Текст книги "Квартира муж и амнезия"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– От ключа? Почему? – удивился Матвей.
– А домоуправ так сделал. Не все жильцы хотят за лифт платить, поэтому, кто платит, тот и ездит.
– Весело тут у вас, – подытожил Матвей и потопал к лестнице. Тоже мне проблема – на третий этаж подняться. Поднялся, постоял немного у двери, выравнивая дыхание. (Ничего так, высота у этажей! Считай, по высоте, на пятый этаж махнул!) Подумал, как прорвется сквозь мужа, чтобы поговорить с Ритой. И позвонил в шестую квартиру.
Прорываться не пришлось – открыла Рита.
– Здравствуйте, Рита, я за документами, – сказал Матвей. – Можно войти?
– Да, пожалуйста!
Рита отступила, впуская Матвея в квартиру и разглядывая его, как ему показалось, вопросительно и немного смущенно. Кстати, с виду не так уж она и больна. Хотя глаза странные, глядит будто сквозь него.
– Я ждал вас сегодня на работе. А мне сказали, что вы заболели. Что температура у вас. – Матвей топтался у порога и потихоньку начинал злиться. Прежде всего, на себя. Что, спрашивается, подхватился и прискакал? Ну, приврала девушка насчет болезни, ну, попросила этого своего Тютькина убедить начальника. А он уже придумал себе с три короба: совпадает не совпадает... – Где договоры? – раздраженно оборвал он свои мысли, получил от Риты тонкую папочку-скоросшиватель и сказал противным (аж самого передернуло) голосом: – Потрудитесь завтра выйти на работу. Либо предоставьте больничный лист. Болеть, кстати, не в ваших интересах – в зарплате потеряете.
И опять потоптался, отводя взгляд от растерянных Ритиных глаз. Пора было уходить. Но почему-то не уходилось.
– Ритуся, ты где пропала? – В прихожую выглянула полная женщина в бледно-зеленом платье и с любопытством уставилась на Матвея. – Здрасте!
– Тамарочка, это шеф мой, приехал за документами. Думал, температура у меня...
– Была, была температура, – закивала женщина, делая честные-пречестные глаза. – Сбили мы ей температуру. Доктора пригласили. Да вы пройдите в квартиру, пройдите, с доктором поговорите. И чайку с нами выпьете.
Женщина, которую Рита назвала Тамарочкой, так суетилась, что Матвею стало весело. Ой, врет! Зачем, интересно? Риту, что ли, выгораживает? А и правда, не попить ли чайку? И где этот Тютькин-муж?
– А у нас гостей прибыло, – весело пропела Тамарочка, приведя Матвея на кухню. – Риточкин начальник, сам приехал за документами! Лично!
– Здравствуйте! – Матвей окинул быстрым взглядом двоих мужчин, сидящих за круглым столом. Который из них муж? Тот, что справа, староват для Риты. Да и выглядит слишком интеллигентно. Похоже, по телефону ему хамил вон тот красавчик, что слева сидит. – Самарин Матвей Алексеевич, непосредственный начальник Маргариты Ивановны.
– Дворецкий Лев Казимирович, профессор. – Интеллигентный, тот, что справа, привстал и протянул Матвею руку для рукопожатия: – Очень приятно!
– Садитесь, вот сюда садитесь, – хлопотала Тамарочка, придвигая стул к свободному месту за столом, напротив красавчика.
– А у вас что, курьеров нет? Или вы решили Риту застукать? – спросил красавчик, лениво разглядывая Матвея прозрачными серыми глазами.
– Гриша, ты что? Перестань! – Рита вынырнула из-за спины Матвея, положила на стол коробку с каким-то печеньем и сказала: – Матвей Алексеевич, это Григорий, мой муж. Я действительно плохо себя почувствовала с дороги, Гриша переволновался очень, даже Льва Казимировича для консультации пригласил. Но вы не думайте, я завтра обязательно на работу выйду!
– Маргарита Ивановна, я бы порекомендовал вам завтра еще побыть дома. А еще лучше, дня три покоя и постельного режима, – вмешался профессор Дворецкий и строго взглянул на Матвея сквозь очки в тонкой оправе. – Знаете ли, у Маргариты Ивановны все признаки переутомления.
