Текст книги "Гюго"

Автор книги: Наталья Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

«Для англичан я choking, excentric, improper [11]11
  Возмущающий своим поведением, эксцентричный, непристойный (англ.).


[Закрыть], – пишет Гюго в дневнике. – Я завязываю галстук не по правилам. Я хожу бриться к цирюльнику на угол… это, по здешним воззрениям, пристало бы workman'у (рабочему) – то, что вызывает у англичан наибольшее презрение. Я нападаю на смертную казнь – это нереспектабельно; я говорю лорду мосье – это нечестиво, я не католик, не англиканец, не лютеранин, не кальвинист, не иудаист, не методист, не мормон [12]12
  Вероисповедания и религиозные секты.


[Закрыть]… следовательно, я атеист. К тому же француз, что омерзительно, республиканец, что гнусно, ссыльный, что отвратительно, побежденный, что позорно. И наконец – поэт, что увенчивает все это. В результате популярности мало».

Конечно, говоря об отношении к нему англичан, Гюго имеет в виду не обитателей рыбацких хижин – с ними он в дружбе! – а чванные семьи местной знати.

В Сент-Элье издается газета «Человек». Это орган ссыльных. Их на Джерси более трех сотен. И большинство живет в горькой нужде. Ни работы, ни перспектив в будущем. Гюго помогает им. Он организовал кассу взаимопомощи и внес туда гонорар, полученный за книгу «Наполеон Малый». Всеми силами старается поэт поддерживать в ссыльных бодрость и чувство единения. Но объединить их крайне трудно. Далеко не все они республиканцы, есть среди них и роялисты, и христианские социалисты, и последователи Прудона, и, что хуже всего, встречаются порой люди без всяких убеждений, ищейки и предатели, подкупленные Луи Бонапартом и маскирующиеся под изгнанников.

Гюго убедился в этом после истории с неким Юбером. Оборванный, голодный Юбер внушал всем жалость. Он бил себя в грудь, клялся в верности республике, поносил Луи Бонапарта. Ссыльные помогали ему, выделяя по семь франков в неделю из кассы взаимопомощи. И что же! Юбер оказался шпионом, подосланным французскими полицейскими властями.

Единодушия нет в рядах изгнанников. Два общества, организованные ссыльными Джерси – «Фратернель» и «Фратерните», – постоянно враждуют между собой. Гюго держится в стороне от этих распрей, но деятельно участвует в жизни ссыльных. Он выступает на торжественных собраниях в честь памятных дат, произносит речи на похоронах. Его выступления публикует газета «Человек», их перепечатывают потом в прессе многих стран Европы, но, конечно, не во Франции.

После провозглашения Луи Бонапарта императором Наполеоном III Гюго обратился с декларацией к народу Франции. От лица республиканцев он объявил узурпатора вне закона и призвал французских граждан, достойных носить это высокое звание, держать оружие наготове и ждать часа. «Час придет!»

«Проклинать тиранов – это значит благословлять народы, – говорил поэт на похоронах ссыльной Луизы Жюльен. – Будущее принадлежит народам!»

* * *

Белый домик на берегу моря иногда навещают гости из Франции. В сентябре 1853 года на Джерси приехала Дельфина Жирарден. Она похудела, поблекла, стала почти прозрачной: у нее рак желудка. Но Дельфина не любит говорить о болезнях, держится бодро и по-прежнему в курсе всех новостей. С особым оживлением рассказывает она о том звучании, которое имеет в Париже памфлет «Наполеон Малый». Запрещенную книгу передают тайком из рук в руки. Многие провозившие ее контрабандой через границу пострадали. Власти неистовствуют, но книга живет и делает свое дело.

Рассказывает гостья и о жизни парижских салонов. Там теперь новое увлечение – стучащие столики, разговоры с «духами». Гюго смеется. Но Дельфина настаивает на том, чтобы устроить «сеанс» столоверчения в Марин-террас. Некоторое время семья поэта занимается по вечерам этой игрой. Столик выстукивает имена философов, библейских персонажей, афоризмы, стихи, и удивительно: все призраки и «духи»– даже валаамская ослица! – прекрасно изъясняются по-французски и говорят афоризмами и стихами, которые звучат совершенно в манере Гюго. А когда он не принимает участия в сеансах, «духи» умолкают. Эта особенность «духов» поражает мадемуазель Дэдэ. Игра, тешившая фантазию поэта, прекратилась после того, как госпожа Гюго резонно заявила, что подобные сеансы вредны для нервов их дочери.

