Текст книги "Русский Лондон"

Автор книги: Наталья Командорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Хорошо знавшая Анненкова Тучкова-Огарева с большой теплотой отзывалась о нем о давнем и надежном друге семьи Герцена.

Л. Толстой, «которого читала вся Россия»

В 1861 году в Лондон приехал писатель Лев Николаевич Толстой. Вместе с Иваном Сергеевичем Тургеневым они пришли повидаться с Герценом и Огаревым. Если Тургенев был давно знаком в семье Герцена, то Льва Николаевича они видели в первый раз.

Тучкова-Огарева отмечала, что она и Александр Иванович еще до приезда в британскую столицу с восторгом познакомились с произведениями Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», с рассказами о Крымской войне.

«…Герцен читал уже многое из его сочинений и восхищался ими, – писала Тучкова-Огарева. – Особенно удивлялся Герцен его смелости говорить о таких тонких, глубоко затаенных чувствах, которые, быть может, испытаны многими, но которые никем не были высказаны. Что касается до его философских воззрений, Герцен находил их слабыми, туманными, часто бездоказательными». Все домочадцы Герцена и Огарева поспешили в гостиную, «чтобы взглянуть на замечательного соотечественника… которого читала вся Россия. Когда мы вошли, – вспоминала Тучкова-Огарева, – граф Толстой о чем-то горячо спорил с Тургеневым. Огарев и Герцен тоже принимали участие в этом разговоре. В то время… Толстому было на вид около тридцати пяти лет (на самом деле – тридцать три года); он был среднего роста, черты его лица были некрасивы, маленькие серые глаза исполнены какой-то проницательности и задумчивости. Странно только, что вообще выражение его лица никогда не имело того детского добродушия, которое виднелось иногда в улыбке Ивана Сергеевича (Тургенева) и было так привлекательно в нем».

Лев Николаевич ездил в дом Герцена ежедневно. Спустя какое-то время Тучкова-Огарева отметила, что как писатель Толстой гораздо симпатичнее, чем мыслитель, так как бывал порой нелогичен в своих рассуждениях, да к тому же придерживался фаталистических взглядов на окружающий мир. Лев Николаевич часто горячо спорил с Тургеневым по самым разнообразным вопросам, но когда споры прекращались и Толстой пребывал в хорошем настроении, он садился к фортепиано и, аккомпанируя себе, пел солдатские песни, сочиненные им в Крыму во время войны. Тучкова-Огарева приводила отрывок одного из таких сочинений:

 
Как восьмого сентября
Нас нелегкая несла
Горы занимать, горы занимать…
 

Слушатели барда-писателя смеялись над незамысловатыми текстами, но «было тяжело слушать обо всем, что делалось тогда в Крыму, – как бездарным генералам вручалась так легкомысленно участь многих тысяч солдат, как невообразимое воровство достигло высших пределов. Воровали даже корпию и продавали ее врагам, а наши солдаты терпеливо умирали…»

Лондон был одним из городов, которые посетил Толстой во время своей второй зарубежной поездки, которая длилась более девяти месяцев. Биографы утверждали, что в британской столице, помимо посещения Герцена и Огарева, Лев Николаевич побывал на лекциях Чарльза Диккенса.

Верующий в русский народ П.А. Мартьянов

В 1861 году, незадолго до крестьянской реформы, Герцен получил письмо от русского, который просил позволения представиться ему. Александр Иванович, как всегда, отвечал, что будет рад видеть соотечественника у себя в доме. Вскоре явился молодой человек и объяснил, что он бывший крепостной крестьянин из села Промзинь Симбирской губернии, недавно выкупившийся от помещика. Этим молодым человеком был двадцатишестилетний представитель русского народного свободомыслия Петр Алексеевич Мартьянов. Тучкова-Огарева так описывала его: «Он был высокого роста, стройный блондин, с правильными чертами лица, выражение которого казалось немного холодным, насмешливым и исполненным собственного достоинства».