– Да? А я и не знал, – почувствовал себя виноватым Матвей. Вот идиот, радовался, что Рита так в работу впряглась, в неделю разобрала завалы, которые он полгода копил! И еще потащил ее в Прагу! – И что теперь делать?
– Щадить своих работников, вот что! От перегрузок беречь! – с вызовом сказал муж-красавчик, и Матвей согласился:
– Ладно! Маргарита Ивановна, пишите заявление!
– По собственному? – охнула Рита, и Матвей аж поморщился от плеснувшего в него отчаяния.
– На отпуск! Пишите, что просите неделю отпуска за свой счет. По семейным обстоятельствам! Прямо сейчас пишите, я в бухгалтерию отдам.
– Да, да, спасибо! – кивнула Рита и выбежала из кухни. За бумагой, наверное.
Матвей отхлебнул чаю, любезно налитого Тамарочкой, и спросил профессора Дворецкого:
– Что-то серьезное произошло?
– Вообще-то да. Провалы в памяти, знаете ли...
– Профессор, мне кажется, что это семейные дела, которыми нашего гостя загружать совсем излишне, – перебил Дворецкого муж Гриша, и тот смущенно закашлялся, пробормотал:
– Извините! – и стал протирать запотевшие очки.
На кухне повисла неловкая пауза, и, когда входная дверь разразилась звонком, все с облегчением встрепенулись – кто пришел?
– Я открою, – вскочила из-за стола Тамарочка и унеслась к двери.
– Где он? – донеслось через несколько минут из прихожей. – Где они? Уже в постели, да? А ты их охраняешь, старая сводня? А ну, скажи ему, чтобы вышел! А не то разнесу это ваше любовное гнездышко к едрене фене!
– Что это? Кто это? – Профессор Дворецкий переводил близорукий взгляд с Григория на Матвея.
Григорий уставился в сторону прихожей с недоумением, а Матвей закрыл глаза и тихо застонал. Нет, этого просто не может быть!
– Кажется, это ко мне.
* * *
Странная девица визжала так, что будь в доме восемь этажей – на всех, наверное, было бы слышно. А уж у них, на трех-то, и подавно все слыхать. Тамарочка, хоть и обладала зычным голосом, соревноваться с девицей не захотела – не то у нее было настроение. И поэтому несколько минут молча разглядывала странную гостью. Шубка норковая, дорогущая, наверное. Волосы пепельные, длинные и подстрижены красиво. В салоне, наверное, стриглась. У ее хозяйки после салона волосы всегда так лежат. Глаза, как у Барби, – большие, в загнутых ресницах. Красивая девушка, когда не орет.
– Так вам кто нужен-то, я не поняла? – спросила Тамарочка, дождавшись, когда у девушки закончился воздух и она сделала паузу на вдох.
– Муж мне мой нужен, вот кто! Я точно знаю, что он здесь. Машина его возле вашего подъезда стоит, я видела! И консьержка внизу сказала, что он в шестую квартиру пошел! И дубленка, вот, я точно знаю, его это дубленка! – пуще прежнего разошлась девица, увидев на вешалке куртку Ритиного начальника. Действительно, приметная вещица – квадраты светло-коричневых лоскутов сшиты с каким-то особенным шиком.
– Так вы к Матвею, что ли, Алексеичу? – начала понимать Тамарочка.
– Тамарочка, что у нас происходит? – выглянула из своей комнаты Рита. В руках – листочек бумаги.
– Да вот, Матвея Алексеича жена ищет!
– А, так это с тобой Матвей теперь шашни крутит? – повернулась к Рите девица, и та отшатнулась от волны исходящей от нее ярости. – Ну и как, справляешься с обязанностями, помощница? Знаешь теперь, как он любит и что он любит? А то хочешь, опытом поделюсь?
– Спасибо, я прекрасно справляюсь со своими обязанностями! – машинально отбила подачу Рита, и девица аж задохнулась от ярости:
– Ах ты, корова, секретутка паршивая! – и бросилась к Рите. Наверное, в волосы вцепляться.
Рита видела однажды такую картину. В Тюмени жила на их площадке веселая соседка Ниночка. И как-то раз соседка сверху, Галина Петровна, вот так же визжала что-то про мужа Васю и про Ниночку. Обзывала ее подстилкой, а потом вцепилась Ниночке в волосы, и выскочившему на шум Васе (из Ниночкиной, кстати, выскочившему квартиры) пришлось вылить на супругу ведро воды... Он потом так и остался у Ниночки жить.