Тени прошлого оживают под пером поэта и без мистических выстукиваний. Гораздо больше, чем загробные призраки, волнуют его дела живых.

В ноябре 1853 года вышел в свет сборник «Возмездие». Он издан одновременно в Брюсселе и Лондоне. Во Францию книгу переправляют верные люди, рискуя свободой и головой. Эта книга не только обвинительный акт – это струя озона в затхлой атмосфере второй империи. Мужественные, трепещущие жизнью, страстью, яростью и любовью стихи Гюго противостоят камерной поэзии, культивируемой в салонах. Там плодятся стихи-безделушки, изящные и холодные «Эмали и камеи». Так назвал свой новый поэтический сборник Теофиль Готье.

Пламенное искусство автора «Возмездия» вступает в бой с чахоточным «искусством для искусства».

* * *

11 февраля 1854 года Гюго пишет открытое письмо английскому государственному деятелю – лорду Пальмерстону. Поэт протестует против смертной казни, совершившейся на соседнем острове Гернсее. Подробности казни ужасны. Осужденной дважды срывался с виселицы, палачу пришлось силой тащить его в петлю, агонизирующего, сопротивляющегося, полуживого.

«…Если вашей целью было вызвать крик ужаса, она достигнута… – пишет Гюго. – Прекрасно. Продолжайте. Пусть люди увидят, как действуют представители старого мира». И он обрушивается на этот старый мир. «Раз отжившее так упорно сопротивляется, постараемся внимательнее его рассмотреть. Взглянем последовательно на все его воплощения: в Тунисе – это кол; у царя – это кнут; у папы – это оковы; во Франции – это гильотина; в Англии – это виселица; в Азии и Америке – это торговля рабами. Но все это исчезнет…

Берегитесь. Будущее приближается. Вы считаете живым то, что умерло, и считаете умершим то, что живо. Старый мир еще стоит на ногах, но говорю вам, он мертв».

Английские парламентарии обеспокоены. Выступления джерсейского изгнанника, подхваченные прессой многих стран, вызывают резонанс, совершенно нежелательный для властителей Европы.

27 сентября 1854 года Гюго произносит надгробное слово на похоронах изгнанного из Франции республиканца Феликса Бони.

«Он был рабочим. Болезни, безработица, труд за ничтожную плату, эксплуатация… нищета – он прошел все семь кругов ада, уготованного пролетарию… Он умер, умер от тоски по родине…»

Перед открытой могилой соратника поэт призывает живых собрать силы для борьбы и бросает взгляд на события, которые происходят в мире. Франция и Англия заключили союз, они ввязываются в Крымскую войну. А что же тем временем делают деспоты – русский царь и французский император?

«В то время как в угоду им и по их вине тысячи людей умирают на смрадных подстилках в холерных бараках… в то время как взрываются пороховые башни и корабли, объятые огнем, гибнут в пучине, а покойницкие русских госпиталей завалены трупами… целые полки гибнут и тают, что делают в это время оба монарха? Один наслаждается прохладой в своем летнем дворце, другой наслаждается морскими купаниями в Биаррице.

Нарушим этот сладостный покой!..

О народы! Наш долг – неумолчно повторять грозный, мрачный обвинительный акт!»

Крымской войне посвящает Гюго свою речь 29 ноября 1854 года.

«Истребление – вот боевой клич этой войны. В одной только пресловутой траншее гибнет по сто человек в день. Рекой льется кровь человеческая… Вчера Севастополь был раной, сегодня он – гнойная язва, завтра он станет раковой опухолью и пожрет Францию, Англию, Турцию и Россию. Вот она, Европа королей! О будущее, когда ж ты дашь нам Европу народов?»

