Текст книги "Гюго"

Автор книги: Наталья Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

18 августа 1859 года в газетах Лондона и Брюсселя опубликована декларация Виктора Гюго по поводу амнистии:

«Поскольку это касается меня, никто не дождется, чтобы я обратил хотя бы малейшее внимание на то, что именуют амнистией.

При нынешнем положении Франции моим долгом является безусловный, непреклонный, вечный протест.

Верный обязательству, принятому мною перед своей совестью, я разделю до конца изгнание, в котором пребывает свобода. Когда вернется свобода, вернусь и я.

Виктор Гюго».

* * *

Темное небо. Ночь. И в глухом мраке еще чернее этого неба вздымается высокий столб. Перекладина. Петля. Страшная петля, сжимающая горло человека на виселице.

Он был настоящим человеком. Простой виргинский фермер встал на борьбу против рабства, позорящего его родину. И за это его повесили…

Гюго молча смотрит на свой рисунок. Он выразил в нем какую-то частицу того, что переполняет его душу.

Узнав о приговоре американского суда по делу Джона Брауна, Гюго пытался спасти его. 2 декабря 1859 года в газетах появилось обращение поэта к американскому правительству, суду, народу, к человечности и совести.

«Когда мы думаем о Соединенных Штатах Америки, перед нами встает величественный образ Вашингтона.

Однако вот что происходит сейчас на родине Вашингтона. В Южных штатах существует рабство, и эта чудовищная нелепость возмущает разум и чистую совесть жителей Северных штатов. Некий белый человек, свободный человек Джон Браун задумал освободить этих рабов, этих негров. Если какое-либо восстание можно признать священным долгом человека, то прежде всего таковым является восстание против рабства. Это благое дело Джон Браун решил начать с освобождения рабов в штате Виргиния… Не найдя поддержки, Джон Браун все же начал борьбу; собрав горсточку храбрецов, он вступил в бой; его изрешетили пулями; двое юношей, его сыновья – святые мученики! – пали рядом с ним; его самого схватили… Джон Браун и его четыре соратника… предстали перед судом. Как велся процесс? Скажу об этом в двух словах. Джон Браун лежит на складной койке… кровь, капающая из шести едва затянувшихся ран, просачивается сквозь тюфяк. Перед глазами Брауна тени его погибших сыновей; возле него, израненные, обессиленные, четверо его товарищей… документы, на которых основано обвинение, частью фальшивы, частью подчищены; свидетели защиты не допускаются; защитникам не дают говорить; во дворе суда две пушки, заряженные картечью… сорокаминутное совещание суда – три смертных приговора. Клянусь честью, это произошло не в Турции, а в Америке.

Нельзя безнаказанно совершать такие преступления перед лицом всего цивилизованного мира. У мировой совести зоркий глаз…»

Гюго говорит о том вреде, который принесет убийство Джона Брауна американцам, о том несмываемом позорном пятне, которое ляжет на всю страну, если приговор будет приведен в исполнение…

«Да, пусть знает Америка, пусть помнит: есть нечто более страшное, чем Каин, убивающий Авеля, – это Вашингтон, убивающий Спартака».

В тот самый день, когда было опубликовано это воззвание, Джона Брауна повесили. Поэт не может думать ни о чем другом: «На душе тяжесть, – пишет он Жорж Санд, – они убили Джона Брауна. Убийство было совершено второго декабря. Объявленная ими отсрочка оказалась гнусной хитростью, средством усыпить всеобщее негодование. И это сделала республика!..»

«Надо, чтоб французская демократия подхватила брошенный мной клич», – пишет он Полю Мерису.

«Рабство должно быть уничтожено, пусть это даже расколет надвое американскую республику, – заявляет поэт в письме в парижскую газету „Шаривари“. – Джон Браун разорвал завесу, вопрос об Америке стал теперь столь же вопиющим, как вопрос об Европе».

По своему рисунку Гюго заказал гравюру. Она тоже послужит оружием в борьбе против тьмы.

