Текст книги "Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)"
Автор книги: Наталья Решетовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
1 Рожаш Янош, 17.05.69.
2 Литвинова Ф. П., 13.12.68.
Итак, "Литературная газета", как Александр Исаевич и предполагал, не заметила юбилея Солженицына. Зато заметила его американская "Нью-Йорк таймс", где в этот самый день была помещена статья "Солженицыну пятьдесят".
"Несколько лет назад на небосводе русской и мировой литературы неожиданно появилась новая звезда. Своим первым романом "Один день Ивана Денисовича" А. Солженицын утвердился как великий литературный мастер. Короткие рассказы и романы, которые затем последовали – особенно недавно вышедшие "В круге первом" и "Раковый корпус", – послужили только для усиления его права на место в ряду других русских художников слова и выразителей русской совести.
В его 50-летний юбилей читатели многих стран выразят ему свое уважение, но мало кто осмелится сделать это на его Родине, где он все еще находится. Вместо того чтобы пользоваться почетом в СССР, Солженицын там фактически пария. В последние годы на него постоянно клевещут в советской прессе; он находится под полицейским надзором; и все его последние произведения недоступны тем читателям, для которых они главным образом написаны, – народу Советского Союза. Среди его соотечественников очень распространен страх, что он может разделить судьбу Синявского и Даниэля, что он может быть арестован, осужден и снова послан в каторжный лагерь, так как его книги опубликованы за границей.
Если бы Солженицын повернул свой талант на создание трафаретных оптимистических пропагандных произведений под рубрикой соцреализма, он был бы одним из самых уважаемых и богатых советских граждан. Но вместо того он упорствует в том, чтобы отражать советское общество в неискажающем зеркале и брать на себя все опасности и испытания, которые, как он знает, обрушат на него советские правители, которым не нравится то, что показывает зеркало".
А на следующий день "Голос Америки" дал специальную передачу "К 50-летию Солженицына". По-своему поздравило в те дни Александра Исаевича и Би-би-си, пообещав начать на предстоящей неделе чтение второй части "Ракового корпуса".
К нам продолжают идти телеграммы. 13 декабря пришло поздравление от писателя Генриха Белля. Муж уже послал ответные телеграммы чехословацкому Союзу писателей, А. Моравиа и Эдуарде де Филлиппо, а теперь он составляет по-немецки телеграмму Беллю: "Дорогой Генрих, благодарю за Ваши любезные пожелания. Радостно сознавать, что при всех различиях в нашем поколении, писатели между собой едины. Следовательно, человечество также имеет общее этическое направление. Сердечно жму руку. Солженицын".
Много писем приходит с запозданием. 17 декабря я записала в дневнике: "Пришло много поздравительных писем, среди них одно очень гадкое – пока единственное (№ 480)".
Письмо это, брошенное в наш дверной почтовый ящик, было без подписи и напечатано на машинке. В нем были такие слова: "Не люблю предателей. Вы отпраздновали свой день рождения, а спустя 10 дней мы будем праздновать ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ТОВАРИЩА СТАЛИНА. ЗА ЭТОТ ДЕНЬ МЫ ПОДНИМЕМ ПОЛНЫЕ БОКАЛЫ!!! ИСТОРИЯ ВСЕ И ВСЕХ ПОСТАВИТ НА СВОЕ МЕСТО. Заслужив признание Запада, вы приобрели ПРЕЗРЕНИЕ своего народа. Привет Никите – другу вашему".
По-видимому, случайно была в самый день юбилея подписана Александру Исаевичу книжка "Судьба русской сказки"1 ее автором – Э. В. Гофман-Померанцевой. Вот ее автограф: "В данном случае фольклористу Солженицыну, которому в баснословные ифлийские годы я, не зря, авансом поставила пятерку".
1 Гофман-Померанцева Э. В. Судьба русской сказки. М. "Наука", 1965.
Спутав дату, 21 декабря к нам приехала из Москвы с большим японским альбомом в качестве подарка Н.Г. Снесарева, с которой уже знакомы читатели моей предыдущей книги. С опозданием отмечали 50-летие Солженицына русские эмигранты.
