, когда ты объявилась? Орал, что ты аферистка, он точно знает, что никаких родственников у Таисии нет и не было. А когда Гришка твоим мужем назвался, Толик весь вечер бушевал и телефон о стену грохнул. Понимаешь, Ритуля? Так орал, будто у него пылесос этот за три тыщи отобрали! И профессора в самом деле расспрашивал, сошла ты с ума или нет... Так что, Ритусик, сложилось у меня в голове, что правду Гришка сказал. Убил мой Толик твою тетку, а со мной познакомился, чтобы к ней поближе быть.
– Тамарочка, перестань себя накручивать! – сжала Рита безвольную ладонь приятельницы. – Ты своими мыслями и довела себя до того, что Толик теперь тебе каждую ночь снится! Нашла, кому верить – мошеннику, который нам с тобой голову морочил! И который Толика с лестницы столкнул!
– Рит, так ты нас прощаешь? Меня и Толика, прощаешь? – вклинилась Тамарочка в Ритины увещевания, и та сбилась:
– А тебя-то за что?
– За то, что в дом к твоей тетке его привела!
Рита слегка поежилась – по ногам потянуло откуда-то сквозняком – и сказала:
– Тамарочка, тебе не за что просить у меня прощения. И Толику не за что. Если он и виноват в смерти тети Таи, то Бог ему судья.
Тамарочка посмотрела на Риту уже без виноватинки во взгляде, улыбнулась и хотела что-то сказать, но тут из комнаты послышались крики:
– Гаси, гаси! Да кто же водкой огонь заливает, бестолочь!
Женщины метнулись в комнату, откуда явственно потянуло горелой бумагой. Рита с Тамарочкой вошли и застыли у порога: один из сослуживцев Толика быстро топал, глядя себе под ноги, будто исполнял какую-то странную чечетку. Справа и слева от него было пусто – соседи сгрудились у краев стола. Старухи, сидевшие напротив сослуживца, теперь заглядывали под стол, наблюдая за его ботинками. Мать Толика смотрела на мужика, закрыв одной рукой рот, вторую положив на сердце. Ее взгляд перестал быть отсутствующим и сделался испуганным.
– Что стряслось? – спросила Тамарочка, и испитой мужичок объяснил, почесывая в затылке:
– Тут, это, свечка на фотку упала, лента полыхнула, а за ней и фотка следом!
Рита посмотрела на полку: портрета Толика не было, рюмка валялась опрокинутая, в лужице мок кусок хлеба и огарок свечи в маленькой подставке-подсвечнике.
– Товарищ Толика вышел покурить, открыл входную дверь, получился сильный сквозняк. Форточка, вон, открыта, – теперь объясняла Ольга Матвеевна, кивая на верхний угол окна, где легко шевелилась штора. – Свечка от сквозняка упала на фотографию. Лента капроновая сразу вспыхнула, за ней рамка заполыхала. Все так быстро произошло, никто ничего сообразить не успел. Хорошо, второй товарищ не растерялся: выплеснул на фотографию водку из своей рюмки, смахнул ее на пол и теперь, вон, тушит.
Сослуживец Толика тем временем закончил свою чечетку, поднял с пола фотографию и бросил ее на стол. Рита взглянула на обугленный картон и услышала, как за ее спиной тихо ахнула Тамарочка. Весь низ снимка обгорел, обгорела и нижняя половина лица Толика. А то, что осталось, приобрело цвет, коричневый, нескольких оттенков. И глаза на снимке теперь были не серыми, а светло-коричневыми, почти бежевыми, и будто излучали неяркий свет.
– Риточка, ты видишь, Бог его простил! – прошептала, задыхаясь, Тамарочка, а Рита, у которой от всех этих событий вдруг разболелась голова, попросила:
– Ольга Матвеевна, может, пойдем?