После выступления в защиту Брауна популярность поэта-трибуна еще возросла. Письма к нему летят теперь с далеких континентов. Вот конверт с маркой Республики Гаити. О судьбе негров Гаити Гюго впервые задумался еще шестнадцатилетним мальчиком, когда начал писать свою повесть «Бюг Жаргаль».

Гаитянцы сбросили гнет поработителей-французов, и теперь на этом далеком острове республика.

«Ваше письмо глубоко взволновало меня, – обращается Гюго 31 марта 1860 года к редактору гаитянской газеты „Прогресс“. – Вы, сударь, благородный представитель негритянской расы, той части человечества, которую в течение столь долгих лет притесняли и не признавали…

Я люблю вашу страну, вашу расу, вашу свободу, вашу революцию, вашу республику. Ваш великолепный, благодатный остров пленяет сейчас все свободные души; он подал великий пример: он сломил деспотизм. Он поможет нам сломить рабство. Ибо рабство в любых своих видах исчезнет. Южные штаты убили не Джона Брауна, они убили рабство… Клеймите же и дальше это преступление и крепите вашу революцию… Ныне Гаити источник света. Как прекрасно, когда один из факелов прогресса, освещающий путь человечества, держит рука негра!

Ваш брат Виктор Гюго».

Он продолжит борьбу против рабства и колониализма и в последующие годы изгнания, откликаясь на призывы, несущиеся к нему.

Руки деспотов, хищные руки душителей тянутся во все концы земли. Им мало Европы, они душат народы других континентов. Жалобы вулкана Момотомбо из «Легенды веков» звучат все с той же силой.

Миропомазанный бандит Наполеон III посылает в 1863 году войска в Мексику, он хочет уничтожить республику, поработить мексиканский народ, посадив на трон своего ставленника. Защитники Пуэблы обращаются к французским солдатам с воззванием:

«Кто вы такие? Солдаты тирана. С вами Наполеон, а с нами Виктор Гюго».

С далекого Гернсея в Мексику несется слово поэта-изгнанника, оно опубликовано в газетах Пуэблы:

«Защитники Пуэблы!

Разумеется, я за вас.

С вами воюет не Франция, а империя. Да, я за вас. Мы противостоим империи, вы – на своем посту, я – на своем, вы – у себя на родине, я – в изгнании. Сражайтесь, боритесь, будьте непреклонны… Наши солдаты неповинны в этой войне. Они страдают от нее так же, как и вы, и обречены на страшную муку вести эту войну, ненавидя ее… Я твердо надеюсь, позорная попытка, предпринятая империей, не удастся».

Мексиканцы отважно боролись и изгнали захватчиков. Республика была восстановлена.

24 ноября 1867 года Гюго приветствовал граждан Пуэрто-Рико, доблестно защищавших свою свободу. «Пусть Испания убирается из Америки… Куба должна быть свободной, как и Сан-Доминго… Свобода мира – это свобода каждого народа в отдельности».

Ровно через год, приветствуя установление республики в Испании, поэт снова призывает ее дать свободу Кубе, поднимает голос против рабства в колониях.

«Свобода исключает монархию наверху и рабство внизу… В истории работорговли есть отвратительная дата 1768 год. В этот год преступление достигло максимума: Европа украла у Африки сто четыре тысячи негров и продала их в Америку. Сто четыре тысячи! Никогда еще не было такой огромной продажи человеческого мяса… Так отметьте же этот столетний юбилей отменой рабства!.. Позади прогресса вечно зияет пропасть. Кто пятится, тот падает в нее».

В 1869 году 300 женщин Кубы, бежавшие в Америку, обращаются к Виктору Гюго с призывом помочь их родине. «Изгнанницы, вы взываете к изгнаннику, – отвечает им писатель. – …Я буду говорить в защиту Кубы, как говорил в защиту Крита. Ни одна нация не имеет права наложить руку на другую нацию. Испания не властна над Кубой так же, как Англия не властна над Гибралтаром. Ни один народ не может владеть другим народом, так же как ни один человек не может владеть другим человеком. Насилие над целой нацией еще отвратительнее, чем насилие над отдельной личностью. Только и всего».