В газете "Русские новости" от 4 апреля 1969 года была напечатана статья "Литературный вечер". В ней писалось:
"В зале Русской консерватории состоялся вечер, посвященный творчеству советского писателя Солженицына, по случаю недавно исполнившегося 50-летия дня его рождения".
Георгий Адамович указал, что, вопреки установившемуся мнению о том, что великая русская литература кончилась на "Хаджи-Мурате" Толстого, при чтении книг Солженицына возникает впечатление, что русская литература продолжается!
Дело вовсе не в том, как эти романы написаны, безукоризненно ли их построение, безупречен ли в них язык, не следовало ли бы кое-что в них сократить или изменить, – нет, дело исключительно в том, что книги Солженицына захватывают глубиной мысли, острой проницательностью и, главное, неподдельным, неотразимым сочувствием к человеку перед лицом судьбы.
Константин Померанцев в длинной речи, прочитанной по рукописи, выразил уверенность в том, что, подобно гетевскому Мефистофелю, "творящему зло, превращающееся в добро", жестокие условия содействуют духовному возвышению человека.
Диссонансом прозвучала речь Вейдле. Не прощая Солженицыну того, что он "ровесник октяб-ря", Вейдле обвиняет его в лексических ошибках (искажение слов) и в недостатке образования...
В заключение Борис Зайцев прочел несколько "миниатюр", рассказиков Солженицына. В "Утенке", которого автор держит на ладони, замечательны слова: "Мы полетим на Венеру, мы одолеем космос, но никогда, ни в одной колбе, нам не удастся воспроизвести такого утенка с такими перепончатыми лапками и розоватым клювиком!"
Опоздала, как мы помним, поздравить Снесарева, совместив зато свое поздравление к юбилею с новогодним. В нем были такие слова: "Мы лишены радости Вас читать – нет слов выразить наше огорчение – но наши потомки, которые будут хорошо Вас знать как писателя, все же нам позавидуют: ведь мы – Ваши современники и можем сказать Вам: "С Новым годом, Александр Исаевич! С днем рождения! Будьте счастливы!"
Но самым последним, и не по своей вине, поздравил Александра Исаевича Корней Иванович Чуковский, поздравил посмертно. Это неотосланное вовремя письмо было обнаружено при разборке материалов уже после смерти Корнея Ивановича: "Дорогой Александр Исаевич! В дни Вашего праздника я был дьявольски болен... А хотелось написать большое письмо – длинное признание в любви. Сейчас мне полегчало, но длинное письмо мне еще не под силу поэтому я скажу в двух словах, как горжусь я нашей дружбой и как я радуюсь, что Вам всего только 50 лет. Обнимаю Вас, целую и приветствую Вашу милую семью.
Ваш (подпись)1".
18 декабря мы с мужем в Москве. К этому времени я сделала выборку из "Юбилейной почты", напечатала самые впечатляющие телеграммы. Их с интересом читали наши друзья и знакомые. А еще читали письмо в "Литературку" Александра Исаевича, которое было уже распечатано в большом количестве экземпляров: "Я знаю, что Ваша газета не напечатает единой моей строки, не придав ей исказителъного или порочного смысла. Но у меня нет другого выхода ответить моим многочисленным поздравителям иначе, как посредством Вас. Читателей и писателей, приславших поздравления и пожелания к моему 50-летию, я с волнением благодарю. Я обещаю им никогда не изменить истине. Моя единственная мечта – оказаться достойным надежд читающей России"2.
1 Чуковский К.И., 12.12.68.
2 Солженицын А. – редакции "Литературной газеты", копия – журналу "Новый мир", 12.12.68.
Когда были у Копелева, то Александр Исаевич сделал автографы на многих копиях своего письма – своим поздравителям, которым могли их передать. Еще у Копелевых читали "Шутки Самиздата", где ему были поздравления от газеты "Правда", от самиздата и даже... от Сталина...
"Поражены Вашей способностью, дожив до 50-ти лет, писать правду. Просим поделиться опытом страницах нашей газеты. Редакция "Правды".