– А ну, стой! – Тамарочка поставила на пути у девицы свое массивное плечо, и та изменила траекторию, отлетев к стене у вешалки. Взвизгнула дикой кошкой, выставила ногти-когти и...
– Дунечка, может, хватит уже людей смешить?
Матвей вышел из кухни и теперь стоял и морщился, будто у него внезапно разболелась голова. Потом сказал, объясняя сразу всем: Рите, которая в ужасе прижимала к груди листочек, Грише, который оглядывал девицу с явным интересом и одобрением, Тамарочке, которая переводила взгляд с Матвея на девушку со спокойным любопытством, профессору Дворецкому, который рассматривал даму под вешалкой с профессиональным прищуром:
– Это моя бывшая невеста. Не ожидал, что она ворвется сюда.
– Бывшая? – взвилась притихшая было Дунечка. – Это ты решил, что я бывшая! А я не бывшая! Я стану твоей женой, понял? И я тебе покоя не дам! И шлюшкам твоим покоя не дам! Пока все, до единой, не поймут, что ты – только мой! Ну, прости меня, вернись ко мне! Хочешь, на колени встану! – вдруг резко сменила тактику блондинка.
– Прошу извинить, дама не в себе. Мы уже уходим, – сказал Матвей.
Деревянной от сдерживаемого гнева походкой – залепить Дунечке пощечину хотелось так, что аж ладонь чесалась, – он подошел к вешалке, сорвал с нее свою дубленку. Второй рукой крепко взял Дунечку за руку повыше локтя и потащил ее к двери.
– Матвей Алексеич, одну минуточку! – окликнул его Дворецкий, подошел и протянул белый прямоугольник визитки. – Осмелюсь предположить, что вашей супруге необходима квалифицированная помощь. Готов предложить свои услуги.
– Она мне не супруга, – поправил профессора Матвей. Но визитку взял, выпустив на полминуты Дунечку, сунул кусочек картона в карман пиджака и вывел-таки свою бывшую за дверь.
Глава 5
Больше всего на свете Матвей боялся выглядеть смешным. С тех самых пор боялся, как в пятнадцать лет влюбился в девочку Алену из своего класса. Пришел в девятый класс после каникул, глянул на загорелую загадочную красавицу, в которую вдруг превратилась привычная веснушчатая хохотушка, и пропал. Влюбился так, что в ее присутствии сердце поднималось куда-то к горлу и бухало там африканским барабаном. В горле от этого буханья пересыхало, а глаза принимались искать: где Алена? Потому что сердце начинало бухать гораздо раньше, чем глаза замечали девушку. И ему даже проверять было не обязательно: если в горле пересохло – Алена где-то здесь.
Этой невысказанной любовью Матвей страдал всю первую четверть. И почти всю вторую. Все слова, что застревали в сохнущем горле, и все чувства, которые делали его сны маетными (а иногда – стыдными, и тогда он злился на свое дурацкое тело, которое вытворяло с ним такие выкрутасы), он изливал на бумаге. Стихи он писал. О Прекрасной Даме, о Белой и Алой Розе, о Верной Рыбачке и Нежной Ассоль. Большинство тем и образов подсказывал Александр Грин – мама его обожала, дома стояло полное собрание сочинений этого романтика. Его Лисс и Зурбаган стали для Матвея убежищем. Землей обетованной, куда он эмигрировал вместе с Аленой. В мечтах, разумеется.
А перед Новым годом он решился. Переписал самые красивые, самые нежные стихи на большую красивую открытку. Дня три носил ее в портфеле, дожидаясь, когда Алена останется одна. Вокруг нее постоянно крутились то Вика Смирнова, то Севка-гандболист. Севка травил вечные анекдоты, от которых Вика заливалась визгливым тоненьким смехом, Алена поводила плечами, неопределенно улыбаясь, а Матвей отчаянно завидовал, что он так не может. Не умеет он так трепаться: легко, раскованно, непринужденно. Зато он умеет писать стихи!