В Лондоне Мартьянов прожил несколько лет, до весны 1863 года. Здесь он сблизился с Герценом и Огаревым, сотрудничал в журналах «Колокол» и «Общее вече». В «Колоколе» было опубликовано открытое письмо Мартьянова к российскому государю Александру II, а в издании Вольной русской типографии вышла его книга «Народ и государство». Современник свидетельствовал, что в британской столице он «занялся какими-то переводами и прожил в Лондоне довольно долго. Сначала Герцен относился к нему несколько недоверчиво, но вскоре характер Мартьянова обрисовался так резко, что немыслимо было подозревать его в шпионстве. Мартьянов отличался необыкновенно прямым нравом и резко определенным воззрением: он веровал в русский народ и в русского земского царя. Вообще, Мартьянов не был особенно разговорчив, но иногда говорил с большим увлечением».

В основе мировоззрения Мартьянова лежала идея непримиримой борьбы с крепостничеством. Народ и государство Петр Алексеевич рассматривал как враждебные силы. В своей книге «Народ и государство», изданной в Лондоне в 1862 году, Мартьянов объяснял, что народ – это «то, что эксплуатируют», и те, «кто заодно с народом», а силы, которые осуществляют угнетение, – «не народ, хотя к горю, стыду и прискорбию народа принадлежат к одной нации с ним». Однако при этом ненависть к крепостному праву и дворянству сочеталась в мировоззрении Мартьянова с наивной верой в «земского царя».

В 1863 году, возвращаясь из Англии в Россию, Мартьянов был арестован на границе и заточен в Петропавловскую крепость. За «дерзостное порицание» самодержавно-помещичьего строя его приговорили к пяти годам каторжных работ с последующим пожизненным поселением в Сибири. Спустя два года после приговора П.А. Мартьянов умер в иркутской тюремной больнице в возрасте тридцати лет. Тучкова-Огарева с печалью размышляла о его судьбе: «Грустно сознавать, что этот вполне верноподданный русский погиб. После освобождения крестьян, польских демонстраций и русского умиротворения Польши Мартьянов решился возвратиться в Россию. На границе он был задержан и сослан в Сибирь. За что, он не знал…»

Омраченное торжество и «похороны» журнала «Колокол»

В конце февраля 1861 года в Лондоне стало известно об освобождении крестьян в России. Герцен, Огарев и многие соотечественники в британской столице восприняли сообщение с большим воодушевлением. Решено было торжественно отпраздновать это событие. Николай Платонович и Александр Иванович справедливо считали, что внесли и свою достойную лепту в отмену крепостного права.

По их инициативе было изготовлено несколько цветных знамен, на одном из которых крупными буквами начертали: «Освобождение крестьян в России 19 февраля 1861 года», на другом – «Вольная русская типография в Лондоне». Этими полотнищами предполагалось украсить гостиную, в которой должен был состояться праздничный обед для соотечественников – соратников по борьбе, с приглашением иностранных друзей.

Тучкова-Огарева вспоминала: «Наконец день праздника был назначен. Начались приготовления: шили флаги, нашивали слова по-английски, готовили плошки, разноцветные стаканчики для иллюминации дома. Услышав о намерении Герцена праздновать освобождение крестьян, князь Голицын вызвался написать квартет, который назвал «Освобождение», и исполнил его… в день празднества».

В назначенный день с утра было не очень много гостей: Мартьянов, князь Долгоруков, помощник Герцена Чернецкий, археолог А.С. Уваров. Тхоржевский приехал позже всех и принес печальную весть о том, что на улицах Варшавы русские проливают кровь поляков. В доказательство сказанному Тхоржевский показал фотографии убитых. После нерадостного известия обед прошел тихо. Герцен встал с бокалом в руке и провозгласил тост за Россию. Из его краткой речи Тучкова-Огарева запомнила начало: «Господа, наш праздник омрачен неожиданной вестью: кровь льется в Варшаве, славянская кровь, и льют ее братья-славяне!..»