По просьбе кубинских повстанцев Гюго пишет для них декларацию.

«Допустим, что цивилизация сопряжена с колонизацией, что колонизация сопряжена с опекой, но… опека прекращается по закону после совершеннолетия опекаемого, безразлично, является ли опекаемый ребенком или целым народом. Всякая опека, которая продолжается после совершеннолетия, превращается в узурпацию; узурпация, которую народ терпит по привычке или из малодушия, – это злоупотребление, узурпация, которую навязывают силой, – это преступление, преступление, которое я обличаю, где бы я его ни увидел.

Куба достигла совершеннолетия.

Куба принадлежит только Кубе.

Сейчас Куба подвергается ужасной, неописуемой пытке. Кубу травят и избивают в ее лесах, в ее долинах, в ее горах… Загнанная, окровавленная, но гордая Куба борется против свирепого гнета. Победит ли она? Несомненно».

* * *

В июньский день 1860 года с утренней почтой к Отвиль-хауз пришел плотный конверт с Джерси. Гюго вскрывает его. Что пишут ему обитатели острова, который несколько лет назад лишил поэта своего гостеприимства? О! Это интересно, это замечательно! Джерсейцы зовут его к себе, просят забыть прошлое, приехать к ним и выступить на митинге, посвященном освободительному походу Джузеппе Гарибальди, замечательного итальянского борца-патриота. Под письмом пятьсот подписей.

На такой благородный призыв нельзя не отозваться. Не только изгнанник на своем далеком острове, но и вся Европа этой весной затаив дыхание следит за продвижением отряда тысячи смельчаков, возглавляемого Гарибальди. Воины-патриоты идут на помощь восставшей Сицилии. Они хотят объединить разрозненную изнемогшую Италию. Легендарные герои. Хочется скорее помочь им. Хочется прославить их, воспеть.

Решено. Забыв все старые обиды, Гюго отправится на Джерси и выступит на митинге.

Он едет вместе с сыновьями. Виднеются знакомые берега. Ясный летний день. Джерсейские розы, вероятно, сейчас в самом цвету. Сколько букетов протягивают поэту люди на берегу! Сколько улыбок, возгласов, рукопожатий! Кажется, будто все население острова высыпало навстречу когда-то обиженному им изгнаннику. На стенах домов расклеены листки: «Виктор Гюго вернулся!», «Привет Виктору Гюго!»

В городе Сент-Элье праздник в честь двух героев – Гюго и Гарибальди. Поэт с друзьями завтракает в знакомой гостинице «Золотое яблоко», а потом все идут на митинг. Гюго на трибуне.

Он говорит о живой истории, творящейся на их глазах, о кровоточащей истории современного мира. Неаполитанское королевство, превращенное в полицейское учреждение. Пытки. Раскаленные кресла. Машины, выворачивающие суставы… Ничтожный монарх, марионетка в руках иностранцев.

Гарибальди, воин свободы и человечности, сражавшийся в 1849 году за Римскую республику, встал во главе освободительного движения Италии. У него ни военной силы, ни оружия, но с ним душа народа. И он победит.

Четыре ветра несут во все стороны горизонта слово надежды. «Да воодушевятся ею все – и русский мужик, и египетский феллах, и пролетарий, и пария, и проданный в рабство негр, и угнетенный белый. Когда разбивается одно из звеньев, распадается вся сеть, скованная из цепей».

Джерсейцы, и поэт вместе с ними, вносят свою лепту – деньги на оружие для Гарибальди, На следующий день Гюго вновь выступает на банкете, устроенном в честь его возвращения.

Он благодарит джерсёйцев. Он хотел бы иметь сто рук, чтобы сразу обменяться с ними сотней рукопожатий. Гюго вспоминает о тех днях, когда он приехал впервые на этот остров после жестоких политических битв и нашел здесь мир.