На четвертый, кажется, день Матвею повезло. Севка в школу не пришел – играл на каком-то первенстве. А Вика, пошептавшись с Аленой, исчезла на большой перемене. В буфет, наверное, ушла. И Алена осталась одна, у окна, в самом конце школьного коридора. Тогда Матвей решился, вытащил свою открытку, твердым шагом подошел к девушке и решительным жестом шмякнул открыткой о подоконник:
– Вот, Савельева, с Новым годом тебя!
– Что это? – Алена раскрыла открытку. – Стихи? Твои? – Алена даже голову к плечу склонила, разглядывая парня с насмешливым интересом. Мол, надо же, тихоня-ботаник, стихи написал, кто бы мог подумать.
– Нет, поэта одного, неизвестного, – замотал головой Матвей. Больше ничего сказать не получилось. Сердце забухало, в горле пересохло, и уши, вдобавок ко всему, заполыхали алыми парусами.
– Спасибо. Я потом почитаю, ладно?
Матвей кивнул торопливо, развернулся и пошагал к лестнице, спиной чувствуя Аленин (насмешливый!!!) взгляд.
На следующий урок он не пошел. Не смог. Испугался, что не выдержит, если его стихи не понравятся. И если понравятся – тоже не выдержит. Вообще никаких последствий не выдержит! В общем, прогулял он три последних урока. А вечером мама позвала его к телефону:
– Мотенька, тебя к телефону, твоя одноклассница!
– Мотенька, – издевательски пробасил в трубку Севка-гандболист. У него у первого во всем классе мальчишечий голос сменился на мужской. – Классное погоняло! Слышь ты, Мотя, ботаник чокнутый, ты, говорят, стишки сочиняешь на досуге?
– Кто говорит? – Сердце опять бухало. Но не в горле – в висках.
– Я говорю! – вмешался девчачий голосок. Нет, не Аленин. Викин, вроде бы. Голоса Севки и Вики раздавались как-то гулко, будто они говорили в жестяную кастрюлю. Или в таз. – Я прочла – чуть не описалась в экстазе! «Моя любовь, ты снишься мне! Но наяву, а не во сне терзает душу чувства боль. Ты ждешь его, моя Ассоль? Ты смотришь вдаль, за горизонт. Ты ждешь, что море принесет на легких алых парусах, того, кто... Он являлся в снах. За руку брал, смотрел в глаза. Шептал, что больше врозь – нельзя. Что он не выдержит, любя, не сможет больше без тебя. Не выдержит разлуки боль. Ты ждешь меня, моя Ассоль?» – прочла, подвывая, Смирнова, и Матвей буквально увидел, как по строкам его стихов ползет мохнатая жирная гусеница. И пачкает буквы зеленой, похожей на сопли слизью.
– А ты почему это читала? – спросил Матвей.
– А что, секретная информация, что ли? Аленка показала, я и прочла.
– И Севке показала? – опять спросил Матвей и вяло удивился, что он ничего не чувствует. Вообще ничего. Будто он – не он, а кукла говорящая. Манекен со встроенным органчиком.
– Надо мне, фигню всякую читать! – подключился к разговору Севка. – Я и сам стихи знаю. Хочешь, расскажу?
Матвей не хотел, но в органчике что-то испортилось, и слова «нет» не получилось.
– Сочинителю-поэту в жопу сунули ракету! Понял? Еще раз к Аленке со своими асолями пристанешь – бенгальские огни будешь через задницу пускать!
– Себе в жопу вставь, всю пачку, как раз поместится, – прорвало органчик, и Матвей положил трубку, прерывая Севкин вопль: «Чё ты сказал?!!»
– Мотя, что ты сказал?!! – повторила за Севкой мама, выскочившая из кухни на его вопль. Ругаться у них в доме было не принято. Вообще. И орать не принято. И обзываться. У них с мамой было принято читать книги, иногда – на французском, иногда – вслух, и целовать друг друга перед сном.
– Прости, мама, – извинился Матвей и ушел в свою комнату. И лег там ничком на диванчик. И захотел умереть. Не умер, но температура поднялась, и он все зимние каникулы провалялся в постели с каким-то странным гриппом. Горло не болело, насморка не было. Болело сердце, и были сны, в которых он выбрасывал Ассоль за борт и ждал, что она побежит по волнам. Она не бежала – тонула, и Матвей наблюдал, как колышутся в волнах рыжие волосы и уходит в глубину веснушчатое Аленино лицо.