Идут месяцы, годы изгнания, а с маленького островка, находящегося под протекторатом Англии, неумолчно звучит голос обвинителя деспотов и палачей. Но особенно встревожились и королева, и лорды, и депутаты английского парламента в апреле 1855 года.

В Англию с визитом к королеве Виктории прибыл Наполеон III. И чем же его встретили на границе соединенного королевства? В Дувре на стенах зданий, на заборах белели листки с декларацией:

«…Зачем вы сюда явились?.. Кого вы собираетесь оскорбить? Англию в лице ее народа или Францию в лице ее изгнанников? Мы уже похоронили их девять только на Джерси…

Что вы принесете с собой в эту страну? Это страна Томаса Мора… Шекспира, Мильтона, Ньютона, Уатта, Байрона, и она не нуждается в образчике грязи с бульвара Монмартр…» И далее идут обличения преступных действий императора французов. Вот так встреча! Английские полицейские сбились с ног, срывая эти листки. На заседании парламента уже ставился вопрос о поведении Гюго.

В октябре 1855 года королева Виктория нанесла ответный визит Наполеону III. По этому поводу в газете ссыльных Джерси «Человек» напечатан сатирический памфлет в форме письма к королеве. «Благородные семейства» острова Джерси в негодовании. Благонамеренные подданные английской королевы устраивают на Джерси митинг.

– Долой красных! – кричат они. – Разгромить редакцию!

Губернатор острова отдает приказ о немедленной высылке редактора газеты и его сотрудников. Работники редакции ночью тайком грузят в тележку и прячут в безопасном месте драгоценные рукописи. Газета все-таки выйдет! Свежий номер запрещенной газеты «Человек» с открытым письмом Виктора Гюго. Поэт протестует против произвола деспотов. К его подписи присоединяются еще тридцать три имени ссыльных.

На этот раз власти не склонны мирволить. 27 октября 1855 года в белом домике на берегу моря появляется констебль в сопровождении двух офицеров.

– По указу губернатора ваше дальнейшее пребывание на острове невозможно, – заявляют полицейские Виктору Гюго.

Третье изгнание!

31 октября поэт с младшим сыном покидает Джерси и держит путь на остров Гернсей. Остальные члены семьи присоединятся к ним через несколько дней.

На островах Ламаншского архипелага, в Лондоне, в Глазго вспыхивают митинги протеста. Виктор Гюго благодарит английский народ за это выражение симпатии и солидарности с изгнанником.

Солдат прогресса (1855–1865)

Океанские валы захлестывают борта корабля. Качка. Жестокий ветер. Холодный дождь. Черный туман. Даже трудно различить в этом тумане берег, к которому они приближаются. Остров Гернсей. Старинное место ссылки. В порту теснятся корабли. На пристани толпа народу. Эти люди, несмотря на дождливый день, пришли встречать писателя-изгнанника. Они стоят молча. Но когда он проходит среди них, обнажают головы в знак приветствия.

Суровый и радушный Гернсей – остров в форме треугольника. «Гранит на юге, песок на севере; здесь крутизна, там – дюны; покатая равнина с волнистой грядой холмов, вздыбленные скалы… Зимой здесь почти столько же цветов, что и летом… Тучная, плодородная земля, полная соков…

Но не все побережье Гернсея пленяет взоры, в иных местах он просто страшен. Западная сторона его оголена шквалами. Там высокий прибой, там штормы, обмелевшие бухты, залатанные лодки, поля под паром, пустоши, лачуги… тощие стада, просоленная низкая трава – угрюмая картина безысходной нищеты…» Порт Сен-Пьер, главный город Гернсея, раскинулся по холмам; овраги превращены в улицы; островерхие крыши, уступы, лесенки, колокольни. На главной площади – статуя безыменного «золотого короля».

Поэт с семьей поселился в старинном жилище английского корсара. Трехэтажный деревянный дом на вершине скалы. Отсюда расстилается широчайшая панорама. Внизу – порт, мачты кораблей, флаги всех стран; до самого горизонта – море, виднеются очертания всех островов Ламаншского архипелага. Неба и моря здесь гораздо больше, чем земли. Тучи и лазурь. Ветры и туманы. Штормы и бури. То и дело рассказывают о крушениях, о погибших кораблях.