"В год Вашего 50-летия по количеству и качеству выпускаемой продукции мы заняли первое место в мире. Надеемся сотрудничать Вами ближайшие 50 лет. САМИЗДАТ".
"Кацо! Дарагой! Большое спасибо уточнение отдельных деталей моей замечательной биографии. Нэ плохо, очень нэ плохо, поздравляю! Иосиф Джугашвили".
В тот день, 18 декабря, мы с мужем побывали в "Новом мире". Там нам пришлось разбирать огромную почту. Каких только не было там поздравлений! Даже есть телеграмма... от "Посева"!
А В. Лакшин подарил Александру Исаевичу маленький двухтомник "Ракового корпуса" в издании "Посева". Как бы не самый дорогой ему в тот юбилей подарок!
Заглянем же и мы с читателем в юбилейную почту!
"От всей души поздравляю полувеком. Пожалуйста, не откладывайте перо. Поверьте, не все любить умеют только мертвых".
"Вашим голосом заговорила сама немота. Я не знаю писателя, более долгожданного и необходимого, чем Вы. Где не погибло слово, там спасено будущее. Ваши горькие книги ранят и лечат душу. Вы вернули русской литературе ее громовое могущество. Лидия Чуковская".
"Дорогой Александр Исаевич, поклон Вам в день Вашего рождения. Ваши романы – Библия эпохи. Живите долго, счастливо".
"Разрешите поздравить пятидесятилетием и пожелать и в дальнейшем быть автором только тех произведений, под которыми не стыдно подписаться".
"Низкий поклон Вам, великий художник".
"С гордостью, любовью и тревогой следим за Вашей жизнью. Многих лет Вам и твердости духа".
"Дорогого Александра Исаевича, замечательного писателя, человека, поздравляю от всего сердца. Низкий Вам поклон за великое мужество, которое позволяет выстоять всем нам. Обнимаю Вас. Александр Галич".
"Поздравляем пятидесятилетием дорогого Александра Исаевича Солженицына, замечательно-го мастера и надежду русской литературы. Пусть и впредь звучит Ваш мужественный голос и правдивое слово, и пусть оно станет общим достоянием".
"Горячо поздравляем пятидесятилетием любимого писателя, бесстрашно говорящего правду, несмотря ни на что".
"Дорогой Александр Исаевич! Очень трудно Вас поздравить, трудно находить слова, способные в наше время выразить то высокое уважение, с которым к Вам относятся люди, не отрекшиеся от человечности, доброты, справедливости. Вы – опора многих душ и укор им. Все, что Вы сделали и делаете, имеет не только литературную ценность. Это надежда на пути от той духовной оторопи, в какой сейчас застыла страна. Да будет Вам светло. Киевляне".
"Дорогой Александр Исаевич, поздравляем и желаем Вам доброго, крепкого здоровья, прочного и беспрепятственного общения с читателями и долгих лет творчества, такого нужного людям. Спасибо Вам".
"Дорогой Александр Исаевич, великий народ, чтобы утвердить свое величие в годы наибольшего морального упадка нации, дает миру титанов. Горжусь тем, что и мой народ оказался способным на это. Преклоняюсь перед Вашим титаническим талантом, желаю ему в день Вашего пятидеся-тилетия цвести и плодоносить еще многие и многие годы. Петр Григоренко".
"...Чтоб мы долго-долго еще были вашими читателями и отпала бы нужда быть вашими издателями".
"...Жить в одно время с вами и больно, и радостно".
"...Читаем Ваши книги на папиросной бумаге, оттого они нам еще дороже. И если за свои великие грехи Россия платит дорогой ценой, то, наверное, за великие ее страдания и еще, чтоб не упали совсем мы духом от стыда, посланы в Россию Вы..."
"Дорогой Александр Исаевич, с Вами наша любовь, бесконечное уважение и благодарность. Без Вас и Ваших книг мы не живем сегодня и не мыслим будущего. Желаем Вам долгих лет, здоровья и здоровья. Студенты литфака".
"...Живите еще пятьдесят, не теряя прекрасной силы Вашего таланта. Все минется, только правда останется... Всегда Ваш Твардовский".