К началу занятий он вроде бы выздоровел. В школе первым делом врезал Севке, когда тоткрикнул: «Здрасте, Мотя, как живете, все стишки свои блюете?» Целился в глаз, попал в нос, и Севка, который сгоряча Матвею тоже врезал, увидев собственную кровь, закатил глаза и сомлел. Вторым делом Матвей односложно отвечал на расспросы директрисы, которая недоумевала, какой бес вселился в примерного тихого отличника. Потом объяснялся с мамой и, морщась от ее слез, клялся, что никогда больше не будет драться. По крайней мере, первым бить не будет. Потом неделю ходил в школу с фингалом под глазом – так странно было наблюдать в зеркале, как он меняет цвет от темно-фиолетового до бледно-желтого со всеми сопутствующими оттенками. Обходил стороной Севку-гандболиста – впрочем, тот и сам не стремился к сближению. Ходил, берег свою переносицу, от которой бабочкой расплылись синяки, тоже менявшие цвет от фиолетового до желтого. А еще Матвей категорически, абсолютно перестал реагировать на Алену. Видеть ее видел, но только и всего. И когда она, дождавшись подходящего момента – все вышли из класса, а он копался с карандашом – закатился под стол, – подошла извиняться («Матвей, извини, что так получилось. Стихи замечательные, а Вика – дура, я зря ей открытку показала!»), Матвей ее извинил.
– Да ладно, проехали. Это и не мои стихи были, так, понравились просто. Рад, что и тебе понравились, – сказал он. И в горле не пересохло, и сердце билось, как билось. Размеренно. Спокойно.
Переболел Матвей Аленой. Вот только с тех пор он стал бояться выглядеть смешным. И изгнал из жизни всякую романтику. После девятого класса уговорил маму, отдал документы в вечернюю школу, устроился на завод измерительной техники. Потом поступил в МАТИ, легко сдав все экзамены. Вернулся в Рязань, на свой завод, сделал стремительную карьеру от мастера участка до начальника отдела сбыта. Договорился с директором завода, учредил собственную компанию и стал искать покупателей всех этих манометров, контроллеров и прочих приспособлений, которые теперь, когда привычный механизм сбыта рухнул, стали застревать на складе. Первых трех покупателей нашел довольно быстро, а когда вышел на германскую фирму, производящую котлы для домового отопления, дела в его «Измерине» пошли просто замечательно. За немцами подтянулись англичане, финны замаячили на горизонте, да и свои братья-славяне на ноги подниматься стали, системы всякие монтировать, где товар от «Измерина» очень кстати пришелся. В общем, свое тридцатипятилетие Матвей Самарин встретил в Москве, будучи преуспевающим владельцем успешной компании. Уважаемым, солидным, благопристойным человеком. Холостяком. Завидным женихом, который время от времени появлялся на людях с роскошными красавицами, но все еще оставался неокольцованным и свободным.
А через полгода в его офисе появилась Дунечка. Сказочное создание с глазами в пол-лица, пепельными летучими прядями волос, гибкой подвижной фигурой и длинными ногами с тонкими, как у породистой лошади, щиколотками. Дунечка появилась в ответ на призыв «требуется офис-менеджер»: секретарша Наташа ушла в декретный отпуск, и к этому событию Матвей приурочил переименование ее должности. «Офис-менеджер» звучало гораздо солиднее, чем «секретарь». И Дунечка за Наташиным столом смотрелась гораздо изящнее. Стильная прическа, безупречный маникюр, деловой и в то же время эротичный костюм (жакет – на голое тело, в вырезе мелькает кружево бюстгальтера), кружевной край чулка в шлице прямой юбки, туфли-лодочки на изящной шпильке... С ее появлением офис стал больше походить на представительство компании с международными связями, а не на бывшее фотоателье. И по телефону она отвечала так изящно-приглашающе, что Матвею от ее ангельского «алло-у?» хотелось писать стихи. Опять. Он пригласил Дунечку в ресторан, ужин плавно перешел в завтрак в его квартире, и после месяца восхитительного секса он понял: пора жениться. Тем более что мама в последние два года намекала на это все настойчивей.