Гюго, как и на Джерси, совершает долгие прогулки по берегу. Знакомится с местными рыбаками, подолгу беседует с ними. Дыхание океана настраивает на эпический лад. В эпических сказаниях и легендах народов мира их вековая борьба олицетворена в образах героев. Это поэтическая история. Гюго тоже хочет отдать ей дань – создать обширный цикл поэм из истории человечества. И этот замысел начинает претворяться в жизнь.

Все многоструннее становится его лира. Рокочет медная струна «Возмездия», поют, звенят, стонут элегические струны «Созерцаний», и вот теперь зазвучали торжественные эпические лады поэм.

Лирический сборник «Созерцания» готов к печати. Книга эта не имеет такого политического звучания, как «Возмездие», поэтому ее не боится принять и парижский издатель Паньер. Одновременно книга издается в Брюсселе у Этцеля.

Тщательно, придирчиво, яростно, неустанно работает Гюго над корректурами. Его поверенные и помощники – Поль Мерис в Париже и Ноэль Парфэ в Брюсселе – изнемогли, выполняя бесконечные требования и указания автора. Каждая строка должна сверкать подобно алмазу! Он не скупится на обширные письма, спорит, доказывает, дает подробнейшие объяснения по поводу отдельных слов, грамматических оборотов, датировки, мельчайших деталей верстки, набора.

Весной 1856 года сборник «Созерцания» вышел в свет. Тираж разошелся чрезвычайно быстро. Сразу же следует думать о дополнительном издании. Успех большой – и у широкой публики и у литераторов. В первую часть сборника, посвященную прошлому, вошли многие стихи, написанные еще в 30-е и 40-е годы. У поэта, в его сундуках, всегда есть большой запас неизданных рукописей, и среди них немало поэтических перлов. Вошел в «Созерцания» и цикл стихов на смерть дочери, он отличается особенной задушевностью.

На гонорар, полученный за сборник, Гюго купил у хозяина тот самый дом, в котором они поселились. Дом называется Отвиль-хауз. Местные мастера – плотники и столяры принялись за перестройку его по планам и рисункам нового хозяина. На следующий год Гюго ждет в гости друзей из Парижа. Он хочет видеть их, говорить с ними, уже столько лет ему приходится довольствоваться письмами.

* * *

Письма к нему летят со всех концов Европы. Писатели, историки, поэты, политики присылают Гюго на Гернсей свои новые книги, делятся с ним планами, сообщают последние новости.

Историк Мишле написал обширный труд о религиозных войнах – необходимо прочитать и отозваться. Эжен Сю из романиста превратился в историка-публициста, Гюго горячо аплодирует его новой книге.

Ламартин от поэзии перешел к прозе. Гюго просматривает довольно объемистые выпуски его «Курса литературы».

Некоторые страницы тревожат, вызывают недоумение и отпор. Не об авторе ли «Возмездия» так неприязненно отозвался Ламартин в одной из своих «бесед», не называя его по имени? Гюго просит объяснений.

Да. Их пути решительно разошлись. Певцу примирения враждебен дух возмездия. Но не все французские писатели примирились. Лучшие из них сопротивляются.

Гюстав Флобер прислал старшему собрату на отзыв новый роман «Госпожа Бовари». Гюго давно знаком с Флобером, много раз встречался с ним в литературных салонах Парижа. Высокий человек с неспешными движениями, с проницательным взглядом грустных глаз. Замечания его всегда отличаются тонкостью и многозначительностью. Он ненавидит фальшь, пошлость, браваду.

Роман «Госпожа Бовари» строится на пристальном анализе обыденной жизни, обыденных чувств.

По творческой манере Флобер далек от Гюго. Он чуждается публицистики, прямых вторжений автора в повествование, стремится быть предельно объективным. Факты говорят сами за себя. И все же позиция писателя ясна. Его книга – обвинение миру пошлости, растлевающему живые чувства, принижающему человеческое в человеке.

Гюго узнал о том, что Флобера травят во Франции за его роман. Власти привлекли писателя к суду исправительной полиции за «оскорбление религии и нравственности».