Освободительные походы Гарибальди продолжались. Осенью 1863 года до Гюго донесся призыв:

«Дорогой друг! Мне нужен еще миллион ружей для итальянцев. Я уверен, что вы поможете мне собрать необходимые средства».

18 ноября Гюго отвечает итальянскому другу:

«Дорогой Гарибальди!

…В этом конверте вы найдете мой подписной лист. Вы безусловно можете рассчитывать на все то немногое, что я собой представляю и что я в состоянии сделать. Поскольку вы считаете это полезным, я воспользуюсь первым же случаем, чтобы поднять голос за ваше дело.

Вам необходимы миллион рук, миллион сердец, миллион душ. Вам необходимо великое ополчение народов. Оно придет».

Оно придет, это великое ополчение. Гюго верит в это.

Стихи, речи, призывы Виктора Гюго широко разносятся по всему миру. И в поэзии и в публицистике он остается борцом Сопротивления, воином прогресса. Поэт-трибун, златоуст, он, конечно, не аналитик, не теоретик революционной борьбы. Гюго не избавился от многих своих заблуждений. Он верит во всеисцеляющую силу буржуазной демократии, в то, что она может стать истинной властью народа. Народ для него нечто единое и неделимое, противостоящее своре деспотов-угнетателей, кующих цепи с помощью продажных наемников.

И все же Гюго не тот либеральный мечтатель, каким был в 40-е годы; Революция влила в него новые силы, вывела его из творческого кризиса, поставила перед ним большие цели. Он стал участником широкого демократического освободительного движения. И он заговорил во весь голос и достиг новых вершин.

«Отверженные» (1860–1862)

В изгнании Виктор Гюго на долгое время прервал работу над своим большим романом о жизни бедняков, обездоленных, но он не забыл о нем, не расстался со своими героями, они по-прежнему живут с ним и в нем. Новые замыслы, политическая борьба, срочная работа над другими книгами все отодвигала тот момент, когда он сможет вновь приняться за старую рукопись. Столько лет прошло! За эти годы он заново выносил свое творение, роману его предстоит второй раз родиться на свет.

Час пришел. 26 апреля 1860 года Гюго вскрывает заветный сундучок, окованный железом. Вот они, слегка пожелтевшие от времени листы его рукописи, плоды многолетних раздумий, бдений, трудов, ночных бессонниц, крылатых часов вдохновения!

Накануне революции 1848 года ему казалось, что роман почти закончен, но теперь у писателя другие мерила, другие требования. Нет. Над книгой предстоит большая работа. И он погружается в нее с головой. Преображаются герои, заново осмыслены события, изменилось самое заглавие. Раньше роман назывался «Нищета», теперь автор назовет его «Несчастные» [13]13
  «Misérables» – точный перевод: «Несчастные», живущие в горе и нищете. В русском переводе роман получил название «Отверженные».


[Закрыть]. Разрастаются отдельные части, вписываются новые главы. В роман врываются кипящие потоки публицистики. Яснее вырисовывается в нем лирический герой, сам автор, живой свидетель событий. Годы его молодости. Годы назревания революции.

Переработаны вводные главы. Епископ Мириель встречается с умирающим революционером, членом Конвента 1793 года. Возникает спор двух идей. Путь всепрощения и путь революции. Какой из них выше, чище, истинней? Этот спор бросает свой отблеск на все движение романа. Автор хочет примирить и сочетать два пути именем будущего. К этому же стремится и его герой, умирающий революционер. Удастся ли достигнуть такого примирения? Читатели будут судить о том.

Каторжник с душой, изувеченной обществом, пробужден к жизни добрым деянием, милосердием человека. Вот он, угрюмый, испитой, с клеймом на плече. Жан Вальжан. (Раньше автор называл его Жан Трежан.) Один среди чужих, равнодушных. «Человек за бортом». Это новая лирическая главка первой части. Глава-метафора, освещающая глубь души отверженного и поверженного, человека-изгоя. Найдутся ли у каторжника силы к духовному возрождению? Сможет ли он встать на путь человечности и любви?