Мама, которую он к тому времени уже пять лет как перевез из Рязани в Москву, купив ей квартиру в районе «Аэропорта», встретила Дунечку вежливо, холодно и корректно. Ему бы, дураку, тогда призадуматься, а он отмахнулся, поверив Дунечкиному: «Славная у тебя мама! Только ревнует очень! Ничего, привыкнет, что ее мальчик вырос уже!» И действительно, он давно уже вырос. И живет отдельно. И женится на лучшей в мире женщине.
И даже надутые губки, и приступ фригидности после их похода в ювелирный магазин его еще не насторожили. Они тогда пошли выбирать Дунечке колечко с бриллиантиком. Обручальное, как в Европе принято. Дунечка запала на бриллиантовый комплект ценой в полторы Матвеевы зарплаты. Он ей объяснил это и убедил-таки купить только колечко. Потратить не восемнадцать тысяч долларов, а восемь. Дунечка, заледенев под завистливыми взглядами продавщиц, спорить не стала. Но и кольцо носить не стала. Лишь через два дня, когда Матвей озаботился, отчего любимая заскучала, выдала, что она не привыкла, чтобы на ней экономили. И чтобы позорили на глазах у всех, подсовывая ей второсортные камни. Неужели она не стоит самого лучшего? Стоит, согласился Матвей, и они помирились, и Дунечка наградила его потрясающей ночью, а наутро они пошли в магазин и купили колье.
Дунечка стоила самого лучшего, и он купил ей соболью шубку. («Норковая? Фу, это для буфетчиц. Хотя можно вот эту, для простых выходов.) Купил малютку-машинку класса «Мерседес». («Форд-фокус»? И как ты меня представляешь в этой лохани?») Купил кучу каких-то безумно дорогих тряпок, потому что Франция и от кутюр... И только когда Дунечка притащила ему смету расходов на предстоящую свадьбу, где только платье невесты стоило четырнадцать штук («Ну, Мотечка, ну, это самое приличное из недорогих. Там еще есть платье по двести тысяч долларов, можно напрокат взять, всего пять тысяч в сутки. Но ты же не хочешь, чтобы твоя жена ходила в тряпках с чужого плеча!»), он будто очнулся. Подсчитал остатки на кредитках и ахнул. За месяц в роли невесты Дунечка промотала столько денег, что ему теперь придется очень постараться, чтобы закрыть эту финансовую брешь. А когда Дунечка замурлыкала, чтосвадебное путешествие в Испанию – пошло, a две недели на Ибице – в самый раз, он решился.
– Дунечка, – спросил он тогда, – может, ты думаешь, что я миллионер? Ты извини, но у меня уже кончились деньги. Все. Сразу.
– Ты опять на мне экономишь? – возмутилась Дунечка. – И за этого скрягу я выхожу замуж! Да я теперь десять раз подумаю, стоит ли мне идти с тобой к алтарю!
– Подумай, Дунечка. Наверное, не стоит, – согласился Матвей.
И тогда она закатила ему самый первый скандал. С визгом, топотом и швырянием сервиза. Того, что ее мама из Луганска передала по случаю предстоящей свадьбы. Матвей, слегка вздрагивая от звона каждой разбитой тарелки – пятьдесят два предмета, знаете ли, – дождался, когда у Дунечки кончилась посуда. Потом крепко взял ее за руку, отвел в прихожую и выставил за дверь.
Пока Дунечка визжала за дверью, он молча, без размышлений, собрал ее вещи, жертвуя ради такого случая собственными кофрами – надо же, приходила с чемоданчиком, а теперь ее барахло в три сумки еле утрамбовал. Порылся в Дунечкиной сумочке, отыскивая ключи от своей квартиры, мимоходом удивляясь: что в боковом кармашке делает початая пачка презервативов? С ним она «живьем» сексом занималась, говорила, что хочет его чувствовать. Ключ от машины оставил. Составил сумки у входа в аккуратную горку, сверху бросил обе шубы и, отгоняя всякие мысли насчет презервативов – а что думать-то, если – все? – открыл дверь и ногой вытолкнул Дунечкино барахло на площадку:
– Забирай и уходи.