* * *
Всю дорогу, пока они на метро добирались от «Бибирева» к «Аэропорту», Рита то сомневалась, правильно ли она делает, что едет в гости к матери Матвея, то, прокручивая мистический казус с фотографией Толика, чувствовала, что не ехать нельзя. Одна в пустой квартире она не сможет находиться физически. Бежевые глаза с фотографии буквально впечатались в ее память. Ольга Матвеевна пыталась задавать Рите какие-то вопросы, но вагон грохотал так громко, что ей приходилось кричать Рите на ухо. Поэтому уже возле станции «Петровско-Разумовская» Ольга Матвеевна отложила свои попытки побеседовать до лучших времен.
В переходе с «Чеховской» на «Тверскую» они чуть не потерялись. Был уже седьмой час, конец рабочего дня, и станции метро переполнились спешащим по домам народом. Парочка ощутимых тычков вывела Риту из отрешенной задумчивости, а после того, как на эскалаторе между ней и Ольгой Матвеевной вклинилась тетка в куртке и мохеровой шапочке с двумя клетчатыми баулами, притороченными к тележке, и парень с хвостиком на затылке, торчащим из-под перекладины массивных наушников, Рита и вовсе сосредоточилась только на том, чтобы не потерять в толпе коричневый норковый берет своей спутницы.
В вагоне их тоже оттеснили друг от друга штурмующие двери пассажиры, и до станции «Аэропорт» они так и ехали, переглядываясь и улыбаясь через чужие плечи. И только выбравшись из метро, Ольга Матвеевна смогла без помех заговорить с Ритой.
– Рита, отсюда до меня одна троллейбусная остановка. Вы не против прогуляться?
– В общем-то нет. Давайте пройдемся, – согласилась Рита.
Погода стояла замечательная – легкий, градуса четыре, морозец, ни ветра, ни снега. И женщины влились в поток спешащих куда-то прохожих.
– Рита, вы очень изменились с того момента, когда я вас в последний раз видела, – сказала Ольга Матвеевна, когда они в молчании прошли несколько шагов. – У вас, как бы это сказать... глаза погасли. Я не хочу расспрашивать, что у вас случилось, но если я могу чем-нибудь помочь, я помогу.
– Спасибо. – Рита посмотрела на Ольгу Матвеевну и помотала головой. – У меня уже все в порядке, правда. И вы мне и так уже помогаете, вон, в гости пригласили.
– Да? Я рада. И еще мне показалось, что вас расстроила история с этой обгорелой фотографией. Вы так на нее смотрели, будто привидение увидели!
– Может, и увидела, – слабо улыбнулась Рита. – Мне Тамарочка как раз рассказывала на кухне про свои подозрения, что Толик отравил мою тетку. Из-за квартиры. А я сказала, что Бог ему судья. И тут загорелась фотография.
– Ну надо же! – сбилась с шага Ольга Матвеевна. – Просто мистика какая-то! И вы так просто это сказали, и не переживали совсем?
– Ох, Ольга Матвеевна, – вздохнула Рита, – со мной в последнее время столько всего приключилось, что если я еще начну тратить силы на переживания, то у меня их просто не останется, чтобы жить. По-моему, у меня их и так не очень много осталось.
– Ну что вы, Риточка, что вы! Вы еще так молоды, у вас еще все впереди, все еще у вас будет! – взяла ее под руку Ольга Матвеевна, и Рита согласно кивнула – будет. И подумала: «Вот только куда девается то, что было? И как смириться с тем, что оно – было?»
– И вы знаете, уж простите мне мою бесцеремонность, почему-то мне кажется, что ваше будущее связано с Матвеем. И со мной.
– Он что, ждет меня в вашей квартире? – резко остановилась Рита.
– Нет, ну что вы! Мы же договорились, что будет девичник! – приложила ладонь к груди Ольга Матвеевна. – Просто мне очень жаль, что между вами двоими кошка пробежала!
– Мне тоже жаль, – устало сказала Рита, соображая, как повежливее отказаться идти в гости. Меньше всего ей сейчас хотелось слушать вопросы про их с Матвеем отношения. Нет отношений. И не было. А что было? Так, заскок в другую реальность.