История Фантины не нуждается в большом изменении. Она ясна. Здесь автор лишь еще более оживит приметы времени. Он напишет новую главу – очерк «1817». Тот самый год, когда юный Гюго впервые выступил перед судом «бессмертных». «Из физиономий отдельных лет и слагается облик столетий», – замечает автор. Его раздумья перемежают повествование. Он ведет своего читателя по горьким, тернистым дорогам жизни героев романа, и то и дело останавливает его на минутку, говорит с ним и заставляет поразмыслить вместе с автором.

«Что же такое представляет собой история Фантины? Это история общества, покупающего рабыню.

У кого? У нищеты.

У голода, у холода, у одиночества, у заброшенности, у лишений. Горестная сделка. Душу за кусок хлеба. Нищета предлагает, общество принимает предложение…»

Вторая часть романа, «Козетта», изменится еще больше, чем первая. Автор хочет написать новый большой раздел – несколько глав о битве при Ватерлоо. Они, по мысли Гюго, должны иметь не только историческое значение. Вопрос о Бонапарте и бонапартизме – это вопрос современности, он не стал еще достоянием пыльных архивов прошлого. Но для того чтобы написать эти главы, Гюго должен поехать в Бельгию, побывать на месте сражения. Это он сделает после, а пока продолжит работу над следующими частями романа.

«Переделать абсолютно Мариуса, – записывает Гюго. – Заставить его понять истинного Наполеона. Три фазы: 1) роялист, 2) бонапартист, 3) республиканец». Герой должен пройти путь политической эволюции автора, но те убеждения, к которым Гюго пришел после 1848 года, Мариус Понмерси усвоит в 1832 году.

Третья часть перерабатывается целиком. Гюго пишет новую главу – «Друзья азбуки». Здесь читатель увидит заседания тайных обществ молодежи, сходки в кабачках предместий, услышит неистовые споры «друзей азбуки». Этим невинным словом они называли грозную науку революционной борьбы. В роман войдут и новые герои: Анжольрас, воин демократии, «твердый, как гранит, возлюбленный свободы», его друзья – молодые энтузиасты, стремившиеся перестроить общество на началах справедливости, и, наконец, один из самых любимых героев автора – парижский мальчишка Гаврош. Он похож на тысячи озорных оборванцев, но под его лохмотьями сердце, жаждущее подвига.

В самостоятельную часть книги вырастают главы о восстании 1832 года: «Идиллия улицы Плюмэ и эпопея улицы Сен-Дени». Гюго по-иному, чем до 1848 года, смотрит на многие события и вещи. Он теперь прекрасно понимает, что «1830 год – это революция, остановившаяся на полдороге». И Мариус поймет это, превращаясь под влиянием друзей и самих событий жизни в республиканца.

Глава «Суть вопроса» – это трактат о восстаниях и мятежах. Гюго прославляет народные восстания – шаги истории вперед, но отвергает мятежи – «войну части против целого». Ему кажется, что всякое возмущение против республики – это уже не восстание, а мятеж. Но и восстания и мятежи исходят от народа, и не всегда можно провести между ними четкую грань, признает автор.

Часть, посвященная народному восстанию, становится сердцем романа, его кульминацией. Баррикады. Героизм защитников Сен-Дени и Сен-Мери. Здесь со всей силой, во весь голос звучит призыв «К оружию!». Здесь сходятся все любимые герои Гюго. Мариус с ружьем в руках защищает идею республики, Анжольрас и Гаврош отдают за нее свои жизни.

И Жан Вальжан на баррикадах. Но он не стреляет в противников. Каторжник отпускает на свободу своего давнего врага, полицейского Жавера. Возрожденный к жизни любовью к приемной дочери Козетте, Жан Вальжан живет по законам милосердия, завещанным ему епископом Мириелем. Весь образ его, вся судьба его – воплощенный протест против жестокого общества. Но, протестуя, автор вкладывает в душу своего героя идею всепрощения и милосердия: через самоотвержение и любовь человек-изгой возвышается над тысячами мелких, самодовольных людишек, глухих к страданию ближнего.