Потом закрыл дверь, мимоходом отметив живейший интерес на лице соседки Матильды Феофановны. Старушка стояла в раскрытых дверях квартиры напротив и курила, наблюдая Дунечкины беснования. Послушал, как Дунечка пинает дверь с той стороны и орет что-то невнятное. «Козел», наверное. Хорошая все-таки у этих двойных дверей звукоизоляция. И решил, что все, закрыта страница. И с Дунечкой, и с любой другой бабой вообще. Никаких невест. Никаких жен. Так, одноразовый перепих по случаю и без продолжения.
Он-то так решил, а Дунечка решила иначе. И хотя он уволил ее самым гуманнейшим способом – по сокращению штатов, с двухмесячным выходным пособием, – она умудрилась устроить ему второй скандал, уже в офисе. После этого он велел охране в офис ее не пускать, освободившуюся вакансию переименовал в «помощника руководителя» и изо всех сил старался «держать лицо», чтобы сотрудники поскорее забыли, в какое дурацкое он попал положение. А Дунечка время от времени звонила ему на мобильник – Матвей сначала сбрасывал номер, а потом внес ее в «черный список». Как-то раз устроила сцену в его любимом ресторанчике – Матвею пришлось сбегать через кухню с помощью сочувствующего официанта. И теперь вот устроила очередную безобразную сцену.
* * *
– Скажи, чего ты добиваешься? – прошипел Матвей, запихивая Дунечку в лифт.
– Добиваюсь, чтобы все было как прежде! Я не привыкла, чтобы меня бросали! – с вызовом глянула на него бывшая невеста.
– Слушай, три месяца уже прошло, пора бы и привыкнуть, – сказал Матвей, ткнул в кнопку первого этажа и чертыхнулся. Без этого их дурацкого ключа – никакого эффекта.
– Что, не работает лифт? Давай, спусти меня с лестницы. Я поору, а соседи послушают. Вот разговоров-то будет! – злорадно прокомментировала Дунечка.
Heт, все-таки за шесть недель их бурного романа эта мерзавка изучила его основательно! Матвей чуть не застонал, представив эту картину: он тащит Дунечку вниз, она упирается, орет и собирает благодарных зрителей. И тут двери закрылись, и лифт поехал вниз. На первом этаже остановился, распахнул дверцы, и в них с разгона попытался войти холеный мужик лет сорока с двумя объемистыми баулами из хорошей кожи.
– О, прошу прощения, – отступил мужик, извиняясь по-французски и окидывая Дунечку восхищенным взглядом. Да, согласился Матвей, чертовски хороша.
– О, ничего страшного, – защебетала Дунечка, – это наша вина, что мы задержали лифт.
И змейкой выскользнула наружу, изящно перешагнув через сумку француза. По-французски она говорила прилично, за это в общем-то Матвей в свое время и брал ее на работу.
– Мадам – француженка? Мадам проживает в этом доме? – спросил француз.
– Мадемуазель, – улыбнулась Дунечка. – Я русская, а сюда заходила навестить одну знакомую. Знаете, Москва город большой, и без друзей иногда бывает одиноко.
– Совершенно согласен с вами. Мне в Париже тоже иногда бывает одиноко. Не согласится ли мадемуазель показать мне Москву?
– Охотно, – затрепетала ресницами Дунечка, совершенно игнорируя Матвея. Мол, это так, случайный попутчик по лифту.
Матвей понял, тоже протиснулся между порожком лифта и сумками и пошел к выходу, неопределенно кивнув. Попутчик так попутчик. И слава моему Богу. И храни тебя твой Бог, француз.
– Молодой человек, а разве вы не вместе? – выглянула из будочки консьержка и посмотрела на щебечущую с французом Дунечку. – Девушка же про вас спрашивала! Она передала вам документы?
– Да, спасибо, она сделала все, что могла! – сухо сказал Матвей.
– А вы не знаете, кто только что так громко кричал наверху? – продолжала консьержка. Скучно ей было, наверное, днями выглядывать из окошка. – Я даже подняться хотела, посмотреть, что происходит. Да вот иностранец заселяться приехал, квартиру тут снял. Важный какой-то жилец, меня даже предупредили, чтобы встретила обязательно.