Прочтя даже эту вот малую долю от того, что было сказано Александру Исаевичу в дни его юбилея, легко понять те чувства, которые переполняли его тогда и о которых он, не таясь, написал в "Теленке": "Скажу, не ломаясь, в ту неделю я ходил гордый. Настигла благодарность при жизни и, кажется, не за пустяки"1.
1 Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 246.
Глава VI
НА ПОДСТУПАХ
Начало 1969 года означало для Александра Исаевича и начало работы над новым романом. Иностранные отклики на выход "Круга первого" и "Ракового корпуса" на Западе будут лишь подбодряющим фоном для нее.
1 января, среди дня, мы перевезли на своем "Денисе" все необходимое к Агафье Ивановне в Давыдове. Устройство "берложки" решили считать символическим началом работы над "Р-17". А пока вернулись в Рязань и занялись сначала разборкой все еще юбилейных писем, а затем – иностранными статьями.
Нашлось применение той "палехской" записной книжке, которую когда-то прислала мужу его почитательница Снесарева: он вносит в нее наиболее важные, меткие высказывания из иностранных рецензий.
У нас заведено целых три новых папки:
№ 55 – выход романов (пресса);
№ 56 – выход романов (журналы);
№ 57 – выход романов (история, столкновения, предложения).
Только за 68-й год в 55-й папке– 68 названий! Причем большая часть статей падает на четыре последних месяца, то есть на то время, когда романы уже стали выходить.
В папке имеются вырезки или переводы статей из американских газет: "Нью-Йорк таймс", "Сетерди ревью", "Нью-Йорк таймс бук ревью", "Санди таймс", "Обсервер", из английских газет: "Таймс литерари саплемент", "Лайф бук ревью", "Паблишерс Уикли", из немецких газет: "Ди цайт", "Домино", "Штерн", "Шпигель", из французских газет: "Русские новости", "Монд", "Фигаро литерари", "Новель Обсерватер" и других.
Отозвалась также швейцарская газета "Трибун де Женев". Были отклики и в Чехословакии: "Листи", "Зветова литература".
Все отзывы – исключительно положительные! Спорящие между собой, кто похвалит больше!
Что же касается самих книг, изданных на Западе на иностранных языках, то ранее других мы увидели итальянское издание "Круга" "Мондадори". Экземпляр этого издания привез в Москву итальянский издатель "Одного дня Ивана Денисовича" Эйнауди и передал его для Солженицына. Одновременно Мондадори просил у Солженицына разрешения опубликовать его пьесу "Свеча на ветру", перевод которой на итальянский язык уже сделан.
А пока перед нами книга, озаглавленная "Ин примо черчио" ("В круге первом"). На этот раз автор уже не "Анонимо", как при издании в апреле 68-го "Ракового корпуса" ("Дивизионе канцеро"). Автор назван – Александр Солженицын.
Со временем в нашей домашней библиотеке появится и изданный на английском языке в США издательством "Харпер энд Роу" "Ферст серкл" ("Круг первый"), и французское издание того же романа (издательство "Робер Лаффон"), и немецкое издание (издательство "Фишер ферлаг"). Причем заголовок последнего дан с немецкой основательностью: "Первый круг ада". Кстати, в ФРГ еще в начале лета в газете "Франкфуртер альгемайне Цайтунг" напечатан был рассказ Александра Исаеви-ча "Правая кисть". Придет к нам и изданный в Великобритании на русском языке в издательстве "Флегон Пресс" "Первый круг" с досадным заголовком, плохо звучащим на нашем языке: "В первом кругу". (По слухам, Флегон поддерживает тесный контакт с Виктором Луи.) Мы станем также обладателями "Ракового корпуса", изданного на английском языке в Великобритании издательством "Бодли хэд"; на немецком языке в ФРГ издательством "Люхтерганд" с предисловием Генриха Белля и, наконец, на русском языке издательством "Посев" в ФРГ. (Это последнее карманное издание в двух томах – было, как мы помним, подарено Александру Исаевичу В. Лакшиным.)