«Вы принадлежите к тем горным вершинам, которые сотрясаются всеми ветрами, но которые ничто не в силах сокрушить. Всем сердцем с вами», – пишет Флоберу Гюго.'

Литературные вкусы и взгляды Виктора Гюго широки. Он вовсе не требует, чтобы все были романтиками, писали в одной какой-то манере. Он всегда восхищался и теми писателями, которые далеки от него по стилю и приемам, если их книги действительно несут в себе новое, значительное, если они талантливы и служат делу прогресса.

30 августа 1857 года Гюго снова обращается к автору «Госпожи Бовари»: «Вы написали превосходную книгу, сударь, и я счастлив сказать вам это. Мы связаны с вами некими особыми узами, и это как бы приобщает меня к вашим успехам… „Госпожа Бовари“ – это подлинное произведение искусства… Вы, сударь, один из передовых умов своего поколения. Продолжайте же высоко нести перед ним факел искусства. Я томлюсь во мраке, но я люблю свет. А это значит, что я люблю вас».

Гюго оценил и талант Шарля Бодлера, тотчас же отозвавшись на присланную ему автором книгу «Цветы зла».

«Я получил ваше благородное письмо и вашу прекрасную книгу, – писал Гюго Бодлеру 30 апреля 1857 года. – Искусство подобно небесному своду, оно не знает границ, – вы только что доказали это. „Цветы зла“ горят на нем – подобно звездам – они ослепляют. От всей души приветствую ваш смелый ум. Позвольте мне закончить эти короткие строки поздравлением. Вы только что удостоились одной из редких наград, которая может выпасть на чью-либо долю при современном режиме. Их так называемое правосудие обвинило вас в нарушении того, что они называют своей моралью, тем самым оно увенчало вас лавровым венком. Жму вашу руку, поэт».

Признавая мастерство и значительность поэзии Бодлера, Гюго, однако, не согласен с тем пониманием искусства, которое проповедуют Бодлер и его единомышленники во главе с Теофилем Готье.

Разнообразие стилей, различие методов борьбы, но не уход от борьбы. Этого Гюго не приемлет. Через два года после горячего отзыва о «Цветах зла» гернсейский изгнанник снова пишет Бодлеру: «Ваша статья о Теофиле Готье – одна из тех статей, которые властно будят мысль. Уметь заставлять думать – это редкая способность, это дар избранных. Вы не ошиблись предчувствуя, что между нами должны возникнуть… разногласия. Я понимаю вашу философию (ибо, как и всякий поэт, вы и философ), больше того, я готов признать ее. Но у меня своя философия. Я никогда не говорил: „искусство для искусства“, я всегда провозглашал: „искусство для прогресса“… Что делаете вы сами, когда пишете поразительные стихи, подобные „Семи старцам“ и „Старушкам“, которые вы посвятили мне и за которые я благодарю вас? Вы движетесь вперед. Вы обогащаете небесный свод искусства каким-то новым, мертвенно-бледным лучом. Вы вызываете еще не испытанное содрогание.

Искусство не совершенствуется; я сказал об этом, кажется, одним из первых. Я знаю это. Никто не превзойдет Эсхила, никто не превзойдет Фидия, но можно стремиться к тому, чтобы стать равным им, а для этого необходимо все шире раздвигать горизонты искусства, подниматься все выше, идти все дальше, двигаться вперед. Но поэт не может идти вперед в одиночестве, рядом с ним должен быть человек. Шаги человечества – это в то же время шаги искусства. Итак, слава прогрессу.

Ради прогресса я выношу сейчас все страдания, ради него я готов идти на смерть…

А что касается преследований, они удел великих. Мужайтесь».