– Ну, встреча ему, похоже, обеспечена по высшему разряду, – заметил Матвей, оглядываясь на Дунечку, которая уже чиркала что-то тонким карандашиком у себя в блокнотике. – А крики... Это сериал новый показывают, а дама с третьего этажа, Тамара кажется, телевизор очень громко сделала и дверь раскрыла, – легко соврал Матвей и вышел наконец из этого дома. Ну и как же ему теперь с Ритой-то общаться? Что она теперь думает про него после Дунечкиного концерта?
Глава 6
Тишина после визга странной девицы стояла оглушающая. И все невольно держали паузу, будто боялись – стоит сказать хоть слово, и тишина обрушится на них внезапными осколками.
Первым рискнул профессор Дворецкий:
– Классический случай истерического поведения, усугубленного эгоцентризмом с признаками инфантильности.
– Не девка, а кошка бешеная. Во, Ритусь, повезло-то начальнику твоему, а! Угораздило же связаться с такой фифой. Попробуй усмири такую! – посочувствовала Тамарочка.
– Я бы попробовал. Такой темперамент... – мечтательно сказал Гриша и, наткнувшись на Ритин изумленный взгляд, добавил: – А что? Мне всегда интересно было, как дрессировщики с тиграми работают. Вот бы и узнал.
– Узнал бы он! Эй, молодожен, не быстро ли ты на чужих баб заглядываться начал? Или надеешься, что Ритусик и про это позабудет? – подбоченилась Тамарочка.
– Тамара, по-моему, вы лезете не в свое дело! – крестил руки на груди Гриша.
– Ага! Как жене твоей тут обустраиваться помогать, тетку ее хоронить, доктора к ней приглашать – мое дело. А как отлегло от задницы – Тамара, не лезь! – неожиданно обиделась Тамарочка.
– Тамарочка, Тамарочка, ты что! Ты очень мне помогла, спасибо тебе! – попыталась вмешаться Рита, но Тамарочка уже приняла решение.
– Ритусь, по-моему, пора мне уже, я к себе пойду. У меня там Толик полдня один сидит. Тоже болеет, между прочим! Пойду за своим мужиком ухаживать! Если что – звони! До свидания, профессор! – попрощалась она и закрыла за собой дверь.
– Ну вот, обиделась, – огорчилась Рита. Наверное, эта Дунечка, когда орала, напустила тут каких-нибудь вредных флюидов. Вон, не успела уйти, как Гриша сцепился с Тамарочкой.
– Да ничего, помиритесь. Даже лучше, что мы остались без посторонних, – отмахнулся Гриша и попросил: – Профессор, не могли бы вы все же осмотреть Риту? Все-таки провалы в памяти – не шутка. Вдруг повторятся?
– Да, конечно. Маргарита... э...
– Ивановна! – подсказал Гриша.
– Маргарита Ивановна, могу ли я занять десять минут вашего времени?
– Конечно, Лев Казимирович! Только давайте пройдем в комнату, – показала Рита на дверь гостиной и попросила мужа: – Гриш, можно мы поговорим вдвоем?
– Рит, ты что? Почему – вдвоем? Ведь это и меня тоже касается! – возразил Гриша, но профессор его остановил:
– В самом деле, Григорий Борисович, мне хотелось бы пообщаться с Маргаритой Ивановной приватно, так сказать, без третьих лиц.
– Ну, как скажете, – недовольно пожал плечами Гриша и вернулся на кухню.
А Рита с профессором пошли в гостиную и сели в креслица у журнального столика.
– Маргарита Ивановна, заранее прошу меня извинить, если мои вопросы покажутся вам бестактными. Уверяю вас, я задаю их не из праздного любопытства, а только чтобы иметь максимально полную картину причин вашего... недуга.
– Лев Казимирович, да нет никакого недуга! Честное слово, нет! Я замечательно себя чувствую!
Рита лукавила. Чувствовала она себя не очень хорошо. Почему-то то, что в новой реальности у шефа появилась истеричная то ли жена, то ли невеста, подпортило Ритину радость от мысли, что сама она – замужем.
– И все-таки, Маргарита Ивановна, я хотел бы прояснить некоторые моменты!
– Ну ладно, – сдалась Рита, – проясняйте.
– Скажите, как долго вы знакомы с Григорием?
– Э-э-э... Полгода? – попыталась вспомнить Рита то, что подслушала из спальни.
– А как вы с ним познакомились?