– Мы уже пришли, вот, в эту арочку, – подхватила ее под локоток, будто мысли прочитала, Ольга Матвеевна.
И Рита подчинилась, прошла через гулкий полутемный проход, свернула в знакомый двор, и вот они уже поднимаются на седьмой этаж в скрипучем лифте.
Квартира встретила Риту запахом пирогов. Он теплой волной буквально выкатился на Риту, когда Ольга Матвеевна отомкнула дверь и пригласила ее войти. Рита перешагнула порог и постояла с полминуты, вбирая в себя этот уютный дух обжитого, обитаемого жилища. Как же хорошо, как здорово здесь после ее неприветливой громадины!
– Вот, Риточка, тапочки. Новые, специально купила для... гостей, – сказала Ольга Матвеевна, а Рите показалось, что она хотела сказать «для вас»! Рита даже хихикнула тихонько такому своему эгоцентризму – ишь, принцесса, пуп земли! – и с удовольствием переобулась в мягкие розовые шлепанцы. На вельветовых мысках – вышивка. Мелкие бело-розовые цветы, что-то вроде маргариток. «Маргаритки для Маргаритки», – скаламбурила сама себе Рита, чувствуя, как удобно ей в этих тапках после многочасовой ходьбы в зимних ботинках.
– Проходите в комнату, сейчас я там стол накрою, – показала Ольга Матвеевна в сторону закрытой двери в комнату.
Рита представила, что она там увидит диван, на котором они с Матвеем занимались любовью, и почувствовала, как кровь прилила к щекам.
– Ольга Матвеевна, а можно мы на кухне посидим? Там уютнее, и быстрее так получится. У меня от запаха ваших пирогов просто слюнки текут.
Рита не лукавила – в тепле и уюте этой квартиры она будто сбросила напряжение последних дней и почувствовала такой голод, что желудок свело.
– На кухне так на кухне, – легко согласилась Ольга Матвеевна, повесила свою цигейковую шубку в шкаф-купе и потянулась за Ритиным пуховиком.
– Я сама! – отказалась от помощи Рита.
– Тогда я пошла ставить чайник, – не стала спорить Ольга Матвеевна, пригладила перед зеркалом пушистые волосы, наново перехватила их заколкой и пошла на кухню.
Рита сняла пуховик, повесила его на плечики в шкаф, задвинула дверцу и застыла, настигнутая врасплох своим отражением в полный рост. Выглядела она странно: мешковатый черный свитер, черные свободные брюки, из-под которых выглядывают розовые тапки. Лицо в обрамлении черного ворота – бледное до зелени. Нос заострился, щеки запали, под глазами – круги. Сами глаза – будто тусклой пленкой подернуты. Волосы, провела Рита ладонью по волосам, тусклые какие-то, будто парик. Один из тех, что она примеряла позавчера в «Охотном ряду».
– Рита, вам какой чай заварить, черный или зеленый? – выглянула из кухни Ольга Матвеевна. Жакет от трикотажного темно-серого костюма она сняла, поверх светло-серого свитера и прямой юбки повязала клетчатый передник с красной отделкой и в этом сочетании красно-серого выглядела если не моложе, то гораздо свежее и ярче Риты в ее черном наряде.
– Зеленый, – ответила Рита, поспешно отворачиваясь от зеркала, и пошла на кухню.
– Садитесь вот сюда, в уголок, – показала Ольга Матвеевна на самое, по Ритиным ощущениям, уютное место. – Сюда садитесь, Рита, здесь удобнее будет. Какой пирог порезать, с капустой или с яблоками?
– Ох, все равно! Я так есть хочу! – Рита втиснулась в уголок, понаблюдала, как Ольга Матвеевна нарезает пироги, и попросила:
– Ольга Матвеевна, а вы не могли бы говорить мне «ты»?