* * *

Не прерываются связи Гюго и с его собратьями по борьбе и изгнанию – политическими эмигрантами из разных стран Европы. Еще на Джерси он получил от Герцена приглашение сотрудничать в «Полярной звезде». Гюго ответил Герцену дружеским письмом, приветствуя его начинание:

«Дорогой согражданин, – ибо существует только одно гражданство, и в ожидании Всемирной республики изгнание – наша общая родина, – вы высказали великую мысль. Я присоединяюсь к ней с готовностью и восторгом. Вы хотите разделить тех, кто объединяется, – королей – и объединить тех, кого разделяют, – народы. Вы хотите поднять Россию, вновь зажечь северную зарю, бросить клич свободы на московском языке, вложить руку великой семьи славянских народов в руку великой семьи человечества. Вы поступаете, как европеец, вы поступаете, как человек, вы поступаете, как мыслитель; это хорошо. Вы доказываете, что политика, когда это высокая политика, – высшая из философий. Журнал, который вы основали, будет одним из самых гордых знамен в борьбе за идеи. Я вас приветствую, я вас благодарю, я вас поздравляю…

Я больше, чем когда-либо, завален всевозможной работой и поэтому буду для вас скорее сочувствующим, чем сотрудником. Но вы можете рассчитывать на мою поддержку везде, где я смогу ее оказать, и на мою глубокую симпатию. Вы просите меня присоединиться к вам, вы видите, я уже с вами, и по собственному побуждению.

Вы выбрали подходящий момент, чтобы бросить призыв к единению, любви. Настал грозный час. Грохочет гром, сверкают молнии. В такие годы создаются скрижали завета.

Братски жму вашу руку».

Письмо Виктора Гюго появилось в первом номере «Полярной звезды». Гюго и Герцен продолжали и в последующие годы обмениваться письмами, книгами, замыслами, выражениями братской солидарности.

«Вы бесстрашный боец и благородный мыслитель. Я с вами», – писал Гюго Герцену в 1860 году.

В начале 1863 года в Польше вспыхнуло восстание против самодержавного гнета. На весь мир гремел «Колокол» Герцена. Поддержать борющуюся Польшу! Обуздать кровавый произвол царизма! И Гюго присоединил свой голос к голосам передовых людей России и Европы.

«Мой доблестный собрат по борьбе и испытаниям! – обращается Гюго к. Герцену 8 февраля 1863 года. – Один русский офицер написал мне, прося о тех строках, которые я посылаю вам. Напечатайте их, воспользуйтесь ими, если думаете, что это может быть небесполезно. Будем помогать друг другу. Мы все один народ, и существует только один закон: пока нет свободы – освобождение, по освобождении – прогресс.

Я слежу за вашей красноречивой и победоносной пропагандой.

Я рукоплещу вам и люблю вас».

15 февраля Герцен опубликовал в «Колоколе» воззвание Гюго «К русской армии». Поэт призывал русских солдат не отдавать свою силу на службу деспотизму, «огромному, но слабому чудовищу, подавляющему без разбора всех – и русских и поляков». Он призывал их повернуть штыки и выступить против «палача народов».

«Русские солдаты, берите за образец поляков, не сражайтесь с ними!»

Но разве может слово, несущееся издалека, повернуть штыки армии, разорвать цепь угнетения, которая веками сковывала народы России? Польское восстание жестоко подавлено.

* * *

Отдаленный звук выстрела. Во сне? Нет. Наяву. Это пушечный сигнал на соседнем форте. Он всегда звучит на рассвете и служит поэту будильником.

Утренний свет свободно льется через стеклянную стену и уже затопляет его рабочую комнату. Можно ли оставаться в постели? На ноги. Расправить грудь и плечи. Облиться холодной водой, крепко растереться. Дышится вольно. Разве он стар? А теперь поздороваться с Жюльеттой. Она живет совсем близко, в домике напротив. Вся розовая в утренних лучах, она глядит из своего окошка на стеклянную стену верхнего этажа Отвиль-хауза. Жюльетта поднимается чуть свет, чтобы первой увидеть поэта, убедиться, что он здоров, бодр и помнит о ней. Волосы ее поседели, но сердце все то же.

Гюго пишет, стоя у высокого пюпитра, вделанного в большое зеркало. Перед глазами всегда океан и небо. Они помогают ему творить: Вот уже три года одна за другой рождаются из-под его быстрого пера маленькие эпические поэмы. Герои легенд Запада и Востока. Начало веков. Древность. Средние века. Войны, поединки, вероломство, злодеяния, пытки. Победы сильных духом, героев народа. «Слава земле! Слава заре! Слава цветам и гнездам, которые золотит солнечный луч. Цель земли – рождение, а не смерть».