На суперобложке английского издания "Ракового корпуса" в аннотации есть фраза: "Сам автор считает "Раковый корпус" самым важным своим произведением. На полях мой муж поставил знак вопроса и написал: "Врешь!".
Нет, не "Раковый корпус" считал он самым значительным своим романом. Значительнее, с его точки зрения, был "Круг". Но, может быть, и не "Круг" станет в конце концов самым значительным романом Солженицына, а тот, к которому он только приступает?.. Жизнь покажет...
Все перечисленные издания вышли осенью 1968 года, одно за другим. Когда перебираешь эти книги, невольно долее других задерживаешься на тех, что вышли на русском языке. И с горечью думаешь: зачем было быть такому?.. Зачем не у нас напечатаны эти книги?..
В 1968 году вышла на русском языке еще и пьеса "Свеча на ветру" в Париже. Вот вырезка из газеты "Русские новости", в ней рекламируется пьеса, имеющаяся в продаже в книжном магазине "Офеня".
И все-таки чтение и переводы статей-откликов на "Круг", на "Раковый корпус", вообще на творчество и личность Солженицына отнюдь не могут стать единственным серьезным занятием Александра Исаевича. Главное – писать роман. А он почему-то не пишется. Есть уединение у Агафьи Ивановны, есть и тишина, и обилие свежего воздуха. И все-таки почему-то не пишется. Ничего не поделаешь, придется пока писание романа отложить! Поскольку муж не мог жить без серьезного, без большого дела, он решает погасить долг но чтению "Нового мира". За последние два года очень его запустил. Самое время наверстать!
Александр Исаевич принципиально отличал "Новый мир" решительно ото всех других наших толстых журналов. Вот, например, как он писал о нем одному из своих корреспондентов весной 1968 года: "Есть в нашей стране даже, такое понятие: "читатель "Нового мира" – это лучшая и светлая часть нашей интеллигенции. Не следует, впрочем, слишком и превозносить этот журнал: большие трудности в его работе приводят к неравноценности номеров и отделов, бывает совсем никчемное и даже неприятное – но это чаще в первых двух третях номера (по объему). Последняя же треть есть лицо .журнала – и там всегда все высоко, и формирует вкус, познания и даже душевный строй"1.
1 Солженицын А. – Чистякову О.
Читатель Чистяков, которому отвечал Александр Исаевич, незадолго до того переслал ему копию письма, направленного им Твардовскому и "Новый мир" и в газету "Правда", после того, как в этой газете 27 января 1967 года была напечатана статья, задевающая "Новый мир". Чистяков писал Твардовскому:
"Статья эта очень огорчительна. По скоси профессии я далек, от литературных кругов, я инженер, но "Новый мир" – мой любимый журнал, и мне хочется сказать Вам несколько теплых дружеских слов.
Я регулярно читаю "Новый мир" с ноября 1962 года... На мой взгляд, это лучший толстый журнал в нашей стране... Мне нравятся в нем все разделы. Это мой журнал. По-настоящему я полюбил "Новый мир" после "Одного дня" Солженицына. Со дня выхода журнала с этим произведением прошло уже свыше четырех лет, но я и сейчас читаю эту вещь с тем же чувством благодарности к автору и чувством преклонения перед его талантом, что и при первом чтении. Это – великое произведение. Я читал его несчетное число раз и, как это бывает с настоящей литературой, каждый раз находил в повести что-то новое, удивительно точное и емкое. Я благодарен Вам за то, что именно при Вашем редакторстве эта вещь увидела свет... Сложное это дело литература. Об одном и том же пишут Солженицын и Дьяков, а ведь небо и земля...
Александр Трифонович! Мне бы хотелось, чтобы Вы поняли, как мы, читатели, ценим Ваш нелегкий труд редактора и как много мы ждем от журнала "Новый мир"1.
Как видим, "Иван Денисович" не забывается...
До середины февраля, время от времени наезжая домой, живет Александр Исаевич в "темной избе", где, как сам пишет об этом, он "мялся, робел приступить к "Р-17", очень уж высок казался прыжок, да и холодно было, не раскутаешься, – так часами по лесу гулял и на проходке читал "Новый мир", прочел досконально целую сплотку, более двадцати номеров подряд, пропущенных из-за... густой работы"2.