«Изобразить вознесение души и, пользуясь случаем, показать во всей трагической реальности социальное дно, с которого она поднимается, чтобы общество отдало себе отчет в том, какой ад служит ему основанием, и чтоб оно поняло, наконец, что пора возжечь зарю над этим мраком; предупредить, что является самой скромной формой совета, – такова цель этой книги», – пишет Гюго в одном из предварительных набросков предисловия.

«Пора возжечь зарю», встать на борьбу за права угнетенного народа, но как сочетать это с законами всепрощения, с заповедью «не убий ближнего»?

Виктор Гюго не может выйти из этого противоречия. Трагическое противоречие. Невозможность перенести в суровое настоящее то прекрасное, что маячит и манит в далях будущего – абсолют человечности, абсолют миролюбия, абсолют добра. И неутолимое стремление во что бы то ни стало отстоять этот абсолют, совместить его с борьбой настоящего. Примирить непримиримое. Совместить несовместимое. Один ли Гюго бился и будет биться в силках этой трагической дилеммы? Он хотел верить, что такое примирение возможно, но, вероятно, порой и сам сомневался, возможно ли оно, и обеими ногами становился на почву реальности, настоящего. Ведь певец возмездия умел быть непримиримым и не раз доказал это и в жизни и в своей поэзии.

На протяжении всей книги длится внутренний спор революционера с проповедником абсолюта добра и милосердия. И высокий спор этот так и остается в книге неразрешенным. Если принять заветы епископа Мириеля, революция должна бы укротиться, склонить голову, вложить в ножны меч. Но реальные герои баррикад не могут быть незлобивыми мудрецами, и Гюго сам подтверждает это, развертывая волнующую эпопею улицы Сен-Дени.

В романе «Отверженные» завершается линия идейно-художественных поисков, начатая писателем еще в «Последнем дне приговоренного», продолженная в повести «Клод Гё», и вместе с тем открывается новая страница творческого развития Гюго-романиста.

Социальная тема, обращение к современности, гуманистический пафос – все это уже намечалось и нарастало в прежних повестях, звучало и в лирике Гюго, но, лишь пройдя через опыт революции, через горнило сопротивления и возмездия, окрепло, созрело и нашло воплощение в широком полотне социального романа.

Многое роднит автора «Отверженных» с французским реалистическим романом 30-х, 40-х годов. Здесь то же стремление раскрыть, донести до людей правду о человеке, изуродованном обществом, осмыслить мир, излечить общественные недуги.

Документально правдивы страницы «Отверженных», повествующие об июньском восстании 1832 года. Реалистичны многочисленные зарисовки-очерки, пронизывающие весь роман. Они передают атмосферу времени, детали быта. Тут и роялистские салоны, и республиканские общества, и жизнь парижского «дна», очерк о подземной клоаке, исследование о парижских гаменах, история битвы при Ватерлоо.

Во многом приближаясь к реализму, Гюго, однако, не перестает быть романтиком.

И пусть даже он уступает писателям-реалистам в глубине разоблачения социального зла, в силе анализа, в разносторонности критики действительности, – зато у него, писателя-романтика, есть и преимущества перед реалистами. В его романе сильнее чувствуется высокое героическое начало, громче и определеннее звучит тема революции: бойцы баррикад становятся его героями. В его романе шире расправляет крылья мечта о будущем, и вместе с ней вера в будущее, вера в победу добра и красоты. И, может быть, поэтому он склонен идеализировать человека. Он предпочитает возвеличение человека его принижению.

Солнце все выше, все ярче. Оно заливает комнату в сельской гостинице. Веселые лучи отскакивают сверкающими зайчиками от пустой стеклянной бутылки со следами чернил на стенках и вызывают улыбку на лице человека, который сидит за столом и пишет. Усталое лицо с внимательными глазами, высоким, изрезанным морщинами лбом, с седеющей шапкой волос и белой бородой. Он начал работать над этой книгой совсем молодым человеком. Он кончил ее седобородым стариком. Целая жизнь.