Вечером в редакции журнала «Колокол» собрались друзья. Кроме русских здесь присутствовали итальянские эмигранты Маццини и Саффи, французы Луи Блан и Таландье, немцы, англичане и много других. Современник свидетельствовал: «Минутами казалось, что Герцен забывал о варшавских событиях, оживлялся. Раз даже стал на стул и с воодушевлением сказал: «Новая эра настает для России, и мы будем, господа, в России, я не отчаиваюсь: 19-е февраля великий день!» Ему отвечали восторженно Кельсиев и какие-то незнакомые соотечественники. Было так много народу на этом празднике, что никто не мог сесть. Даже кругом… дома стояла густая толпа».

Полицейским пришлось выставить охрану. Какой-то фотограф снял вид освещенного, украшенного флагами дома, на крыльце которого виднелась фигура князя Голицына. Эта фотокарточка потом хранилась в архиве у Тучковой-Огаревой, но позднее была конфискована вместе с книгами при пересечении русской границы.

Вскоре Герцен написал статью под заглавием «Mater dolorosa», в которой выражал сочувствие к пострадавшим полякам, и напечатал ее в ближайшем номере «Колокола». Прочитав эту работу, Мартьянов сказал Александру Ивановичу, что с ее публикацией Герцен «похоронил» журнал.

Тучкова-Огарева также склонялась к мысли, что первый удар по журналу «Колокол» был нанесен самим Герценом, выразившим свое отношение к польским событиям, «и все мало-помалу отвернулись от лондонских изданий». Второй удар лондонской вольной русской прессе последовал вскоре от М.А. Бакунина.

Сложности с приездом М.А. Бакунина

Прежде чем приехать в Лондон, Михаил Александрович Бакунин в конце 1861 года прислал Герцену пространное письмо, в котором он подробно описывал свое бегство из Сибири, сочувствие, которое он встретил в Америке, а также желание помогать Герцену и Огареву и сотрудничать в журнале «Колокол».

Идеолог анархизма Бакунин с 1840 по 1851 год находился за границей, где принимал участие в различных революционных восстаниях. Выданный царскому правительству, Михаил Александрович был арестован на родине и выслан в Томск, затем в Иркутск. Оттуда осенью 1861 года он предпринял дерзкий побег через Японию в Америку, после чего оказался в Лондоне, где сотрудничал в журнале «Колокол» и был заграничным представителем революционной организации «Земля и воля».

В 60-х годах Михаил Александрович вошел в I Интернационал, вел подрывную работу в нем, за что был исключен в 1872 году. Бакунин участвовал в революционных движениях Италии и Испании. В 1871–1874 годах он написал свои наиболее крупные теоретические работы «Кнуто-германская империя и социальная революция» и «Государственность и анархия». Как считают некоторые исследователи его биографии, знаменитый анархист в последние годы своей жизни разочаровался в возможностях революционной борьбы. Умер Михаил Александрович в возрасте шестидесяти двух лет в 1876 году в Берне.

^{М.А. Бакунин}

Тучкова-Огарева описывала внешность Бакунина: «Он был очень высокого роста, умное и выразительное лицо; в его чертах было много сходства с типом Муравьевых, с которыми он состоял в родстве».

В биографических словарях и справочниках говорится, что Герцен, Огарев и Бакунин были едины в своих симпатиях к польским событиям начала 60-х годов XIX века, и что журнал «Колокол» стал даже связующим звеном между русскими и польскими революционными силами. Однако Тучкова-Огарева свидетельствовала, что это было не совсем так. Она писала, что Герцен и Огарев опасались радикальных взглядов и действий Михаила Александровича, которые могут испортить дело всей их жизни.