1 Чистяков О С., 10.03.68, Актюбинск.
2 Солженицын Л. Бодался теленок с дубом С. 266. 1 Солженицын Л Твардовскому А., 18.06.60.
И сложилось у него цельное впечатление о журнале, высказанное и письме Твардовскому: "В этом году прочел подряд 20 последних номеров "Нового мира" (отставал) – и очень это сильно звучит! Это единственный памятник нашей культуры этих лет: ведь больше не по чему будет и судить, какие в эти годы все-таки жили люди"3.
А приезжая в сильные морозы домой, Александр Исаевич продолжал разборку и раскладку материалов для романа, одновременно обдумывая, как лучше осуществить давний замысел. В моем дневнике время от времени встречаются некоторые упоминания об этом:
11 января – С. думал утром уехать. Но мороз больше 20°. Остался. Стал делать раскладку разных материалов по конвертам. Говорит, что у него родилось решение дать четыре эпилога: 22 г., 37 г., 41 г., 56 г.
12 я н в а р я – С. разбирает свои конверты, обдумывает главы.
22 я н в а р я – С. занимается раскладкой.
26 я н в ар я – С. все еще в Рязани. Продолжает раскладку по конвертам. С. обещает совершенно новую манеру письма в романе. У него задумано 12 разных входов в него...
Весь этот январь по Би-би-си продолжалось чтение "Ракового корпуса". Последнее состоялось 2 февраля. Пообещали, что будут читать "В круге первом".
В один из дней, когда Александр Исаевич был дома, 26 января, к нам прибежала взволнованная Наташа Радугина и, волнуясь, стала рассказывать... Вызывали ее двоюродного брата, занимавшего в Рязани довольно видное положение. У него спросили, знает ли он, что его двоюродная сестра дружит с Солженицыным, что ей посвящено произведение, напечатанное за границей.
Как же, оказывается, можно все вывернуть! Некоторое время тому назад Наташа Радугина отпечатала для себя первую часть "Ракового корпуса" (да, кажется, еще и переплела его). Александр Исаевич сделал на этом ее экземпляре надпись: "Милой Наташе Радугиной..." И этот автограф приняли за посвящение! И сделали из этого факта далеко идущие выводы, вплоть до обыска 12 февраля 1974 года, то есть в день ареста Александра Исаевича перед его высылкой из страны. (Кстати, экземпляр "Ракового корпуса", о котором идет речь, побывал лишь в двух домах; кто донес – догадаться было нетрудно!) Ну и ну! (Нет чтобы вникнуть в суть дела! Впрочем, стоит ли удивляться? Ведь лжеинформация о Солженицыне приобретала все более и более невероятные формы! Пугала воображение! Так, например, московский лектор Борисовский, побывавший в тот январь в Рязани, на заданные ему вопросы о Евтушенко и Солженицыне ответил так: "Евтушенко – с нами, с вашим земляком – хуже, он не с нами. – И пояснил: – Солженицын старался напечатать у нас "Раковый корпус" и "Пир победителей" (?!). Переделать не согласился... Напечатано на Западе. (Что напечатано? "Пир победителей"? – Н. Р.)... Талантлив. Мы бы хотели, чтобы он был с нами".
...Если хотели, то почему же ничего для этого не сделали?..
А в другой январский вечер, 29-го, когда муж был в Давыдове, к нам принесли телеграмму из города Владимира:
"Поздравляю присуждением премии французских журналистов".
Я тотчас же включила радио и очень скоро услышала по Би-би-си сообщение о присуждении мужу французского литературного приза 68-го года. А сам Александр Исаевич услышал об этом еще в дневной передаче Би-би-си. Однако столь торжественный момент приобрел несколько комичную окраску. В комнате, где жил Александр Исаевич, в это время находилась его хозяйка. Менее всего подозревая, что по радио говорят об ее жильце, Агафья Ивановна продолжала разговаривать с ним и в самый момент этого сообщения. Получился весьма своеобразный дуэт!..