Ради жизни, ради своего народа боролся и умер могучий Роланд. Ради народа совершал подвиги отважный Сид. Еще во времена путешествий с Шарлем Нодье, в годы далекой молодости Гюго нашел у букиниста старинное издание испанских народных поэм-песен «Романсеро». В духе этих поэм он создал теперь свое «Романсеро Сид». Короткие, энергичные строфы. Их можно петь под аккомпанемент струн, эти сказания о гордом Сиде и завистливом, неблагодарном, подозрительном короле. «Король плут», «Король вор», «Король вояка», «Король трус», «Король зубоскал», «Король злодей». Выразительные заглавия! Не заставляют ли они вспомнить о некоем современнике поэта – властителе Франции, который отличается как раз указанными в этих заглавиях качествами? Другое дело Сид. Он был в изгнании. «Верный Сид», «Честный Сид». И всегда он оставался самим собой. «Сид – это Сид». Гернсейский изгнанник близок ему душой. Образы старинных легенд – короли, герои, чудища – они ведь всегда служили поэтам для борьбы с реальными чудищами и злодеями. Героев прошлого можно прекрасно вооружить для битв современности.

Сейчас Гюго работает над поэмой «Ответ Момотомбо» по мотивам народной легенды Никарагуа о непокорном вулкане.

 
Рычанья и толчки вулканов участились.
Тогда был дан указ, чтобы они крестились.
Так повелел король испанский, говорят.
И молча кратеры перенесли обряд.
Лишь Момотомбо злой не принял благодати…
 

Почему же отказался вулкан от крещения? Момотомбо думал раньше, что белый бог будет мудрым и мирным, но что же увидел вулкан в своей стране, когда туда пришли белые колонизаторы?

 
Я в Лиме увидал бушующий огонь.
Гигантские костры распространяли вонь.
 

Вулкан увидел обуглившиеся трупы детей, женщин. Белые колонизаторы казнили туземцев во имя христианской религии. И вулкан «помрачнел навек, окаменел, притих».

Разве эта старая легенда далека от современности?

Еще осенью 1857 года поэт написал предисловие к первому тому своих маленьких эпических поэм. Это пока не законченный труд, но первый том уже представляет собой нечто целое. Общий замысел так очерчен в предисловии:

«Отпечатлеть человечество в некоей циклической эпопее, изобразить его последовательно и одновременно во всех планах – историческом, легендарном, философском, религиозном, научном, сливающихся в одном грандиозном движении к свету».

Долго он думал над заглавием новой книги. И, наконец, нашел. Кратко и выразительно: «Легенда веков».

* * *

До одиннадцати утра поэт у своего пюпитра, потом общий семейный завтрак, как было заведено еще на Джерси. Распорядок дня Гюго примерно тот же, что и прежде. Но здесь, на Гернсее, прибавились еще постоянные заботы, связанные с перестройкой и украшением его дома. Он хочет, чтобы Отвиль-хауз тоже стал произведением искусства, и дом на глазах превращается в поэму, в музей, в храм.

На Гернсей уже не раз приезжали гости – славный Дюма – как он потолстел, какая у него одышка! – издатель Этцель, Поль Мерис с молодой женой. Для гостей есть отдельные комнаты. Каждый может чувствовать себя здесь независимо, жить как дома.

Когда дорогой гость появляется в Отвиль-хаузе, хозяин сам ведет его по всем этажам. Полюбуйтесь и оцените это произведение искусства! Вестибюль – преддверие храма. Полумрак. Дубовые своды. На стенах деревянные панно – сцены из «Собора Парижской богоматери», бронзовые медальоны работы скульптора Давида д'Анже. На стенах каждой комнаты гостей встречают девизы: «Верь и люби!», «Кто встает в шесть и ложится в десять, будет жить десятью десять!» И много других кратких изречений.