Александр Иванович говорил Николаю Платоновичу: «…я очень боюсь приезда Бакунина, он, наверно, испортит наше дело. Ты знаешь, Огарев, что о нем говорил в 48-м году, не помню, Косидьер или Ламартин: «Наш друг Бакунин – неоцененный человек в день революции, но на следующий день надо непременно велеть его расстрелять, потому что с таким анархистом немыслимо учреждение какого бы то ни было порядка». Огарев во многом был согласен с Герценом и считал, что Бакунин не удовлетворится только пропагандой через вольную русскую прессу и будет настаивать на деятельности по образцу западных революционных движений. К тому же отношение Герцена к польским событиям было отличным от мнения Михаила Александровича. Современник отмечал, что Бакунин на Западе всегда представлялся ярым защитником Польши, а с началом Польского восстания начал в Лондоне кампанию по сбору средств на покупку оружия для повстанцев.

Тучкова-Огарева вспоминала, что вскоре после появления Михаила Александровича в британской столице недоброе предчувствие Герцена стало оправдываться: «С приездом Бакунина «польская струнка» живей забилась в Вольной русской типографии, – писала Тучкова-Огарева. – Сначала Бакунин беспрепятственно помещал в «Колоколе» свои статьи по польскому вопросу. Но вскоре Герцен заметил вышесказанное направление, и предложил ему печатать свои статьи отдельными брошюрами или публиковать в изданиях, называемых «Голоса из России». Взгляды Бакунина и Герцена на польский вопрос расходились, и Александр Иванович не желал отражать на страницах «Колокола» те материалы, с которыми внутренне не был вполне согласен. Главное несчастие заключалось в том, что взгляды Огарева и Бакунина были как-то ближе, и последний возымел большое влияние на первого. А Герцен всегда уступал Огареву, даже когда сознавал, что Огарев ошибается…»

Человек «симпатичной наружности»

В начале 60-х годов наведался в Лондон Николай Николаевич Обручев, в будущем – видный военный деятель и писатель. В то время молодой человек, тридцати с небольшим лет, Обручев был уже известен в военных кругах России. После окончания Императорской военной академии он занялся преподавательской работой, писал научные труды. Его глубокие и обширные знания были отмечены военным министром Д.А. Милютиным, и Николая Николаевича назначили управляющим делами военно-учебного комитета Главного штаба. Современники высоко ценили его заслуги в реорганизации вооруженных сил Российской империи и в разработке тактических и стратегических задач.

^{Н.Н. Обручев. Художник Н.А. Ярошенко}

Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Обручев находился в распоряжении великого князя Михаила Николаевича в качестве советника. При императоре Александре III Николай Николаевич стал начальником Главного штаба вооруженных сил России.

Широкую известность получили работы Обручева: «Опыт истории военной литературы России», «Сеть русских железных дорог. Участие в ней земства и войска», «Обзор рукописных и печатных памятников, относящихся до истории военного искусства в России по 1725 год» и ряд других исследований, связанных с военной тематикой. Во время своего пребывания в Лондоне он помогал Огареву в написании брошюры «Что нужно народу», предоставляя Николаю Платоновичу необходимые сведения и давая пояснения о жизни русского народа.

Находясь в Лондоне, Обручев часто бывал в доме Герцена. Тучкова-Огарева вспоминала о Николае Николаевиче: «Он мало говорил; казалось, всматривался в деятельность издателей «Колокола»… Наружности он был довольно симпатичной, среднего роста, широк в плечах, носил огромные усы, напоминавшие наружность покойного короля Италии Виктора-Эммануила. Обручев прожил довольно долго в Лондоне и в то время относился очень сочувственно к Герцену и Огареву».