По случаю этого присуждения Солженицыну премии за лучшую иностранную книгу в Париже, в залах отеля "Пале-Рояль", в те же дни, его французскими издателями был устроен большой прием.
Январь 1969 года оказался знаменателен для меня: я поняла, что моя деятельность не может быть исчерпана технической помощью мужу. Поняла, в чем состоит мое истинное призвание, какова цель всей дальнейшей жизни.
В середине января я свалилась в постель в жестокой ангине. Мама хлопочет возле меня. Но мне все же так недостает прикосновения теплой ладони мужа ко лбу, его сочувственных слов... Нет, об этом лучше не мечтать, не думать вообще. Постоянная забота мужа – это не для меня. Надо посмотреть на свою жизнь открытыми глазами. Мне хоть и худо, но мысли идут своим чередом.
Недавно я выписала из книги Синклера Льюиса "Эроусмит": "...смутная и страстная и ни перед чем не останавливающаяся потребность гения в уединении". На вопрос, гений ли муж, ответит будущее. Но нет сомнений, что он выдающийся писатель и необычный человек. А отсюда – и необычность его поведения. В частности, то, что мне всего болезненнее, – вот это стремление к творческому затворничеству. Тяга эта родилась у него очень давно. Передо мной одно из его фронтовых писем, написанное в марте 1943 года в период затишья: "Целыми днями пишу! В одном из разрушенных немцами домов отремонтировал себе такую комнату, что и в Ростове о такой не мечтал... Тишина и одиночество, о чем мечтал!" 1 А теперь муж даже говорит мне, что мог бы уйти в монастырь. Но если ему так необходимо творческое одиночество, то что же делать мне?..
В той же книге Льюис пишет, что Эроусмит у своей первой жены "больше всего любил ее уменье делать свое присутствие весело-неощутительным". А у меня этой способности нет. Совсем недавно, приехав в Давыдово и почувствовав себя ощутимо лишней, я не вытерпела: "Тебе не нужна жена, тебе не нужна семья!.."
– Да, мне не нужна жена, мне не нужна семья, мне нужно писать роман, ответил он в раздражении. А ведь роман-то у него как раз в то время не писался!.. На следующее утро, когда муж подошел ко мне с обычным приветствием, я сказала:
– Считай, что у тебя нет жены.
Он попытался оправдаться: что уж такого особенного накануне сказал?.. Но я решительно встала, оделась и, не выпив даже чашки кофе, выбежала из хаты и уехала в Рязань. Тот день был сочельник. Занималась со студентами, а на душе был камень.
А в утро Рождества муж позвонил по телефону и ласковым голосом сказал, что уже приехал в Рязань и сейчас будет дома. Разумеется, я смягчилась. Мир был восстановлен. Но прочно ли это?..
Я писала уже, что замечала, как меняется характер моего мужа, как растет его требовательность к людям, его самоуверенность, как меняются его оценки людей и их поступков, как много стал он им не прощать... Ушло в Лету то время, когда он писал мне, что "нет в мире виноватых"2. Теперь он, например, не прощает Твардовскому, что тот напечатал "Ивана Денисовича" лишь 11 месяцев спустя после его прочтения, не прощает мне, что удар 64-го года (наша первая личная драма) оказался для меня тяжелее удара 65-го (изъятие архива). Мне он вообще не прощает многого. В голове вдруг начали толпиться все его упреки последнего времени:
"Ты, как Онегин, который всю жизнь метался, потому что не имел стержня жизни". (А я-то наивно думала, что любовь к мужу и есть этот стержень!)
1 Солженицын А. – Решетовской Н., 09.03.43, действующая армия
2 Солженицын А. – Решетовской Н., 20.11.56, деревня Мильцево.
"Тебя испортили аплодисменты!" (Это – когда я выступала 20 лет тому назад в концертах...) "Вас неправильно воспитывали. Жена должна быть покорной!"
"Вас, женщин, обманули. Во всем виновата женская эмансипация".
"Жена должна быть Пенелопой!" (То есть терпеливо ждать.)