В нижнем этаже помещается бильярдная комната, стены ее разрисовал сам хозяин. Он любит после обеда сыграть несколько партий с сыновьями или кем-нибудь из гостей. Но если вздумается погонять бильярдные шары в воскресенье, то надо плотно завешивать окна. Гернсейцы свято почитают воскресные дни и будут возмущены и шокированы, узнав, что обитатели Отвиль-хауза допускают такое бесчинное нарушение их традиций.

Столовая блестит фаянсом. Всюду вазы, живые цветы. Большой стол. Много гостей можно усадить за него, но старинное кресло во главе стола всегда пусто. На нем железная цепь и надпись: «Отсутствующие – здесь». Это пустое кресло – символ: хозяин дома всегда помнит о дорогих умерших. В доме два салона. Один – красный с золотом, другой – синий. Стены их обиты тканями с фантастическими рисунками. Во втором этаже – обширная комната – музей в готическом стиле. Гигантский канделябр освещает ее. Кругом барельефы, статуи, статуэтки, картины. В третьем этаже – обитель поэта. Спальня с узкой, низкой, походной кроватью, рабочий кабинет с окнами на океан и стеклянная галерея – так называемый люкаут, прекрасный наблюдательный пункт. Открывается широкий вид на море и окрестности Гернсея.

Часто бывают в Отвиль-хаузе и местные жители и эмигранты, приютившиеся на Гернсее. Виктор Гюго в большой дружбе с эмигрантом Эннетом Кеслером. Он тоже республиканец, изгнанный из Франции. Кеслер стар, одинок и беден. Он стал своим в семье Гюго, поэт ему предлагает совсем переселиться под кров Отвиль-хауза. То и дело наносит визиты семейство Путрон, с младшей представительницей которого юной Эмили особенно дружен Франсуа Виктор, приходят молодые люди – госпожа Гюго хочет как-нибудь развлечь свою бледную мечтательную дочь. Иногда в доме устраивают вечера с танцами, шарадами, веселыми тостами за большим столом. С особенным чувством провозглашает хозяин тосты за успехи своих друзей.

В Париже в этом сезоне с большим успехом шли пьесы Мериса «Школьный учитель» и «Фанфан-тюльпан». За «Фанфана-тюльпана» высоко подымали бокалы в фаянсовой столовой Отвиль-хауза, а потом отправили Полю поздравительное письмо. Подписались все присутствующие. Первым, конечно, хозяин, потом дамы – Адель-старшая и Адель-младшая, потом друзья, сыновья, гости, в самом конце Огюст Вакери, который подписался и за своих любимцев – собаку Люкс и кошку Муш. В этот вечер много смеялись и шутили. Но не всегда в Отвиль-хаузе весело. Члены семьи поэта переносят ссылку труднее, чем он сам. Он всегда занят, творит. У него нет времени для скуки. А старший сын и дочь тоскуют. Госпожу Гюго особенно беспокоит здоровье Адели, да и сама она часто начала прихварывать – невралгия, ревматизм, глаза не в порядке. И в мае 1859 года жена поэта с дочерью и старшим сыном уезжают в Лондон полечиться и развлечься.

«Развлекайтесь, дорогие», – говорит Шарлю и Дэдэ отец. Долго стоит он на пристани и смотрит на удаляющийся дымок парохода.

Виктор Гюго понимает, как хотелось бы его жене и детям вернуться во Францию и зажить по-прежнему. Из-за него они принуждены коротать свои дни вдали от Парижа, на этом уединенном острове. Он и сам тоскует по родине, но вернуться – это значило бы склонить голову перед империей, признать себя побежденным, протянуть руку деспоту. Этому не бывать.

А деспот не прочь укротить поэта-обличителя, заставить его умолкнуть. Не пора ли? Наполеон III делает либеральный жест – он выпускает указ об амнистии ссыльным и в числе их Виктору Гюго. Многие изгнанники возвращаются на родину. Старые друзья зовут Гюго. Но поэт остается в добровольном изгнании. Он не пойдет на примирение с империей. «Долг суров, – пишет Гюго старой знакомой Луизе Бэртен. – Он мне помешал вернуться. Я страдаю, но я поступил правильно».