«Дорогой Огюст, сегодня, 30 июля 1861 года, в половине девятого утра при чудесном солнце, которое светило мне в окно, я закончил „Отверженных“, – пишет Гюго своему другу Вакери. – …Я пишу вам это письмо, используя последнюю каплю чернил, которыми была написана эта книга.

А известно ли вам, куда привел меня случай, чтобы ее закончить? На поле битвы Ватерлоо. Вот уже шесть недель, как я укрылся в этих местах. Устроил здесь себе логово в непосредственной близости от льва и написал развязку своей драмы. Именно здесь, на равнине Ватерлоо, и в том самом месяце, когда произошла эта битва, дал я свое сражение. Надеюсь, что я не проиграл его. Пишу вам из деревни Мон-Сен-Жан. Завтра я покину эти места и продолжу свою поездку по Бельгии и даже за ее пределами, если для меня только окажется возможным выехать за эти пределы».

Из Бельгии Гюго едет в Голландию. «Каникулярное» путешествие, как в былые времена. «Даже один Рембрандт заслуживает того, чтобы побывать в этой стране», – пишет он Шарлю 15 августа.

Из Голландии – на Гернсей и снова за работу. Начинаются хлопоты, связанные с изданием романа. На этот раз Гюго заключил договор не с Этцелем, а с другим издателем – Лакруа. От предварительного печатания «Отверженных» в журналах автор отказался. Он не хочет разбивать роман на куски. Лучше сразу издать книгу в нескольких томах, каждый из которых будет законченной частью. По договору автор должен получить за свой роман триста тысяч франков. Первый раз в жизни Гюго получит такую огромную сумму. Лакруа торопит, ждет всей рукописи и предполагает выпустить первый том в феврале 1862 года. Если книга выйдет 13 февраля, то это будет как раз в тридцать первую годовщину выхода «Собора Парижской богоматери» – день в день. «Ничего, – смеется Гюго, – тринадцатое число не повредило первому моему роману».

Уже написан окончательный текст предисловия. В нем коротко определены главные проблемы романа – «три основные проблемы нашего века – принижение мужчины вследствие принадлежности его к классу пролетариата, падение женщины вследствие голода, увядание ребенка вследствие мрака невежества… До тех пор, пока будут царить на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, не бесполезными».

Лакруа советует сократить философские и лирические отступления. Гюго отказывается наотрез. «Драма быстрая и легкая будет иметь успех 12 месяцев, драма глубокая будет иметь успех 12 лет», – отвечает он издателю. Эта книга, «соединение истории и драмы», должна стать одной из вершин его творчества, и ей, как и каждой высокой вершине, нужны просторы и воздух.

Первая часть рукописи отослана в декабре издателю в Брюссель, но у автора, по собственным его словам, работы еще сверх головы. «Я работаю над книгой до последней минуты», – пишет он Полю Мерису, своему «альтер-эго», неизменному помощнику в периоды издания его произведений. Над шлифовкой рукописи Гюго трудится по утрам – от семи до одиннадцати. Исправленные страницы тотчас же передаются Жюльетте Друэ и Жюли Шэне для переписки; теперь у Гюго появилась еще одна помощница – младшая сестра Адели Жюли живет с ними в Отвиль-хаузе и ведет хозяйство, так как госпожа Гюго вместе с дочерью по нескольку месяцев в году проводит в Париже. Переписчицы стараются изо всех сил. Ни за какую плату не найдешь таких верных, усердных, преданных помощниц, как Жюльетта и Жюли. После полудня Гюго проверяет копии, сделанные ими вчера. Потом перерыв на обед. А с семи до одиннадцати вечера – работа над корректурами.

В феврале в Брюссель отправлена вторая часть книги, в марте – третья. Теперь уже автор торопит издателя. Чем объясняется задержка в выходе первого тома?