Я понимаю: ждать, когда разлучают обстоятельства, которым противиться невозможно (война, тюрьма...). Но ждать, когда муж все больше нуждается в творческом одиночестве – это-то и есть настоящая пытка! Какой же может быть выход? Допустим, я уйду с работы, меня уже не будет держать в Рязани институт, но что, если и в этом случае я не смогу быть с мужем, чтобы не нарушать творческое одиночество, чтобы не сбить непрерывность его творческой работы?.. Кто может научить меня? Кто может что-нибудь посоветовать?..
В те дни я читала "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя. Я споткнулась о фразу, которую все перечитывала и перечитывала, как бы находя в ней объяснение и оправдание своим горьким раздумьям: "Иногда смущенья, беспокойство душевное и уныние бывают Божьими попущениями, насылаемыми на нас для того... чтобы придумали сделать что-нибудь такое, чего бы никак не придумали..."
Сколько лет меня мучит, что я не делаю чего-то самого главного! И вот 19 января в моем дневнике появляется запись:
"Под влиянием Гоголя, размышлений начало кристаллизоваться решение, занятие, которое должно стать для меня главным в жизни".
В самом деле! С момента признания мужа Твардовским я веду подробные дневниковые записи. Через мои руки проходит вся почта мужа, я читаю не только приходящие письма, но и все письма, которые пишет он. Наши фотоальбомы представляют собой своеобразные фотодневники. В папках множество рецензий на его книги, отклики на его письмо IV съезду писателей. А наговоренные магнитные ленты! Кто же когда-нибудь сумеет сплавить все это воедино, если не я, живой свидетель всего этого?..
С осени 1961 года я добровольно взяла на себя роль летописца. Так почему же не сделать следующего, такого естественного шага: писать мемуары?.. И не просто по памяти, а по документам! Здесь пригодится и моя некоторая "ученость". Вот чем я буду заниматься, когда оставлю институт! Как это я не понимала, что, читая о великих людях, читая их письма, была на подступах к тому, чтобы самой начать писать о писателе уникальной судьбы о своем муже?!.. Я не подумала об этом даже тогда, когда совсем недавно читала пришедшее мужу письмо от Н. Г. Снесаревой: "...я долго колебалась, прежде чем высказать еще одно желание. Может, оно покажется Вам дерзким или бессмысленным – тогда простите. Я знаю, у Вас много замыслов, только бы успеть осуществить, но было бы хорошо, если бы Вы написали романтизированную автобиографию... Ваша жизнь – такой яркий документ нашего времени, что сама просится на бумагу и рано или поздно будет написана. Только Ваш биограф, даже самый благонамеренный, допустит массу искажений, ошибок, неточностей, а неблагожелательный представит все в ином свете – и тогда цель не будет достигнута. Не говоря уже о том, что Ваш будущий биограф вряд ли будет обладать Вашим талантом. Словом, никто лучше Вас не напишет"1.
А я вот вдруг дерзаю начать писать. Даже тогда, когда и "романтизированная автобиография" уже начата: написан "Теленок", первое дополнение к нему, и, конечно же, последуют и дальше дополнения...
Поправившись и придя в институт, я сказала своему заведующему кафедрой, что хочу уходить из института. Он был в полном недоумении. Я объяснила, что потеряла интерес к работе, что мои интересы переключились на интересы мужа. Он осуждает меня. Как могла я это допустить? Ведь я пожертвовала собой!
– Вы перестанете быть Решетовской, – убеждал он меня. – На вас будет то же платье, но это будете не вы. И это – та Решетовская, о которой профессор Кобозев писал, что она талантливый научный работник?..
Но я остаюсь тверда в своем решении. Текущий учебный год должен стать последним годом моей преподавательской деятельности.
Некоторые мои друзья смущены, даже обескуражены этим моим решением. Николай Иванович Зубов пишет, что для меня, как для человека "неспокойного, мятущегося", преподавание является "обязательной упряжкой, дающей некоторую устойчивость"2. И приводит литературный пример из Диккенса. "Удивительно, как только эта лошадка не падает!" – говорит мистер Пиквик. – О, сэр, мы запрягаем ее потуже, и у повозки высокие колеса и крепкие оглобли; они не дают ей упасть".