– Конечно, Риточка, с удовольствием! Я, знаешь ли, устала уже тебе «выкать». Мне вообще очень трудно симпатичным мне людям «вы» говорить. Какой кусочек положить, этот, этот? Положу-ка я оба! – решила Ольга Матвеевна, посмотрев, каким взглядом провожает Рита движения ее рук, и придвинула Рите тарелку с двумя пышными кусками.
Рита ухватила первый, с капустой, откусила и аж замычала от удовольствия:
– М-м-м, вкусно как! Никогда не умела пироги печь. Научите, Ольга Матвеевна?
– Научу, ты почаще в гости забегай, – убрала Ольга Матвеевна в духовку оставшиеся куски. – Глядишь, еще и откормлю тебя, а то что-то ты исхудала. Вон, лицо как осунулось.
– Если такими пирогами кормить будете, вмиг растолстею! – Рита отхлебнула чаю, откинулась к стене и, дожевывая, критически осмотрела второй кусок, с яблоками. Нет, она явно переоценила свой аппетит. Пирог с яблоками в нее сразу не влезет.
– Рита, смотрю на тебя, и мне представляется маленькая крепенькая девчушка с толстыми косичками, – сказала Ольга Матвеевна, отпив чаю из своего бокала.
– Точно, именно такой я и была в детстве, – кивнула Рита, – маленькая толстушка с отменным аппетитом!
– А у меня Матвей всегда плохо ел. Малышом еле-еле его уговаривала ложечку съесть «за маму», когда подрос – от книжек не могла оторвать. Не проследишь – так и будет весь день ходить голодным романтиком.
– Да? А мне показалось, что у него хороший аппетит, – задумчиво протянула Рита, поневоле втягиваясь в разговор на щекотливую для нее тему. И даже улыбнулась слегка, вспоминая, как наворачивал Матвей закуски в восточном ресторане. – И что он прагматичный человек и совсем не романтик.
– Ошибаешься, Риточка, ты не представляешь, как ты ошибаешься! Мотенька – очень тонко чувствующий, очень ранимый человек! – встрепенулась Ольга Матвеевна. – Иногда он старается изображать какого-то супермена, суровость на себя напускает всякую. Но это, я-то знаю, игра, кокон, маска защитная!
– Мам, может быть, ты уже перестанешь обсуждать меня? Сама ведь учила – говорить о человеке в третьем лице в его присутствии неприлично, – раздалось от кухонной двери.
Рита поперхнулась чаем и зашлась в жестоком кашле.
– Еще более неприлично появляться привидением в ночи и пугать девушек до слез. – Ольга Матвеевна невозмутимо поставила на стол свою чашку. А Рита, прокашлявшись, подняла на Матвея глаза полные слез – выступили от удушья – и сказала:
– Привет!
Глава 18
Решение ехать к матери пришло к Матвею внезапно. Там, на кладбище, почувствовав полную, глобальную усталость, он ощутил не менее глобальную тоску от мысли, что он сейчас вернется в свою гулкую и пустую квартиру на Юго-Западе. Интересно, чем он думал, когда покупал этот плацдарм под названием «квартира-студия в стиле хай-тек»? Наверное, тем же самым, чем думал, когда начинал роман с Дунечкой. Тогда ему казалось, что белые стены, хромированные полки, ножки и детали кресел, трубчатые светильники, стеклянные раздвижные перегородки и кухонный угол, похожий на бар со стойкой и высокими стульями, – это то, что надо. Самый подходящий антураж, совершенное обрамление успешного современного мужчины. Потом, просыпаясь по утрам в гулкой пустоте, будто на каком-нибудь вокзале, Матвей стал подозревать, что с квартирой он дал маху. Чувство «то, что надо» стало уходить, взамен полезло ощущение дисгармонии, то самое его видение выпирающих болтов и плохо подогнанных зубчиков.