Просить прощения

За два дня до восстания декабристов в 1825 году в Зимний дворец в Петербурге к Николаю I явился молодой человек и предупредил государя о готовящемся заговоре гвардейских офицеров. Этим человеком, предавшим товарищей, был двадцатидвухлетний стихотворец, член тайного Северного общества Яков Иванович Ростовцев. Император Николай объявил Ростовцева героем, верным долгу и чести. А революционно настроенные слои российского общества, сочувствующие декабристам, начали в прессе кампанию против Якова Ивановича. Герцен одним из первых ополчился на него на страницах журналов «Полярная звезда» и «Колокол».

При Александре II Ростовцев занял высокий пост генерал-инспектора в России. Очевидно, пытаясь искупить свою вину перед товарищами, Яков Иванович стал ярым поборником проведения крестьянской реформы в стране, лично редактировал текст государева «Манифеста». Ростовцев сыграл важную роль в освобождении русского крестьянства.

Отмечая его заслуги в проведении реформы, Иван Сергеевич Тургенев попытался погасить его травлю в прессе. Он писал Герцену: «Ростовцева прекрати бить, прекрати подрывать его престиж в глазах общества, но ему нужна общественная поддержка, а ты его лишаешь ее». Герцен прислушался к Тургеневу и остановил атаку на Ростовцева.

Сам Яков Иванович не дожил до освобождения крестьян одного года, и, похоже, до самой смерти его мучила совесть за грехи молодости. При жизни он просил прощения у декабристов, а извиниться перед Герценом завещал своим детям. Тучкова-Огарева писала: «… явились в Лондон сыновья Ростовцева. Старший первый приехал к Герцену. Он был брюнет, высокого роста, очень симпатичной наружности. Он сказал Герцену, что приехал к нему по поручению отца, который, умирая, завещал своим сыновьям съездить в Лондон и сказать Герцену, что он сознает себя виновным в прошлом, и, желая смыть это пятно, трудился день и ночь над проектом освобождения крестьян и надеется, что Герцен тоже отпустит этот грех молодости ввиду его сердечного раскаяния. Герцен был глубоко тронут этим поступком; он это высказал сыну покойного и тепло пожал ему руку». Похоже, простил?..

«Корчевская кузина» Т.П. Пассек

В начале 60-х годов Герцен принимал в Лондоне Татьяну Петровну Пассек (урожденную Кучину) – свою горячо любимую «корчевскую кузину». Они с Герценом выросли вместе в доме И.А. Яковлева в городе Корчеве. В конце 80-х годов XIX века Татьяна Петровна издала мемуары под названием «Из дальних лет», в которых она описала детство, отрочество и юность Герцена. В своих записках она отразила настроения русского общества в течение нескольких десятилетий. Долгое время Пассек была чуть ли не единственным биографом Герцена, а ее воспоминания послужили бесценным источником информации для последующих исследователей жизни и творчества Герцена. Тучкова-Огарева писала о визите Пассек: «Она приехала в Лондон и телеграфировала… он (Герцен) поспешил оставить Торкей и встретил ее на железной дороге. Мы все ей очень обрадовались; она имела какой-то дар привлекать к себе людей своей мягкостью и чисто русским добродушием. К несчастию, она пробыла у нас очень недолго».

Герцен очень нежно относился к своей двоюродной сестре. В одном из опубликованных писем к Огареву он сообщал: «Ты занимаешь огромное место в моей психологии. Ты и Татьяна Петровна были два первых существа, которые дали себе труд понять меня еще ребенком, первые, заметившие тогда, что я не сольюсь с толпой, а буду нечто самобытное…»

Пассек была незаурядным литератором своего времени. Первые ее публикации биографы относят к 30-м годам XIX века, она печаталась в «Очерках России» и «Живописном обозрении». Наиболее значительный успех имела книга «Чтение для юношества». Неудачей завершилась попытка Пассек издавать журнал для матерей «Природа», но Татьяна Петровна не отчаивалась и продолжала литературные занятия, занималась переводами для различных журналов, сборников и других изданий. В 1859 году она уехала с семьей за границу, а вернувшись на родину, продолжала писать мемуары до самой смерти в 1889 году в Петербурге.