Шарль зовет отца приехать в Брюссель. Там они могли бы собраться всей семьей и побыть вместе, пока издается книга. Но Гюго предпочитает работать на Гернсее. В Брюсселе у него не будет необходимого уединения и покоя. Лучше, если б вся его семья вернулась в Отвиль-хауз, сейчас с ним только младший сын. «Мой идеал уединенной жизни, – пишет Гюго жене, – это, когда вы все здесь». Шарль в своей комнате; Франсуа Виктор – в своей, и Огюст Вакери, и чета Мерисов, и чета Мишле, и Жорж Санд, и Дюма – словом, все родные и лучшие друзья.

Первый том «Отверженных» вышел в свет 3 апреля 1862 года. Успех превзошел все ожидания. В лавке Паньера, где продается книга, с утра очередь. Роман Гюго читают повсюду – в лачугах и во дворцах, на бульварах и в приемных министров.

Весь Париж говорит о Фантине и Жане Вальжане; читатели ждут продолжения. Что будет дальше с героями?

Сразу же появляются отзывы в печати. Одна из первых ласточек – рецензия Бодлера в газете «Бульвар». Бодлер не совсем искренен. В печатном отзыве он восхищается романом, а при разговорах о книге Гюго в своем кругу пожимает плечами. Проповеднический тон, тяготение к колоссальности, республиканский пафос – все это чуждо автору «Цветов зла».

Гюго снова чувствует себя в центре схватки. Замысел его романа представляется некоторым даже либеральным критикам опасным посягательством на твердыни общества. «Г-н Гюго написал не социалистический трактат, но он сделал вещь, которая – нам уже известно это по опыту – гораздо опаснее, – предостерегает читателей „Журналь де Деба“, критик Кювилье-Флери. – Эта книга, весьма знаменательная по своей тенденции, – не только творение писателя, но и деяние человека, я бы сказал, деяние партии; это подлинная демонстрация 1848 года». Критик считает автора «Отверженных» «первым демагогом Франции». Гюго не удивлен. Он ожидал такого рода оценок. В реакционной прессе Франции и других стран против «Отверженных» ополчаются еще более яростно. Особенно негодуют клерикальные газеты и журналы. Мадридская газета церковников утверждает, например, что писателя Виктора Гюго вообще не существует, а подлинный автор «Отверженных» – это сам сатана.

Выкрики реакционеров убеждают автора в том, что книга его бьет в цель. Об этой большой цели он написал Ламартину. Ламартин спрашивал, разрешит ли «дорогой Виктор» своему старому другу высказаться откровенно об «Отверженных»? Книга, конечно, прекрасна, но во взглядах на нее могут существовать и некоторые противоречия, и Ламартину она кажется излишне радикальной. Но, конечно, он не станет выступать со своим мнением, если Гюго это будет неприятно. Гюго тотчас же ответил.

«Мой прославленный друг!

Если быть радикальным – значит служить идеалу, то я радикал… Да, общество, допускающее нищету, да, религия, допускающая ад, да, человечество, допускающее войну, представляются мне обществом, человечеством и религией низменного порядка, я же стремлюсь к обществу высшего порядка, к человечеству высшего порядка, к религии высшего порядка: к обществу – без монарха, человечеству – без границ, религии – без писаных догматов. Да, я борюсь со священником, торгующим ложью, и судьей, попирающим справедливость… Да, насколько может желать человек, я желаю уничтожить злой рок, тяготеющий над человечеством; я клеймлю рабство, я преследую нищету, я искореняю невежество, я лечу болезни, я освещаю мрак, я ненавижу ненависть. Вот каковы мои убеждения, и вот почему я написал „Отверженных“.»

Гюго вспоминает годы юности, свои ранние статьи, в которых он прославлял величие и талант Ламартина. «Сегодня вы считаете, что пришел ваш черед говорить обо мне, и я горжусь этим. Мы любим друг друга уже сорок лет, и мы оба живы. Вы не захотите омрачить ни наше прошлое, ни наше будущее… Делайте с моей книгой и со мной то, что сочтете нужным. От вас может исходить только свет».