Наверное, он очень скоро дозрел бы до мысли сменить квартиру, но тут в его жизнь ворвалась Дунечка. Она внесла в студийный антураж свои штрихи вроде белой медвежьей шкуры у кровати (откопала в какой-то комиссионке по несусветной цене), кресла-качалки возле хромированно-стеклянных стеллажей с книгами (плетеное уютное кресло диссонировало с холодным хай-тековским дизайном квартиры, но Матвею оно понравилось) и набора разноцветных ликеров на барной стойке. И Матвей смирился со своим жилищем, в котором некоторое время просыпался не один. Когда же Дунечку он из своей жизни убрал, отвращение к собственному дому вернулось. Мало того, как-то в один из тоскливых вечеров, когда его из своей жизни убрала Рита, он попытался мысленно поселить ее в своей квартире. И аж содрогнулся от нелепости полученной картины. Рита в этом хай-теке представилась ему птицей, попавшей в набитую пружинами и осколками стекла клетку.
Поэтому Матвей твердо решил, что в ближайшее время займется квартирным вопросом. Спасаясь от неуюта своей студии, в которой он только и мог, что гонять по кругу мысли о собственном таланте попадать впросак, Матвей пару раз съездил ночевать к матери. У мамы дома было хорошо. Пусть не так просторно, как у него, но тепло, уютно и спокойно. И чего, спрашивается, ее вчера угораздило завести этот разговор про Риту? Как она сказала? «Она – настоящая, цельная, очень искренняя. И очень порядочная. Матвей, поверь моим ощущениям, я в людях разбираюсь. И думаю, что только полный идиот может упустить такую девушку. Я тебя к таковым не отношу». – «Ну и напрасно! – ответил он матери. – Только такой идиот, как я, мог втянуться в эту историю с криминальным душком. И твоя Рита не такая овечка, как тебе кажется. Она – себе на уме. И я ей больше не нужен». Мать хотела продолжить, но Матвей закрыл тему и решил про себя, что не будет пока сюда ездить. Что он может объяснить матери, если себе ничего объяснить не способен? Почему Рита замкнулась и выбросила его из своей жизни? Почему ему до сих пор чудится запах ее волос, снится мягкая упругость ее тела? И почему он не может себя заставить набрать номер ее телефона, почему боится услышать равнодушное «А, это ты?».
Однако, поспешно уехав с кладбища, Матвей так явно представил свое похожее на ангар жилище, что руки сами собой повернули руль в другую сторону, и очень скоро он выезжал с МКАД на Ленинградское шоссе и парковался возле подъезда матери и взлетал на седьмой этаж. Когда открыл квартиру и вдохнул запах корицы, на него снизошло такое умиротворение и навалилась такая усталость, что Матвей, как был, в обуви, протопал в комнату, сдирая на ходу дубленку. В комнате сбросил ее на кресло, скинул ботинки и, рухнув на диван, укрылся пледом и провалился в тяжелый темный сон. Поначалу – без сновидений, а потом ему приснилось, будто он плывет на паруснике. Впереди – земля, с берега кто-то машет ему руками. Матвей попытался вглядеться в далекую фигурку. Она, как это случается во сне, вдруг приблизилась, и он разглядел, что это Рита.
– Рита, я твой капитан Грей. Я отвезу тебя в сказку! – сказал Матвей, а Рита сделала серьезное лицо и ответила:
– Давай лучше на кухне посидим. Там уютнее, и быстрее так получится. У меня от запаха ваших пирогов просто слюнки текут.
«При чем тут пироги?» – думал Матвей, проснувшись. Потянул носом и вспомнил: мама пирогов напекла, пахнут на всю квартиру. Вон, даже в его сон вклинились.
– Тогда я пошла ставить чайник, – сказала за дверью мать.
«Так, она кого-то в гости притащила. Вот уж некстати!» – мрачно подумал Матвей. Сел и огляделся в темной комнате. В свете фонарей, заливавших комнату сквозь незашторенное окно, хорошо были видны и брошенная комом дубленка, и ботинки у кровати.