Налбандов поплатился за дружбу

В бытность пребывания в Лондоне Бакунина Н.А. Тучкова-Огарева запомнила одного армянина по имени Налбандов. Она писала о нем: «Он был лет тридцати, некрасивый, неловкий, застенчивый, но добрый, неглупый, полный сочувствия ко всему хорошему. Он обладал большими средствами, как заметно было, и как мы слышали раньше от его товарища С. Окончив курс, кажется, в Московском университете, он путешествовал для своего удовольствия, был в Китае; по возвращении в Россию слышал о «Колоколе», о Герцене и решился побывать в Лондоне. Когда Налбандов приехал в первый раз к Александру Ивановичу, он едва мог говорить от замешательства. Однако потом, обрадованный радушным приемом Герцена, бывал очень часто у нас».

Этим человеком на самом деле был писатель, критик, экономист, философ, революционный демократ, просветитель армянского народа, единомышленник Чернышевского, Белинского, Герцена и Огарева Микаель Лазаревич Налбандян. Микаель Лазаревич был разносторонне одаренной личностью, изучал языки, преподавал в Лазаревском институте восточных языков, изучал медицину в Московском университете. Налбандян интересовался литературой, историей, философией, а с начала 50-х годов XIX века стал известен как активный борец за новый язык в литературе. В 1855 году Микаель Лазаревич написал статью под названием «Слово об армянской письменности». Исследователь творческой биографии Налбандяна К.Н. Григорьян писал: «С революционно-демократических позиций Налбандян защищал живую народную речь, которая, по его мнению, должна служить основой литературного языка. Он, как и русские революционные демократы, смотрел на литературу как на могучее средство пропаганды передовых идей, средство пробуждения народного самосознания».

В 1860 году Микаель Лазаревич выехал за границу и посетил многие европейские города. В Лондоне он провел два месяца, где сблизился с Герценом, Огаревым и Бакуниным. Тучкова-Огарева отмечала, что Налбандов (Налбандян) не принимал никакого участия в делах Вольной русской прессы. Однако по возвращении в Россию он был арестован и посажен в Петропавловскую крепость. Современники считали, что Налбандова погубила невоздержанность Бакунина: «Он погиб от неосторожности Бакунина, который расхвалил его в письме к кому-то из своих родных в России, – писала Тучкова-Огарева. – Письма Бакунина, конечно, вскрывались на почте. Было дано знать на границу, и Налбандов поплатился за дружбу с Бакуниным. Мы никогда не слыхали более об участи этого вполне хорошего и достойного человека. Грустно признаться, что не один Налбандов пострадал от неосторожности Бакунина. Последний в письмах имел какую-то чисто детскую невоздержанность на язык…»

Роковое предсказание А.А. Потебне

Русский офицер Андрей Афанасьевич Потебня, перешедший на сторону восставших поляков в 1862 году, дважды навещал Герцена в Лондоне. Он был младшим братом выдающегося русского и украинского филолога Александра Афанасьевича Потебни.

Тучкова-Огарева писала:

«После варшавских волнений и во время мероприятий со стороны русского правительства для усмирения покоренной страны приехал к Герцену русский офицер Потебня, который оставил свой полк, но продолжал жить в Варшаве, где он являлся во всех публичных местах то в статском платье, то в одежде ксендза или монаха. Иногда он сталкивался со своими сослуживцами по полку, но никто не узнавал его. Потебня был блондин, среднего роста, симпатичной наружности».

Герцену и Огареву Андрей Афанасьевич очень понравился, и они уговаривали его остаться в британской столице. Но он не соглашался, так как не мог предать своих польских товарищей. Помимо того, ходили слухи, что немаловажной причиной его привязанности к Польше была любовь к одной варшавской пани. При этом Потебня утверждал, что не сможет стрелять в солдат и офицеров русских войск, посланных в Польшу для усмирения восставших.

Андрея Афанасьевича просили остаться в Лондоне не только Герцен и Огарев, но и все их домочадцы. Старшая дочь Тучковой-Огаревой сказала ему: «Милый Потебня, не уезжай, останься у нас… Ты едешь в Польшу, там тебя убьют». Даже Герцен тогда вскричал: «Нас не слушаете, послушайте хоть голоса ребенка, который вам делает такое тяжелое предсказание». Очевидно, в тот момент «устами младенца глаголила истина». Непоколебимый в своем решении, Андрей Афанасьевич все же уехал в Польшу, возглавил там отряд, принявший непосредственное участие в восстании 4 марта 1863 года, и погиб у Песковой Скалы в бою с русскими войсками.

Некрасовский атаман Гончар

Однажды в 1862 году Герцен получил из Парижа письмо, в котором некий Гончар просил его о свидании в Лондоне.

Осип Семенович Гончар (Гончаров) был атаманом некрасовцев – потомков донских казаков, «раскольников-поповцев», уехавших, после Булавинского восстания 1707–1709 годов, под предводительством атамана Некраса (И.Ф. Некрасова) сначала на Кубань, а потом осевших в Турции, в Добрудже. В 1864 году, за отказ воевать против России, начались их притеснения со стороны турецких властей.

В Париж Гончара пригласили русские и польские эмигранты, надеясь уговорить его организовать казацко-старообрядческую военную силу против русского царского правительства. Из Парижа атаман последовал в британскую столицу, чтобы встретиться с представителями вольной русской прессы. Однако, по утверждению исследователей биографии Гончарова, он разочаровался в Герцене и Огареве как в людях неверующих.

Но гостеприимные хозяева все же позаботились о достойном приеме Осипа Семеновича. Тучкова-Огарева писала: «Герцен понимал, что Гончару, как раскольнику, будет трудно в нашем доме относительно пищи, и потому велел… сделать обед преимущественно из свежей рыбы, омаров и пр.».

Современник дал очень красочное описание гостя: «Гончар был небольшого роста, лет пятидесяти на вид, некрасивый, украшенный турецкими орденами. Он был очень сдержан и малоречив, особенно в первый вечер. В его чертах соединялось выражение добродушия и хитрости; можно было поручиться, что этот человек никогда не проговорится. Небольшие серые глаза его были исполнены ума и некоторого лукавства. Он скоро привык к нам и стал разговорчивее. В оборотах его речи было что-то восточное».

Гончар в разговорах с Герценом вел себя настороженно, не был до конца откровенен, но Александр Иванович все же понял, что Осип Семенович надеялся получить поддержку от какого-либо революционного движения и хотел «убедиться, располагает ли партия Герцена какой-нибудь материальной силой».

Александр Иванович не обманывал и не обнадеживал гостя, не преувеличивал своего влияния в России, поэтому вскоре Гончар убедился, что из их сотрудничества ничего не выйдет, и засобирался в дорогу. Вместе с Осипом Семеновичем из Лондона уехала Варвара Тимофеевна, жена В.И. Кельсиева, который в то время находился в рядах некрасовцев. Тучкова-Огарева отмечала, что, как обычно, Герцен «дал Варваре Тимофеевне нужные деньги на дорогу, и она уехала с Марусей (дочь Кельсиевых) под покровительством Гончара. Она трогательно прощалась с нами и так просто, сердечно благодарила за все…»

П.А. Кропоткин, Н.В. Чайковский и другие

В 1891 году в Лондоне революционером-народником Сергеем Михайловичем Кравчинским (псевдоним – Степняк) был основан «Фонд Вольной Русской Прессы», который занимался изданием пропагандистской литературы, запрещенной в России. Активнейшими сотрудниками Фонда стали русские революционеры Петр Алексеевич Кропоткин и Николай Васильевич Чайковский.

^{Н.В. Чайковский}

У Николая Васильевича, потомственного дворянина, активного участника народнического кружка «чайковцев», анархиста, с Лондоном была связана большая часть жизни. В начале 20-х годов прошлого века, после неудачно завершившегося членства в «Южнорусском правительстве» генерала Антона Ивановича Деникина, Чайковский окончательно поселился в британской столице. В последние годы жизни (похоронен в Лондоне в 1926 году) он выступал за объединение всех антисоветских сил, был сторонником военной интервенции против Советской России.

Член народнического кружка «чайковцев» Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская получила прозвище «бабушка русской революции». Она неоднократно бывала в Лондоне, где встречалась со многими русскими и иностранными революционерами. О Н.В. Чайковском она писала: «Мы не можем сказать, что это был выдающийся дипломат, революционер, организатор, пророк, либо учитель, хотя все эти поприща были ему близко знакомы, и на каждом из них он работал горячо, умело».

^{П.А. Кропоткин}

Соратником Чайковского по работе в «Фонде Вольной Русской Прессы» был Петр Алексеевич Кропоткин. Кропоткин происходил из княжеского рода. Он являлся активным участником европейского социалистического движения, авторитетным теоретиком анархизма, видным ученым и исследователем в области географии, геологии, биологии, этики, социологии, истории и был известным путешественником. Кропоткин поселился в Лондоне в начале 1886 года и сразу же включился в жизнь русской революционной эмиграции.

Помимо сотрудничества с «Фондом Вольной Русской Прессы» он создал Лондонскую группу русских рабочих-анархистов, которая подготавливала и издавала пропагандистскую литературу, ориентированную на революционные движения в России, против политики царизма. Находясь в эмиграции, Кропоткин стал организатором съездов анархистов-эмигрантов. По его инициативе и при активном участии в Лондоне проходили собрания и конференции соратников по движению.

Наряду с активным участием в жизни русских эмигрантов Петр Алексеевич писал теоретические работы. В Лондоне вышли его книги: «В русских и французских тюрьмах», «Хлеб и воля», «Взаимная помощь, как фактор эволюции», «Записки революционера», «Идеалы и действительность в русской литературе», «Великая французская революция 1789–1793», «Современная наука и анархия» и другие. Кстати, исследователи творческого наследия Кропоткина ставят его «Записки революционера» в один ряд со знаменательным произведением А.И. Герцена «Былое и думы».

В отличие от Н.В. Чайковского, Кропоткин после Февральской революции 1917 года вернулся в Россию. По воспоминаниям очевидцев, в Петрограде его встречала многотысячная толпа, восторженно приветствующая легендарного князя-анархиста. Петр Алексеевич отказался от предложения Александра Федоровича Керенского войти в состав Временного правительства. Об Октябрьской революции 1917 года Кропоткин вначале отзывался одобрительно, однако позже резко критиковал большевистский «красный террор». Эмигрант с сорокалетним стажем, свободолюбивый революционер-анархист, неоднократно сидевший не только в российских, но и европейских тюрьмах за свои убеждения, талантливый исследователь природы и общества, П.А. Кропоткин умер в Советской России в 1921 году в возрасте семидесяти восьми лет.

Сбывшиеся предположения ученого-революционера

В конце XIX века многих представителей деловых, общественных и научных кругов как в Англии, так и в других европейских странах интересовал вопрос об использовании Северного морского пути в качестве торговой трассы. Было выдвинуто немало проектов транспортного использования вод, омывающих берега Сибири. Вызывал интерес проект использования Северного морского пути и прилегающих к нему обширных районов суши «на всеобщую пользу человечества», который был составлен в 1857 году Г.В. Колмогоровым. Большое значение для развития мореплавания в арктических водах и изучения Арктики имели проекты М.К. Сидорова, А.М. Сибирякова, И. Зебека и другие.